Эндимион

– Тридцать секунд. Примите к сведению, что переход в состояние С-плюс смертелен для человека.

– Спасибо, – поблагодарил Федерико де Сойя. Сердце бешено колотилось, этот стук громом отдавался в ушах. На панели управления замигали огоньки. Поскольку возможности пилотировать корабль у него не было, де Сойя не обратил на них внимания.

– Пятнадцать секунд. Предлагаю помолиться.

– Пошел в задницу! – Де Сойя молился с той самой секунды, когда покинул отца Вандрисса. Сейчас он добавил к своим мольбам еще одну – попросил простить за сквернословие.

– Пять секунд. Конец связи. Благослови вас Бог, воскресните во имя Христово.

– Аминь, – произнес де Сойя и закрыл глаза. В тот же миг заработал двигатель.

Глава 8

Вечер в Эндимионе наступил рано. Я наблюдал за тем, как сгущаются над городом осенние сумерки, из окна той комнаты, где пришел в себя днем. В комнате, в которую меня привел А. Беттик, поджидал элегантный, но без вычурности вечерний наряд – хлопчатобумажные коричневые брюки, зауженные к икрам, льняная белая рубашка с чем-то вроде кружевных манжет, черный кожаный жилет, черные носки, черные ботинки из мягкой кожи и золотой браслет. Андроид также показал мне ванную, которая располагалась этажом ниже, и сообщил, что я могу надеть висевший на двери купальный халат. Я поблагодарил А. Беттика, принял ванну, высушил волосы, надел все, что лежало на кровати, за исключением браслета, и стал ждать. Солнечный свет постепенно приобрел золотистый оттенок, с холмов к университету поползли тени. Когда же свет поблек и над горами на востоке показалось созвездие Лебедя, А. Беттик вернулся за мной.

– Пора? – спросил я.

– Не совсем. Вы упомянули, что хотели бы со мной поговорить.

– Ах да! – Я указал на кровать, единственный предмет мебели в комнате. – Присаживайся.

Голубокожий андроид не сдвинулся с места.

– Если не возражаете, сэр, я предпочитаю стоять.

Сложив на груди руки, я оперся спиной о подоконник. Прохладный вечерний воздух был напоен запахом челмы.

– Обойдемся без «сэров». Вполне сойдет просто Рауль. – Я помедлил. – Если, конечно, тебя не запрограммировали обращаться к… э… – я чуть было не сказал «людям», однако мне не хотелось, чтобы А. Беттик подумал, будто он в моих глазах – не человек, – …к окружающим таким образом.

А. Беттик усмехнулся:

– Нет, сэр. Если честно, меня вообще не программировали – по крайней мере в том смысле, в каком программируют машины. За исключением синтетических мышц и верхнего слоя кожи, которые увеличивают, к примеру, мою силу и сопротивляемость радиации, во мне нет искусственных частей. Однако андроид должен быть вежливым. Посему, если вам так угодно, я буду вас называть «месье Эндимион».

Я пожал плечами:

– Как хочешь. Извини, но в андроидах я не разбираюсь, поэтому и попадаю впросак.

– Не стоит извиняться, месье Эндимион, – с улыбкой отозвался А. Беттик. – Лишь немногие из живущих ныне людей видели воочию представителей моей расы.

Вот как? «Моей расы». Интересно.

– Расскажи мне поподробнее про свою расу. Кажется, законы Гегемонии запрещали изготавливать андроидов?

– Да. – Я заметил, что А. Беттик стоит в позе «вольно». Может, он когда-то служил в армии? – Подобный запрет существовал на Старой Земле и на многих мирах Гегемонии еще до Хиджры, однако Альтинг принял решение, по которому разрешалось изготавливать андроидов для использования на Окраине. А Гиперион в те дни относился как раз к планетам Окраины.

– И относится к ним по сей день, – буркнул я.

– Так точно, сэр.

– Когда тебя изготовили? На каких мирах ты побывал? Чем занимался? – Спохватившись, я прибавил: – Надеюсь, ты понимаешь мое любопытство?

– Конечно, месье Эндимион, – ответил андроид с акцентом, который я не смог определить. То был инопланетный, неизмеримо древний акцент. – По гиперионскому календарю меня изготовили в 26-м году новой эры.

– То бишь в двадцать шестом веке. Шестьсот девяносто четыре года назад. – А. Беттик молча кивнул. – Выходит, ты родился… появился на свет уже после гибели Старой Земли, – проговорил я, обращаясь скорее к себе, чем к нему.

