Соперник Цезаря

– Лучше бы консул ждал меня в триклинии,[34] я не успел позавтракать, – пробормотал Клодий.

Цицерон, чисто выбритый и причесанный, в тщательно уложенной тоге, был мертвенно бледен. Вместе с господином в таблине находился лишь молодой раб-секретарь Тирон. Когда Клодий откинул кожаную занавеску таблина и вошел, первым делом взгляд его упал на одноногий столик из цитрусового дерева. Две серебряные чаши были наполнены разбавленным вином, а рядом на тарелке лежали ломти хлеба и сыр. Все же старый болтун догадался, что его защитнику необходим завтрак. Клодий уже было протянул руку, но чашу взять не успел – Цицерон обнял его, будто Клодий был его любимым сыном.

– Они хотели убить меня, мой мальчик! Они приходили меня убить!

– Точно об их намерениях ничего сказать не могу, но они так рвались в атрий, что готовы были прикончить меня, – отвечал Клодий, прикидывая, как бы добраться до еды и питья. – По-моему, надо выпить за нашу маленькую победу. Как ты думаешь, Марк Туллий?

– Да, да, всенепременно. Теренция еще спит. Мой милый Тирон предложил перекусить здесь, в таблине.

Они уселись за одноногий столик. Изящная безделка, за которую, рассказывали сплетники, консул выложил полмиллиона сестерциев. Марк Туллий едва пригубил вино, ну а Клодий с удовольствием осушил чашу до дна и протянул Тирону – тот наполнил ее вновь.

– Зосим! – крикнул молодой патриций.

Верный слуга тут же возник на пороге таблина.

– Держи! – Клодий отдал ему свою чашу с вином и вложил в руку самый большой кусок хлеба с сыром. – Ты заслужил этот завтрак, клянусь Геркулесом!

Картина III. Эпистолярный жанр

У Цицерона не было никаких свидетельств против заговорщиков и лично против Катилины. Консул попросту произнес блестящую обличительную речь в сенате. Отцы-сенаторы не пожелали сидеть рядом с Катилиной и быстренько пересели. Со всех сторон на Луция Сергия градом посыпались обвинения. Катилина вскочил, взбешенный, и закричал: «Вы хотите столкнуть меня в пропасть? Ну, хорошо! Только помните: пожар, горящий во мне, я потушу под развалинами!» Цицерону не хватило смелости немедленно его арестовать. В ту же ночь Катилина бежал из Рима. В Этрурии для него уже вербовали войска. Неужели ему удалось поджечь костер?

Из записок Публия Клодия Пульхра

23 декабря 63 года до н. э

I

Клодий принял ванну в своей баньке возле кухни. Ванна была вделана в пол, украшенный черно-белой мозаикой с изображениями спрутов и прочих морских чудищ, что свивались в замысловатый узор; если на мозаику проливалась вода, казалось, что твари шевелятся. Пол был теплым, и вода в ванной почти не остывала. Клодий прихватил с собой серебряную чашу с неразбавленным хиосским вином и так лежал, сибаритствуя.

Молодой патриций смертельно устал. С утра он принимал клиентов, потом был на форуме, после чего заглянул к сестрице Клодии, благо муж ее по-прежнему вдалеке; потом, переодевшись, бродил по тавернам, собирал слухи. Слухи, слухи, слухи…

Говорили о мятежах и пожарах, ждали Помпея, как будто тот мог чудом перенестись со своими легионами с Востока в Город. На ночную стражу надеялись, но слабо, хотя она была наготове и патрулировала Рим не только по ночам, но и днем. Что-то вызревало нарывом под каменной коркой ветхих инсул,[35] под шепот вольноотпущенников и беглых рабов. Все ждали огня, дымом уже попахивало изрядно.

Клодий задремал, лежа в ванной, и вдруг очнулся – Зосим тряс его за плечо.

