Врата войны

Детей они увидели в первый день, как прошли врата. Мальчика лет десяти и девчонку лет семи. Они торговали серебряными портсигарами. Конфеты взяли. Охотно. Но цену на портсигары не скинули. Дети смотрели на вновь прибывших снизу вверх. А казалось – сверху вниз. Снисходя.

4

После выхода из лагеря им везло поначалу. Ни стрельбы, ни маров.

Вездеход мчался по дорогам в расположении «красных».

– Говорят, у «милитари» где-то в южных краях есть целый поселок. Роскошный. Дома с бассейнами, кафе, клуб, – таинственным тоном сообщила Валюшка. – К поселку дорога проложена, и на ней охрана.

– Говорят, – ей в тон отозвался Рузгин. – На севере есть бараки, обнесенные заборами с колючей проволокой. Туда дорога ведет, и на ней – охрана.

Но там, где они ехали, не было ни роскошных поселков, ни бараков. Вообще ничего. Природа первозданная. Лишь однажды на холме заметили недостроенное здание. Пустые глазницы окон, вход без двери. Купольная крыша и крест. Церковь? Они из любопытства свернули с дороги и поднялись на холм. В самом деле церковь. Недостроенная. Уже начала разрушаться.

Два раза их останавливал патруль, проверял голограммы и коды.

– Портальщики? – «эмпэшники» смотрели на них настороженно, зачастую именовали – стервятники. Реже – кровососы. Еще говорили: демоны.

«Я – хороший демон», – непременно отвечал в таких случаях Виктор.

«А я – плохой», – добавлял Арутян.

Да и какие они демоны? Просто делали свою работу, как все. Одни торгуют, другие растят огурцы, третьи выпускают баночное пиво, четвертые строят планетарный лиф. Портальщики продают картинки. Большинство обожает глядеть на трупы, вспышки бластеров, ночную стрельбу и кровь. Все должно быть настоящим, неподдельным. В фокусе. Портальщик, как снайпер, должен попадать в цель. Только и всего. Работа такая.

«Хотите попасть в портал? Сейчас запечатлеем», – на это предложение покупались почти все. Кидались позировать. Принимали картинные позы, потрясали оружием, скалили зубы. Подозрительности как не бывало.

На дорожной развязке уже перед самым морталом их вездеход снова остановила военная полиция. Сержант в серой форме взял планшетку Арутяна.

– Идете в мортал? Летом? – спросил равнодушно. – Знаете, что это опасно?

– Знаю, – хмыкнул Арутян самодовольно.

Сержант заглянул внутрь машины.

– Девушка с вами добровольно? Подтвердите.

– Я – лейтенант медицинской службы! – сообщила с гордостью Валюша.

– Добровольно находитесь в данной группе? – переспросил сержант.

– Конечно!

– Продукты с собой? Вода? «Дольфины»?

– Все на месте.

– Тогда езжайте.

Почему сержант не задержал их? Неужели не знал, что перед ними ловушка, что из этой пропасти, из этого мортала никто никогда не выходил назад? Знал, конечно. Но не обязан был задерживать. Формально сержант «MP» должен был их пропустить. Ведь он не виндекс, чтобы пасти чужие души и спасать тела.

так они пересекли грань. Дорога слегка выгнулась, вездеход подбросило, внутрь пахнуло ледяным ветром. Они въехали в мортал. На миг стало не по себе. А потом сразу – весело.

– Знаете, что мне нравится в этом мире? – спросил Рузгин, смеясь.

– То, что можно нассать в любом месте, и никто не оштрафует! – заржал Гришка Савин.

– Если помочиться рядом со штабом, то могут пристрелить, – заметил Виктор.

Все захохотали еще громче.

– Да ну вас! – обиделся Рузгин. – Ничего вы не понимаете!

– Что такое важное мы должны понимать? – глумливо ухмыльнулся Савин. Он был тощий, узкоплечий, форму выбрал на два размера больше, она висела на нем мешком.

– Здесь свобода. Свобода! – повысил голос Рузгин. – Я могу дать человеку по морде, могу буквально взорваться от ненависти. Могу убить, в конце концов. Но проклятый коммик не станет пищать и доносить на меня. «Ваш порог агрессивности недопустимо понизился. Вы можете в любой момент совершить акт агрессии», – передразнил Рузгин сообщение контрольной службы. – И виндексы не явятся.