– Да, сэр.

– И Гиперион был твоим первым… местом работы?

– Нет, сэр. Первые пятьдесят лет своей жизни я провел на Асквите, при дворе его королевского величества Артура Восьмого, сюзерена Виндзорского двора в изгнании, а также при дворе его кузена Руперта, князя Монако в изгнании. Когда король Артур скончался, я по завещанию перешел к сыну монарха, королю Уильяму Двадцать Третьему.

– А, Печальный Король Билли.

– Да, сэр.

– Ты попал на Гиперион вместе с королем Билли, когда тот бежал от Горация Гленнон-Хайта?

– Да. Вообще-то нас, андроидов, отправили на Гиперион за тридцать с лишним лет до прибытия короля Билли и прочих колонистов. Сразу после того, как генерал Гленнон-Хайт одержал победу в битве при Фомальгауте. Его королевское величество решил тогда на всякий случай подыскать новую планету для своих подданных.

– И в те дни ты повстречался с месье Силеном, правильно? – Я указал на потолок и представил себе старого поэта в паутине трубок системы жизнеобеспечения.

– Нет, – возразил андроид. – В ту пору, когда в Граде Поэтов кипела жизнь, мы не были знакомы. Я имел удовольствие познакомиться с месье Силеном позже, во время паломничества в Долину Гробниц Времени, которое состоялось через два с половиной столетия после смерти его королевского величества.

– И больше не покидал Гиперион, так? Получается, ты провел здесь пятьсот лет, даже больше.

– Да, месье Эндимион.

– Ты бессмертен? – Я знал, что задаю нескромный вопрос, однако мне очень хотелось услышать ответ.

А. Беттик вновь усмехнулся:

– Вовсе нет, сэр. Если со мной произойдет несчастный случай, я могу умереть, как всякий человек. Однако при изготовлении в мои клетки заложили возможность непрерывной поульсенизации, поэтому я практически не старею и не болею.

– Это из-за поульсенизации у всех андроидов голубая кожа?

– Нет, сэр. Голубая кожа у нас потому, что такой кожи нет ни у кого из людей, а разработчики считали своим долгом подчеркнуть разницу между андроидами и людьми.

– Значит, человеком ты себя не считаешь?

– Нет, сэр. Я считаю себя андроидом.

Я улыбнулся, подивившись собственной наивности.

– Ты по-прежнему служишь людям. Но ведь законы Гегемонии запрещали использовать андроидов в качестве рабов. – А. Беттик молча ждал продолжения. – Ты не хочешь обрести свободу? Не хочешь стать самостоятельной личностью?

А. Беттик подошел к кровати. Я решил, что андроид собирается сесть, однако он всего-навсего аккуратно сложил рубашку и брюки, в которых я днем гулял по городу.

– Месье Эндимион, позвольте заметить, что я вот уже несколько столетий ощущаю себя самостоятельной личностью. И потом, законы Гегемонии погибли вместе с Гегемонией.

– Однако ты продолжаешь служить месье Силену. И остальные тоже.

– Совершенно верно. Но я делаю это потому, что считаю нужным. Меня сконструировали в помощь человеку. Я выполняю свои обязанности и делаю это с удовольствием.

– То есть ты остался здесь по своей воле, – подытожил я.

А. Беттик утвердительно кивнул и улыбнулся.

– Да, сэр. Другое дело, что свобода воли применительно ко всем нам, андроидам и людям, – понятие растяжимое.

Вздохнув, я оттолкнулся от подоконника. За окном было темно. Очевидно, вскоре поэт пригласит меня за стол.

– И будешь служить месье Силену, пока он не умрет, так?

– Нет, сэр, – ответил А. Беттик. – Если, конечно, мое мнение кого-то заинтересует.

– Неужели? – Я вопросительно приподнял бровь. – А что бы ты предпочел, если бы тебе предложили выбирать?

– Если вы согласитесь выполнить поручение месье Силена, – проговорил андроид, – я бы предпочел отправиться с вами.

Очутившись наверху, я обнаружил, что больничная палата превратилась в столовую. Пенолитовая «летающая кровать» исчезла вместе с медицинскими приборами и прочим оборудованием, потолок сделался прозрачным. Как и пристало бывшему пастуху, я легко отыскал на небе созвездия Лебедя и Сестер-Близнецов. У каждого из витражных окон стояли высокие треноги со светильниками, пламя которых одновременно освещало и обогревало комнату. Посреди помещения располагался длинный обеденный стол с двумя затейливыми канделябрами; свечи отражались в хрустале, фарфоре и столовом серебре. На противоположных концах стола размещались два кресла, в одном из них сидел Мартин Силен.

