Сказки Гамаюн

– Пойди спой, ты чудесно поёшь, и всё равно ты в маске, никто не узнает. Я бы и сама спела, да песен знаю не много, и они не совсем праздничные, так, для себя напевать. А ты рассказывала, что пела раньше на сцене.

– А что, и правда, – согласилась моя спутница, – и спою, давно не чувствовала себя артисткой. Люблю ощущение, когда зал, пусть небольшой, но твой, слушает тебя. Давно этого чувства не испытывала.

Когда Василиса запела, зал затих в немом удивлении. Ее голос звучал удивительно сильно и чисто, звуки песни обволакивали тело, затрагивали что-то внутри, вынимали это что-то, очищали и делали тебя сопричастным к самому лучшему, что есть в мире. Хоть песня была совсем не грустная, я заплакала – просто от этого невероятного таланта. Публика не успокаивалась, не отпускала певицу, и ей пришлось спеть несколько песен, прежде чем вернуться ко мне. Раскрасневшаяся, довольная, даже в маске было видно, что она красавица. Мужчины провожали её восхищенными взглядами, но что– то в её осанке и походке удерживало присутствующих от комментариев. «Королева», – звучало у меня в голове. Василиса села, всё ещё переживая свое выступление и мечтательно глядя куда-то в пространство.

Не прошло и пяти минут, как возле нас возник молодой мужчина – думаю, чуть больше тридцати лет, хорошо сложённый, подтянутый, воин или человек, который постоянно тренирует своё тело, русоволосый и тоже в маске.

– Сударыни, извините меня за дерзость, но мне очень нужно поговорить и выяснить один чрезвычайно важный вопрос, который мучает меня много веков.

– На многовекового старца вы что-то не похожи, – довольно дерзко ответила я и глянула на Василису.

Лицо её побледнело и скулы, которые не были покрыты маской, стали белее снега. Рука безжизненно упала на колено.

– Что такое, Василиса? Что происходит, тебе плохо? Мы можем подняться в комнаты, я расплачусь.

– Я всё-таки тебя нашел, это ты, не отпирайся, – сказал незнакомец и нахально уселся за свободный стул. – Столько лет, другой мир, другое лицо, другое имя – но голос твой и притяжение, что я чувствовал, когда ты только появлялась в радиусе километра от меня, никуда не делось. Правда, Клео?

– Значит, нашел, – прозвучал бесчувственный голос девушки. – Почему всё так, почему?

– Я сам бы хотел знать. Я искал тебя во всех своих перерождениях в нашем мире, я был уверен, что твоя душа не пропадет втуне, она обязательно будет воплощена, хотя бы ещё раз. Слишком яркая, слишком невероятная и слишком трагическая, чтобы не попробовать прожить ещё одну жизнь. И вот я тебя нашел. Нам надо поговорить, – сказал парень.

Затем он обратился ко мне:

– Вы не могли бы оставить нас одних? Я не обижу вашу подругу, мы старые знакомые, она знает.

– Нет, Лотта, – Василиса схватила меня за руку, – я прошу тебя остаться. Я могу наделать много глупостей, с тобой мне будет легче. Пожалуйста, не уходи.

– Да я и не собиралась тебя оставлять одну с неизвестным мужчиной.

– Я совсем не неизвестный, правда. Сейчас меня зовут просто Марк, а Клео знала меня как Марк Антоний.

Василиса сидела бледная и подавленная, и мне это всё совсем не нравилось. Почему она молчит? Почему этот парень называет её другим именем, почему ведёт себя так, как будто имеет на неё какие-то права?

– Как ты меня нашел? Это невозможно, – прошептала Василиса.

– Для нас нет ничего невозможного. Мы ведь любим друг друга, правда? Такая любовь не умирает. Мы сделали много глупостей, просто судьба была против нас тогда, но сейчас? Сейчас всё можно изменить – другой мир, мы другие – не такие жестокие, не такие жадные. Что нам может быть нужно, кроме любви? Нас тогда погубила власть, нас и наших детей. Но сейчас все по-другому.

