Удивительное рядом, или тот самый, иной мир. Том 1

Леший со скрипом протянул вместо руки не то ветку, не то корягу и схватил бутыль довольно шустро и цепко. Затем, запрокинув наростообразное подобие головы, долго булькал и удовлетворённо кряхтел и ухал, словно старый филин, поймавший жирную мышь. Заутробный концерт продолжался до тех пор, пока не был выпит весь квас до последней капли. Только тогда он вернул бутыль обратно, смачно крякнув при этом.

Вдруг неподалёку раздался пронзительный визг, затем треск и волной прокатившийся под ногами грохот, обычно сопровождающий падение огромного дерева. Лес отозвался гулким и протяжным эхом. Мы, как по команде, вскинулись на этот звук, а когда посмотрели на место, где мгновение назад стоял леший, то его уже и след простыл, только длинные стебельки травы чуть покачивались от слабого дуновения ветра да неподалёку усердно отмеряла кому-то годы кукушка. И словно запоздалые слова благодарности прозвучало знакомое уханье старого филина, которому посчастливилось-таки поймать жирную мышь. Мы переглянулись, а лось недовольно фыркнул.

– Вот и попили кваску, – иронично заметил я.

Спешить было некуда, а потому неспешная прогулка выглядела намного приятней, нежели тряска на лосях с уворачиванием от веток. Особенно после сытного обеда. Мы решили пешком двигаться в сторону селения, рассчитывая по дороге встретить ещё одного лося или оленя, хоть какое-нибудь мало-мальски пригодное средство передвижения. Ведь лосиху сейчас трогать было нельзя, она осталась с лосёнком, а сидеть на одном лосе вдвоём – удовольствие весьма сомнительное.

Спустя некоторое время перед нами оказалась довольно большая и пологая возвышенность. Деревья основательно поредели, да и ужин наполовину провалился, а потому идти стало гораздо легче. Добравшись до верха и немного запыхавшись, мы единогласно решили сделать привал и осмотреться. Стоило нам остановиться, как лось тут же принялся, аппетитно хрумкая, шустро объедать молодые веточки, фыркая и тряся головой. Его уши при этом звонко шлёпали, отгоняя насекомых, которые тут же начинали роиться вокруг разгорячённого тела, непременно желая поскорей испить свежей лосиной кровушки.

* * *

Глава 5

Агрес

Не успели мы вдоволь насладиться отдыхом, как раздался громкий соколиный клич, разлившийся тревожным эхом по всей лесной округе. Дед тут же вскочил, залихватски свистнул и замер в ожидании. Через минуту я увидел на его вытянутой руке сокола, спикировавшего неизвестно откуда. К лапе было привязано послание, свёрнутое в тугой рулон, который Дормидорф тут же отвязал и, отойдя в сторону, принялся быстро читать. Покончив с этим, он подошёл, загадочно поглядывая на меня.

Я спросил:

– Если вы умеете передавать мысли на расстоянии, то зачем вам эти примитивные письмена?

– Конечно, мысли можно передавать на весьма большие расстояния, но при желании их не стоит труда перехватить и подслушать, я тебя потом этому научу. Так что и на дальнее расстояние порой лучше отправить обычное письмо.

Я, несколько разочарованный, проговорил:

– Вот как, и здесь расстояние имеет значение? Дормидорф как-то слишком легко согласился:

– Конечно, расстояние для физического тела всегда будет иметь немаловажное значение, – а затем излишне бодро добавил: – Кстати, о расстояниях. Я срочно должен отправляться в путь – очень важное дело. Предлагаю тебе взять лося и продолжить путешествие одному. Дорога к селению проста, ты и сам справишься.

Эта идея мне совсем не понравилась, нужно было срочно что-то делать, а вернее – решать. Вот сейчас он уйдёт, и неизвестно, увидимся ли мы когда-нибудь ещё! А этого никак нельзя было допустить!