Старого поэта было не узнать. Казалось, за то время, что мы не виделись, он сбросил несколько столетий. Вместо мумии с восковой кожей и запавшими глазами я увидел обычного старика – разве что, судя по выражению глаз, страшно голодного. Подойдя поближе, я заметил под столом переплетение трубок, но в остальном иллюзия того, что передо мной оживший мертвец, была полной.

Заметив мое изумление, Силен хмыкнул.

– Днем ты застал меня в самый неподходящий момент, Рауль Эндимион, – прохрипел он. Изменился даже голос: чтобы расслышать поэта, уже не требовалось напрягать слух. – Я никак не приду в себя после заморозки.

Он указал на кресло напротив.

– После криогенной фуги? – уточнил я, расстилая на коленях салфетку. Последний раз я сидел за столь роскошным столом в тот день, когда демобилизовался и отправился прямиком в лучший ресторан портового города Гран-Чако на полуострове Южный Коготь, где заказал самые дорогие кушанья и просадил все свои деньги (но оно того стоило).

– Естественно. – Я смутился, поняв, что свалял дурака. – Иначе прожил бы я, по-твоему, столько лет? – Силен снова хмыкнул. – Да, возраст уже не тот. Пока очухаешься…

Я набрал полную грудь воздуха и произнес:

– Пожалуйста, сэр, не обижайтесь, но сколько вам лет?

Пропустив мой вопрос мимо ушей, Силен сделал знак андроиду – не А. Беттику, – который стоял у двери. В следующий миг другие андроиды начали вносить кушанья. Мне налили воды. А. Беттик приблизился к Мартину Силену с бутылкой вина в руках, дождался утвердительного кивка, проделал освященный веками ритуал – подал старику пробку и малую толику вина на дне бокала. Силен посмаковал вино, проглотил и фыркнул. Приняв это за одобрение, А. Беттик наполнил наши бокалы.

Подали закуску – запеченный в углях шашлычок из цыплят и нежные ломтики сырой говядины под соусом. Силен, кроме того, пододвинул к себе стоявший на его конце стола паштет из печени с листьями мандрагоры. Я поднял с тарелки украшенную резьбой крышку, попробовал цыплячье крылышко и нашел его восхитительным.

Несмотря на весьма почтенный возраст, лет восемьсот, а может, и все девятьсот, Мартин Силен, едва ли не самый старый на свете человек, отличался завидным аппетитом. Когда он набросился на говядину, я заметил, как сверкнули ослепительно-белые зубы; интересно, они искусственные или палеореконструированы? Вероятно, второе.

Внезапно я осознал, что жутко голоден. Аппетит разыгрался то ли после несостоявшейся казни, то ли после прогулки по городу и проникновения в башню с кораблем. Несколько минут в комнате царила тишина, которую нарушали только шаги андроидов, потрескивание свечей да звон ножей и вилок; время от времени тихонько завывал ветер.

Андроиды убрали закуску и подали дымящийся суп из мидий.

– Я так понял, ты уже успел познакомиться с кораблем? – справился Силен.

– Да. Это и вправду корабль Консула?

– А чей же еще? – Силен махнул рукой андроиду, и нам принесли горячий, прямо из печи, хлеб. От него исходил чудесный аромат, который смешивался с ароматом мидий и запахом осенней листвы с улицы.

– И с его помощью, значит, я должен спасти девочку?

Честно говоря, я ждал, что поэт спросит, какое решение я принял. Вместо этого он поинтересовался:

– Что ты думаешь об Ордене?

– Об Ордене? – недоуменно переспросил я. Моя рука с ложкой замерла на полпути ко рту. Силен молча ждал. Я опустил ложку и пожал плечами. – По правде сказать, я о нем почти не думаю.

– Даже после того, как тебя приговорили к смерти?

Я не стал делиться своими соображениями насчет того, что приговором обязан не столько Ордену, сколько гиперионскому правосудию.

– Моя жизнь никак не зависела от Ордена.

Поэт кивнул и пригубил вино.

– А от Церкви?

– Не понял, сэр.

– От Церкви твоя жизнь тоже не зависела?

