Воронеж 20.40. Красная книга Алёши

– Нет, Сова, я не видела таких арбалетов. Но я клянусь – убью, если тронете стрелка… Ладно, черт с вами, я согласна на жребий.

Мужчина заворочался. Тщетно попытался оторвать голову от какого-то мешка, прислушался:

– Алина, у тебя всегда выпадает «решка». Я требую переброса!

– Выпало, и все тут. Тяните дрезину.

Костер мягким всполохом озарил холм, на котором сидели три девушки. Огонь не давал замерзнуть, но треск горящих веток мешал расслышать все, о чем они говорят. Мужчина попытался совладать с безумной головной болью, но не тут-то было: боль лишь усиливалась по мере отступления сна. Да и сон ли это был? Он слышал голоса, но уже не мог разобрать ни слова. Даже просыпающийся разум отказывался служить ему, и Лучник отчетливо ощущал беспокойство, неприсущее ему.

Его приподняли и подтащили ближе к костру. Двойной удар – скачок АДа (так иногда называли Давление – и артериальное, и атмосферное) и взгляд звонаря – все это непременно убило бы обычного человека, но девушки даже не предполагали, что перед ними тот, кто за два коротких дня умудрился стать легендой. Живой легендой нового мира!

Несколько часов назад, когда вечерний колокол стих, девушки, придя в себя, поднялись на девятый этаж башни железнодорожной управы, по пути убив нескольких живоглотов, обнаружили там человека с рюкзаком и арбалетом, спасшего Алину метким выстрелом, дотащили его без приключений до дрезины, спрятанной в районе вокзала, и довезли до парка Динамо. Там они узнали от дозорных пауков, что накануне кто-то перелетел на воздушном шаре через водохранилище, и этот кто-то, возможно, их добыча. Человек, которого пощадил звонарь. Валькирии, так их еще лет десять назад прозвали Красные Октябри, ровным счетом ничего не понимали, но старшая «тройки» – Алина, решила, что Лучнику нужно дать шанс. И оставить его в живых. А жребий… Он всегда был на ее стороне.

– Тебе повезло, умрешь не сегодня.

– Не трогай, Рыжь! Дай лучше ему немного кофе, кажется, он этим спасается, – Алина протянула рыжей жестянку, достав ее из рюкзака пленника.

– Ладно. Пасть открой.

Холодные сильные руки разжали ему челюсти и всыпали в рот горький порошок. Мужчина закашлялся. Сплюнул.

– Глотай, легче станет.

До него дошло, что он начал разбирать слова, понимать их смысл. Где-то вдали слышался странный гул. Мужчина попытался сам произнести что-то, но из горла вырвался лишь слабый хрип. Попробовал сфокусировать взгляд на одной из незнакомок, но с этим было сложнее – троица то сливалась в одно невнятное целое, то вновь расслаивалась, превращаясь в аморфное нечто. Троица прошептала:

– Тебе лучше?

– Да, – выдавил из себя Лучник.

– Как тебя зовут?

– Герман, – тихо ответил мужчина и сам удивился своему ответу.

«Почему Герман? Разве это мое имя? Разве так меня звали раньше?»

Лучник задрожал. Нет, не от ночного весеннего холода, – от осознания того, что он ничего не помнит. «Какие еще братья? Кто я и откуда? Кто эти чертовы бабы? Почему ночь? Костер? Боль в затылке? Горечь во рту?». И память ушла…

– Какой на хер Герман?! – завыл он.

Одна из девушек ударила его по щеке.

– Хватит выть. Выжил – не ной. Мы оставим тебе твой рюкзак. И лук твой оставим. С рассветом тебя заберут добрые люди, подлечат и отпустят на все четыре стороны. Даже спрашивать не будут, кто ты и откуда. А пока – просто заткнись.

– Рыжь, – обратилась к ней та, что стояла слева, – нам пора. Дай мне пару минут, я хочу спросить у него кое-что.