У интересных людей глупо не перенять нечто подходящее нам. Если они способны развивать себя, научат обязательно чему-то и нас, даже сами того не желая. Одно не может быть понято никоим образом: к чему добровольно лишать себя лучшего во имя худшего, интересного и захватывающего во имя обыденного? Даже если подобное произошло, то можно постараться так всё повернуть, чтобы ослабить последствия и извлечь уроки. Главное, чтобы был выбор. А он есть всегда, нужно только уметь его разглядеть. Если выбор сделан неверно, то это чревато неприятностями. А что нам неприятности? Привычная череда неприятностей не может страшить нас, живущих таким образом с самого рождения. Это чередование обычно вызывает у нас лишь любопытство и интерес, особенно на фоне разницы ощущений. Всё дело в том, от кого исходит столь «заманчивая» перспектива. От неё можно и отказаться в пользу других обстоятельств, связанных с более приятными людьми, благо неприятностей вокруг хоть пруд пруди. Вот, к примеру, досадная обыденность – чем не неприятность? А если при этом вдруг открывается возможность взлететь безболезненно и безопасно? Продумав все возможные варианты, даже в худшем случае ты всё равно останешься с тем, что хотя бы «полетаешь», прочувствуешь необыденное и снова вернёшься в свою обыденность. Здесь, казалось бы, глупо колебаться. А иначе становится понятным, что твои цели вовсе не такие возвышенные, они иные совершенно: привычно ковыряться в жизненном навозе ради него самого, а не ради прекрасных цветов, кои ты вознамерился им удобрить. Если ты действительно любишь нечто необычное, связанное с возможностью приоткрыть дверцу в светлую сказку, понял это, но боишься и не желаешь, то это и есть глупость.

Мы и на земле «стоим» именно благодаря своим проблемам, которые временами разрешаем. Используем их ещё хлеще, нежели они нас, а иначе бы давно успешно загнулись. Извлекаем пользу из негатива, что других, быть может, и убило бы, но мы не под тем углом смотрим. Они, проблемы наши, нас воспитывают, воодушевлённо созидают, а мы порой не ценим этого, не понимаем!

И я сделал свой выбор: решил прислушаться к внутреннему голосу, который меня практически никогда не подводил, а даже напротив – подводил его, как правило, я сам, когда по каким-либо причинам не следовал его мудрым советам.

– А не пригодилась бы вам моя скромная помощь и посильная поддержка? – спросил я, уже твёрдо зная, что и помощь моя ему ещё как пригодилась бы, и от посильной поддержки он ни в коем случае не откажется. И вовсе не расстанемся мы сейчас, а мои приключения в этот самый момент только начинаются!

– Конечно, мне пригодилась бы любая помощь, да ты и сам это прекрасно знаешь, но учти, этот поход может оказаться долгим.

Я не удержался и передразнил его про себя: «Учти, учти, да нечего мне учитывать, я и так обучитывался весь, дальше некуда!» А теперь мне чем дольше, тем интересней! Перефразируя патриотическую песенку моего детства, «не расстанусь с Дормидорфом, буду вечно молодым». К тому же я начал привыкать к деду, и расставаться с ним, по крайней мере именно теперь, мне совсем не хотелось. И последний аргумент: если мне захочется вернуться, то я всегда смогу прилететь обратно в селение, а оттуда дорогу до дыры и сам как-нибудь найду, не маленький. Всё это я ему и объяснил вкратце. Он рассеянно выслушал моё волевое решение и легко согласился взять меня с собой, но с одним условием: чтобы я не расспрашивал его о деле, ради которого мы отправляемся в поход. Подумаешь, какие тайны! Ну да ладно, не смертельно! Я смело согласился, всё равно со временем всё узнаю и без расспросов.

И опять дед слегка нахмурился, будто внимательно прислушивался к бурчанию своего живота, а затем громко вздохнул и снисходительно покачал головой из стороны в сторону. Мы решили срочно возвращаться в селение и там искать птицу или птеродактиля на двоих, а лучше на троих, чтоб места было с запасом. Сколь одержимо дед ни свистал по всей округе, впустую брызжа слюной, словно престарелый соловей-разбойник после долгого воздержания, вставивший, наконец, себе новый волшебный зуб, выбитый ненароком буйным, но справедливым Иваном-Царевичем, к его искреннему удивлению, никто не появился, как повымирали все разом! Так что пришлось нашему лосю поднапрячься, взять ноги в руки и везти нас двоих. Он был молодой и сильный, довольно быстро доставил нас к воротам, за которыми находился приютивший нас гостевой домик.

Дормидорф отпустил меня отдохнуть перед дальней дорогой, а сам пошёл, точнее, поскакал на лосе по важным делам. Он не счёл нужным ставить меня в известность, по каким именно, соблаговолив лишь сказать, что ему необходимо некоторое, весьма непродолжительное время, чтобы как следует подготовиться к предстоящему походу. Мы договорились встретиться через час возле ворот.