– Вот именно, Антоний, мы другие. Всё, оказывается, меняется, кроме любви. Но зачем же так? Почему так больно? И опять выбор, опять боль.

Глаза её были сухие, но отчаяние на грани обморока отражалось в них. Она сняла маску, опустила голову на руки и отчаянно сказала:

– Почему выбор, за что это проклятье? Я любила и его, и тебя, и сейчас люблю. Но тогда он ушёл, а ты появился, а сейчас почему всё сразу?

Теперь побледнел и покрылся испариной лоб Марка.

– Гай жив, и он здесь?

– Да, он мой муж, и я сделаю всё, чтобы его не убили опять, – резко ответила Василиса.

– Это невозможно, за что? – и Марк или Антоний, или Марк Антоний тоже уронил голову.

Пожалуй, слова «невозможно» и «за что» составляло суть этой интригующей беседы. Я путалась в догадках, и боль, которая исходила от этих двух людей, была настолько сильной, что мне хотелось закрыть глаза и уши и убежать подальше от этого места. Но их отчаяние просто прижало меня к стулу.

– Клео, ты для меня только Клео, хотя эта девушка называет тебя Василисой. Я не знаю, как я появился в этом мире. Он совсем другой, и я тоже в нем другой, мне не нужно завоёвывать страны, мне хватает своего королевства – кстати, оно опять в Италии, и новый Рим стоит на старом месте. Совсем другой город, но холмы те же. Люди растят виноград, возделывают землю, но нет рабов и наёмников. Нет понятия великая империя, великий Рим, просто город – хороший, уютный, я рос в нем и был просто Марк, потом просто король Марк, ничего не помнящий и только с тоской в сердце, как будто я что-то забыл, что-то важное, что хорошо знал, что составляло мою жизнь. Однажды я стоял на берегу моря. Солнце всходило, и в его лучах я увидел судно с вызолоченной кормой, пурпурными парусами и посеребренными веслами. На носу восседала самая прекрасная девушка в мире, которую я когда-то видел, на ней был наряд Афродиты, по обе стороны от неё стояли с опахалами мальчики амуры, а управляли кораблем служанки в одеяниях нимф. Видение длилось не больше десяти минут, но я всё вспомнил: кем я был, кого любил и кого потерял в том мире.

– Я была еще та стерва, – усмехнулась Василиса. – Когда вспоминаю её дела, кровь в жилах стынет. Как её можно было любить? Интриганка, авантюристка и бесстыдница.

– То был другой мир, в нем по-другому было нельзя. Ты была красавица и умница. Когда ты проходила мимо, все мужчины попадали под твоё обаяние, как и сейчас. И это никуда не делось, а пела ты сейчас, может, даже лучше, чем тогда. Но я сразу узнал тебя по голосу и походке. Только ты можешь идти как королева в затрапезном трактире.

– Я другая теперь, совсем другая. Когда я вспомнила свое прошлое, я ужаснулась: что общего у меня с ней? Всё ушло, кроме любви к тебе и Цезарю. Прости, всей моей настоящей премудрости не хватает, чтобы в этом разобраться. Гай тоже не знает. У него всё по-другому. Это наши с тобой души перерождаются в другие тела, с другими мыслями, а Гай, он просто воскрес. Ты знаешь, ведь он и был и есть Кощей Бессмертный из этого мира, его убили тогда чудом, но он воскрес здесь и ждал меня эти две тысячи лет. Просто ждал. А ты, как ты нашел меня?

– Когда увидел этот корабль-призрак, я понял, что это знак, что ты здесь, и если я не попытаюсь найти тебя, моя жизнь будет прожита зря. Я стал искать, стал спрашивать про необычных девушек, выдающихся красотой и умом одновременно. Понимал, конечно, что внешность может измениться, но ум, обаяние и скорей всего красота останутся. Год я собирал информацию, изучал ее, сортировал, выбрал всего десять возможных вариантов и стал искать. Шесть уже проверил, ты седьмая.