– А что… правда… виндексов здесь нет, – хмыкнул Димаш не очень уверенно.

– Никогда не думал, что это и есть свобода – право безнаказанно убивать, – сказал Виктор.

Рузгин смутился:

– Вы не так меня поняли.

– А как я должен был понять?

– Конечно, это и есть свобода, – объявил Гришка Савин. – Убить, кого хочешь! Трахнуть, кого хочешь.

– Мне всегда казалось, что на той стороне в смысле траха выбор куда лучше, – заметил Борис зло. Савина он не любил.

– Гришке на той стороне ни одна не дает! – фыркнул Димаш.

Новый взрыв смеха. Савин побагровел.

– Ну все, теперь ему захочется кого-нибудь убить, – объявила Валюша.

Вот так, хохоча, они едут по морталу. Высоченный лес. Деревья, обросшие седым мхом. Ни подлеска, ни кустика вокруг, лишь ржавая хвоя устилала землю. Ни птиц. Ни ветра. Тишина. И вдруг она лопается. Это рушится с грохотом древесный великан. Лежит, содрогается, умирая. Легкое дуновение проносится между стволами. Проносится и замирает. Кто здесь проложил дорогу и когда – неведомо. Но дорога есть. Не исчезает. Не зарастает. Рассекает мортал почти по прямой. Вездеход мчится по ней к цели, известной лишь Арутяну.

Смех постепенно стих. Гришка Савин попробовал горланить похабные песни. Никто не смеялся. Даже Валюша. Умолк и Гришка. Все оглядывались, дышали часто-часто. Воздуха не хватало. Мутило. И еще всем хотелось пить. К счастью, «Дольфины» двести второй модели наполнялись в мортале почти мгновенно. «Наши волшебные фляги», – любовно называли их стрелки. Специальные пробки собирали конденсат из воздуха в бутылки. Пол-литровая бутылка во влажном воздухе наполнялась три-четыре раза за сутки. Бутылки с готовой водой брали обычно на всякий случай. Кто-то утверждал, что собранная в мортале вода пьянит не хуже водки. Вранье. Просто сам мортал давит на психику. В мортале все другое – и время прежде всего.

Они пили, но не могли напиться. Их мучила жажда, хотя лес вокруг источал влагу, меж огромных стволов висел пластами синий туман.

– Эй, стоп! Отлить надо! – заколотил по кабине водителя Димаш.

Водитель тут же тормознул: самому приспичило.

Они выпрыгнули из вездехода, выстроились вдоль дороги.

– Поливай! – отдал команду Рузгин.

Валька прыснула от смеха и побежала дальше, вглубь, прятаться за какие-то коряги.

– Э, ребята, смотрите, у меня струя льется и не кончается… льется и… – захлебывался идиотским смехом Димаш.

– Это же мортал, здесь все особенное! – отозвался Борис.

– А если трахнуться в мортале? – предложил Димаш.

– Валюша! – хором завопили парни. – Мы тебя ждем… – и загоготали.

– Отставить! – прикрикнул на них Борис, вспомнив о своих лейтенантских нашивках. – Штаны застегнуть.

– Да ладно… мы ж пошутили… – примирительно хмыкнул Димаш.

– А чего, можно и трахнуть. Я – за… – осклабился Савин.

Странно, но Валя не возвращалась. Услышала жеребячье ржанье? Испугалась?

– Пойду, поищу ее, – сказал Виктор.

– Эй, ты че, первым хочешь быть? – хмыкнул Савин и даже шагнул следом.

Виктор обернулся:

– У тебя с собой «Гарин», придурок. «Гарин» в мортале не стреляет. У меня «Беретта». Яйца точно отстрелю.

Савин сплюнул сквозь зубы, вернулся к дороге.

– Вот урод, подстилку оберегает, – расслышал Виктор (звук в мортале отчетлив, и слышно порой за сотню метров так, будто над ухом сказали). – Зачем же она через врата поперла, если не трахаться.

