bannerbanner
Найденные во времени
Найденные во времени

Полная версия

Найденные во времени

Текст
Aудио

0

0
Язык: Русский
Год издания: 2016
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 8

– Здесь неделю назад такой ураган был, – пояснил отец, – без света два дня сидели. Прямо светопреставление. Кстати, много берез повалило. Если их поперепилим и отвезем на дачу, то дровами будем обеспечены года на два.

– Папа, у меня же только два дня: сегодня и завтра. А в четверг – на работу, – напомнил я.

– Ну, в пятницу вечером сможешь приехать на все выходные.

– Посмотрим…

– Опять ты свое?!.

– Папа, да пойми же ты, у меня есть какая-то личная жизнь. Мне уже тридцать лет. А вы с матерью сами говорите, что я ничего не добился. Хотя я – старший инженер производственного отдела самого мощного в Москве строительно-монтажного управления. Вот и надо чего-то добиваться в личной жизни…

– Ты сам уже один раз добился! Андрюшка теперь растет безотцовщиной… Впрочем, прости… – и отец замолчал. Двуручной пилой мы быстро пропилили и повалили стоящий кусок осины. Потом разметили ее на три равные части – будущие столбы, я обрубил топором ветки. Распилили ствол. Сцепив между собой коляски, погрузили на них бревна. И, как бурлаки, потянули их к даче.

Выпив по стакану ледяного – аж зубы свело – кваса, который мать достала из погреба, мы отправились за второй осиной. Она была потолще. Распилив ее, стали грузить на коляски, подсунув петли веревок под концы столба. Так легче – накинув веревку на плечи, поднимаешь тяжесть всем корпусом. Когда погрузили третий столб, отец ойкнул и не смог разогнуться.

– Папа, что с тобой? – крикнул я.

– Опять спину сорвал… Радикулит, – опустился он на бревна. Я присел тоже. Мы закурили.

– Знаешь, я хотел поговорить с тобой, – начал я. Отец молча посмотрел на меня: мол, давай поговорим.

– Есть люди, которые носят кресты, – я не мог найти начала разговора.

– Христиане… – пожал плечами отец.

– Это-то я знаю…

– Бабушка твоя, Наталия Алексеевна, мама твоей матери, в церковь ходила, крест носила. Мать где-то прячет иконки. А я?.. Знаешь, мне как-то все это непонятно. Я ведь даже некрещеный…

– А я?..

– Тебя крестили еще младенцем – Наталия Алексеевна и сестра ее Ольга. Она крестила и мать твою. Поэтому мама и называет ее Кокой. Но крестили тебя тайно. Ты думаешь, поступил бы я учиться в академию, если б узнали, что я согласился крестить тебя? Эх, сынок, если б ты знал, столько, сколько я знаю…

– А где мой крест? Ведь всем, кого крестят, выдают кресты.

– Это ты у матери спросишь когда-нибудь. Понимаешь, я не знаю, есть Бог или нет. Кто Его видел? Говорят, Он – на небесах. Но космонавты летали, – и не видели. Какие у нас сейчас телескопы, да тоже не видать…

– Папа, но ведь людям не все говорят.

И я рассказал про Силыча, и что видел его после смерти. И про то, что он сказал мне.

– Видишь ли, сынок, – отвечал мне отец, – Мозг человека еще до конца не изучен. Да ты и сам знаешь. Вспомни, в своей дипломной работе ты исследовал зависимость профессионально значимых качеств офицеров, несущих боевое дежурство на ракетных комплексах, от основных свойств их нервной системы. Можешь ли ты сказать, что хоть на сотую часть исследовал этот вопрос? Конечно, нет. Мозг человека непознаваем. И никто не даст тебе стопроцентного ответа о том, что может вытворить тот или иной человек в непредвиденной ситуации. Разве не так?

– Да, так. Но, значит, все, что я исследовал – ерунда.

