Найденные во времени

Я мысленно попрощался с Силычем – санитары уже собирались класть его на носилки – и пошел к выходу. И тут вспомнил, что у Силыча тоже был уже знакомый мне взгляд ясного живого неба… Возвращаясь, я спускался с папкой под мышкой по замусоренной лестнице. До трансформаторной остался один поворот, когда за углом послышался резкий голос Хмурого.

– Ну, зачем ты, Гера, сказал, что последним смотрел схемы? Нам объект сдавать, а тут эта экспертиза. А ведь мы могли бы столько проблем снять, отвлечь их, сказав, что твой протеже последним смотрел и контролировал монтаж. У него все равно рыльце в пушку: из партии выгнали. Есть за что ухватиться. Пока бы выясняли, что это вообще не диверсия, мы бы спокойно доделали свои дела. А может, так оно и есть – диверсия? Твой Александр ведь не раз приезжал на объект?

– Что ты несешь, Ульян? При чем здесь этот парень? Да и не хочу я врать. И не могу: мой друг хорошо знаком с его родителями. Как я буду потом ему в глаза смотреть? Парень-то честный! И специалист неплохой. Что-то я раньше за тобой такого не замечал… А парня из партии шуганули, оклеветав, и заодно за то, что сам отказался быть стукачом. И, кстати, первичная партийная организация его не исключила… Это мне друг рассказал. А он врать не будет. Да и сам посуди: стал бы он какого-нибудь подонка мне, лучшему старому другу, рекомендовать?! Он досконально все выяснил сначала. Сам знаешь, где он работает.

– Что тогда делать? «Горят» и премия, и тринадцатая. И не только нам, а всем рабочим! Слушай, а позвони этому своему другу. Я ведь знаю, где он работает. Пусть надавит!

Я стоял ни жив, ни мертв. Вот так Хмурый!

– Пойдем, еще раз попробуем уломать следователя, чтобы хотя бы трансформатор демонтировать разрешил. Да новый устанавливать. Это все равно не менее двух суток займет, и то, если беспрерывно работать целой бригаде. А старый привезем им. Пусть проводят свою экспертизу! Мы же сейчас предложим осмотреть кабели, их соответствие схемам, – сказал Герман Васильевич.

– Вот и хорошо, а от производственного отдела здесь оставь твоего протеже.

Я тихо отошел назад на десять шагов и специально затопал обратно к повороту, за которым беседовали мои начальники. Но они были уже около трансформаторной и почти шептались со следователем и капитаном милиции. Я подал папку главному инженеру и отошел. Тот раскрыл ее и стал что-то жарко доказывать собеседникам. А у меня ком тошноты встал в горле. То ли от подвальной пыли, то ли… Вскоре Хмурый, Герман Васильевич, следователь, милиционер и еще какой-то незнакомый в штатском ушли из подвала. Мне было приказано, дожидаться усиленной бригады и лично контролировать работы. Я сел на скамеечку, на которой недавно сидела врач, продолжая раздумывать над услышанным разговором Хмурого и Германа Васильевича.

«Надо уходить с этой работы. Правильно говорит Шлях! Если Хмурый может так подставить – а я теперь не застрахован от этого – значит, бежать надо отсюда. Не хватало еще, чтобы на меня гибель человека «повесили». Тогда – тюрьма!» – думал я. Вдруг какое-то легко дуновение шевельнуло мои волосы. Откуда в закрытом подвальном помещении ветер?! Но мои волосы действительно встали, наверное, дыбом, когда я увидел Силыча, живого и здорового, только какого-то… прозрачного. Он был одет во что-то белое, тоже прозрачное. И от него веяло чистым, по свежести похожим на морозный, воздухом. Он улыбался, как улыбался всякий раз, когда видел меня. Да и наверное, так он улыбался своими живыми глазами, полными ясного неба, каждому человеку. Но мне все равно стало не по себе.