Виктор направился к поваленным стволам, ощущая глухую тревогу. Сердце колотилось. Часто. Еще чаще. Захлебывалось. Пот выступил на висках и лбу, на шее, струйкой стекал по спине. Тело сделалось чужим и как будто легче. Хотелось подпрыгнуть и зависнуть в воздухе.

«Возможно, я на Луне», – Виктор остановился. Деревья казались ненастоящими. Огромные, одинаковые. Стволы не обхватить руками. И без коры. Да, да, гладкие серые стволы. Как мертвые. Но еще живые. Столетние. Вечные. Кроны заслоняли небо, сверху колючим дождем осыпалась хвоя.

И тут с ним случилось это впервые. Он не знал, как назвать… помутнение, что ли… время остановилось. Пропало. Перед глазами мелькнул лейтенантик. Живой, круглолицый, улыбающийся. Тот самый, убитый на пикнике, чья кровь брызнула Виктору на щеку и обожгла. Парнишка стоял рядом, как живой. Хрустел огурцом. Бормотал что-то с набитым ртом. Кажется, про станцию на спутнике Юпитера, Европе. Будто у него какой-то проект насчет этой станции. Причем, там, на пикнике, лейтенант ничего такого не говорил.

Потом вдруг выпалил:

– Скорее. Она там.

Видение пропало. Только виски покалывало.

Теперь Виктор знал, что Валюшка за этим огромным поваленным стволом, сидит на влажной мертвой земле и не может подняться.

Виктор попытался сглотнуть. Окликнул:

– Валюша!

То ли стон, то ли жалобное хныканье в ответ. Виктор обогнул гниющий ствол. И увидел, что дальше живой лес обрывается. Впереди – черная земля. Серыми тушами – остовы огромных деревьев. Валя сидела, прислонившись спиной к коряге, на темной, гнилой хвое. Виктор узнал ее по одежде. Сама девчонка изменилась до неузнаваемости: круглые щеки запали, глаза ввалились, по-заячьи остро выдались вперед зубы.

– Витенька! – она протянула тонкие прозрачные руки с длиннющими ногтями.

Упитанная двадцатилетняя хохотушка за пятнадцать минут превратилась в ходячий призрак. Скелет, обтянутый кожей, обряженный в тряпки.

«У нее последняя степень дистрофии», – мелькнула мысль.

– Валюшка, скорее отсюда! – Виктор протянул ей руку.

– Не могу… – Она плаксиво скривила губы.

Он подхватил девчонку на руки. Весила она всего ничего, цыпленок. Но у Виктора почему-то подкосились ноги. Он едва не упал. Но все же сделал шаг, другой, третий. Обогнул проклятый ствол. И тут Валюшка выскользнула у него из рук. Брюки ее были перемазаны чем-то липким, вонючим.

Следом и сам Виктор опустился на землю: ноги не держали.

«Она мочилась и гадила под себя…» – сообразил он, вытирая ладони о влажную гнилую хвою. Мочилась и гадила долгие дни…

Потом вспомнил про «Дольфин». Вытащил из кармана. Бутылка была полна до краев конденсатом, хотя Виктор пил из нее всего несколько минут назад. Он сполоснул руки, сделал пару глотков и протянул бутылку Валюше:

– Пей!

Она послушно глотнула. Ее тут же вырвало. Он заставил ее выпить еще. Поднялся, ухватил девчонку за шиворот и поволок за собой по влажной хвое. Не дойти. Еще два шага – он рухнет. И уже не встанет. Виктор вспомнил про пищевые таблетки. Вытащил свободной рукой упаковку из нагрудного кармана, закинул в рот три штуки. Они пахли плесенью, во рту тут же раскрошились. Виктор заставил себя проглотить горькое крошево.

Дорога рядом, всего в сотне шагов… и чего эта дура так далеко забралась… идиотка… дорога… спасение… В мортале лучше всего идти дорогой… самый безопасный путь – по дороге.

Он понял, что сейчас упадет. Крикнул:

– Ребята!

Не узнал свой голос – слабый, сиплый. Не услышат.

Но его услышали. Подбежали Арутян и Борька.

– Что слу… – слова замерли у лейтенанта на губах: он увидел Валюшу. – О, Господи! – только и выдохнул он.