– Нет, дорогой мой. Это еще просто то, чего не открыла наша наука. Вот и Силыч твой – неисследованное явление твоего, заметь, тво-е-го мозга. Это я так думаю. Может быть, и ошибаюсь. У меня же другая специализация… А вот если бы ты не женился тогда на Татьяне, не ушел бы в результате всего этого из армии, может быть, тогда и пришел бы к началу решения многих проблем инженерной психологии.

– Папа, может быть, хватит о Татьяне?! Она же никогда не любила меня…

– А ты?..

Я замолчал. Потом спросил:

– Папа, а с тобой никогда не случалось такого, как со мной и с Силычем?

– Как тебе сказать? Такого – нет. Все, что происходило со мной, я всегда анализировал с точки зрения материализма и неисследованности наукой. Впрочем, был один странный случай… Наши ракетные войска стратегического назначения тогда еще только формировались. Монтировались и ставились на боевое дежурство первые ракетные комплексы. Помнишь, ты учился в третьем классе в Юрге, на Северном Урале? Там это и случилось. Мы шли колонной на установку наземного комплекса. Зима, мороз, тайга, ночь… Я тогда только стал заместителем главного инженера ракетного корпуса и возглавлял эту колонну. Представь, десять ракет на тягачах, все технологическое и монтажное оборудование к ним. И вдруг один из тягачей с ракетой на повороте начал сползать в кювет левыми задними колесами. Тридцать тонн! Представь, если б ракета завалилась! Все тут же по рации узнали об этом. Колонна остановилась. Я и все офицеры кинулись к сползающей в кювет ракете и подставили себя под нее, как будто мы могли удержать такой груз… И вдруг один из нас крикнул: «Господи! Помоги!..» – и ракета остановилась. Мы вытянули тягач, выправили и добрались благополучно до места. А ведь и это можно просто объяснить: сползающие колеса наткнулись на валун под снегом, и сползание прекратилось…

– А что стало с тем, кто крикнул? – спросил я.

– То, что стукачество в армии распространено, ты на своей шкуре познал… А того офицера, призвавшего Бога на помощь, долго «таскали» в политотдел, в особый отдел, а потом уволили из армии как поврежденного рассудком. Я задумался было тогда. В отпуске взял у тещи Евангелие, пробовал почитать. Трудное это дело. Но более всего меня разочаровало, что зачем-то всегда надо плакать. А еще я подумал, что эта религия – религия запретов. В определенные дни не ешь. Этого не делай, того… А жить-то тогда зачем. И еще – не мужская это религия. «Не убий»… А как же Родину защищать? Да и много других непонятностей. Но с другой стороны, заметь, в моральном кодексе строителя коммунизма есть все нравственные принципы христианства… И нет этой слезливости, самоуничижения, отказа от радостей жизни. Наоборот, человек – это звучит гордо!

– Ой, папа, не смеши! Взяты-то они взяты, а как исполняются? С трибун от простых людей требуют их исполнения. А те, кто требует, исполняет ли? Да сам знаешь и про полковника Беду, и про других начальников и руководителей. Нравственные принципы. Да этот «нравственник», начальник политотдела, коммунист и воспитатель коммунистов Беда ни одной юбки мимо себя не пропустил. Особенно любил жен молодых офицеров! Будто не знаешь… – возразил горячо я.

– До тридцати лет ты дожил, а сдерживать эмоций не научился. Я же не утверждаю категорично, а рассуждаю! – примиряющее обнял меня отец за плечо. – Докажи мне обратное моим рассуждениям. А потом, то, чем ты аргументируешь, наверное, было во все времена. А если б иначе – то на земле бы начался такой общественно-политический строй, который у христиан называется раем…

– Вот вы где! – услышали мы голос матери. – А между прочим, обед уже готов. Мы с Алиной заждались.

Мать стояла шагах в десяти на тропинке.