– А если бы я была старая, косая и хромая, что бы ты делал?

– Не знаю. Я был уверен, что ты молодая и надеялся, что красивая, но ты ещё лучше, чем я ожидал. Я даже вспомнил смешные стихи, что читал тебе на берегу:

Небо спорило с морем, кто глубже – оно или глаза – твои, Клео.

Ветер забросил облака – игрушки, чтобы локоны гладить – твои, Клео.

Солнце ласкало камни, чтобы они согревали пальцы – твои, Клео.

Луна нарядилась свидетельницей, чтобы ты стала – моей, Клео.

Теперь Василиса заплакала. Антоний прижимал её к себе и гладил по голове и целовал волосы.

– Ну что ты плачешь, мы же встретились.

– Вот именно, – зарыдала Василиса и уткнулась ему в грудь.

Я сидела с открытым ртом, и мне было неудобно смотреть на этих двух отчаянно несчастных и счастливых одновременно людей, что встретились в этом не своём мире, в другом теле, с другими взглядами, только с одной и той же любовью, которая не ушла никуда, и которую они наверняка не смогут разделить.

«Может, и у меня была другая жизнь до этого, но я не хотела бы о ней знать», – подумала я.

– Пожалуй, пойду спать.

Сказала и быстро удалилась. Дольше не выдержу, сама разревусь.

Утром в нашей комнате Василису я не обнаружила. «Дела», – пронеслось в голове. Подумала то, что подумалось, и решила не рассуждать о ситуации. Сама потом расскажет, если захочет. Кто я, чтобы ее судить? Видела же, как ей плохо вчера было. От нечего делать пошла погулять по торговым рядам. Городок Запамянск на самом деле небольшой, как, в общем, большинство городков на нашей части материка. Оживление в них наступало, когда происходили ярмарки, в это время сюда стекались жители со всех окрестных сел и хуторов. Мне вдруг захотелось подобрать себе платье. Конечно, Василиса мне подарила симпатичное, но хотелось выбрать самой, да и купить что-то другое, не такое затрапезное, в дорогу. После общения с Василисой возникло желание получше выглядеть, а начать это легче всего с одежды. Девушка я, в конце концов, или кто? Может, принцы внимание обратят. Вспомнила наш разговор про них с Василисой. Не хотелось ведь никому ничего рассказывать, а рассказала – и не заметила. Подумала тут же, что мои проблемы просто ерунда по сравнению с Василисиными. Как ей помочь? Буду ждать, придет – расскажет.

Пошла гулять по рядам. Купила шляпку, закрывающую половину лица, долго выбирала штаны и куртку в дорогу и, наконец, добралась до покупки платья. Продавщица смотрела на меня с некоторым сожалением, но девушка оказалась вполне милой и помогла в этом нелегком для меня занятии. Купила даже два платья, и это отвлекло меня на некоторое время от ожидания возвращения Василисы. Потом купила мягкие, удобные сапоги и с этими покупками направилась на постоялый двор в надежде встретить там свою спутницу. Она появилась где-то после обеда, с красными обкусанными губами, опухшими от слез глазами, в которых отражалась одно – растерянность. По всему было видно – наша мудрая Василиса не знает, что делать. Я молчала, хотя сочувствие и незнание, как ей помочь, разрывали душу. Выговориться бы ей надо, может, легче станет. Подошла к ней.

– Вась, давай поедем назад в замок, а по дороге поговорим, может, полегчает.

Василиса покачала головой.

– Я назад к Кощею не вернусь, – отчаянно произнесла она.

– Все равно, поехали отсюда. Давай остановимся возле того симпатичного прудика, мимо которого проезжали. На бережке посидим, в себя прийти попробуем. Поехали.