Рузгин и Эдик подхватили девушку, потащили к вездеходу. Виктор, пошатываясь, побрел следом, непрерывно глотая воду из «Дольфина». Бутылка тут же наполнялась вновь.

Рузгин усадил Валюшу на сиденье в вездеходе, но она сползла на пол.

– Ребята, поесть, – бормотала и тянула, как ребенок, к ним руки.

Борька открыл для нее банку консервов. Она схватила, принялась жадно выгребать содержимое пальцами. Виктор не стал лезть в машину. Да и Рузгин выскочил наружу.

Все вдруг сразу почувствовали зверский голод, уселись у обочины и накинулись на консервы. Димаш открыл банку для Виктора.

– Виктор Павлович, да на вас лица нет. Что такое?

Виктор провел ладонями по лицу. Щетина отросла, как за неделю. Щеки ввалились. Голода он не чувствовал – лишь тупую боль в желудке.

«Нельзя есть много сразу, надо по чуть-чуть, понемногу», – остерег сам себя.

Но бесполезно: он проглотил содержимое банки до дна и тут же накинулся на вторую. Остановиться не было сил.

– Эй, кто усадил эту дуру на мое сиденье? – возмутился Гришка Савин. – Она мне все сиденье измазала. Поглядите! Вот гадство!

– Хватит орать! – напустился на них Эдик. – Надо ехать дальше. Скорее! В вездеход!

– Да там Валька на полу лежит, обосралась в мортале, вонища! – заявил Савин.

– Пусть переоденется! – приказал Эдик.

– Погодите! – Виктор спрятал банку с недоеденными консервами в карман. – Куда мы едем? Зачем? Это ловушка. Мы не сможем проехать мортал. Надо поворачивать назад. Иначе Валюша умрет. И мы все – тоже.

– Чего ты там спикаешь, кретинос! – шагнул к нему Эдик. Сам на себя не похожий: глаза как уголья, губы трясутся. Правая рука на кобуре, дрожит. – Струсил, да? Трус? Да?

– Это не трусость – элементарный здравый смысл. Летом нельзя соваться в мортал. Это известно любому, кто чуть-чуть знаком со здешним миром. Надо ждать до осени, когда откроются врата…

– Я не буду ждать! – орал Эдик. – Если трус – возвращайся. Пешком. Гоу хоум! Мы поедем дальше. Без тебя.

Там, во время стрельбы на пикнике, Арутян перетрусил до смерти. А теперь не боялся. Ни капельки. Виктор недоумевал – почему? Не такой уж Эдик идиот, не попрет наугад. Таблеток наглотался? Спятил? Виктор оглянулся. Рузгин и его команда стояли молча. Виктор был старше каждого из этих ребят лет на пятнадцать. Все вопли насчет трусости не для него. Но Рузгин и Димаш отводили глаза: в двадцать не стерпеть, если тебя называют трусом. Да и опасность в мортале вроде как ненастоящая: ну пить хочется, ну голод мучает, тошнит, в животе рези. Можно вытерпеть. Только они не знали, зачем это все – усилия и лишения без цели.

– Назад я пешком не дойду, – ответил Виктор. – Даже по дороге мне не дойти. Умру через сутки. Или двое. Прикажи водителю повернуть. Здесь не просто мортал. Здесь ловушки. За час или два любая из них высосет все силы. Не пройти.

– Заткнись и молчи! Я знал, что ты струсишь, Витек. Без тебя идти хотел – Гремучка настоял, чтоб тебя взяли.

– Сколько стоит твоя сенсашка? Миллион? Два? За десять жизней – миллион. Дешево что-то. Твоя не в счет. Твоя – священна. Поворачивай назад, – прохрипел ему в спину Виктор. – Сам пропадешь, ребят погубишь. Ради мифической Валгаллы…

У Арутяна перекосило лицо. Он выхватил бластер. «Гарин» прыгал в его руке. Но все равно – с такого расстояния не промахнуться. Виктор потянулся к своей «Беретте». Страха не было. Арутян нажал на разрядник. Едва слышный щелчок – и все. Бластер в мортале бесполезен.