– Пожалуй, да. – Я догадывался, что отвечаю, будто скованный от смущения подросток, однако эти вопросы казались куда менее важными, чем тот, который поэт задал мне при первой встрече и ответа на который, очевидно, ждал.

– Я помню тот день, когда мы впервые услышали об Ордене. Через несколько месяцев после исчезновения Энеи. На орбите Гипериона появились звездолеты Церкви, десантники захватили Китс, Порт-Романтик, Эндимион вместе с университетом и все прочие крупные города и космопорты. Однако они не задержались, улетели куда-то на боевых скиммерах; далеко не сразу мы сообразили, что им нужны крестоформы.

Я кивнул. Пока ничего нового. Захват плато Пиньон, где водились крестоформы, был последней крупной операцией, которую осуществила дряхлеющая Церковь. Войска Ордена появились на Гиперионе почти полтора столетия спустя – оккупировали всю планету, очистили от жителей Эндимион и другие города вблизи плато…

– Корабли, залетавшие в те годы на Гиперион, доставляли новости, от которых шла кругом голова, – продолжал Силен. – Церковь распространяла свое влияние на миры Великой Сети, потом на планеты Окраины…

Андроиды убрали тарелки из-под супа и подали птицу под горчичным соусом и печеную рыбу с икрой.

– Утка? – на всякий случай уточнил я.

Поэт оскалил свои реконструированные зубы.

– По-моему, в самый раз после твоих недавних… э… испытаний.

Я вздохнул и тронул вилкой мясо. На глаза неожиданно навернулись слезы. Я вспомнил, как изнывала от нетерпения Иззи… Неужели это было неделю назад? Кажется, прошла целая вечность. Я поглядел на Мартина Силена, попытался представить, как он справляется со своими воспоминаниями. Когда ты помнишь о том, что было столетия назад, разве можно сохранить разум? Поэт перехватил мой взгляд и усмехнулся. В который уже раз я спросил себя, не безумен ли мой сотрапезник.

– Итак, мы узнали про Орден и стали задумываться, каково нам придется под его властью. – Поэт жевал и говорил одновременно. – Теократия! В эпоху Гегемонии никто не мог вообразить чего-либо подобного. В ту пору религия была личным делом каждого – я, к примеру, принадлежал к дюжине конфессий и сам основал пару-тройку новых вероисповеданий. – Он пристально поглядел на меня. – Ну да тебе все это известно. Ты же слышал «Песни».

Я промолчал.

– Большинство моих знакомых составляли дзен- гностики. От дзена в той вере было больше, чем от христианства; впрочем, и то и другое на деле являлось профанацией. Паломничества предпринимались для развлечения. Путешествие по святым местам с путеводителем в руках. Дерьмо собачье! – Силен хмыкнул. – Гегемония никогда по-настоящему не связывалась с религией. От идеи объединить гражданские общественные установления с религиозными принципами попахивало варварством; такое годилось разве что для Кум-Рияда или какого-нибудь другого захудалого мирка на Окраине. А затем явился Орден – метод кнута и пряника, крестоформ надежды…

– Орден не правит, – заметил я. – Он советует.

– Вот именно, – согласился старик, тыча в мою сторону вилкой. Между тем А. Беттик подлил ему вина. – Орден советует, а не правит. На сотнях миров Церковь наставляет своих прихожан, а Орден помогает советами. Но христианин, который хочет воскреснуть, ни за что не пропустит мимо ушей советы Ордена и обязательно прислушается к наставлениям Церкви, верно?

Я передернул плечами. К тому, что за всем на свете стоит Церковь, люди ныне привыкают сызмальства.

– Но ты не христианин, Рауль Эндимион, и не желаешь воскресать. Правильно?

Я посмотрел на поэта. Внезапно у меня возникло ужасное подозрение: «Он сам признался, что давно следит за мной. Если ему удалось похитить человека из тюрьмы, значит, он в сговоре с властями. Может, это он организовал приговор и казнь, а сейчас устроил мне какую-то хитрую проверку?»

– Весь вопрос в том, – продолжал Силен, игнорируя мой испепеляющий взор, – почему ты не христианин? Почему не желаешь воскресать? Разве жизнь не доставляет тебе удовольствия?

– Доставляет, – процедил я сквозь зубы.

– Однако ты не принял крест. Отказался от дара вечной жизни.

Я положил вилку на стол. Андроид истолковал это движение как признак того, что я закончил есть, и убрал нетронутую утку.