– Силыч, ты же умер, – у меня зуб на зуб не попадал.

– Нет. Меня, правда, убило током. Но это неправда. Потом ты когда-нибудь все поймешь. А пока послушай. Меня специально отпустили, чтобы я тебя предупредил. На пятом этаже, в щитовой, электрик мотеля, совсем молодой парень, такое натворил! Посадят парня. Жалко. Он же по незнанию. И если б я не влез в трансформатор, была бы страшная авария и сильный пожар, погибли бы не только поляки, но и многие из наших. Вот и пришлось… Ты беги, пока еще там никого нет. Увидишь сам и поймешь. И исправишь… А мне пора…

Он было отвернулся, но вдруг сказал:

– Да, тебе еще предстоят такие встречи и не только со мной… Верь только тем, кто прочтет Иисусову молитву: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! И не бойся Хмурого. У тебя все скоро изменится. Только сам не плошай… А теперь беги в щитовую на пятый этаж…

– Силыч, погоди! – встрепенулся я. – Почему у тебя и тебе подобных такой взгляд, ну… как небо, даже яснее?

Вместо ответа, он приложил руку к груди и протянул ее ко мне, вынув из-за пазухи маленький блестящий крестик. А затем исчез. Я, не помня себя, рванул к лифту. Но перед его дверью хлопнул себя по лбу: все же обесточено! Десять пролетов лестницы промелькнули быстро: благо в армии дают хорошую физическую подготовку! А вот и щитовая. Даже не закрыта… Я успел! И когда обратно прикрыл дверь щитовой, в ней почему-то… щелкнул замок. А со стороны лестницы стал слышен громкий голос Хмурого. Я бросился в противоположную сторону и через запасной выход спустился на первый этаж, а оттуда в подвал.

Двое суток я, Борис – начальник участка, пять монтажников почти не вылезали из подвала. Потом приехали Хмурый, главный инженер, мой начальник производственного отдела, представитель Мосэнерго, еще какие-то специалисты. Трансформатор запустили. Мотель засверкал всеми люстрами, лампочками, бра, торшерами, настольными лампами, многоцветной рекламой. Герман Васильевич дал всем по два дня отгула. И я, заехав домой, чтобы привести себя в порядок, отправился на дачу… Заснув в электричке, чуть было не проехал свою остановку. Но вовремя вскинулся и выскочил из вагона сквозь уже закрывающиеся двери. Я решил идти не дорогой, а пройтись лесом – так соскучился по живой природе!

Лес не пугал тишиной. Лес знаком с детства. Лес все расскажет, объяснит, если надо, покажет дорогу. Стоит только взглянуть на солнце – где оно? Или на сучки деревьев – где их больше? Или на муравейник – где круче, или с какой стороны прилепился к дереву? Наконец, на обыкновенный валун или пень, с какой стороны у него больше растет мха? Все расскажет лес, если входить в него другом, братом, а не хозяином – к рабу…

Я опустил поводья. Конь шел сам по себе. Он ближе к лесу и чует, куда и как идти. Впереди маячили женские фигуры, ближе ко мне – фигуры свиты и прислуги. Мы наконец-то выехали к Черному Броду и пересекли его. На другом берегу реки уже стояли шатры, вовсю разгорались костры, освежевывались и уже жарились многочисленные туши оленей, вепрей, зубров, медведей. Шатровый лагерь был окружен охраной. Один из моей дружины подъехал ко мне:

– Алекса! Мы расположились вокруг лагеря. Великий конунг…

– Его величество король… – хмыкнув, перебил я.

– Да, прости, его величество король выделил нам несколько хороших туш и бочонков с медом, – он улыбнулся, – скоро будет славная трапеза…

– Не больше одной чаши, – перебил я. – Всем быть наготове.

– Алекса! Такая охота! – пытался возразить дружинник, но, поймав мой взгляд, отъехал, опустив голову.