– Я опять спину сорвал, – сказал отец, с трудом поднимаясь с бревен…

– Ты подталкивай шестом, а мы с Сашей потянем, – скомандовала она. – И на сегодня хватит тебе работать.

Мы с матерью впряглись и потащили. Она ворчала на отца:

– Вот, другие полковники солдат привозят на все тяжелые работы, а ты – все сам да сам! Пожалел бы себя и нас заодно. Давно пора пожить для себя…

Я вдруг поймал себя на мысли, что отец никогда не использовал солдат ни при одном из многочисленных переездов к новому месту службы – для погрузки и разгрузки мебели и других вещей, ни при строительстве дачи…

Обед был обильным! На столе красовались мой любимый салат с печенью трески, харчо с большими кусками баранины, запеченная в духовке курица, жареная картошка, колбаса, сыр и литровая банка домашнего черносмородинного вина прошлогоднего урожая. Так готовить умела только моя мать!

– Мама, – спросил я, обгладывая бараний позвонок, – а где мой крестильный крест?

Мать бросила быстрый взгляд на отца, но тот занимался своей порцией баранины, глядя в тарелку.

– А почему ты спрашиваешь об этом? Тебе мало было неприятностей в армии?! – ответила вопросом мать.

– Да так, просто интересно, – сделал я безразличное лицо.

– Не помню, где, – также деланно безразлично ответила мать. – После обеда отдохните часик. А потом ты, Саша, смени хотя бы пару столбов у забора. Если хочешь, мы с Алиной поможем тебе. А отец пусть отдохнет. – И обернулась к отцу. – Хочешь, я разотру мазью поясницу?

– Чего там помогать?! Сам справлюсь, – ответил я, и обед продолжался, как смеялся отец, «в теплой дружественной обстановке».

Я пол часика повалялся в гамаке. Отец устроился с книжкой под тенью сливы в раскладном кресле. Потом я счищал кору с осин, пилил их под один размер, коловоротом крутил под них дырки в земле. Отец несколько раз порывался помочь мне, но бдительность матери останавливала его. Я закончил работу уже в сумерках. Принял в душ в кабинке, придуманной отцом: на четырех металлических трубах выше человеческого роста устанавливался выкрашенный в черный цвет бак, в который из колодца поступала вода, довольно нагревавшаяся за день, а по периметру, вокруг трубок натягивалась плотная непрозрачная полиэтиленовая занавеска. Все соседи ходили к нам перенимать опыт и монтировали у себя на участках такие же душевые кабины.

Ужин под сливой был не менее обильным, чем обед. Мать планировала работы на следующий день, распределяя задание каждому. И вдруг сказала, обращаясь к нам с отцом:

– А может быть, встанете на зорьке да на пруд сходите, искупаетесь, рыбки на уху к обеду наловите? Ратаны – такие сладкие!

– А что, давай, пап? – спросил я.

– Ну… если я встану, и если спина пройдет, – раздумывал отец, – можно и сходить. Тогда давай-ка, пораньше ложись. А то ты сегодня весь день работал, а до этого, сам говорил, двое суток из трансформаторной не вылезал.

Я был не против. Глаза после сытного, многоблюдового ужина действительно слипались. Пожелав всем спокойной ночи, я отправился в свою комнатку на втором этаже.

– В доме не кури! – крикнула вслед мать. – Пожар устроишь!

Я улегся, накрылся махровой простыней, но сон не приходил. Посмотрел на окно: оно было распахнуто, только затянуто марлей – от комаров. Все равно душно… И вдруг подумалось, что все эти три дня я даже не вспоминал про Силыча… А между тем под окном, на скамеечке, очевидно считая, что я сплю, родители завели разговор. Как бы я ни хотел, я не мог не услышать.

– Что это он про крест заговорил? – встревоженно, на повышенно-раздраженных тонах, но почти шепотом, заговорила мать.

– У них там рабочего убило, а Саша на нем увидел крест, – отвечал отец. – Потом, говорит, ему вроде как приведением явился этот рабочий.