– Он твой, – засмеялась Рыжь, – оседлай его как следует! Ждем на дрезине…

К Лучнику приблизилась одна из девушек:

– Меня зовут Алина, – она внимательно заглянула в его глаза. – Ты кажешься мне знакомым. Мы где-то встречались? Может, в прошлой жизни? Или во снах?

– Я не помню, – прохрипел Лучник, – ничего не помню. Совсем ничего.

– Это пройдет… Ты бывал когда-нибудь в Нововоронеже? В городе атомщиков.

– Не помню.

Алина отвернулась, ее подруги выставляли на рельсы дрезину.

– Ты хотел выстрелить в звонаря? Ты помнишь звонаря?

Лучник повертел головой.

– Ты хотел убить его, Герман.

– Я не знаю никакого звонаря.

– Ладно, давай, Герман, мы еще обязательно увидимся. Я уверена в этом.

Она взяла его за руку, и он почувствовал ее тепло. На секунду он поверил, что они действительно знакомы, но ничего не смог вспомнить. Тепло было родным и таким знакомым, но ощущения быстро ускользали от Лучника. И вскоре совсем исчезли. Начинало светать. Алина поднялась и откинула прядь светлых волос, обнажив на шее странный рисунок – мертвая голова, возлежащая на знаке бесконечности. Перехватив удивленный взгляд Лучника, Алина пояснила:

– Это тату, нам обязательно носить ее. Перевернутая восьмерка и череп, знак Восьмой Марты…

– Что? – переспросил Лучник.

– Извини, долго объяснять. Придет время, память вернется. Кстати, я хочу оставить тебе кое-что. Во-первых, твой арбалет под рюкзаком, из рюкзака мы ничего не брали. Во-вторых, это тебе.

Алина отцепила значок ГТО от своей груди и засунула в боковой карман его куртки, поднялась.

– Это талисман. Еще пригодится. Ну ладно, до встречи! Меня ждут…

Лучник непонимающе кивнул, потер руки, будто стараясь удержать подольше ее тепло, и спросил: «Когда?» Но Алина его уже не слышала.

Три девушки в военной форме со среднего размера ножнами на мощных ремнях ловко вскарабкались по щебню на железнодорожную насыпь к механической дрезине. Шестерни заскрипели, дрезина тронулась. Лучник некоторое время безучастно наблюдал за удаляющимися от него девушками, и когда те совсем исчезли из вида, он помахал вслед рукой.

«Будем знакомы, Герман», – про себя произнес он, привстал, осмотрелся.

Уже совсем рассвело. Он сидел на чугунной крышке люка, которого не наблюдалось поблизости. Рядом валялся рюкзак цвета хаки, из-под него торчал какой-то черный предмет. Герман потянулся к нему, ухватился за ремешок и дернул. На ремне была надпись Nikon. Из-под рюкзака появился сначала приклад, потом оптический прицел, а затем нечто, напоминавшее лук.

– Вот это дура! – удивился Герман и попытался подняться.

Это оказалось гораздо легче, чем он себе представлял. Боль в голове почти улеглась, он выпрямился, увидел метрах в двухстах от себя какое-то полуразвалившееся каменное здание с надписью «АМО», старую разбитую дорогу, местами запорошенную поздним весенним снегом и одним концом утопающую в тоннеле, и поваленные на ней телеграфные столбы. За зданием зеленели бесконечные сосны, а вдали над ними грозно зависло покосившееся Чертово колесо.

В той стороне, куда уехали незнакомки, возвышались голые разномастные деревья, из-за которых торчали какие-то старые здания. Их было немного, в отличие от противоположной стороны, где безлюдные дома с оторванными крышами и сметенными верхними этажами напоминали постъядерный пейзаж из «Сталкера».

– Сталкер? – Герман безуспешно попытался вспомнить, что это или кто.