Ровно через час я был на месте как штык, но деда не было. Не было его и через пять минут, и через десять, и через пятнадцать. Я слонялся из стороны в сторону, терпеливо поджидая запаздывающего по неведомой причине лесного дедушку. Повторялась история в точности, как в моём мире, когда все вечно опаздывают по разным, но постоянно не зависящим от них причинам и обстоятельствам. Наконец за моей спиной раздался шум несущегося на полной скорости грузовика, и я, по старой и крайне полезной привычке, приобретённой в том мире, резво отскочил в сторону. Как оказалось, сделал я это очень даже не зря и совершенно вовремя. Огромное летающее существо, на первый взгляд – чисто хищное страшилище, каким впору взрослых пугать, приземлилось с ужасающим шумом рядом с тем местом, где я находился секунду назад. Ну и жуть! И где только этого Дормидорфа носит, позвольте полюбопытствовать? Эдак меня тут сожрёт ещё ненароком кто-нибудь. Птица не птица, с крючковатым здоровущим клювом, как у орла, мощными, цепкими, когтистыми лапами и горящими глазами – вот что нагло глазело теперь на меня! Это страшилище по инерции сделало огромный скачок вперёд, лязгнув клювом и заскрежетав большущими, в половину человеческого роста когтями по гранитной крошке, и расправило могучие крылья, закрыв ими полнеба. Наконец оно остановилось окончательно, теперь уже точно там, где я только что имел несчастье находиться. Я скромно позавидовал себе и от всей души поздравил со счастливым избавлением от мучительной смерти и, возможно, дальнейшего употребления себя в пищу – не пропадать же добру понапрасну. Из головы разом вылетели все мысли, кроме одной – быстренько слинять куда-нибудь подальше. Я мысленно прикинул, что если пошевелиться, то успею (может быть) перемахнуть через ближайший забор и забиться в какой-нибудь укромный угол, прежде чем мной перекусят. И только я собрался привести свой план в исполнение, как отчётливо разглядел на спине у чудовищных размеров орла некую до боли знакомую личность! Эта личность второй раз за сегодняшний день бессовестно подвергла меня смертельной опасности, а в данный момент приветливо махала мне рукой. В этот раз я решил оставить эмоции в стороне и не стал ничего думать по поводу этого происшествия.

Теперь я имел возможность поподробнее разглядеть райскую птичку. Она была намного крупнее птеродактиля, а даже он вёз на спине троих людей! Сколько же тогда человек способна перевезти эта «малютка»? Если взять нашего орла и во много раз увеличить его, то и тогда получится лишь слабое подобие того, что предстало моему изумлённому взору.

Дед выглядел уже не так добродушно, как прежде. В нём изменилось всё, начиная с одежды и заканчивая сосредоточенно-целеустремлённым выражением лица. К тому же он выбрал эту явно боевую птицу неспроста, чуяло моё сердце, совсем неспроста! Возникло ощущение, что мы не просто отправляемся в поход, а нам предстоит участие в опасной боевой кампании. А ведь я ещё не видел, какую поклажу он собрал с собой. Не иначе в ней нашлось место и крупнокалиберному пулемёту! Но вопреки моим ожиданиям, из вещей был всего-навсего небольшой походный рюкзак и… шест. Как будто взяли тонкое деревце метров двух длиной и ободрали с него кору, а затем хорошенько ошкурили и отполировали – вот и всё оружие.

Я, не колеблясь, взгромоздился на птицу, цепляясь за огромные перья. Разместился рядом с дедом, утопая, как в перине, в мягком пуху. Этот пух находился под несколькими слоями толстых и жёстких перьев, которые мне, по примеру Дормидорфа, пришлось с немалым трудом раздвинуть, прежде чем удалось удобно устроиться и прочно закрепиться. Дормидорф подал мне небольшой свёрток, объяснив, что это поможет не замёрзнуть во время полёта. Развернув его, я увидел плащ серо-зелёного цвета, такой же был надет и на нём. Я немедля последовал его примеру, и мы взмыли в небо, быстро набирая высоту и скорость.

– Где вы откопали эту птицу? – с нескрываемым восторгом поинтересовался я.

Дормидорф понимающе улыбнулся и ответил:

– Ещё там, в лесу, я отправил за ней сокола, что принёс письмо. Это Агрес – хищник. Нам повезло, он как раз оказался неподалёку.