– Ну вот! Этого только не хватало! Бедный мальчик! Ведь если он поверит, увлечется, опять вляпается в какие-нибудь неприятности. Он же такой прямой, открытый, доверчивый…

– Да что ты говоришь?! Какие неприятности?! Сейчас же не Ленин, не Сталин, не Хрущев… Брежнев-то церкви не притесняет, – рассуждал отец.

– Брежнев, Брежнев… А кто после него будет?! Вдруг опять тридцать седьмой… А Сталина ты не тронь! Вспомни, как после войны уже через год карточки отменили. А кто во время войны церкви открыл, кто священников из тюрем да лагерей выпустил? Святые мощи вернул?! Это Хрущ-поганец пообещал, что к 80-му году последнего попа в клетке в зоопарке показывать будут.

– А ты сама-то слышала это?

– Слышала.

– А я не слышал… И вообще, что ты вздыбилась?

– Говорю же, мальчика жалко! Не дай Бог, увлечется этим…

– Мальчику уже тридцать лет. Не слишком ли мы его опекали и опекаем?!

– Опекаем? А кто его в военное училище отпустил? Кто говорил: «Пусть попробует»?

– Попробовала бы не отпустить…

– Папа, мама, что вы так расшумелись? Спать мешаете, – послышался голос сестры Алины.

– А ты спи и не слушай, – ответила мать. И громким шепотом добавила, – женщину бы ему найти!

– Что ты мелешь?! Сам найдет. Не маленький.

– Нашел уже одну…

– Ну, ты опять за свое. Подумаешь, не получилось. Развелись… Андрейку жалко. Такой ребенок! – в голосе отца звенела горечь.

– Ладно, – уже мягче сказала мать, – пойдем спать. Вы ведь завтра рано утром на рыбалку собрались. Молоко и сладкие пирожки в холодильнике. Не забудьте позавтракать. Да возвращайтесь не позднее девяти. Ему же завтра вечером – в Москву.

Все стихло. Я на цыпочках спустился по лестнице и вышел из дома. Закурил. Из комнаты родителей доносился их непрерывающийся шепот. Значит, меня не услышали… Я сидел на лавочке и глядел в небо. Галактики… Мегагалактики… Вселенная… Звезды… Их взрывы… Взрывы на солнце… Какие-то обрывочные мысли из «Основ астрономии» и «Космических ракетных комплексов»… Миллионы, миллиарды лет все это существует… Стоп! Но ведь даже марксистско-ленинская философия утверждает: «Ничто не возникает из ничего и не исчезает бесследно». Из чего же тогда возникли звезды? Вот эта лавочка, на которой я сижу, была семенем, выросшим в дерево, и семя – от дерева… И еще, и еще миллионы раз… А из чего возникло первое, самое первое на земле семя? И если его органика возникла из неорганики, то почему сейчас этого не происходит. Почему со времени превращения обезьяны в человека – а это миллионы лет по Дарвину – больше ни одна обезьяна не стала человеком? И неорганика сама собой не превращается в органику семени дерева, цветка? Что-то здесь не сходится…

– О чем задумался, детина? – рядом со мной стояла мать.

– Да вот, вышел покурить… Заснул, было, но проснулся от голоса Алины, – соврал я.

– Вы с отцом полуночники! А ведь завтра – на рыбалку. Иди-ка ложись, закрой глаза и представь что-нибудь хорошее. Ромашковую поляну, например. Ты переутомился, вот и заснуть не можешь. А сон – это здоровье! Может быть, тебе валерианочки дать?