По тому, как обреченно девушка стала собираться, было видно, что она что-то задумала – что-то эдакое, неожиданное. Мы сели на коней, молча доехали до прудика и присели на бережок.

– Вась, пожалуйста, если сможешь, расскажи про Клеопатру – откуда она и что произошло. Мне и самой хочется понять. Не может быть, чтобы выхода не нашлось.

– Оптимистка ты молодая, Лотта. Нет выхода, во всяком случае, я его не вижу и не чувствую. Уезжать надо. Может, попытаться вернуться в тот мир, где существовала Клеопатра. Надо искать, как туда попасть.

– Ты что, подожди, вдруг всё не так плохо. Постарайся рассказать.

– Ты даже не представляешь, как всё плохо. Я предала, и, если будет возможность, опять предам Кощея. Он этого не заслуживает совсем, а я не смогу разорваться в выборе. Проклятье Клеопатры начало работать.

– Ну уж так и проклятье.

– Хуже, много хуже – проклятье и страсть вместе.

– Всё-таки попробуй рассказать про неё. Я хоть и не имею почти никакого жизненного опыта и вряд ли смогу посоветовать что-то путящее, но тебе может стать легче, если расскажешь.

– Рассказать? Ты не представляешь, сколько там грязи. Не хочу её показывать, чтобы ты не испачкалась.

– Вась, эта грязь касается той девушки, а ты – это ты.

– Не совсем, к сожалению, не совсем, кое-что осталось, и это будет отравлять жизни и Копиею, и Антонию, и мне. Мне надо уйти, но как – не знаю.

– Про уйти я поняла, но все-таки расскажи по порядку. Начни с того, чем она так плоха, и что осталось от неё у тебя.

– Попробую. Пока я не появилась у Кощея, я себе ощущала жительницей этого мира, которую звали от рождения Василисой, и которой позже к имени не понятно за что добавили эпитет Премудрая. Ещё в самом начале ученичества у Кощея я удивлялась, почему он как-то странно на меня сморит и ведёт себя по отношению ко мне тоже странно: как будто высматривает во мне что-то. Списывала на его, скажем прямо, некоторое своеобразие. Однажды он заговорил про души. Что, мол, души человеческие после смерти могут присоединиться ко вновь рождённому человеку и даже человеку, уже имеющему свою душу. Не все, конечно, а души некоторых людей, чаще всего с удивительной судьбой, что осталась нереализованной. Или души, которые не выполнили своей миссии в своё время, или ещё из-за чего-то – не знаю. Этот человек не всегда вспоминает и понимает, кем он был в прошлой жизни. В основном это происходит в определённых, часто чрезвычайных обстоятельствах или в результате осуществления некоторых техник, направленных на вспоминание. Кощей сказал, что, вероятно, у меня была яркая жизнь в прошлом, и предложил провести некоторое действо по вспоминанию этой прошлой жизни. Я сдуру согласилась. И, о ужас, – я выяснила, что раньше была Клеопатрой – царицей Египетской. Тебе это ни о чем не говорит, но, когда я начала вспоминать, что было в её жизни, я серьезно заболела, и было от чего. Я не представляла, какой ужасной была её жизнь, её время и она сама. Никакие сказки и страшилки не сравнятся с её судьбой – войны, убийства, постоянные интриги, ожидание, что тебя предадут, расчёты, с кем быть правильнее, и что делать, чтобы завоевать власть, удержать власть, возвратить власть. Всё вокруг власти, господства над людьми и страсть, страсть, которую она распространяла вокруг себя. Аромат её очарования! Он лишал мужчин разума, а она знала это и умела пользоваться.

– Что, и Кощей был в той твоей жизни?