Вдали виднелись какие-то башни, перекошенные антенны, покосившиеся столбы. А как насмешка над тлеющей жизнью – между мертвым городом и Германом – кирпичный низенький забор, соединенный металлической аркой без ворот и вывеской «Добро пожаловать!» Вдоль забора – кучки кирпичных осколков и битого стекла. А рядом – поваленный проржавевший микроавтобус, на капоте которого кто-то выцарапал: «Северяне – лохи».

– Вот черт! Вокруг меня хаос, а я спокоен, как танк! Идти-то куда?

Герман понял, что вспоминать и понимать что-то бесполезно, если даже слово «танк» для него загадка. «Само придет» – решил он и, пошатываясь, стал подниматься на насыпь. Вдруг сбоку, в кирпичах, что-то хрустнуло. Герман застыл вполоборота, мысленно рассчитывая расстояние до забора и автобуса. Метров 25—30. Он не знал, что делать, но руки опередили разум: он резко выхватил арбалет, молниеносно справился с тетивой и стрелой и, рывком повернувшись на звук, спустил курок. Даже не целясь! За горсткой кирпичей что-то жалобно пискнуло. Герман приблизился к забору и увидел, как в предсмертных конвульсиях бьется громадная крыса, пришпиленная стрелой к старому кожаному ботинку.

– Одуреть! – удивился Лучник, разглядывая чертову тварь; он не знал, чему больше удивляться – то ли столь меткому выстрелу и быстрой реакции, то ли неимоверным размерам убитого грызуна. – Неужто радиация?

Впрочем, едва ли. Незнакомки, да и сам Герман, вроде как признаков мутации не имели. Две руки, две ноги, уши, нос. Он пощупал себя между ног и улыбнулся – все на месте! Он вспомнил про жестянку с кофе, книгу, подаренную ему Кочегаром. Кто такой Кочегар? Неужели возвращается память? Герман попытался вспомнить что-то еще, но тщетно – мысли путались между девушками, дрезиной и теплом рук Алины. Герман без лишних эмоций стряхнул со стрелы крысу, придавил ее большим камнем и двинулся обратно к потухшему костру.

Уже с рюкзаком он, наконец, взобрался на насыпь и обомлел. Там, за железной дорогой и порушенными постройками, открывался удивительный и одновременно чудовищный вид. Как ребенок, только познающий мир, Герман выронил из рук арбалет и рюкзак, попятился назад и чуть было не споткнулся о камень. Перед ним бешено несла небольшие льдины широкая река, имени которой он не знал. Образуя пенистые волны у берега, река издавала дикие звуки и напоминала живое раненое существо. Над рекой слева и справа возвышались разорванные пополам мосты, а на другом берегу, казалось, поселилась сама смерть. Там, среди корявых деревьев, громоздились черные высотки. И все бы ничего, да вот только все они были мертвы, будто после бомбежки. Разрушенные здания свидетельствовали о том, что случилось нечто невообразимое, неподвластное уму и сердцу, а взошедшее над всем этим кошмаром солнце скорее подчеркивало всю нелепость пейзажа, чем радовало глаз. Герман прищурился – действительно, где-то вдали на том берегу стоял столб дыма, такой же неподвижный и безжизненный, как и забытые богом многоэтажки.

– Вау, – выдохнул Герман и опустился на рельсы. – Я в аду?

В той стороне, куда уехали незнакомки, виднелась табличка с надписью «Станция Березова ща». Герман взял рюкзак, высыпал содержимое прямо на щебенку и, присев, осмотрел пожитки: жестянка (гремит еще!), зеркальце, засохший ломоть хлеба, консервная банка «Завтрак туриста» и… книга. Потрепанный томик какого-то Мандельштама. Герман открыл книгу на странице, заложенной сухим кленовым листом и, прежде чем погрузиться в сон, прочел:

«Дорогой Корней Иванович!

Я обращаюсь к вам с весьма серьезной для меня просьбой: не могли бы прислать мне сколько-нибудь денег. Я больше ничего не могу сделать, кроме как обратиться за помощью к людям, которые не хотят, чтобы я физически погиб.