– Я все узнал! – прошептал Зосим. – Я видел галлов… Сейчас они в доме своего патрона Фабия. Но послы аллоброгов[36] вот-вот выедут из Города.

– Ну и пусть едут. Взяток они никому не дают, а справедливости требуют. Лучше им вернуться в свою Галлию. Все равно ничего не добьются. – Клодий плеснул в лицо холодной водой из серебряного кувшина, прогоняя сонливость.

– У галлов с собой письма заговорщиков. Они уже донесли об этом консулу. Представь: люди Катилины сговорились с галлами!

– Да? – Клодий прикинул, что из этого может выйти. Для заговорщиков это почти наверняка смертный приговор: если письма с подлинными печатями, то интриганам не удастся отпереться.

– Одно из писем – Цезаря.

– Шутишь? Галлы, что, показывали тебе письма?

– Они взяли меня переводчиком. Моя мать из этого племени, я знаю их язык.

– Ну да, да, я помню, как ты любил в детстве болтать на варварском наречии, сидя в кладовке. Ха… ну надо же! Ты – переводчик у заговорщиков. Недаром говорят, наивен, как галл.

– Я видел печать Цезаря. Своими глазами.

– Мда… Как мог Цезарь сделать такую глупость – дать письмо галлам?! Ты, верно, ошибся.

– Я не мог ошибиться. Ты же знаешь, я работал у Цезаря во время ремонта Аппиевой дороги. Сколько раз я видел его печать! Письма четырех заговорщиков – на вощеных табличках, а пятое, отдельное, на папирусе. Письмо Юлия Цезаря.

Значит, Катилина устроил что-то вроде круговой поруки, а гарантами выступили галлы. Клодий выбрался из ванной. Задремавший было банщик вскочил, схватил льняное полотенце и принялся растирать хозяина так, что кожа вмиг покраснела. Клодий пресек его старания и быстро оделся.

– Как поедут послы? – спросил, застегивая фибулы на тунике и надевая перевязь с мечом.

– Судя по всему, через Мульвиев мост, а там…

Клодий резко взмахнул рукой, давая понять, что и так ясно:

– На мосту их перехватят. Наверняка засада уже устроена. Значит, нам надо отобрать письмо до моста. Поедем только вдвоем – ты да я. Узнаешь гонца с письмами?

– Узнаю. Он из послов самый молодой и самый высокий. На шее – золотой торквес.[37]

– Нет, подожди. – Клодий нахмурился. – Возьми с собой еще Этруска.

Зосим удивился:

– Ты же хотел отправить его на каменоломни за кражу серебряного кувшина.

– И хорошо, что велел. Скажи, что рудники отменяются, если Этруск сделает все, как надо. Посадишь его позади себя на лошадь. Давай! Живо! А то упустим добычу!

II

Черны ночи в Риме, особенно черны, когда единственный светильник Луна не светит, тогда каждый освещает себе факелом дорогу. Темные ночи, но отнюдь не тихие – отовсюду слышатся скрип колес, тяжкое дыхание нагруженных мулов, крики погонщиков, ржанье коней и мычанье волов – это везут в столицу мира овощи, дрова, амфоры с вином, камень и балки для строительства. Возвращаются с пирушек подвыпившие личности. На Священной дороге и на форуме возле Старых лавок кипит ночная жизнь.

Клодий и Зосим верхами мчались по улицам. Зосим держал факел. Клодий то и дело вглядывался в лица едущих – высматривал среди тех, кто торопился покинуть Город, галлов. Неужели опоздали, и послы уже выехали из Рима? Если письмо Цезаря попадет к Цицерону – ждет Гая Юлия смертный приговор.

Нет, нет, какая-то ерунда, Цезарь не мог этого сделать, он слишком умен. Почему его письмо оказалось у галлов? Писать галлам! Это все равно что добровольно подставить горло под остро отточенный меч.