Я мотнул головой, еще раз пожелал доброй ночи и быстро поднялся к себе. Юркнул под простыню и мгновенно заснул. Во сне я пилил осины, коловоротил ямы под столбы… Но когда, открыв глаза, увидел подходившего ко мне отца, понял, что выспался. На пруду, после купания, мы таскали мелких ротанов одного за другим, и я попробовал возобновить вчерашний разговор. Но даже мои вчерашние мысли при взгляде на звезды не подействовали на отца. Он либо отшучивался, либо ловко переводил разговор на другую тему. Наконец, он взглянул на часы и сказал:

– О! Уже без десяти девять. Мать заждалась. Сворачиваем удочки.

День прошел в выполнении вчерашних планов матери. Обед был поздним – в пять часов. А после него отец вызвался проводить меня до станции. Я простился с матерью и сестрой. И мы отправились. В пивной на станции, куда мы зашли в ожидании электрички, отец, запив пивом соленую баранку, вдруг сказал:

– Ты прости, что я не поддержал твой разговор на рыбалке. Мне давно самому хочется разобраться во всем этом. Только… не получается. Не сходится… Вот найду кончик клубка – мы обязательно поговорим.

Я смотрел из окна тронувшегося вагона, а он махал мне рукой. В дороге ни о чем и ни о ком не думалось. Разве что об отце. Какой он у меня замечательный! А я – у него?..

…Дома я долго ходил из угла в угол своей комнаты… Внутри меня стучалось в сердце какое-то ожидание чего-то. И вдруг вспомнил, что Силыч говорил мне про какую-то Иисусову молитву. Интересно!.. Я зашел в комнату родителей и стал вынимать из книжного шкафа книги… Ага, вот она, во втором ряду… В моих руках было Святое Евангелие, оставшееся после смерти бабушки, маминой мамы, Наталии Алексеевны. Я завалился на свой топчан и раскрыл книгу.

«1914 год» – удивился я дате издания. Листы были вертикально разделены пополам. Справа буквы были похожи на русские, многие с какими-то закорючками наверху, и большинство слов – непонятно. Слева – можно было прочитать, правда, спотыкаясь на всяких «i», «ѣ», «Ѳ» и некоторых других. Слова читались, но как-то отдаленно, не проникая в меня…

Внутри книги обнаружилась картинка на ткани – икона Богородицы – уж это я знал! Она, видимо, служила бабушке закладкой. Я вгляделся в нее… И она вдруг, словно ожила и смотрела на меня, чего-то ожидая… Какого-то поступка. И лицо ее… Нет не лицо, а лик – это более поэтично, возвышенно и в то же время естественно – было прекрасно. Опять – не то! Я не мог найти слова, чтобы выразить эту красоту. Это был лик не просто Женщины, не просто Матери, а Матери всех матерей на земле. Я сбегал в комнату родителей, принес английские булавки и за самые кончики уголков приколол иконку к обоям над моим топчаном. Долго смотреть на нее я не мог. Глаза слезились. Слезы щипали. Стояли они и в горле… Отчего это? Что это со мной?..


Я лежал в своей походной палатке с открытыми полами на войлочной попоне и никак не мог заснуть. Духота. Изредка перекрикивались охранники-готфы. Мои дружинники применяли птичий крик.

В памяти у меня возникали то злорадные глаза Гердериха, то бледное, испуганное личико королевы-вдовы, так близко находившееся от моего лица, когда я поднял ее с земли, то сцена захоронения останков колодников. Вспомнились и их лица: спокойные, сосредоточенные и светящиеся живым небом глаза. В них не было ни страдания, ни испуга… Они же прекрасно понимали, что идут погибать. И шли без оружия… Таких глаз и лиц я не видел даже у воинов, идущих на смерть – с оружием! – чтобы защитить своих отцов, матерей, жен, детей, родной очаг.

Я сам – воин с детства. И когда летишь в бой, то в сердце вспыхивает азарт битвы… Тогда закипает кровь, и не думаешь ни о жизни, ни о смерти, только об одном – драться, убить врага! Но перед битвой или после нее все же бывают предательские мгновения, когда взгрустнется: а вдруг убьют, и я никогда не увижу родной Роси, матери, отца, сестер, братьев, сына… О чем же думали, что чувствовали эти люди, идя в лапы, пасти, на клыки и рога зверей? «Они шли так, как я, если буду жив, пойду к берегам моей любимой Роси…» – вдруг подумалось мне.