Я обернулся, кивнул Ольгу, и тот сразу подъехал ко мне.

– Сколько колодников осталось в живых? – неожиданно для самого себя спросил я.

– Двое. Которых мы видели, – ответил Ольг, опуская голову.

– А ты откуда уже знаешь?

– М-м-м… Королева-вдова сказала…

– Как Горемысл? – спросил я, чувствуя не то гнев, не то раздражение. Ольг свистнул по-нашему. Тут же подскакал отрок. Ольг повторил мой вопрос.

– Сильно подрал его медведь. До кости. Сломана ключица, – был ответ.

– И-и-и! – вырвалось у меня, – Лучший воин! Вот твои христиане! – бросил я Ольгу.

– Это – не они, а Унгерих! – вдруг я увидел твердый, боевой взгляд юного дружинника, готового отстаивать правду даже перед князем. Теперь я опустил взгляд. Похоже, он был прав. Но я все же решил поперечить:

– Почему же Бог твоих христиан не спас их от клыков вепря?! А наши и готфы – невредимы!..

Ольг не успел ответить, потому что подскакал Гердерих.

– Его величество приглашает тебя в свой шатер, – сказал он, откидывая руку в приветствии и улыбаясь. – Славяне сегодня показали себя героями! По крайней мере один из вас. И хотя мы знаем о вашем коварстве, король поверил в вашу преданность. Поздравляю! От всего сердца.

Я поклонился в ответ и, показав кивком Ольгу следовать за мной, поскакал вслед Гердериху. Шатер короля стоял под огромной, свернутой в спираль, корявой в каждой ветке, березой. «У нас таких нет», – я вдруг вспомнил родную Рось… И вошел в шатер. Унгерих возлежал на медвежьих шкурах. Он был уже пьян, а отрок подливал и подливал ему.

– Ну, брат мой, славянин, – заговорил он слегка заплетающимся языком, – твои дружинники порадовали. И вы завтра насладитесь зрелищем: я казню каждого десятого своего воина за то, что не они, а чужеземец-славянин спас мне жизнь. Где были они? Скажи мне!

– Исполняю твой приказ. Это зависит не от того, славянин он или готф. Это зависит от чувства долга, который тяготеет над каждым из нас. К тому же, я думаю, в лесу много злых духов, которые и могли ослепить твоих, великий конунг, воинов. Казнить нужно не их, а злых духов. Но это не в наших силах. Если это позволительно, я дам тебе совет. Принеси в жертву богам самых лучших оленя, вепря, зубра и медведя. Боги примут эту твою благодарность и умилостивятся. А если виноват хоть один твой воин, они сами накажут его. Ведь именно волей богов мой лучший воин и помощник Горемысл имел честь спасти тебя, великий конунг, – переводил Ольг мои слова.

– Ты мудр, славянский князь Алекса! Можешь называть меня королем… – Унгерих как бы задумался, – я жалую твоему Горемыслу шкуру медведя, от которого он спас меня. Лечить его будут лучшие мои лекари. У Гердериха в замке живет один такой. А также, когда приедем в крепость, выбери сам ему драгоценность в моих сокровищницах. Это будет справедливо. Ты не заинтересован баловать своих воинов… А каждому дружиннику-славянину, Гердерих, – повернул к нему голову конунг, – дай золота по усмотрению их вождя.

И он кивнул на меня.

– А теперь, князь Алекса, – он снова повернулся ко мне, – выпей со мной чашу доброго вина, как у вас говорят, братину.

И Унгерих первым приложился к полной большой чаше. Выпив ее до половины, протянул мне.

– Я пью только мед, – ответил я. – Но в знак почтительности к тебе, великий король, я преступлю свое правило. Будь здрав, великий король!

Я допил чашу. А король продолжал:

– Ты сможешь насладиться своим любимым напитком. Я решил переночевать здесь, а завтра попируем в замке Гердериха. Хочу навестить своего лучшего вассала. А? – и он взглянул на Гердериха. Тот поклонился:

– Вы осчастливите меня, ваше величество.