– Да, наша планета тогда была безлюдна, и ему стало скучно. Он пробрался на Землю и стал Императором самой могучей империи того времени – Римской. Те времена отличались жестокостью, да и он был жесток, хотя старался как-то загладить это по возможности: вводил право, какие-то законы. Но всё равно кровь, война, война – и ему это нравилось. Пойми, Кощей не Леля, а родственник Чернобога, жестокость у него в крови. Это сейчас он осознанно старается контролировать себя, победить нетерпимость, агрессивность и многое другое. И у него это получается. Так вот, вернёмся к истории с Клеопатрой. Когда его земному телу было пятьдесят три, в его жизни появилась Клеопатра. Надо сказать, сообразительность у неё (или у меня) имелась в избытке. Чтобы попасть к Цезарю, она залезла в корзину для белья и уговорила раба отнести эту ношу в его покои. Эффектное явление в спальне красавицы, заявляющей, что она царица Египетская, удивило и заинтриговало императора. Клео была хороша собой, молода – ей было тогда двадцать два года, и удивительно обаятельна. Как она двигалась, как говорила, как пела! Хитрая, умная, страстная. Великий Цезарь влюбился, и могучий Кощей тоже.

– А Клео тоже его любила? – как зачарованная слушала я рассказ про чужую жизнь.

– Любила, он был очень умным и интересным человеком и великолепным любовником. Клеопатра ценила знания. Она была исключительно образованная для того времени женщина – знала около десяти языков, увлекалась философией, поэзией, магией. Прекрасно знала, как подстегнуть и усилить и свои, и чужие любовные желания – все-таки внучка куртизанки. В ней была гремучая смесь обаяния, беспринципности и желания властвовать.

– Все-таки ты не совсем отождествляешь её с собой, говоришь о ней отстранённо. То есть она – не ты.

– Конечно, я не она. Моё воспитание, мои принципы, мой жизненный опыт – они никуда не делись. Но, к сожалению, и слишком на многое оказывает влияние душа Клеопатры. И есть то, что я не в силах изменить и забыть.

– Что ты имеешь в виду? Что между Вами общего?

– По-моему, это прежде всего воспоминания, но, как говорит Кошей, ещё и обаяние, любознательность, хороший голос, умение общаться с людьми и обобщать информацию, делать выводы. Но я не подлая, не такая жестокая, совершенно не властолюбивая, – как бы оправдываясь, добавила Василиса.

– Но это же хорошо – иметь то, о чём ты сказала. Что тебя так огорчает?

– Очень многое, слишком многое.

– Ну, объясни мне, я же вижу, что ты в отчаянии.

– Во-первых, наверное, память. Я помню весь кошмар её жизни, её поступков, её побед и просчётов, ее ухищрений и мерзостей, от которых меня тошнит. Я помню её отчаяние и страшный конец жизни и еще… – Василиса замолкла.

Я попыталась вернуть её назад к этому тяжелому разговору:

– А нельзя воспринимать это просто как то, что было в другой жизни и не с тобой, как будто ты прочитала это в книжке. Пусть ярко написано, но не про тебя.