Что это я расслабился?!

…Как благородна была королева-вдова, приняв участие в погребении убийц ее мужа! Наверное, поэтому и слез у нее не было. Но глаза ее в это время были похожи на глаза спасшегося старика или тех, кто шли, связанные попарно, на смерть без оружия. И почему она целовала эти останки? Ничего не понятно. Я рывком встал, надел шелом, накинул плащ. Спать в доспехах и сапогах, с пристегнутым мечом стало еще отроческой привычкой, как, впрочем, у всех наших.

Я вышел из палатки. Ольг сидел у костра. Сейчас была его чреда внутреннего охранения. Он, видимо, только сменился с поста у реки. И сидел, закутавшись в плащ.

– А ты мужаешь, – улыбнулся я, опускаясь рядом с ним на бревно.

– Почему ты говоришь так, словно я – отрок? – вскинул на меня глаза Ольг.

– Мне понравилась сегодня твердость твоего взгляда и голоса. Глядишь, и за меч возьмешься, чтобы защитить христиан…

– А-а-а, вот ты к чему… Я защищал не христиан, а истину, – вновь опустил голову Ольг.

– Пойми, брат, – я обнял его за плечо, – мы должны быть очень осторожны. Мы здесь не просто ратники!.. Вспомни, сколько наши отцы и деды воевали с готфами. Сколько росичей погибло! И сейчас, когда установился мир и наши народы обменялись дружинами, мы – не Алекса, Ольг, Горемысл, Волгус, Радослав, Ратислав или еще кто-то из наших. Мы здесь – мир и союзничество между готфами и славянами. И нужно быть очень внимательными, чтобы со своими законами не влезть в законы готфов. Ты только представь, если по нашей вине снова вспыхнет война между нами. У нас войн итак хватает. И дикие лесные племена – с заката солнца, и северные дикари, и с Понта – римляне… И унгры, и всякие кочевники, и… Тебе не надо перечислять… А так наша маленькая дружина миром и своей службой Унгериху сдерживает целый народ, да еще их союзников, только и мечтающих пограбить славянские земли.

– Да… – Ольг удивленно смотрел на меня, – я как-то и не думал об этом.

Я оглянулся: нет ли кого лишнего рядом, и продолжал почти шепотом:

– Ольг, как воин ты молод. Но есть нечто, в чем ты разбираешься лучше меня. Растолкуй ты мне, почему эти христиане чуть ли не с радостью шли сегодня на смерть? Как будто шли на давно решенную в их пользу победную битву! Почему королева-вдова целовала останки убийц ее мужа? Ведь это ни жалостью, ни благородством не объяснишь…

– Мне трудно ответить тебе… Я знаю только то, о чем говорят в окружении королевы.

– И о чем же?..

– Возможно, это только женские домысли, пересуды… А твое любопытство – не мужская черта, – он поднял на меня свои большие голубые глаза. В них опять, отражая всполохи костра, зажглась уже знакомая мне твердость.

– Так-то ты разговариваешь со своим князем? – полушутливо-полурассерженно повысил я голос.

– Но ты же сам в начале разговора назвал меня братом! – не отрываясь, смотрел на меня Ольг.

– Ладно, – я опять положил ему руку на плечо, – понимаешь, не лезть со своими законами к готфам – это одно. И это одно не воспрещает другое: знать их законы, знать их жизнь, до подробностей. Хотя бы для того, чтобы по незнанию не влезть в их закон. Что-то плетет против нас Гердерих. Ты видел его взгляд сегодня?

– Конечно. Уж лучше б на поединок вызвал.

– Вот этого тоже нельзя допускать. Он – самый приближенный к конунгу, то есть к королю… Ну, что ты ответишь на мои вопросы?

