Соперник Цезаря

Марианна Алферова

Соперник Цезаря

Был некий Публий Клодий…

Плутарх

Пролог

18 января 52 года до н. э.[1]

I

Матовое стекло в окне напоминало осколок льда; в комнату лился свет, холодный и ленивый. Глядя в окно, особенно приятно было сознавать, что в комнате тепло. Красные угли на черной решетке жаровни напоминали россыпь гранатовых зерен. Кто-то из слуг бросил в огонь несколько шариков благовоний, и небольшая комната наполнилась терпким ароматом. Клодий смотрел, как причудливые фиолетовые завитки утекают к кессонному потолку, и отхлебывал из серебряной чаши подогретое вино.

Утром сенатор Публий Клодий Пульхр выступал перед избирателями городка Ариций, вторая половина дня осталась пустой, как выеденный орех, – ехать в Рим было уже поздно, а в крошечном Ариции делать было абсолютно нечего. Со всеми нужными людьми Клодий переговорил. «Здравствуй, Марк, ты будешь голосовать за меня? А ты, Тит?» – «Ну как же, как же, ты, Пульхр, – народный любимец!»

Пульхр – любимец, Пульхр – защитник, Пульхр – последняя надежда. Какими только прозвищами его ни награждали! А еще кликали Красавчиком и Смазливым. Потому как родовое прозвище Клодия[2]необыкновенно подходило к его внешности: сенатор был замечательно красив. Гладкая, очень светлая для римлянина кожа, тонкие черты лица, надменный рот, роскошные кудри, которые он намеренно носил чуть длиннее, чем требовала мода, – Публий Клодий выглядел куда моложе своих тридцати девяти.

Тридцать девять. Возраст, когда можно претендовать на преторскую[3] должность. В том, что Клодия изберут, сомневаться не приходилось. Рим не посмеет отказать своему кумиру.

Клодий любил Арицийскую усадьбу – небольшую, уютную, с тенистым садом. С огородов усадьбы свежую зелень привозили в Рим к столу хозяина. Сам дом стоял близ Аппиевой дороги, этой главной артерии Республики, что было очень удобно для человека, который уже десять лет был в центре политической жизни столицы мира. К тому же в усадьбе хорошо отдыхать летом, а зимой надо быть в Риме. Город лежал за зелеными Альбанскими горами и манил, и звал. Жизнь – только там, весь остальной мир – стоячая вода, болото, скука. Так что же, в Рим? Завтра, завтра утром. Рим – это слово напоминало вдох, но воздуха всякий раз не хватало.

Во дворе послышались громкие голоса, потом чей-то крик. Клодий узнал голос Зосима. Вольноотпущенник[4] с кем-то ругался. Тот, второй, не желал уступать, спорил рьяно. Кажется, это Гай. Сенатор удивился. Гаю положено быть в Риме и заниматься подготовкой к преторским выборам. Если Гай приехал в Ариций, значит, дело очень важное.

Клодий шагнул к окну, повернул раму в бронзовом шарнире, зимний воздух хлынул в комнату. Два дня назад шел снег, а теперь растаял, трава и кустарники в саду сделались стеклянными, неживыми. Настоящая зима, с морозами и метелью, Ганнибалом прорвалась через Альпы в Италию. С утра плыли по небу плотные облака, но их стада так и не сбились в свинцовые тучи, не пролились дождем. Клодий зябко передернул плечами. На нем были две туники: нижняя – с длинными рукавами, зеленого цвета, из тонкой шерсти, верхняя – с начесом, обшитая бахромой. Белоснежная тога кандидата, в которой он выступал перед жителями Ариция, была аккуратно уложена и спрятана до следующего раза.

Клодий глубоко вдохнул холодный влажный воздух, и прежняя вялость вмиг с него слетела. Он услышал шаги, но не обернулся, – и так знал, что пришел Зосим.

– Доминус,[5] гонец из Рима от народного трибуна Мунация Планка.

Клодий захлопнул раму, резко повернулся и протянул ладонь. Вольноотпущенник вложил ему в руку письмо – две скрепленные друг с другом вощеные таблички. Клодий сломал печать и пробежал глазами послание.

– Милон сегодня выехал из Рима. С ним тридцать человек паразитов и рабов-музыкантов. Из настоящей охраны – почти никого. – Клодий швырнул таблички на стол, и они тут же затерялись среди папирусных и пергаментных свитков. – Зачем Милону выезжать из Рима накануне консульских выборов? Что у него за дела?

– Не знаю.

– Тридцать человек… – Сенатор по своему обыкновению размышлял при Зосиме вслух. – Пускай все тридцать – охранники, это мизер. Зосим, старый ворон! Ты хоть понимаешь, что мы можем шутя сорвать этому парню выборы! – Клодий рассмеялся дерзко, белозубо, по-мальчишески. – Поедем тихо-мирно в Город и будто ненароком столкнемся на дороге с Милоном. Аве, Милон! Как дела? Аппиева дорога всего одна, – заявил он самым невинным тоном. – Наш смельчак Полибий затеет ссору с чужими паразитами, вспыхнет драка. Мои люди немного помнут бока бездельникам Милона. А потом я обвиню его в насильственных действиях и отдам под суд.

– Его не осудят, – предрек Зосим.

– Разумеется. Но если Милон окажется под судом, то его исключат из списков кандидатов в консулы,[6] должность он не получит. А я тем временем стану претором. Неплохой план? А?

– Доминус, ты же собирался вечером поехать в Альбанскую усадьбу к сыну, – напомнил Зосим.

– Нет, не поеду. У меня, наконец, появилась возможность разделаться с Милоном. Один раз не удалось. Теперь получится. Кто упускает второй попутный ветер? Ну, скажи, кто?