– Ты права, Лотта, маленькая, но умненькая девочка. Ты права. Конечно, можно постараться забыть, что отравила брата, что приказала казнить сестру. Не я, и хата не моя. Можно, но очень трудно. Мой ум и опыт постоянно перекрывают воспоминания, но, к сожалению, не эмоции. Вот тут невероятная проблема. Когда Кощей увидел, что я всё вспомнила, он обрадовался. Даже с его умом он сразу не подумал, какой конфликт разбудил во мне. Он думал только о том, что я вспомню, что мы были вместе, и брошусь в его объятья. Так и случилось. Любовь и страсть – всё вспомнилось. Мы поженились. Кстати, и до ритуала воспоминания прошлой жизни мне уже очень нравился Кошей, да что там нравился – я была влюблена в него по уши, только и себе, и тем более ему боялась это показать. Я осознала, как трудно ему было все эти века. Он любит меня, хотя, скорее, Клео. Меня это мучает и сейчас: кто ему нужен – я или Клео? Сколько же силы и обаяния в этой женщине, что даже Кощей больше не мог по-настоящему никого полюбить, она стала его наваждением. Две тысячи лет, ну почти две тысячи без малого, он вспоминал её, придумывал и украшал её облик, сделал из неё нечто удивительное, неповторимое. Его богатая фантазия украсила образ и убрала лишнее, создала эдакое божество из обаяния и страсти, с которым он нянчился эти годы. Ум – он сказочник, он со временем стирает полутона и оставляет от прошлого или белое, или черное. Вот и Кощей оставил себе белую и пушистую Клео. Оставил придуманную Клео и ждет её продолжения во мне. А я не она, совсем. Да, много общего, но повторю – я не она, и ему это трудно осознать. Может, я утрирую, но картина в целом верная. Годы одиночества и замкнутый образ жизни всё равно не помогли ему во всем разобраться. Ты знаешь, у него появлялись женщины, но они были не Клео, он ждал и, наконец, дождался. Иногда мне кажется, что он жалеет, что я не Клео, иногда наоборот. А иногда мне самой невмоготу от мысли, что он ищет во мне черты другой женщины. Всё непросто, Лотта, я и она, мы и Кощей. Но я стараюсь, честное слово. Я разорвала круг его одиночества, помогала залечивать раны прожитых лет и неверие в счастье. Мы подумывали о наследнике, ведь Цезариона, сына от Клео, убили, а Кощей в это время с трудом восстанавливался после своей смерти и ничем не мог помочь. Теперь он спрятал свою смерть в более надёжном месте. Вместе мы начали думать об интересных делах, он постоянно консультирует правителей, пишет книги, он стал общаться с людьми, просто стал жить.

Тут Василиса опять как будто выпала из жизни и с тоской стала смотреть в степь.

– Вась, тебе так плохо из-за Антония?

– Да, из-за него.

Она помолчала и все-таки продолжила:

– Самая сильная эмоция, которая осталась во мне от Клеопатры – это страсть. Она и была самой сильной в Клео. Хотя, если подумать, то жажда власти тоже была очень сильна, но эта эмоция или стремление почему-то меня не волнует, может, ей это стремление к власти вложили с воспитанием, но любовь, способность любить – её не воспитаешь. Вот я её и получила в полной мере. Любовь или страсть к Цезарю и Антонию. Сильную, потешающую мой разум, подчиняющую его, сводящую меня до какой-то портовой девки. Ненавижу это чувство.

– Вась, ты что, разве так можно говорить про любовь?

– Где любовь, а где страсть, Лотта? Как их разграничить, как? Скажу – никак. Теперь вот появился Антоний, и мне конец, я проклинаю всё и вся, но ничего не могу сделать.

– А что у тебя было с Антонием раньше?