В узком переулке между Капитолием и Квириналом всадники едва не застряли, и Зосим размахивал не только факелом, но и мечом, прокладывая дорогу себе и своему господину. Наконец они миновали Фонтинальские ворота в старой сильно обветшалой Сервиевой стене и выехали на Фламиниеву дорогу. По левую руку от всадников до самого Тибра лежала огромным черным ломтем низина Марсова поля. Справа тянулись земли, недавно приобретенные Лукуллом, на которых тот разбил удивительные сады. Осенью здесь посадили вишневые деревья, и горожане бегали смотреть на это чудо.

О, Лукулл, покоритель Востока! Прежде этот полководец считался образцом римского духа, для которого цель – скромный достаток, а не крикливая роскошь. Но Лукулл оказался на Востоке во главе победоносной армии, и его ослепил блеск легкой добычи. Он хватал и тащил, бесчисленные мулы сгибались под тяжкой поклажей, обиженные солдаты роптали, требуя долю в несметной добыче. Но почти все богатства достались Лукуллу. Теперь триумфатор строил роскошные виллы близ Неаполя, скупал картины и скульптуры, разбивал сады и пировал каждый день, а меню его пиров пересказывали наперебой все сплетники Города.

– Вот они! – Клодий указал на всадников и несколько повозок впереди.

Трое факелоносцев освещали едущим дорогу – в неверном красноватом свете легко было различить светлые, присыпанные известью волосы и желтые усы.

Клодий натянул повод и остановил коня.

– Который из них? – спросил шепотом. – У кого письма?

– Вон тот. – Зосим указал на широкоплечего молодого галла в арьергарде процессии.

Мульвиев мост был уже близок, действовать придется немедленно!

– Дорогу, дорогу народному трибуну, чья личность неприкосновенна! – завопил Зосим, направляя конягу прямо на вождя, отсекая едущего рядом молодого великана. Этруск, сидевший позади Зосима, соскользнул на землю.

Тут же и Клодий ударил скакуна пятками и рванул повод, поднимая фракийского жеребца на дыбы. Низкорослый конек галльской породы испуганно метнулся в сторону.

– Куда прешь! – закричал молодой галл, не понимая, что происходит. Ему, зажатому между Клодием и Зосимом, было не развернуться.

– Ты оскорбил народного трибуна! – рявкнул Клодий и ухватил молодца за плащ.

Краем глаза приметил, как Этруск вытащил из сумки галла письмо.

Какой-то конный из свиты галлов повернул назад.

– Эй, в чем дело? А ну, езжай, куда ехал! – крикнул он на ломаной латыни, обнажил меч и двинулся на Клодия. Зосим не растерялся, сунул факел в морду галльской лошади. Обожженная скотина заржала и встала на дыбы.

– Назад! – приказал Клодий и протянул Этруску руку. Тот вскочил на жеребца позади хозяина.

«Народный трибун» и его спутники исчезли так же быстро, как и появились.

Затушив факел, они мчались в темноте, не останавливаясь до самого Фламиниева цирка. Здесь кони встали сами.

– Нет погони? – спросил Клодий.

– Не слышно, – отозвался Зосим. – Похоже, галлы ничего не поняли.

Зосим стал высекать огонь, но лишь искры летели в разные стороны. Наконец факел вновь зачадил и озарил стену цирка красноватым светом.

– Дай папирус! – потребовал Клодий у Этруска.

Могло статься, что воришка вытащил не то письмо, мало ли какие свитки вез посол аллоброгов? Впрочем, теперь эту ошибку исправить было нельзя. Но Этруск не ошибся. И Зосим не ошибся – печать принадлежала Цезарю – даже при свете факела Клодий ее узнал.

– Молодец, Зосим! – Клодий сунул свиток за пазуху.

– А я… – заискивающе попытался заглянуть в глаза хозяину Этруск.

– А ты как был скотиной, так и остался мерзавцем.

Назад ехали неспешно, воришка отстал, шагая за конными следом. Он демонстративно хромал, но на него не обращали внимания.