– Я успел заметить, что это хищник, ощутив себя добычей в первые и, не скрою, самые радостные для меня секунды вашего едва заметного приземления! – не удержался я от укоризненного замечания, которое Дормидорф пропустил мимо ушей. Он небрежно кивнул мне в знак того, что слышал мои слова, но их смысл настолько ничтожен и малозначителен, что он, совершенно естественно, не придаёт этому ровным счётом никакого значения. К чему и меня призывает, показывая пример. Подумаешь, слегка вздрогнул от неожиданности, не стоит подобный пустячок и секунды его драгоценного времени! Он невозмутимо продолжал:

– Чтобы Агрес согласился лететь с нами и помогать, я обещал дать ему то, что он захочет, но он пока не сказал, что именно. Будем надеяться на его скромность.

«Да уж, – подумал я, – скромность – это здорово, но едва ли это его конёк! А что мы станем делать, если его запросы окажутся под стать его размерам? Коли так, я даже не представляю, чего может возжелать эта птичка! Может быть, стадо буйволов для лёгких утренних завтраков? Нет, всё же зря Дормидорф ввязался в это дело с Агресом, если что, то нас двоих ему и на полдник не хватит! Хотя, если взглянуть на дело с другой стороны, то заручившись поддержкой этакого грозного оружия, нам должно быть намного проще в достижении нашей, неведомой пока для меня, цели».

А Дормидорф как ни в чём не бывало объяснял:

– Я говорил тебе, что с хищниками почти всегда можно договориться, но они хитрецы, большие выдумщики и затейники! А уж своего никогда не упустят. Зато Агрес один стоит многих: он силён, умён, и ему подчиняются многие другие птицы и звери, кто из страха, кто из уважения, а кто из-за всего помаленьку. Но я знаю точно одно – сильно повезёт тому, на чьей стороне он окажется. И плохо будет тому, против кого он пойдёт войной! Кстати, забыл тебя предупредить! – дед, подняв указательный палец вверх, взглянул на меня исподлобья. Я насторожился, предчувствуя очередной подвох и неминуемую опасность для своего организма.

– В плаще, который я тебе дал, один из карманов – с сюрпризом. Он находится слева вверху, внутри. Ты не пугайся, если найдёшь там то, что никогда не клал, или потеряешь то, что положил.

Я удивлённо посмотрел на него, но решил воздержаться от комментариев.

– Зато этот плащ незаменим в походе. Он лёгок, прочен, удобен и в нём довольно много обычных карманов.

Я всё понял. Дормидорф оставался верен себе, подвергая меня очередной неведомой опасности. На этот раз он практически всучил мне плащ, начинённый миной замедленного действия, которая рано или поздно, но всё равно сработает! Я же обязательно всё забуду и как-нибудь залезу в этот развесёлый кармашек, а там гадюка или крокодил, или ещё чего-нибудь похлеще! Зашить его, что ли? А что, это мысль. Ладно, предъявлять претензии этому упрямцу бесполезно, с него всё как с гуся вода! Ничего-ничего, будет и на моей улице праздник, как частенько говаривает мой отец, тоже редкой души человек! Справедливое возмездие не заставит себя долго ждать, в этом можно не сомневаться. Не то чтобы я специально буду сидеть и думать: «А что бы мне такое каверзное сотворить?» Нет, я не такой, всё придумается и даже, может быть, сделается само по себе в самый нужный момент. У меня так всегда. Главное – не переборщить, не увлечься. Вот за этим и надо следить в оба, когда моя улица будет праздновать.

И мне сразу вспомнился мой младший братишка. В то далёкое время, когда он ещё был маленьким и пузатеньким сорванцом. Чудик ещё тот, надо сказать! Этот обормот имел одну особенность – чудным образом выпускал пар. Делал он это довольно часто, по несколько раз на дню, после того как его кто-нибудь накажет, разозлит или удачно подшутит. Обычно, за редким исключением, вся ответственность за предоставление подобных услуг ложилась на меня. Эффектным образом ворвавшись в свои владения, он театрально хлопал дверью и страшно вращал выпученными глазами, пускал ртом пузыри, показывая неизвестно кому, что он не на шутку возмущён и пребывает теперь в состоянии крайнего возбуждения! Сейчас его всем следует очень остерегаться, ведь он крайне опасен и за себя не ручается, а с его могуществом и страшной силой лучше никому не связываться лишний раз – только хуже будет! Затем, думая, что его никто не видит, он бормотал себе под нос угрозы, строил причудливые гримасы и принимал всевозможные величественные позы, любуясь при этом собой в отражении огромного лакированного, а потому и любимого шкафа. В такие моменты его невозможно было остановить, он угрожающе пыхтел, для пущей убедительности злобно шипел и, пугаясь самого себя, забавно басил с подвывом:

– Ну-уа, я вам всем ещё устро-оюу! Подождите только! У-уо, я вам всем покажу-у ещё, уо… Вы у меня все ещё узнаете, где раки зимуют! Всем покажу кузькину мать! О-ох, ну вы у меня и попляшете все-еа!.. Все… У-уо! Попляшете у меня все без исключения! У-ух!