Унгерих кивнул и продолжил:

– Разделите с Гердерихом территорию для охраны. Ты, князь Алекса, проставь-ка своих ратников вдоль реки, а ты, Гердерих, – со стороны леса… Да, князь Алекса, завтра оставь за себя старшего и будь гостем на пиру в замке Гердериха… Все… Я хочу отдыхать…

Гердерих хлопнул в ладони. В шатер вбежало несколько слуг.

– Помогите великому королю, – сказал Гердерих.

Мы с Ольгом поклонились и вышли из шатра. Но не успели пройти и десяти шагов к лошадям, как услышали голос Гердериха, выскочившего, очевидно, вслед за нами. Он кричал на слуг. Те засуетились и кинулись укладывать на повозки туши зверей. Гердерих громко выговаривал старшему воину.

– Что он говорит? – спросил я Ольга, полагая, что речь идет о расстановке охраны.

– Он приказывает отвезти туши в замок, а жене передать, чтобы готовила пир, так как король осчастливит их своим приездом, – перевел Ольг.

Жену Гердериха я видел редко – только на больших пирах. Смуглая, темноволосая, гибкая, как змея, красавица не жаловалась ни королевой, ни королевной, ни королевой-вдовой. Зато Унгерих был учтив с ней, как ни с одной женщиной. Говорили, что она родом из каких-то римских колоний, откуда привез ее мать отец Унгериха, ходивший туда походом. Привез не как военную добычу, а именно как жену. Даже с небольшой свитой: служанками, семью шутами и мрачным уродливым стариком, вечно ходившим в грязном балахоне и в полосатом покрывале на голове. Говорили, будто он какой-то мудрец. Как наследство, перешел после смерти матери – к дочери, и теперь живет в замке Гердериха – странно – на правах члена его семьи. Впрочем, мне-то что за дело… Надо расставить дружинников, установить чреду сторожи.

– Волгуса ко мне, – крикнул я отроку, отдыхавшему у ближайшего нашего костра, и пошел к своей походной палатке.

Когда мы с Ольгом проходили недалеко от шатра королевы, юная ее служанка Уирко как бы случайно вспорхнула нам навстречу. И, пробегая мимо нас, что-то шепнула Ольгу. Я, как и все дружинники, хотя и общался с готфами через переводчика, уже немного понимал по-готфски. «…На берегу, за ракитой», – услышал слова девушки и улыбнулся, подумав: «Молодость!..»

Волгус уже ждал меня у палатки. Мы оба вошли в нее и обсудили чреду несения охраны лагеря.

– Неплохо бы подкрепиться, – завершил я разговор, вставая и откидывая полу палатки.

– Трапеза готова, – кивнул Волгус, – наши почти все уже поели.

Мы подошли к костру и уселись.

– А где Ольг? – осмотрелся я, – Он же тоже еще не ел…

– Коня пошел к реке обихаживать. Сказал, позже пообедает.

«За ракитой…» – улыбнулся я и, воздав хвалу Перуну, принялся за еду. Вскоре Ольг вернулся. Почему-то он был мрачнее тучи. Я доедал свою долю, когда к костру подошел Гердерих:

– Их величества и их высочество пожелали искупаться. Его величество милостиво разрешил. Возьми своих ратников и сопроводи к водопаду. Оставшееся зверье ушло далеко в лес, но с его стороны усилить сторожу не помешает.

Ольг перевел и – куда делась его мрачность – чему-то улыбнулся… Королева, королевна и королева-вдова с прислугой уже выходили из своих шатров к оседланным коням. Я оставил Волгуса старшим и с небольшим отрядом был готов отправиться следом. Но королева, а за ней и все остальные почему-то направили коней не к водопаду, а к Черному Броду.

– В чем дело? – спросил я Ольга, – у нас другой приказ!