– Хорошо. Слушай… Я попробую. Многие говорят, что бывший король был отравлен. Знает это и королева-вдова. Говорят, что сделал это Гердерих, чтобы поставить на престол старшего брата – младшего – Унгериха, да и самому при этом поживиться. Жена Гердериха – большая мастерица на всякие зелья. Этому ремеслу ее научил старик, который жил еще при матери Герды, – так ее называют здесь, хотя слышали, как старик назвал ее по-другому. Я сбивчиво говорю? – Ольг посмотрел на меня, действительно, как на старшего брата.

– Нет, продолжай, – кивнул я.

– Старик никуда не выходит из замка Гердериха. Мы там завтра будем впервые. И королева-вдова очень тяготится тем, что ей придется сидеть за одним столом с убийцами ее мужа.

– Но это не доказано. Христиане – тоже возможные убийцы…

– Вот чтобы разубедить тебя в этом, мне придется теперь ответить на первый твой вопрос. Христиане не могут быть убийцами, потому что один из их главных законов гласит: Не убий! Так повелел Бог и Господь Иисус Христос. Его распяли, но Он и на Кресте молился за своих убийц и просил простить им.

– Нет, погоди-погоди. А как же враги, которые нападают на твою землю, убивают сородичей, грабят твое добро? Что-то я не понял… Их что, тоже нельзя убивать? И потом, если Он – Бог, то как мог позволить распять Себя и Кому молился за распинателей? – встряхнул я головой.

– Об убийстве врагов – вопрос особый. А молился Бог и Господь Иисус Христос Богу Отцу… Ох, боюсь я, не сумею объяснить это тебе. Бог Отец позволил Богу Сыну снизойти на землю, чтобы спасти всех людей, а они распяли Его на кресте.

– Вот это славно, по-нашему: послать Сына пострадать за весь род! – хлопнул я себя по коленям ладонями.

– Алекса, потише, – остановил меня Ольг.

– Продолжай, я не буду перебивать.

– Эх, сейчас бы сюда Вафусия или Верка – пресвитеров. Это священники. Ну, как у славян или у готфов – волхвы. Вафусий – это тот старик, которого не задрал медведь… А Верка ты не видел. Они бы тебе все толком объяснили. А сейчас я хочу сказать о другом. Христиане никогда не пьют человеческой крови и не едят человеческой плоти. В обряде у христиан есть вкушение вина и хлеба, которые во время Божественной службы, в результате великого Таинства превращаются в Кровь и Тело Бога и Господа Иисуса Христа. Он этому научил своих учеников – апостолов – перед самым Своим распятием…

– Так христиане едят своего Бога? – не укладывалось у меня в голове.

– Нет, так христиане соединяются с ним, становятся частью Его Тела и Крови. Я же говорю, Он Сам заповедовал это. А вкушают они все святые Кровь и Тело в виде вина и хлеба. Но слушай! Бог и Господь Иисус Христос пошел на распятие, чтобы спасти всех людей для будущей жизни.

– В Нави что ли? – вспомнились слова нашего волхва о будущем каждого славянина. Тут усмешка сама выползла ко мне на губы. – Не слишком-то умен Унгерих, если в его королевстве так распространилось христианство.

– Оно распространилось во всем мире, – ответил Ольг.

Я внимательно посмотрел ему в глаза и твердо спросил:

– А ты, дружинник Ольг – христианин?

– Я – христианин, – также твердо ответил он.

– И когда же ты им стал? – теперь я не мог смотреть на него.

– Как ты знаешь, меня, по обычаю, совет старейшин отобрал в возрасте семи лет обучаться быть дружинником. Я уехал из семьи. Но всю свою дальнейшую жизнь помнил, что мои дед и бабка, отец и мать, братья и сестры всегда молились Богу и Господу нашему Иисусу Христу.

Ольг тоже не глядел на меня.

На страницу:
4 из 8