Я в это самое время подглядывал за буйством его эмоциональной фантазии из какого-нибудь надёжного укрытия, давясь от смеха. Он метался перед полированной поверхностью шкафа, наслаждаясь собой до тех пор, пока я не выдерживал и не начинал смеяться в полный голос, ибо сдерживаться долго было невозможно, и сколько я ни крепился, силы быстро заканчивались! Узрев меня, он оскорблённо взмахивал походным плащом, которым ему обычно служила розовая фланелевая пелёнка, в былые времена предназначенная для покрытия царственного тела, когда его величество изволило восседать на горшке-качалке. Но в данный-то момент это был походный плащ принца, завязанный замысловатым узелком у него на шее! Царская особа поспешно выбегала из комнаты, негодующе сверкнув на меня глазами, досадливо скрипя зубами и укоризненно шипя самое страшное и жуткое заклятие, которое должно было непременно разорвать меня изнутри или, по меньшей мере, вывернуть наизнанку. Но заклинание, на моё счастье, почему-то никогда не срабатывало.

Мы летели некоторое время молча. Я предавался воспоминаниям детства, а Дормидорф сосредоточенно думал. Теперь, когда я знал некоторые пристрастия и особенности коварного дедушки, меня терзали смутные подозрения: уж не мои ли воспоминания он пытался ловко подглядеть и нагло подслушать? Как это на него похоже! Ну да ладно!

Как я уже говорил, на спине у Агреса могли легко разместиться ещё три человека и небольшой диванчик в придачу. Мы полулежали на животах, зарывшись между перьев в самый пух. На поверхности оставались только плечи и голова, но при желании легко можно было спрятаться всему, целиком и полностью, да ещё и перемещаться внутри. Так, наверное, должна себя чувствовать блоха или вошь, зарывшаяся в собачьей шерсти. Чтобы накрепко застрять в том месте, где нужно, вполне достаточно было растопырить ноги. Перья росли слоями, плотно ложась одно на другое, образовывая лёгкую и прочную броню. Я восхищался мощью и силой этой птички. Это было всё равно, что лететь на живом истребителе. Агрес величественно взмахивал крыльями, а потом просто парил в воздухе, ловко используя наиболее сильные восходящие потоки.

Мы летели уже два часа или даже больше, когда начало помаленьку смеркаться. Прямо по курсу показались огни, по всей вероятности, небольшого городка. Оказалось, что нам именно туда и нужно. Агрес, плавно покачивая крыльями, осторожно и будто нехотя пошёл на посадку. Через некоторое время мы увидели опушку леса, а на ней множество пылающих костров. Какие-то тени сновали туда-сюда между шатров. Создавалось впечатление, что это место сбора великого войска. Со всех сторон появлялись и вновь исчезали разные существа, мягко выражаясь, довольно необычного вида, вырываемые из темноты дёргающимся светом ближайшего костра. Если бы мне когда-нибудь раньше вдруг довелось увидеть эдакое в простом нашем лесу, да ещё ночью, при свете костра, то – «привет родителям», как говорится! В такие моменты понимаешь, как прекрасна и дорога твоя тихая, спокойная, размеренная жизнь без лишних потрясений и неприятностей.

Мы приземлились невдалеке и отпустили Агреса слегка «попастись» в округе, предварительно условившись, что он прилетит, как только услышит условный сигнал, и не станет употреблять в пищу мирно разгуливающих вблизи лагеря животных. Сами же неспешно направились к лагерю.

«Вот мы, – подумал я, – и счастливо добрались до места!» А оказалось не совсем так, а точнее – совсем не так. Действительно, в письме вызывали деда явиться как можно скорее к месту сбора. Но в нем вовсе не объяснялось, что произошло и что от него, а вернее, от нас потребуется в дальнейшем.