Он подъехал к королеве и передал мои слова. Та остановила коня и кивком головы подозвала меня к себе.

– Добрый князь, – сказала она мягким и грустным голосом, – скажи мне, у тебя на родине, я слышала, предают земле после битвы даже убитых в ней врагов. Так ли это?

– Так, великая королева. Только сначала сжигают, – наклонил я голову.

– Не подобает ли мне, хозяйке этой земли, распорядиться с телами сегодняшних жертв по-хозяйски, по-человечески, если у моего короля руки не дошли до этого? Он за делами нашего большого королевства мог просто не додуматься, что предать земле несчастных – наша обязанность. И чтобы не искушать его, я решила это сделать тайно.

– Что такое «искушать»? – спросил я, услышав впервые это слово.

– Своими словами, поступками, чувствами, мыслями вызывать в другом человеке гнев, раздражительность и подобные чувства, мысли, ведущие к недобрым поступкам.

– Ваше величество, – я вдруг почувствовал какое-то несвойственное мне смущение, – а вы уверены, что из вашей свиты никто не донесет его величеству об этом вашем поступке?

– Нет, мой добрый воин. Здесь все единомысленны. И на твоих воинов я полагаюсь. Я долго молилась, чтобы королю была вложена в сердце мысль именно славян послать с нами.

– Но я не могу лгать королю! – пытался возразить я.

– Лгать и не придется. На обратном пути мы обязательно искупаемся, – опять мягко и грустно улыбнулась королева.

– Как прикажете, – склонил голову я.

Сколько удивительных совпадений. И даже то, что охрану лагеря по берегу реки несли мои дружинники…

По каким-то ей одной известным приметам королева направила коня к ближайшим останкам колодников. Там стоял воин-готф. Королева, заметив мой встревоженный взгляд и движение руки к мечу, жестом остановила меня и ободрила:

– Это верный человек, единомышленник.

– Реас, ты нашел других? – обратилась она к воину.

– Да, моя госпожа, – поклонился воин. – Игафракс и Иской уже снесли несколько… – он покосился на меня, Ольга и других моих дружинников и сказал еще одно непонятное слово, – …мощей в одно место, где выкопана могила.

– Эти возьму я. А вы, мои хорошие, – обратилась королева к королевне и королеве-вдове, – перенесете другие. Не возражаете?

– Ну что ты, сестра, – ответила за обеих королева-вдова. И подала Гаафе чистую холстину, в которую та завернула останки.

Все действо заняло немного времени. Тела растерзанных колодников были преданы земле, причем каждая из свиты своими руками опускала в могилу одного из убитых. При этом они что-то тихо пели. Глаза поющих светились живым небом. Именно такой взгляд я видел у недавно спасшегося старика. Вдруг я заметил две фигуры, мелькнувшие между деревьями. Я привстал на стременах, выдернул лук и стрелу. То же сделали и другие мои дружинники.

– Не надо, – тронула меня за рукав королева-вдова, – это свои.

И действительно, в подошедших я узнал старика, о котором только что вспоминал, и его соколодника-отрока.

– Отцы Вафусий, Арпила, приступайте, – кивнула королева Гаафа и подошедшие запели. Готфские воины сняли шеломы. Все стоящие вокруг могилы изредка подпевали старику и отроку.

Наконец могилу засыпали. Королева что-то спросила у старика, тот ответил, покачав головой. А я почему-то даже не попросил Ольга перевести… До водопада мы доскакали быстро. Я расставил охрану, а сам встал на возвышенности спиной к купающимся. Слышались всплески воды, звонкий смех королевны Дуклиды, королевы-вдовы, служанок. И хотя они купались в длинных рубахах, я не смел обернуться. Наконец, по голосам я понял, что женщины вышли на берег, чтобы переодеться в палатке без крыши – ткани, обернутой вокруг четырех деревьев. Ну, вот и все. Мы готовы были тронуться в путь. Я свистнул, собирая дружинников. Королева-вдова и королевна развеселились и даже стали резвиться совсем по-детски. Королева Гаафа ласково улыбалась, глядя на них.