– Я отказался от крестоформа! – Какими словами поведаешь о чувствах, передававшихся из поколения в поколение среди кочевников, которых когда-то изгнали с родных земель? О яростном стремлении к независимости? О скептицизме и привычке проверять теорию практикой, обо всем том, что дало мне образование? Лучше и не пытаться.

Мартин Силен кивнул, словно удовлетворился моим объяснением.

– По-твоему, крестоформ и благодать, которая нисходит на истинного христианина при заступничестве католической церкви – не одно и то же?

– Для меня крестоформ – обыкновенный паразит! – воскликнул я и подивился ненависти, прозвучавшей в моем голосе.

– А может, ты просто испугался, что потеряешь… гм… свои мужские достоинства?

Андроиды принесли двух шоколадных лебедей, наполненных трюфелями. Я к своему даже не прикоснулся. В «Песнях» рассказывалось о священнике Поле Дюре, который обнаружил на плато Пиньон племя дикарей-бикура и выяснил, что они дожили до наших дней благодаря симбиоту-крестоформу, подаренному якобы легендарным Шрайком. Крестоформ действовал на бикура приблизительно так же, как и на тех, кто пользуется им сегодня, однако Поль Дюре отметил побочные эффекты – необратимое разрушение мозга и отмирание половых органов. Бикура, все до единого, были придурковатыми евнухами.

– Нет, – ответил я. – Мне известно, что Церковь решила эту проблему.

– Ты прав. – Силен усмехнулся и стал похож на мумифицированного сатира. – Однако необходимо причаститься и пройти воскрешение под надзором Церкви. Иначе тебя ожидает участь бикура.

Я кивнул. На протяжении столетий множество людей пыталось украсть секрет бессмертия. До того как войска Ордена оцепили Пиньон, в окрестностях плато процветала контрабанда. Кое-кто выкрадывал крестоформы из монастырей. Результат, впрочем, оставался одним и тем же – человек лишался разума и пола. Тайной крестоформа владела только Церковь.

– Ну так что?

– Почему же ты отказался, мой мальчик? Неужели тебе показалось, что исповеди и десятина – слишком высокая цена за бессмертие? Миллиарды людей решили иначе.

– Другие могут делать что угодно, – проговорил я после продолжительной паузы. – У них своя жизнь, а у меня – своя.

Признаться, я и сам не понял, что хотел сказать, однако поэт вновь кивнул. Когда он расправился с лебедем, андроиды убрали тарелки и принесли кофе.

– Ладно. Ты думал над моим предложением?

Вопрос показался мне настолько абсурдным, что я с трудом удержался от смеха.

– Да.

– И что?

– Хочу кое-что выяснить. – Силен молча ждал продолжения. – Чего ради я должен соглашаться? Вы упоминали о том, что без документов я никто. Между прочим, в города я соваться и не собираюсь. Отсидеться на болотах куда проще, чем бежать с Гипериона с вашей малолетней подружкой. И потом, власти считают, что я мертв, поэтому никому и в голову не придет искать Рауля Эндимиона, и он совершенно спокойно может вернуться к своим родичам. Правильно? Так с какой стати мне браться за это дело?

– А с такой, – ухмыльнулся поэт. – Ты ведь хочешь быть героем, верно?

Я презрительно фыркнул и положил руки на скатерть, на фоне которой мои пальцы выглядели мясистыми обрубками.

– Ты хочешь быть героем, – повторил Силен. – Одним из тех, кто творит историю, а не просто наблюдает за событиями, которые обтекают его, словно вода – лежащий на ее пути камень.

– Не понимаю, о чем вы толкуете. – Естественно, я все прекрасно понимал, за исключением одного – откуда он так хорошо меня знает?

– Я тебя знаю, – произнес Мартин Силен, словно угадав, о чем я думаю.

Пожалуй, стоит сказать, что мысль о телепатии мне в голову не приходила. Во-первых, я не верю в телепатию – точнее, не верил тогда; а во-вторых, я догадывался, что дело тут скорее в бесценном опыте. Человек, проживший без малого тысячу стандартных лет, даже если он выжил из ума, наверняка способен практически безошибочно читать выражения лиц и «язык тела».

Или же это было простым совпадением, удачной догадкой.

– Я не хочу быть героем. Когда моя бригада сражалась с повстанцами на Южном континенте, я видел, чем кончали герои.

– А, на Урсе, – пробормотал Силен. – Южный полярный медведь, самая бесполезная на всем Гиперионе куча грязи и льда. Помнится, я что-то слышал о тамошних беспорядках.