Вопреки моим ожиданиям, мы не стали подходить ни к одному из костров и не зашли ни в одну из множества палаток, манящих к себе запахами пищи и приглушёнными голосами, смехом и мягким светом, струящимся из-под приоткрытых пологов, словом, всем тем, чего мы были лишены последние несколько часов. Старина Дормидорф браво и уверенно вышагивал, чуть не чеканя шаг, видимо, направляясь к определённому месту. Я скромно семенил рядышком, раскрыв рот, то и дело спотыкаясь на ровном месте, заглядываясь на всё вокруг, кажущееся таким необычным, загадочным, манящим.

Оказалось, в лагере у каждого свой очаг и шатёр со всем необходимым. Дед объяснил, что здесь испокон веку так принято, чтобы с высоты птичьего полёта сразу было видно, кто прибыл, а кого ещё нет.

Мы разожгли костёр в строго отведённом для нас месте и, кряхтя, расселись возле него, с наслаждением попивая горячий отвар, очень похожий на наш чай. Только дед заваривал его из каких-то расчудесных трав, собственноручно собранных в лесах и полях. Странно, что к нам никто не подходил и мы никуда не отлучались. А вокруг то и дело разжигались всё новые костры. Дормидорф сказал, задумчиво потирая и разглаживая бороду:

– Если и дальше люди будут прибывать в таком темпе, то очень скоро все будут в сборе, и собрание состоится в ближайшее время. Тебе придётся остаться здесь одному. Не волнуйся, это ненадолго. Можешь пока пойти в шатёр и отдохнуть: вздремнуть или заняться изучением потайных карманов своего плаща. Может так случиться, что нам придётся отправляться в путь сразу по моему возвращению, а ты не привык так долго летать, ещё, чего доброго, заснёшь на лету и свалишься.

Последнее он договорил с улыбкой, явно подшучивая. Но от усталости и выпитого чая мне и правда захотелось хоть немного вздремнуть. Подмешал он, что ли, туда чего-то сна творящего, чтоб я зря не околачивался без него по лагерю? И я, недолго думая, отправился в шатёр и завалился на боковую.

В шатре было тихо и уютно, а на матрасе, набитом соломой, мягко и тепло. Приятно пахло дымком, травой, и вокруг словно разлилось ощущение уверенного спокойствия. Я прилёг и задумался: где я был вчера, а где сегодня? Где окажусь завтра? У деда насыщенная событиями жизнь. А мы живём, топчась из года в год на одном месте. Лишь изредка пересиливаем себя, чтобы сделать какую-нибудь, в принципе, никчёмную мелочь, а потом долго вспоминаем и гордимся собой: «Ах, какой я молодец, большое дело сделал! Нет, как ни крути, а я на редкость трудолюбивый человек».

Так думал я, пока глаза сами собой не закрылись и я не начал проваливаться в блаженную страну сна, где говорящий лось снёс большое страусиное яйцо и всем хвастал об этом, предлагая потрогать.

* * *

Глава 6

Новые друзья. Задание

Проснулся я от того, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо. Действительность резким потоком ворвалась в моё дремавшее сознание. Этим кто-то, этим трясуном был, конечно же, радостный Дормидорф. А за ним находились ещё какие-то люди, оживлённо обсуждавшие, судя по всему, что-то очень важное – уж больно запальчиво и возбуждённо, как мне показалось спросонья, звучали их голоса. Да и сами голоса были необычными.

Оказывается, едва я провалился в небытие, усыплённый отваром, как деда вызвали к центральному шатру, где произошёл важный разговор, о котором мне, естественно, знать не следовало. Вернулся Дормидорф уже не один, а с двумя странного вида помощниками, которые невообразимо голосили сейчас на улице возле костра.

Почему они показались мне странными? Начнём с того, что внешность этих людей диаметрально противоположно отличалась одна от другой, да и вели они себя не совсем обычно – оживлённо о чём-то спорили, причём с таким воодушевлением, будто от этого зависела, по меньшей мере, чья-то жизнь. Один был маленького роста, шустрый, резкий, словно детская неожиданность, и вместе с тем щупленький. Он обладал низким и звучным басовитым голосом, про такой ещё говорят: «иерихонская труба». Другой, напротив, высокий, не меньше двух метров роста, не толстый, но обладающий широкой костью и, по всему видать, врождённой силой. Стоило ему открыть рот, как всё впечатление портил его необычайно высокий, прямо-таки визгливый голосок.