– Кто вперед доскачет до той сосны?! – крикнула Дуклида, когда мы выехали на открытое от густого леса, с редкими одинокими деревьями и кустами пространство, и пустила коня вскачь.

– Ну уж нет! – засмеялась королева-вдова. От купания ее лицо посвежело и стало казаться еще более юным. И скоро, пришпорив лошадку, она догнала и даже перегнала королевну. Но тут я ощутил в сердце какую-то тревогу и сжал колени. Жестом приказал дружинникам окружить королеву и свиту. Конь понес меня вслед развеселившимся не в меру… И тут я увидел, как из ближайшего кустарника наперерез королеве-вдове гигантскими прыжками буквально летит по воздуху огромная поджарая черная волчица. Конь бедняжки шарахнулся в сторону. Я жестко сдавил колени, произнося известные с детства заговоры: летом волки не могут нападать… Во всяком случае, у нас, на Роси… Мой конь Брыс понял меня и метнулся наперерез зверю. Я был уже в десяти шагах, когда волчица, прыгнув, впилась в горло коню королевы-вдовы, прижав к нему свое тело между его передними ногами, и когтями впившись в грудь и живот жертвы. Королева-вдова упала… Но тут подоспел я, своим конем загораживая ее от зверя. Волчица отпрыгнула от издыхающего коня и пыталась пробиться к упавшей наезднице. Я выхватил меч, взмахнул раз, другой… Но что это?! Я не мог попасть по волчице. Она как-то по-змеиному извивалась в движении, всякий раз уходя из-под моего удара. Такого со мной еще никогда не было! Я разозлился на себя и спрыгнул с коня на хищницу. Тут мне удалось ударить ее по передней лапе – и то как-то вскользь. Волчица взвизгнула, отпрыгнула, оглянулась вокруг себя. Увидела Ольга и еще одного дружинника, несущихся к нам и уже натягивающих луки. Она еще раз взвизгнула. С языка ее капала розовая слюна. Волчица резко крутанулась на месте, но стрела Ольга впилась ей опять в раненную лапу. Я не верил своим глазам. Волчица изогнулась и, зубами вытащив стрелу из раны, откинула ее далеко в сторону. Сама же на трех лапах, но все равно очень быстро, петляя, кинулась к кустам. Мои дружинники выстрелили еще и еще, но змеиные движения спасли зверя. А вскоре стрелы уже не доставали цель. Я поднял на руки бледную и дрожащую королеву-вдову. Она была как перышко…

– Как вы, ваше величество? – спросил я.

– Благодарю вас. Немного нога болит. Видимо, подвернула, когда падала…

Я кивнул Ольгу. Тот соскочил со своего коня, на которого я посадил бедняжку. Ольг вспрыгнул сзади дружинника на его коня. К нам подъехали остальные. Женщины были бледны.

– Сестра!.. – только и смогла сказать королева Гаафа.

– Все хорошо, сестра! – ответила королева-вдова и благодарно посмотрела на меня.

Теперь мы уже спокойно доехали до шатров. Румянец вернулся на щеки женщин. Еще издали я заметил Гердериха, который разговаривал со своим воином, стоявшим в охранении на нашем пути. Увидев нас, он поклонился. Конечно – королеве. А когда мы подъехали, спросил:

– Надеюсь, ваши величества и ваше высочество, вы хорошо искупались? – но в глазах его я увидел злое удивление, словно он ожидал чего-то другого.

– Благодарю, Гердерих, – мягко, но сухо ответила королева Гаафа, мы освежились, а теперь хотим отдохнуть.

– А где же конь королевы-вдовы? Почему она на славянской лошади? – заметил вдруг он.

– После, Гердерих, после… – махнула рукой королева.