– Что делать с Этруском? – спросил Зосим. – Не надо, чтобы кто-то еще знал.

– Я обещал простить ему кражу кувшина, – отозвался Клодий. – Я прощаю. Пусть завтра поутру мерзавца отвезут в Альбанскую усадьбу и там держат в эргастуле[38] до тех пор, пока дело с письмами не разрешится.

– Даже не верится, что нам все удалось. – Зосим позволил себе улыбнуться.

– Про народного трибуна ты хорошо придумал. Что скажешь, может, мне, в самом деле, стать народным трибуном? Я бы стал отличным народным трибуном! – заявил молодой патриций. – Жаль, не могу. Народными трибунами избирают только плебеев, а я патриций.

В Рим они въехали через Флументанские ворота. Впереди гнали стадо на Бычий рынок.

III

Клодий колотил в двери регии[39] с такой яростью, как будто ломился не в жилище великого понтифика,[40] а к себе домой после очередной попойки. Наконец испуганный привратник соизволил приоткрыть дверь.

– В чем дело? – спросил он дребезжащим голосом. – Пожар?

– Публий Клодий Пульхр – к Гаю Цезарю! – выкрикнул Зосим.

Однако привратник прежде выставил полотняный фонарь[41] и принялся внимательно оглядывать гостя.

– Ладно, хватит! Ты все равно не знаешь меня в лицо! – Клодий бесцеремонно отстранил жалкого охранника и вошел, Зосим остался снаружи.

Цезарь уже вышел в атрий, слуга принялся спешно зажигать светильники сосновой лучиной.

– Пусть он уйдет! – Клодий дернул подбородком в сторону раба.

Тот глянул вопросительно на господина и, дождавшись кивка, удалился, демонстративно прикрыв за собой дверь. Наверняка приник ухом к решетке на двери с другой стороны.

Клодий молча протянул великому понтифику запечатанный свиток.

– Что это? – Цезарь умело изобразил удивление.

– Письмо, – Клодий решил подыграть Цезарю. – Остальные послания отправлены консулу Цицерону.

Цезарь внимательно рассмотрел свиток, потом сорвал печать и разбил ее рукоятью кинжала. Письмо развернул, но читать не стал, лишь удостоверился, что это его почерк. Затем поднес свиток к огню светильника. Папирус радостно вспыхнул.

Цезарь швырнул горящий комок на каменный пол и вдруг рассмеялся:

– Глупо было доверять этому человеку. Вот только… Хотел бы я знать: готовы люди умереть за безнадежное дело?

– Они не считают дело безнадежным. Планируют получить не смерть, а власть.

– А ты чего хочешь? Власть? Деньги? – Гай Юлий прищурился, как будто он сейчас, немедленно, предлагал Клодию миллионы.

Хотя в Риме все знали, что у Цезаря нет ни асса, а есть лишь огромные долги.

– Деньги! – усмехнулся Клодий. – Они всегда появляются сами собой и так же мило уплывают. Я думаю о другом. Мне нужна амицития.[42] Твоя.

– Разве я так могуществен, что ты ищешь моей дружбы? Я – потомок Венеры, но мой род давно уже ушел в тень обыденного.

– Вместе мы сможем многое. Это я тебе обещаю. – Опять в голосе Клодия мелькнуло едва заметное превосходство.

– Насколько я понял, у меня нет возможности отказаться от твоей дружбы?

– Ну да, – кивнул Клодий. – Мы, как истинные друзья, будем обмениваться благодеяниями.

Великий понтифик улыбнулся:

– Возможно, мои благодеяния тебе не понравятся.

– Я выдержу, – засмеялся Клодий.

Тут в атрий выбежала молодая женщина в длинной, ниже колен, шерстяной тунике. Поспешность ее была явно напускной: она не забыла причесать волосы и нарумянить щеки, а на плечи накинуть шарф из тончайшей восточной ткани.