Война на Урсе длилась восемь гиперионских лет, в ней погибли тысячи юнцов, записавшихся по глупости в силы самообороны. Похоже, старик не представляет, о чем говорит.

– Герои не те, кто подставляет грудь под плазменные гранаты. – Силен облизнулся, будто ящерица. – Я разумею настоящего героя, доблестного и благородного настолько, что ему воздают почести, как божеству. Героя в буквальном смысле слова, центральное действующее лицо динамичного сюжета, того, чьи ошибки неминуемо оборачиваются гибелью. – Он выжидательно поглядел на меня, а когда понял, что я буду молчать и дальше, спросил: – Или ты не совершаешь трагических ошибок и не любишь динамичные сюжеты?

– Я не хочу быть героем.

Силен склонился над чашкой кофе. Когда он поднял голову, в его глазах мелькнул озорной огонек.

– Где ты стрижешься, паренек?

– Простите?

– Волосы у тебя длинные, но не растрепанные. – Он снова облизнулся. – Где ты их стрижешь?

– Если застреваю на болотах, – ответил я со вздохом, – то стригу сам, а когда попадаю в Порт-Романтик, захожу в парикмахерскую на Дату-стрит.

– Ага! – Силен откинулся на спинку кресла. – Знаю, знаю. Это в Ночном квартале, верно? Скорее переулок, чем настоящая улица. Там был рынок, на котором продавали живых хорьков в золоченых клетках. Стригли прямо на улице, а лучшая парикмахерская принадлежала человеку по имени Палани Ву. У него было шесть сыновей, и когда очередной из них становился взрослым, Палани добавлял новое кресло. – Поэт посмотрел на меня, и я вновь поразился выражению его глаз. – Это было сто лет назад.

– Я стригусь в парикмахерской Палани. Ею владеет его правнук Калакауа. А кресел там по-прежнему шесть.

– Так-так, – пробормотал поэт. – Немногое изменилось на нашем милом Гиперионе, а, Рауль?

– Что вы хотите сказать?

– Сказать? – переспросил старик, показывая мне свои ладони, словно стремился убедить, что не замышляет ничего дурного. – Я просто поддерживаю беседу. Знаешь, забавно представлять, как исторические фигуры, тем паче герои будущих мифов платят парикмахеру за стрижку… Странное переплетение жизни с мифологией. Я размышлял об этом много лет назад… Тебе известно, что такое «дату»?

– Нет. – Признаться, я не ожидал, что он так резко сменит тему.

– Ветер, который дует с Гибралтара. Он приносит чудесные ароматы. Должно быть, кому-то из поэтов и художников, которые основали Порт-Романтик, показалось, что от зарослей челмы и плотинника на холмах исходит приятный запах… Знаешь, что такое Гибралтар?

– Нет.

– Огромная скала на Земле. – Силен оскалил зубы. – Заметь, не на Старой Земле, а просто на Земле. – Я заметил. – Земля остается Землей, мой мальчик. Уж кому знать об этом, как не человеку, который на ней жил.

Неужели такое возможно?

– Я хочу, чтобы ты ее нашел, – заявил поэт, глаза которого вдруг засверкали.

– Нашел? – повторил я. – Старую Землю? А как же ваша девочка, Энея?

– Ты спасешь Энею и найдешь Землю, – отозвался Силен, взмахом костлявой руки отметая мое недоумение.

Я кивнул. Может, растолковать ему, что Старая Земля канула в черную дыру после Большой Ошибки? Впрочем, Силен, наверно, и покинул Землю в ту самую пору. Нет, не стоит разбивать иллюзии несчастного старика. В «Песнях» говорилось, что Техно-Центр замышлял похитить Старую Землю, переместить ее то ли в созвездие Геркулеса, то ли к Магеллановым Облакам. Но это, несомненно, чистейшей воды фантазия. Магеллановы Облака – другая галактика, находящаяся, если я правильно помню, более чем в ста шестидесяти тысячах световых лет от Млечного Пути. Между тем до сего дня еще ни один звездолет не выходил за пределы крохотной сферы в спиральном рукаве нашей галактики. Даже с двигателем Хокинга путешествие к Большому Магелланову Облаку займет несколько столетий корабельного времени и десятки тысяч лет объективного. Такую дорогу не осилить и Бродягам, которые обитают в межзвездном пространстве.

Кроме того, планеты не похищают.