– Страсть, любовь, расчёт, животная привязанность – все. Первый раз они увиделись, когда Клео было четырнадцать. Высокий, красивый и могучий, как Геракл, он мелькнул тогда на горизонте Клеопатры и уехал в свой Рим. Он был правой рукой Цезаря, его другом. Я или Клеопатра – извини, тут мы с ней почти одно лицо – конечно, немного влюбилась в красавца, пострадала и продолжала жить дальше. Взрослела, хитрела, хищнела, становилась всё более жестокой, получила власть. Потом была удивительная любовь с Цезарем, было рождение Цезариона, а потом Гая убили, и она (или я) опять осталась одна. В том мире тогда, да и в этом сейчас, женщине одной практически невозможно чего-то добиться. Только с мужчиной или через мужчину. Тут на горизонте опять появляется Марк Антоний. Ему сорок, а мне уже двадцать восемь, и он при власти, не император, но власти очень много – больше, чем у него, только у Октавиана, которому Цезарь её завещал. Так вот, Клеопатра соблазняет Антония, и тот влюбляется в неё без памяти. Помнишь, он вчера рассказывал про видение, которое помогло ему вспомнить, кто он был. Клеопатра тогда постаралась с этим кораблем, она большая артистка, и я, наверное, поэтому тоже люблю театр, все переплелось. Попытаюсь продолжить. У нас с ним разгорелась невероятная страсть. Мы не выходили из спальни неделями, только мы и больше никого. Восемнадцать месяцев постоянных пиров и гуляний. Мы жили друг другом, страстью. Какой был Антоний? Если Цезарь был образован и умён, то Антоний – немного недалек и простоват. Солдат до мозга костей, с солдатскими сальными шуточками, словами, а мне нравилось, я как будто сама поглупела, но не могла без него. Даже его женитьбу на Октавии простила, хотя было тяжело. У нас ведь тоже были дети – близнецы, мальчик и девочка, потом ещё один сын родился. Клеопатра в своей жизни родила четверых детей, и при этом даже перед смертью, когда ей было тридцать восемь, мужчины не могли отвести от неё взгляд. Как развивались отношения дальше? Десять лет вместе, а страсть не прошла, но вокруг опять война за власть, предательства, смерти, кровь. Риму не очень нравилась связь Антония с Клеопатрой. Значит, опять война. Везение покинуло нас к этому времени, и стало отчетливо ясно, что это конец. Мы решили покончить жизнь вместе, но я всё надеялась на чудо. В отчаянии, загнанный в угол, Антоний бросился на меч, но не умер сразу, помучился, он умер у меня на руках. Страшно подумать, сколько смертей на одну женщину. И ради чего? Когда Октавиан окончательно победил, он хотел захватить Клеопатру и провести её в цепях по Риму. Она (или я) не могла этого допустить. Она тоже покончила с жизнью, выбрала смерть, но не позор – просто укус змеи. А вместо Клеопатры по Риму провезли её золотую статую. Детям, правда так в цепях и пришлось идти. Вот такая занимательная судьба, правда, Лотта? И всё это не закончилось.

– Вась, а что же теперь, чего хочет Антоний?

– Любви, Лотта. Любви.

– А ты?

– Хотела бы всё забыть или лучше не знать, но не могу. Самое страшное, что не могу разорваться. Это тогда сначала был Цезарь, а после его смерти Антоний, а сейчас? Сейчас они для меня, Василисы, существуют в этом мире и одновременно. Оба видят и ищут во мне Клеопатру и хотят её любви. Ты думаешь, можно сделать выбор, предпочесть одного из них? У меня, увы, не получается. Вчера я изменила Цезарю, считай, предала, и как я теперь поеду к нему домой? Уехать с Антонием не могу: во-первых, мне дорог Кощей, а во– вторых, он могуч и убьёт Антония. Может, самой умереть, а, Лотта?

– Ты с ума сошла.

– И что посоветуешь? Хотя совершенно понятно, выхода нет. Можно уехать от обоих, но найдут, особенно быстро Кощей. Наверно, найдёт, даже если удастся попасть в другой мир. Думаю, он не остановится. Хуже всего, что я не могу без них, так они мне дороги оба. Страшно подумать, что будет со мной, если Кощей узнает и убьёт Антония. Выхода нет, Лотта, нет выхода.

Василиса обхватила себя руками за плечи и замолчала, а я села рядом и стала смотреть на закат. Солнце – огромное, огненно-красное – садилось в такие же яркие облака. «Завтра будет ветер», – автоматически подумала я. В голове мысли носились туда-сюда, никак не желая упорядочиваться, и ни одна из них не несла какой-нибудь информации, которая могла бы помочь в этой ситуации. На том берегу пруда начала орать выпь. Её протяжное, гнусавое «кау» породило кучу неприятных ассоциаций. Микулишна говорила – люди верят, что эта птица связана с нечистью. Не знаю уж, связана ли с кем-либо эта не такая уж крупная птица, но она так зловеще ухает, что жуть берет. По жуткости восприятия, пожалуй, может поспорить с филином.