То, что со мной делается, – дольше продолжаться не может. Ни у меня, ни у жены моей нет больше сил длить этот ужас. Больше того: созрело твердое решение все это любыми средствами прекратить. Это – не является «временным проживанием в Воронеже». Я – тень. Меня нет. У меня есть только одно право -умереть. Ничего больше нет. Ни страны, ни людей. И когда я выхожу на улицу погулять в парк за Фридриха Энгельса и наблюдаю кормящих голубей старушек, когда я пытаюсь написать хоть две строчки стихов о них, у меня ровно ничего не выходит. Кроме слов: «Воронежа больше нет»…

…И Герман уснул. И приснился ему странный сон. Впрочем, возможно и раньше ему снились странные сны, но их он тоже не помнил. Да и к чему всё это, когда Воронежа больше нет…

Глава 2. Den Druck. Первый сон Германа

Маленький черный мальчик подошел к Богу, такому же черному, как он сам, и спросил его, точно ли он тот, за которого выдает себя. Бог промолчал, лишь выпустив из загонов саранчу под музыку Марли. Клуб опийного дыма смешался с Млечным Путём, навсегда застряв в мироздании. Клуб одиноких сердец…

Мальчик настойчиво повторил вопрос. Бог нелепо закашлялся, и треть земли покрылась трещинами. Марли смолк. Мальчик не унимался – Бог мудро залаял и пометил территорию.

– Это не выход, у них же есть Ной, – засмеялся маленький мальчик, глядя на тонущий мир. – И пламя не выход, и лёд, и желатин, и корона, и бады, и бдсм! Читали, знаем… Выплывут!

Бог сжал кулаки, сквозь чёрные пальцы засочилась кровь. Но, чу! Бог изменился в лице: он с восторгом разжал ладони, взглянул на алые капли, снова сжал, разжал, сжал, разжал, сжал, разжал, сжал, разжал и велел Писарю написать то, чему еще не было слов.

– Нет, – закричал мальчик. – Только не это! Смилуйся, Господи!

Но Бог уже не слушал его, изобретая den Druck. И потирал уже окровавленные руки, радуясь страшному творению своему. И сказал он, что это хорошо. А пока Писарь Божий мешал чернила, растягивая время и искажая пространство, маленький черный Бог подошел к мальчику, такому же черному, как он сам, и спросил его, точно ли он тот, за которого выдает себя.

– Нет! – закричал мальчик и превратился в Бога, чтобы отменить den Druck.

Но было ему уже не по силам. Он застонал, как старец, и кончился. И отдал Богу душу.

– Нет Бога – нет проблем, – с нечеловеческой надеждой подумал маленький черный Бог и отправился искать другого…

А был ли мальчик?

Глава 3. Парк культуры и отдыха имени Кагановича

Какой к черту мальчик!? Просыпаясь, Герман попытался склеить сон из осколков памяти, но память сама умоляла: склей лучше меня, зачем тебе этот никчемный дурацкий сон?! Сквозь волшебную дымку грёз послышались чьи-то голоса. Чувство тревоги потребовало: открой глаза, поднимись, возьми себя в руки. Мартовский холод окончательно отрезвил Германа. Он не спешил, он прислушивался, не открывая глаз, стараясь связать воедино каждое услышанное слово. И к черту мальчика!

– Глянь, он там не сдох? – раздался сиплый голос.

– Если сдох, его скарб мой, – второй голос принадлежал мужику помладше.

Послышались тяжелые шаги, и на Лучника обрушился отменный пинок. От резкой боли он окончательно очнулся, но не подал виду. Он не понимал, кто перед ним, он лежал как прежде, нелепо раскинув ноги. Он выжидал, не открывая глаз, что же будет дальше.

– Ну, как он там? – спросил Сиплый.

– Кажется, сдох! – ответил молодой.