– Ах, милый, что-то случилось? – Женщина кинулась к Цезарю. Но при этом как бы ненароком бросила взгляд на Клодия.

Была она молода и мила: невысокого роста, как и большинство римлянок, круглолицая, темноволосая. Не худенькая – матрона и не может быть худышкой. Этакая пышечка. Ягодицы весьма округлы, так и играют под туникой. Ноги, правда, коротковаты.

– Ну что же ты так перепугалась, Помпея! Публий Клодий зашел предупредить меня, что Город охраняет ночная стража и нам нечего бояться. – Цезарь разговаривал с женой ласково и покровительственно, как с ребенком.

Возможно, она была не слишком умна. Но уж точно – лукава.

Помпея склонила голову, из-под густых ресниц вновь стрельнула глазами, куда красноречивее прежнего.

– Публий Клодий так о нас беспокоится, – проворковала матрона.

– Публий Клодий – наш друг, и мы всегда рады видеть у себя дорогого гостя. – Цезарь смотрел на собеседника с улыбкой. Но Клодий подозревал, что Цезарь может имитировать все – даже доброжелательность во взгляде.

Картина IV. Конец заговора

Интересно, на какие средства живет Гай Цезарь? Ведь диктатор Сулла конфисковал его имение, когда Цезарь отказался развестись с женой Корнелией. Была у Суллы такая слабость – устраивать браки. Этот рыжий Купидон-диктатор с красными пятнами на физиономии заставлял людей разводиться и жениться по его указке. Помпей развелся со своей женой и женился на чужой, беременной. Ну, как же! Сулла назвал его Великим. За одно это молодой полководец согласился бы жениться на собственной бабке. Только Цезарь отказался бросить любимую. Сулла не смог стерпеть подобную дерзость, велел внести имя Цезаря в проскрипционные списки. Имущество непокорного конфисковали, а его самого мог убить любой встречный, готовый услужить Сулле. Клянусь Геркулесом, Цезарь проявил себя молодцом, когда не струсил и не уступил. Фортуна была к нему благосклонна. Когда сулланский патруль однажды захватил его больного, на носилках, где-то в дороге, Цезарь сумел откупиться и уцелеть. В конце концов, Сулла простил бунтаря. Но имение не отдал.

С Корнелией Цезаря разлучила смерть – Танат куда могущественнее любого диктатора.

Из записок Публия Клодия Пульхра

5 декабря 63 года до н. э

I

В Городе с утра до вечера и с вечера до утра болтали о заговоре Катилины. Рабы и вольноотпущенники были осведомленнее прочих. Оценить, что даст подавление заговора, было пока невозможно. Событие еще длилось, его последствия зрели личинками бунта во времени, еще текла вода в клепсидрах. Цицерон возомнил себя полубогом, но оставался открытым вопрос, как будет выглядеть Цицерон, когда Помпей вернется с Востока. Помпей, любовь к которому перешла в обожание после того, как полководец очистил Внутреннее море[43] от пиратов, теперь разгромил Митридата, злейшего врага Республики. Идя по стопам Ганнибала, Митридат Понтийский мечтал уничтожить Рим, но и этот правитель Востока обломал зубы о римские легионы. Спору нет, обоим врагам Республики улыбалась Фортуна: с Ганнибалом сражались бездарные полководцы, с завидным упорством они губили одну армию за другой и гибли сами, а талантливые, такие как Семпроний Гракх или Марцелл, попадались в нелепые ловушки. И так длилось много лет, пока, наконец, не появился Сципион Африканский и не разбил Пунийца. Митридату Понтийскому лучше любых предателей помогали внутренние римские склоки. Но и Митридат, наконец, пал – упорству и воле Рима не может противостоять никто. Рим всегда получает то, что хочет, – какой бы крови, каких бы сил это ни стоило. Но ведь может статься, что Рим растратит все силы в этой бесконечной борьбе…

II

Клодий так задумался, спускаясь с Палатина, что не сразу обратил внимание на шум и крики, что доносились из ближайшего дома, то ли из кухни, то ли из перистиля. Кричали так громко, что слышно было на улице. Внезапно дверь кухни распахнулась, наружу вырвался человек, обнаженный и весь в крови. Он споткнулся, упал, вновь кинулся бежать, нелепо размахивая руками. Добежав до Клодия, несчастный рухнул на колени, вцепился в руку патриция и принялся жадно целовать, пачкая слюной и бегущей из носа кровью.