Стоявший рядом водитель ударил Виктора кулаком в лицо. Портальщик мог бы увернуться. Он и хотел… но тело почему-то сделалось чужим, вялым, рука дернулась, но «Беретту» из кобуры он так и не успел вытащить…

Виктор грохнулся на землю и потерял сознание.

Очнулся он уже на сиденье вездехода, пристегнутый ремнем.

За вратами не пользуются адаптивными креслами и прочими новинками техники – здесь в ходу старые добрые ремни безопасности.

«Борис пристегнул», – мелькнула мысль.

Однако Виктор не чувствовал ни радости, ни благодарности. Голова была как будто набита ватой, мысли притупились. Виктор смотрел на свои руки. Не узнавал. Они сделались белыми, прозрачными. Ногти тоже стали белыми. И здорово отросли. Как у чудика. Виктор тронул волосы. Они доходили ему почти до плеч.

Ремень и кобура с «Береттой» исчезли.

«Арутян забрал», – сообразил Виктор.

«Эдик всех нас погубит…» – теперь он уже не сомневался.

Мысль не вызвала ни протеста, ни злобы. Комбат Васильев нарочно отобрал для экспедиции новичков-первогодков, из тех, кто почти ничего не знает про мортал. Для них это просто загадочный лес. Скажи им, что лес убивает, они презрительно отмахнутся. Убивают снайперы «синих» в погоне за новой зарубкой на прикладе, убивают фотонные гранаты. Мары убивают. А лес…

Виктора тянуло в сон, но он не мог забыться, видел и слышал, но как будто в бреду. Картинка расплывалась. Звуки то приближались, то отдалялись.

– Димаш, переодевай ее скорей! Воняет же! – понукал Савин.

– Стараюсь, – оправдывался Димаш. Возня на полу. Ругань полушепотом. – Тут кровь и дерьмо, моча и дерьмо. Еще салфеток. Мои кончились. И «Дольфин». Помог бы кто!

– Трахнуть помог бы. Только раньше. Сейчас на эти мослы охотников нет, – ржал Савин.

Виктор очнулся.

Валюша лежала голая в проходе между сиденьями. Худая, жалкая, неживая уже какая-то. Димаш пытался хоть как-то привести ее в порядок. Одежду он уже снял и выбросил на дорогу. Теперь обтирал кожу влажными салфетками. Если смотреть со стороны, можно подумать, что это какое-то извращение. Борис отводил глаза. Савин презрительно фыркал.

«Они тоже чувствуют слабость, лес высасывает силы», – думал Виктор.

– Вот гадство, куда же она забрела, в какую хрень? – недоумевал Димаш.

– Надень ей на руку манжету с физраствором, – сказал Виктор. – Лучше две.

– Быстрее! – вопил Савин. – Воняет. Выброшу на фиг из вездехода. Ее! И тебя!

– Заткись, Савин! – приказал Борис. Но как-то вяло. Как будто говорить ему вовсе не хотелось.

– Сейчас, ребята, – суетился Димаш. – Я облил ее раствором. Теперь не пахнет. одеваю уже, – оправдывался он. И вдруг окрысился. – Это кто-то из вас обосрался!

– Сам в говне весь! – крикнул Савин. Но в голосе его было больше страха и бессилия, чем гнева.

Димаш рывком поднял Валюшу, усадил в кресло. Пристегнул.

Она что-то пробормотала. Кажется:

– Есть…

– Не давайте ей жрать! – вновь подал голос Савин. – Она уже блевала. Нет, не могу! Что за вонь?

– Точно-точно, воняет, – поддакнул Борис. – Не от вас ли, Виктор Павлович?

Виктор зачем-то пощупал штаны, потом полез в карман, вытащил банку с недоеденными консервами.

– Фу, мерзость! – отшатнулся Рузгин.

Консервы в банке сгнили, поросли голубоватым пушком плесени. Воняло от них отвратно.

– Я их ел полчаса назад, – сказал Виктор. – В мортале время бесится.