– Сдох!? Нам же яйца оторвут за него! Подумают, что это мы его… Пульс проверь.

Зашелестела ткань, щелкнуло что-то металлическое. Лучник почувствовал несвежее дыхание рядом с собой. Потребовалась доля секунды, чтобы нащупать нож под тканью камуфляжа склонившегося над ним человека. Еще мгновенье, и Лучник стоял над обросшим детиной, а лезвие острого ножа, прижатое к горлу, готово было пронзить податливую плоть незнакомца.

– Э-эй, тормози, стой, блин! Свой я, динамовский, вон и Сиплый подтвердить может.

– Тихо, друг! Не спеши, свой он, – подтвердил небольшой седой мужичок в бушлате. – Я Сиплый, а это Газ. Мы не причиним тебе вреда. Нам тебя Алина передала. На поруки, так сказать. Вроде как нужный ты – летать умеешь на шаре, звонарь тебя не кончил. Ведь правда это?

Лучник молча отпустил Газа, тот отпрыгнул от него и со словами «Дерьмовый

сегодня день» принялся растирать шею. Бывает и хуже.

– Не помню я ничего ни про шары, ни про звонарей твоих, – до Лучника дошло, что он совсем не боится этих парней. – Не помню.

Он присел и начал судорожно тереть виски.

– О, крепко, видно, тебя приложило, что ты память свою потерял, – сказал Сиплый.

– Да ни хрена не крепко, – пробурчал Газ, держась за шею. – Вон, видишь, прыткий какой… Э-э-э, как там тебя, Лучник? Да нож-то отдай, а?

Лучник протянул нож Газу. Тот сразу оживился и принялся размахивать им перед небритым лицом незнакомца, мол, контроль над ситуацией в наших руках. Лучник привстал. Мгновенье, и резким движением он выбил нож, поднял с земли и с хитрой усмешкой спрятал в карман своего комбинезона.

– Слабоумие и отвага! – победно шепнул он.

– Пошутил я, отдай, блин, нож, а? – взмолился Газ. – У тебя арбалет есть и стрелы, отдай, а?

– Теперь не отдам, трофей это мой, да и порежешься ты, – сказал Лучник, недоумевая, откуда он знаком с мудреными приемами рукопашного боя.

– Хрен с ним, с ножом, – крикнул Сиплый. – Пошли в лагерь, там у нас лекарь есть, он тебе мозги вправит, а то, не ровен час, порешишь нас и не вспомнишь потом. Да и Пирату, тьфу, Кагану показать тебя нужно, бригадир он у нас здесь, на Динамо. Шеф значит…

Лучник заинтересованно кивнул и молча двинулся вслед за новыми знакомыми. Те шли медленно, то и дело всматриваясь в сторону Чертова колеса.

– Неспокойно что-то сегодня. Давление стукануло, живоглоты активизировались, – пояснил Сиплый. – Я тебе потом напомню, кто это. Да и про других чертей расскажу…

– Что там? – поинтересовался Лучник, видя, как Сиплый вглядывается вдаль.

– Не пойму, какой флаг висит на колесе.

Лучник снял арбалет с плеча и вгляделся в прицел.

– Гля, блин, точно лучник! – восхищенно воскликнул Газ.

– Скорее, арбалетчик, – поправил его Сиплый.

Лучнику было все равно, как называют его эти люди, да и какой прок в прозвище, когда не помнишь своего настоящего имени.

– На колесе два человека и два белых флага, – сказал он.

– Отлично, можно идти дальше, – успокоился Сиплый.

– Кто они, эти люди? Те, что на колесе? – спросил Лучник.

– Да свои они, пауки это. Как бы объяснить? А, во, вспомнил слово. Дозорные! Смотрят тут за всем, что происходит, и нам сообщают, когда надо. Дисциплина у нас тут… Ну что, двинулись дальше?

– Двинулись, – процедил Газ, не спуская глаз с Лучника.