– Спаси… спаси… – шлепали распухшие влажные губы. Слезы бежали по его лицу и смешивались с кровью.

Беглецу было лет семнадцать или восемнадцать, быть может, только вчера он принес на домашний алтарь свою в первый раз обритую бороду. За юношей уже бежали – из той же двери выскочили двое, по всему видно, рабы, оба в серых грязных туниках, с жирными растрепанными волосами, с бронзовыми рабскими ошейниками. На лбу у одного из них синело клеймо, у другого – чернел провал вместо передних зубов. Беззубый шмыгал носом и растирал кровь по лицу. В руке у него был кухонный нож, вполне пригодный для убийства. Клейменый раб держал веревку.

В доме все еще слышались мужские и женские голоса.

Из двери – не кухонной, а парадной, – вышел сам хозяин, в тоге с широкой пурпурной полосой, дородный и седовласый; сразу видно – сенатор.

– Фульвий! – крикнул сенатор изумленно и зло.

Юноша вздрогнул и прижался еще сильнее к Клодию.

Следом за хозяином из дома выскочила девчушка лет десяти или одиннадцати. Хорошенькая, кудрявая, в одной домашней некрашеной тунике.

– Отец! – Девочка ухватила сенатора за руку. – Не надо! Не надо!

– Твои рабы… – Клодий положил руку на рукоять меча: сегодня он должен был охранять храм Согласия на форуме и потому, выходя из дома, надел панцирь и прихватил с собой меч и кинжал.

– Это я приказал! – Сенатор пытался отпихнуть дочурку, но та повисла на нем, как кошка. – Он пытался убежать к Катилине. Я велел его поймать и теперь казню своей властью.

– Это же дурацкий устаревший закон! – выкрикнул Клодий.

– Его никто не отменял. Хватайте преступника! – приказал сенатор рабам.

Девчушка вдруг наклонилась, будто хотела поцеловать отцовскую руку, и впилась зубами в запястье. Тот зарычал от боли. Из дома выскочили две женщины, схватили девчонку и с трудом оторвали от сенатора. Почти одновременно – или на миг позже – рабы накинулись на Фульвия.

– Тащите его! – завопил сенатор, растирая укушенную руку. – Скорее! Скорее! – зверел он от своего же крика. Лицо его сделалось пунцовым, казалось, голова вот-вот лопнет.

– Я – Публий Клодий Пульхр. Остановитесь! Заговорщики еще не осуждены! Не сметь! – Клодий выхватил меч.

Но из кухонной двери вывалились еще человек шесть или семь; двое при мечах, виду самого дерзкого.

Те, что с мечами, напали на Клодия, не пробуя, однако, поразить, но лишь отвлекая, в то время как остальные вцепились в Фульвия. Клодий пытался удержать приговоренного, но рабы оторвали юношу от заступника и потащили по мостовой. Тело несчастного покрылось пылью и тут же во многих местах заалело. Юноша уже не сопротивлялся, обмякнув, он повис на руках рабов; голова свесилась, черные кудри купались в пыли. Кажется, он потерял сознание.

А девчонка каким-то образом умудрилась вырваться и кинулась к брату. Ее опять схватили. Она визжала, царапалась, кусалась.

Уже у порога клейменый принялся наматывать на шею юноши веревку.