И тут вездеход взбрыкнул. Подбросил зад, как норовистая лошадь, встал вертикально. Почти. Впереди что-то трещало, грохотало, как будто огромный зверь вцепился зубами в кабину и крушил, мял аморфную сталь. Потом все стихло. Димаш, не успевший пристегнуться, скатился к кабине. Теперь он барахтался, пытаясь встать. Под ним неподвижно лежал крепенький паренек лет восемнадцати. Карл, кажется. Да, Карл Вильковский. Голова его была неестественно вывернута.

Потом вновь что-то затрещало, кузов стал медленно оседать, вновь принимая горизонтальное положение.

– Что это? – спросил дрожащими губами Борис.

– Не знаю. – Виктор отстегнул ремень, выбрался из кресла и нагнулся над лежащим возле стенки кабины пацаном.

Попробовал нащупать пульс на шее. Ничего. Тот был мертв.

Первым наружу выбрался Рузгин. За ним – Виктор. Кабины у вездехода больше не было. Ее сплющило огромным деревом, рухнувшим на машину.

Когда Рузгин подошел ближе, макушка лесного великана с треском обломилось, из ствола черным пеплом полетела труха.

Борис отскочил:

– Что за черт!

– Где-то рядом мортальная ловушка, – сказал Виктор. Голос звучал ровно, почти равнодушно. Виктор уже не испытывал страха. Вообще ничего не испытывал: ни отвращения, ни злости. Ничего.

Эмоции сделались такими же вялыми, как и движения. Он где-то читал, что в блокаду Ленинграда люди могли стоять в очереди за хлебом и равнодушно наблюдать, как рушится дом, в который попала бомба. Никто не кидался бежать, никто даже не делал шага, чтобы выйти из очереди. Голод подчинял и притуплял все чувства. Не было ни сил, ни желаний. Пустота. И одна мысль – о хлебе.

Виктор тряхнул головой. Стиснул зубы.

«Я не поддамся тебе, лес…»

Подошел к кабине. Ухватился за погнутый каркас. Перед глазами все плыло.

Мертвый водитель. Арутян, сидевший рядом, тоже мертв. Дерево рухнуло с той стороны, где сидел водитель, парня буквально расплющило. Арутяну потолком кабины сломало шею. Бронестекло в дверце раскололось от удара. Виктор встал на подножку, выломал осколки и просунул руку в кабину. Вытащить тело сил не хватило. Виктор повернул ручку дверцы изнутри. Она открылась. Виктор обыскал карманы бывшего начальника. Нашел упаковку пищевых таблеток, переполненный водой «Дольфин», наладонный комп, из которого текла зеленая жижа. Карты не было. Возможно, Арутян спрятал ее во внутренний карман… Виктор засунул руку под одежду мертвеца. Со стороны это выглядело отвратительно – он обыскивал тело, как мар. Карты в кармане не оказалось – лишь массивный серебряный портсигар. Хотя Виктор доподлинно знал, что Арутян не курил. Где же карта? Искать дольше не оставалось времени.

«Еще час-другой – всем конец, уходить, уходить», – повторял Виктор, как заклинание. Перебороть проклятую вялость! Иначе смерть.

Виктор просунулся еще дальше в кабину, снял с пояса водителя свою кобуру с «Береттой» и спрыгнул на землю.

– Я теперь старший по званию, – сказал не слишком уверенно Рузгин и с вызовом посмотрел на портальщика. Виктор тоже носил лейтенантские погоны.

Рузгин прослушал двухмесячный курс офицерской подготовки, и очень этим гордился.

Виктор не стал спорить. Не захотел. Начальствовать – не для него. Он всегда был слишком снисходителен. К себе и к другим. Неподходящая черта для командира.

– Если ты старший, – сказал, пристегивая кобуру, – то уводи людей из мортала. Как можно скорее.

Вновь раздался грохот: недалеко рухнуло еще одно огромное дерево.

– Деревья падают в зоне ловушки, – пояснил Виктор. – Так что дорога для нас впереди закрыта. Здесь мы можем сдохнуть за несколько часов. Или даже минут.

– Да я знаю, знаю, – закивал Рузгин, хотя вряд ли он знал что-то о мортале и ловушках.

– Карта есть? – спросил Виктор.

Хотелось сесть на камень и никуда не идти. Не двигаться. Закрыть глаза. Уснуть… Под ложечкой противно сосало. Иногда желудок пронизывала резкая боль. Мортал продолжал высасывать жизнь.