И женщины поскакали к своим шатрам.

– Что же случилось? – строго спросил меня Гердерих.

– Волчица напала. Зарезала коня, – ответил я.

– Ну и где она? – в голосе Гердериха звучала насмешка. – Королю волчьи шкуры очень нужны.

– Убежала раненная.

– Что ж вы, славяне, одну волчицу убить не могли? Вот его величество-то огорчится…

– Не могли, – я спокойно глянул в его полные злорадства глаза.

– Интересно, а зайца вы без Горемысла подстрелить смогли бы?! – махнул рукой Гердерих и, развернувшись, зашагал к шатрам.

Я обернулся к своим. Они сидели верхом и отводили свои взгляды от моего.

– Не горюй, Алекса! – положил мне руку на плечо спешившийся Ольг. – Мы все видели, как ты спас королеву-вдову. И Горемысл с волчицей не справился бы. Она ж как змея вертелась. Сдается мне, уж не оборотень ли это был?!

– Скажи отрокам, чтобы коней обиходили, – ответил я и зашагал к своей палатке.

Я и не заметил, как подошел к даче со стороны леса. Отец что-то колотил в доме. Мать пропалывала грядку, а сестра Алина мыла посуду.

– О! Кто к нам приехал! – весело воскликнула мать. И тут же недовольно проворчала, – а что ж на выходные не приезжал? И почему сейчас не на работе?

Из дома вышел отец с двумя бутылками пива в руках. Мы сели за стол под старой развесистой сливой, и я рассказал о случившемся, о разговоре Хмурого с главным инженером, о том, что двое суток не вылезал из подвала. Разумеется, о разговоре с Силычем я умолчал. А то мать опять напридумывает о моем здоровье что-нибудь.

– Ну почему именно с тобой все такое случается? – всплеснула руками мать. – Лёнь, – обратилась она к отцу, – позвони Васе Григорьеву, пусть этого Ульяна приструнит. А ты тоже, – теперь это относилось ко мне, – сам ушами не хлопай, не болтай лишнего. А то до тридцати лет дожил и ничего не нажил: ни семьи, ни квартиры… Это все твои стихи! Правильно отец говорит: «ахматовщина»!

– Мама, – оправдывался я, – ну я же работаю.

– Не спорь, мать правильно говорит, – вмешался отец. – Ну, хватит об этом. Два дня, говоришь, тебе дали отдохнуть. Вот и хорошо. На даче всегда дело найдется. Надо в лес сходить: я там две осины присмотрел, столбы надо менять у забора. Душ не хочешь принять с дорожки? Или вечером, после работы?

– Нет, сначала поработаем, – допил я свое пиво и поднялся из-за стола.

– Ты хоть завтракал сегодня? – спросила мать.

– Да, перекусил, – ответил я и пошел в дом переодеваться.

Я помог отцу добить «вагонкой» веранду, растопил летнюю печь под навесом, где мать и сестра собирались готовить обед. И мы с отцом, взяв две старые детские коляски без верха, топоры, пилу, веревки, пошли в лес за осинами.

– Осина менее всего поддается гниению. Поэтому из нее лучше всего получаются столбы для забора, – рассуждал отец. – Только в месте соприкосновения земли с воздухом даже железные столбы гниют быстро. Ржавеют. Поэтому осиновые столбы следует обжигать до обугливания, обворачивать целлофаном от основания и – выше уровня земли…

«А еще осиновые колы применяют против нечистой силы», – непонятно откуда возникла у меня в голове мысль…

– Вот одна, – показал отец.

Высокая, ровная, как корабельная мачта, осина была сломлена у самого основания. Упав, она подогнула молоденькую березку, рябинку, какой-то кустарник. Но корой осина еще соединялась с корнями. Поэтому листья на ней казались свежими.

– Другая – подальше, – указал рукой отец. Мы прошли через болотце. Эта осина была сломана прямо посередине. Над ней придется потрудиться.