Они пересекли широкую дорогу, уходящую в полуразрушенный тоннель, прошли мимо того самого потрепанного пожаром здания с надписью «АМО». Динамо…

По узкой полоске разбитого асфальта стали спускаться вниз. Миновали былую парковку. Рюкзак, висевший за спиной Лучника на одной широкой лямке, периодически пощелкивая металлическими замками, заставлял Газа, замыкающего шествие, заметно нервничать. Он не успел посмотреть, что там есть, в этом рюкзаке, и любопытство теперь не давало ему покоя, к тому же он лишился своего охотничьего ножа. И обида переполняла парня.

Этот нож был особенным. Он был найден в оружейке – так люди с Динамо называли старый оружейный магазин. Вещи, которые были в ходу у динамовцев, не представляли большой ценности, однако все, что вышло из оружейки, ценилось дорого. Ценилось, прежде всего, потому, что служило долгие годы своим владельцам, позволяя выжить в этом страшном мире, спасаться от казалось бы неминуемой гибели или добывать пропитание. Саперная лопатка, штык от карабина, сам карабин, кастет, кортик, носилки, фляга, часы…

Нож, который забрал Лучник, не был исключением. Его массивная рукоять, сделанная из темного крепкого материала, заканчивалась двумя металлическими упорами. Широкое лезвие было выполнено из серой стали и покрыто странными разводами. Само лезвие было очень острым и, по всей видимости, крепким, судя по отсутствию зазубрин и сколов. В общем, оружейка ценилась и периодически пополнялась новыми запасами, которые затем обменивались на пропитание, инструмент и прочие нужные предметы. Скарб – так называли новые люди свои новые вещи…

За обгоревшим зданием «АМО» начинался забор, секции которого, сделанные из толстого металлического уголка и приваренные к забетонированным трубам, местами сильно облезли и проржавели. Вскоре забор прервался, у проема дежурили трое динамовцев: все в камуфляжах, тяжелых сапожищах, обросшие, этакие зеленые деды Морозы, только вместо мешков с подарками – военные ранцы с торчащими из них стрелами.

Дежурные кивнули Сиплому и Газу, с недоверием рассматривая Лучника.

– За входом лучше следите, черепашки-ниндзя, – на ходу бросил он, снова удивившись незнакомым словам. Один из охранников кинулся было к Лучнику, но Сиплый движением руки остановил его.

– Нельзя, к Кагану он!

Второй забор, густо поросший виноградом и плющом, казался более ухоженным. Создавалось впечатление, что местные тщательно следили за ним, будто по ту сторону находилось нечто, о чем не следовало знать случайному путнику. Лучник замедлил шаг.

Над головой висел разрушенный мост, чудом удерживаемый несколькими высокими опорами. В том месте, где его разорвало, во все стороны торчали куски арматуры, а еще несколько столбов уходили далеко за пределы Динамо.

– Дорога в никуда, – пояснил Сиплый, перехватив озадаченный взгляд Лучника, – так раньше называли этот мост. Еще до Давления…

– Что? – Лучник непонимающе уставился на Сиплого.

– Дорога в никуда это, – угрюмо повторил тот, и они двинулись дальше.

На большой открытой площадке были выложены солнечные часы из разноцветного камня. На плакате рядом значилось: «Воронеж – город-сад». Впереди, там, где начинался высокий холм, другие охранники в потрепанных серых камуфляжах сидели на корточках. Увидев незнакомца, привстали.

– Всё под контролем, – крикнул им Сиплый и, повернувшись к Лучнику, добавил, – источник стерегут. Пойдем, водички студеной попьешь…

Они приблизились к бьющему прямо из холма источнику, роняющему капли в рукотворный бассейн. К воде шли две женщины с причудливыми коромыслами. Они остановились, едва заметив чужака. В их взглядах читались испуг и любопытство. Герман опустил ладони в холодную воду. Умылся. Сделал глоток. Хотел было заговорить с женщинами, но Сиплый дал знак двигаться дальше.