«Надо немедленно что-то съесть. Немедленно».

– Карта есть. – Рузгин достал из кармана планшетку. Из-под крышки сочилась зеленая слизь.

– Выброси! – Виктор вытащил из нагрудного кармана сложенную в несколько раз бумажную карту. Примитивную, условную. Пригодную для игры, а не для выживания. Главный тракт, зоны мортала, красное пятно – это территория «красных», синее – исходная зона противника. Прерывистая линия очерчивает границу боевых действий. Ветхая бумага махрилась, распадалась по сгибам на части.

«Я состарюсь в мортале, явлюсь назад стариком с белой бородой. Аленка не узнает…»

Виктор развернул карту.

– Мы здесь, – Борис неуверенно ткнул пальцем в линию дороги.

Все вокруг закрашено фиолетовым. Мортал. На грани выживания. А впереди – черное пятно. Неизвестность. Видимо, в эту таинственную черную зону и ехал Эдик. Один вопрос – зачем? Даже осенью или весной, когда врата открываются, и весь мортальный лес становится проходимым, в эту зоны стараются не соваться ни «синие», ни «красные». На что рассчитывал Эдик? На чудо? Кретин! Их спасло упавшее дерево.

– Сюда идти ближе. – Обведенный траурной каймой ноготь лейтенанта скользил по ветхой бумаге. – Дорога тут есть. Надо вернуться назад, к развилке, и свернуть. Нет, нельзя, выйдем в зону «синих».

– Ну и что?

– Как что? В плен возьмут.

– Здесь возьмут, за воротами выпустят, – пожал плечами Виктор. – Если повезет, мы встретим патруль эмпэшников. Те сразу направят нас на депортацию.

– Да как ты смеешь… – Рузгин вспылил, но гнев его тут же иссяк.

– Никуда больше мы выйти не сможем. Не успеем. Что лучше – выйти в зону «синих» или сдохнуть в мортале? Решай.

Рузгин пожевал губами, потер заросшую щетиной впалую щеку. Он брился утром.

– Я чуял, что здесь подлянка, – Борис судорожно вздохнул. Очень похоже на всхлип. – Ну почему так, а? Зачем он нас сюда потащил?

– Вели всем перекусить, набить рюкзаки консервами и термопатронами, взять по паре «Дольфинов». Постоянно есть и пить. Понемногу. Идти, есть и пить. Запомнил? Чем быстрее выйдем из мортала, тем больше шансов, что не умрем. Аптечку и все манжеты с физраствором взять с собой.

Они отправились в путь. Восемь уцелевших. Валюша тоже шла, с трудом переставляя ноги. Держалась за руку Виктора, как ребенок. Когда Виктор уставал, Валюшу тащил Димаш. В мортале живых бросают только мары. Это закон завратного мира. Дикого мира.

5

Ну вот… кажется, можно подняться со стульчака. Прощай, приятель, я с тобой почти сроднился. Сколько времени он провел на этом пеноритовом сиденье?

Когда оголодавшие, похожие на скелеты люди добрались до блиндажа «синих», выдержка изменила всем. Напрасно Виктор кричал: «Есть понемногу!» Он и сам себя не слышал. Набросились на консервы – в блиндаже припасами были забиты все ящики и полки (компот из ананасов, анчоусы, лосось, тушеная говядина и свинина, фасоль). Сдерживаться было выше сил. Обожрались. Чуть не умерли, у всех начался жуткий понос. Из задних проходов лилась кровавая жижа. Удивительно, что умерла только Валюша. Впрочем, она была обречена. Всю дорогу держалась только на манжетах с физраствором. Но шла. Женщины выносливее мужчин. Любой мужик на ее месте давно бы окочурился. Она добралась таки до блиндажа. Лежала на пороге, целовала деревяшку, бормотала: «Спасены». И в первый же вечер съела три банки консервов. Виктор должен был ее остановить… он пытался… уговаривал… даже пробовал отнимать консервы. Она тут же хватала другую банку. Чертова снисходительность! Как бы он хотел быть жестким. Непреклонным. Стальным. Но не мог. Не умел.