– Это же твой сын! – крикнул Клодий хозяину дома. – Твой сын!

Сенатор обернулся к Клодию. Лицо его было и жалкое, и страшное.

– Отеческой властью его караю! – И, пригнувшись куда больше, чем требовала вышина двери, шагнул в дом.

Клодий кинулся следом, но дверь перед его носом захлопнули, он грохнул два или три раза кулаком по дубовой доске, но толку от этого не было никакого.

– И вправду, у нашей Республики голова совершенно гнилая, – пробормотал он. – Ее надо заменить. Но только не головой Катилины.

III

Когда Клодий вышел на форум, площадь была уже запружена народом. Вокруг храма Согласия блестели начищенные шлемы охраны. В толпе оживленно обсуждали последние события. Рассказывали о волнениях в маленьких городках, о том, что повсюду собирают оружие и вот-вот начнется восстание по всей Италии, а в Дальней Галлии уже якобы полыхает война.

– Это все из-за тех писем, что дали послам! – рассказывал дородный пожилой мужчина. – Галлы вновь явятся и сожгут наш Город! И в этот раз ничто не уцелеет, ни храм Юпитера, ни крепость на Капитолии.

Его слушали с ужасом, раскрыв рты, и верили каждому слову. Кое-кто даже суеверно косился на храм Юпитера, недавно сгоревший и вновь отстроенный Суллой. Мраморные колонны для нового храма диктатор привез из Греции.

– Надо казнить всех заговорщиков! У консулов чрезвычайные полномочия. Пусть Цицерон прикажет задушить негодяев! – поддержал старика парень лит тридцати, по виду и манерам – провинциал, недавно переселившийся в Город.

– Всем известны их имена! Сколько их?

– Четверо. Нашли четыре письма.

– Нет, предателей пятеро. Пятое письмо эти дурни галлы потеряли. Но всех заговорщиков все равно схватили, – заявил всезнающий старик.

– Не пятеро, гораздо больше! Цезарь тоже с ними! И Красс!

– Вранье! Все письма поддельные. Нельзя казнить римских граждан! – возразил молодой щеголь с холеной бородкой, точь-в-точь такую носил Катилина.

– Нет, не вранье! Катилина позвал на помощь галлов! О, бессмертные боги, они сожгут Рим! – Старик протянул руки к Капитолию. – Позвать галлов! Все равно, что позвать чуму! Правильно, что сенаторы объявили заговорщиков врагами народа.

«Позавчера Цезарю пришлось несладко», – мысленно усмехнулся Клодий.

В третий день до декабрьских Нон[44] Клодий охранял храм Согласия во время заседания сената. Привели послов аллоброгов, галлы выложили таблички с письмами заговорщиков. Имена громко зачитали и тут же на заседание вызвали всех четверых. Заговорщики отпирались поначалу, но подлинность печатей на письмах опровергнуть не смогли. Одного из них, претора Корнелия Суру, вывели из храма Согласия, мальчишке-рабу велели принести из дома темную траурную тогу и здесь же, на ступенях храма, с Корнелия сорвали тогу претора и обрядили в темные одежды. Зеваки, столпившись, глядели на это символическое переодевание. Разжалованный претор вдруг съежился и как будто стал ниже ростом. Потом принялся кричать, хватать за руки обступивших людей и даже попытался вырвать у кого-то из охранников меч. Внезапно он замолк, повернулся к форуму спиной и так стоял неподвижно, пока его не увели.

А Гай Юлий Цезарь, как ни в чем не бывало, сидел в это время в храме Согласия и обсуждал с другими сенаторами, достаточно ли веские предъявлены обвинения. Все сходились во мнении, что доказательства вины несомненны.

Консул Цицерон всем рассказывал, что его супруга Теренция («Душенька моя Теренция», – сладким голосом приговаривал Цицерон), руководившая таинствами в честь Доброй богини, получила знак от Боны Деи: казнить всех заговорщиков, не мешкая.