Дорога привела их к лестнице, ведущей вверх к какому-то монументальному сооружению из черного мрамора. Большущие колонны вздымали вверх, а вершину венчало полуразрушенное кольцо из бетона. Гигантская клумба! На кольце сидели трое. Один вскочил, натягивая тетиву и направляя стрелу в сторону идущих. И снова Сиплый успокоил жестом охранников.

Лучник равнодушно посмотрел на бойцов Динамо и задрал голову ввысь: дымчатые облака наперегонки мчались по небу, цвет которого странным образом менялся с ярко-бирюзового на кислотно-синий. Циан. Предвестник перемен. Лучник потер виски. Вдруг холодный пот выступил на его спине, ноги стали ватными. Ощущения были не из приятных. Лучник постарался не показывать виду, но Сиплый, заметив его беспокойство, встревожился не на шутку:

– Неужто опять Давление идет, второй день подряд? Ты в порядке?

Газ тоже занервничал:

– Вчера пятерых забрало, будь оно неладно!

Лучник пропустил слова мимо ушей, удивившись тому, что он вспомнил эти ощущения. Но он не мог вспомнить другого: подавляющее большинство людей, доживших до этого времени, были неспособны предугадать скачок, ни вверх, ни вниз; они ориентировались на колокольный звон, который для многих был страшным, но необходимым предвестником физических мук и жутких страданий. После колокольного боя могло пройти несколько секунд. И Давление забирало еще чьи-то жизни… Никто не мог даже предположить, зачем вдруг понадобилось звонарям бить в колокола, предупреждая тем самым людей о надвигающейся опасности. Разве что некоторым приходила в голову мысль, что именно звонари и были «производителями» Давления, иначе как они могли узнать с такой точностью о его приближении. В любом случае, практически все выжившие звонарей ненавидели. И боялись.

Будучи гипотоником, резкое повышение артериального давления Лучник переносил относительно легко, если сравнивать с другими выжившими. Именно перед такими скачками он ощущал слабость, а по всему телу пробегала мелкая дрожь. Падения Давления приносили Лучнику неописуемую муку – ужасная слабость сопровождалась волнами нестерпимой боли. Эта боль, подобно раскаленному металлу, заполняла весь организм, вытесняя из него человеческий разум, заставляла временно терять самообладание. Обычно Лучник после первого удара колокола успевал съесть пригоршню кофе, и Давление переносил в сознании. Не пил, а именно ЕЛ, точнее, глотал пару-тройку щепоток прямо с ладони, а то и из жестянки. В тех же случаях, когда кофе не было, падение сопровождалось конвульсиями и нередко приводило к обморокам…

На этот раз Лучник остановился, присел на поваленное дерево и спросил:

– Что происходит?

– А ты из тех, кто может предугадать скачок? – Сиплый буравил его помутневшим взглядом, ему тоже было нехорошо. – Типа звонаря что ли?

Лучник ничего не ответил. Присел, пошарил в рюкзаке, нашел банку кофе и сам не понимая зачем, насыпал в ладонь пригоршню и залпом проглотил спасительную горечь…

– Давление, бури, торнадо, в земле черте что, и всё это после грёбаной войны! Я так думаю, херанули натовцы чем-то, а может наши, вот и Давление началось! Вот и мутанты пошли – звонари всякие, живоглоты. Откуда ж ему еще взяться, не само же пришло, Давление это?! – Сиплый массировал пальцами висок. – Ладно, отдохнули, дальше пора, а то Пират, тьфу, Каган заждался…

Дозорные пауки давно уже «пасли» трех человек, двигающихся к жилой части лагеря мимо спортивной площадки. Вооруженные люди у входа, над которым красовалась вывеска с надписью «Смерти.net», не казались очень худыми, а это говорило о том, что на территории парка имелась не только вода, но и еда – две важные составляющие жизни.