– Я бы не рисковал, – нахмурился Зосим. – Мы сможем выставить не более тридцати бойцов. Наши самые лучшие гладиаторы сейчас в Риме.

– Кроме Полибия, он один стоит десяти, – напомнил Клодий. – Не суетись, Зосим, все получится. У нас же с тобой всегда все получалось. Сам посуди, мне быть претором при консуле Милоне – это же смешно. Тогда уж лучше совсем не избираться. Так что пускай Милон сядет на скамью обвиняемого в траурной одежде. А я – в курульное кресло,[7] отделанное золотом и слоновой костью. Вели собираться. Поскорее! Полибия предупреди!

II

В усадьбе началась суматоха: рабы бегали и кричали, демонстрируя показное усердие; управляющий орал на всех без разбору; ребятня путалась под ногами. В Город с хозяином отправлялись тридцать человек. Зосим записал имя каждого на вощеной табличке и пометил, кому из рабов что нести. Носилок не брали: сам сенатор Публий Клодий, его гость Кавсиний Схола и клиент[8] Гай собирались ехать верхом.

Зосим был мрачен: ему не нравилась вся эта затея. Выезжали слишком поздно и могли не добраться в Город до темноты, да и людей с собой брали маловато, по нынешним временам тридцать человек – не ахти какая охрана. Предстоящая встреча с Милоном и драка тоже не сулили ничего хорошего. Милон – человек опасный, хотя многие не принимают его всерьез. Однажды он уже нанес Клодию чувствительный удар. Но Зосим знал, что отговаривать патрона[9] от затеи – дело бесполезное.

Зосим направился в конюшню, проверить, готовы ли лошади, но его остановила женщина в длинной тунике до пят и в черном гиматии,[10] черном, как ночь или вороново крыло. Женщина эта, совершенно незнакомая, еще нестарая и даже миловидная, положила руку Зосиму на плечо и торжественным голосом сообщила:

– Сегодня утром родился двухголовый теленок, и я этого теленка только что видела.

– Ну и что? – Зосим усмехнулся. О двухголовых телятах, волках, землетрясениях, облаках серы и каменных дождях непрерывно толковали все последние годы. Он сам видел, как кровавый пот выступил на статуе Меркурия, и кровь с мрамора стирали губкой.

Женщина смотрела на Зосима в упор, не мигая. Ее темно-оливковое лицо – оттенок скорее Востока, нежели Италии, – обрамляли черные кудри. Зосим даже сквозь шерстяной плащ чувствовал, как горяча ее ладонь. Незнакомка походила на служанку, но из тех, что сами руководят господами.

«Не рабыня, скорее – вольноотпущенница. Как я», – уточнил про себя Зосим. Он всегда все уточнял, ибо был человеком обстоятельным.

– Так в чем дело? – Он раздраженно стряхнул ее руку с плеча.

– Добрая богиня помнит обиды. – Женщина отступила, ее тонкие губы сложились в злорадную улыбку.

У Зосима от этой усмешки холодок пробежал по коже. Богов он чтил, особенно таких древних римских покровителей, как Добрая богиня. А вот его патрон перед Доброй богиней провинился. Много лет назад оскорбил смертельно. Но это для людей – много лет, для богов – миг единый.

Женщина повернулась и пошла из усадьбы к Аппиевой дороге, что-то бормоча. Зосим кинулся вслед за нею и нагнал уже возле придорожной гробницы. Гробница была старой, яркое италийское солнце сделало мрамор янтарным, дожди почти смыли рельеф: с трудом угадывались фигурки многочисленных гениев с опущенными факелами.

– Почему Добрая богиня? Ее празднества давно миновали.

– Ты уезжаешь сегодня? – Женщина глянула на Зосима то ли презрительно, то ли сожалеюще. «Глупый, неужели не понимает?» – так и читалось в ее глазах.

– Мы едем в Рим. Мой патрон, сенатор Публий Клодий Пульхр, решил до темноты вернуться в Город.

– Так не забудь про Добрую богиню, – повторила женщина, слегка толкнула его в грудь и добавила: – Красавчик!

Зосим хмыкнул и пожал плечами. Уж кем-кем, а красавчиком его называть нелепо. Глаза светлые, галльские, нос слишком короткий, а на щеке от угла рта к уху – рваный шрам. Да и роста Зосим высокого, слишком высокого, чтобы считаться красивым. Правда, одет хорошо: новенькая туника из синего сукна, всего один раз стиранная, плащ тоже новый, на поясе меч, рукоять серебром украшена.

– О чем ты? На Клодия намекаешь?

Его злила потеря драгоценного времени. Пока он болтал неизвестно о чем с этой странной пророчицей, уже полклепсидры[11] утекло наверняка. Но расспросить незнакомку толком Зосим так и не успел – к ним подскакал Клодий на рыжем жеребце. Скакун был горяч и своенравен – патрон всегда выбирал непокорных коней.

– Красавчик! – воскликнула женщина и опять рассмеялась.

Клодий лишь скользнул по женщине взглядом: она была для него старовата и явно не его круга.

– Зосим, что с тобой? Мы выезжаем! Забыл, что ли?! Иди, присмотри за рабами, чтоб тупицы взяли с собой толстые палки и ножи. И мечи пусть захватят, но спрячут под одеждой. Полибию напомни, что он должен делать.

– Не волнуйся, доминус, он все понял, Полибий – большой задира.

– Там, где не надо! Провалит дело – я его на свободу отпущу! Поторапливайся! Или ты хочешь дождаться темноты, чтобы нас по дороге ограбили?!

– Но, доминус, эта женщина говорит… – начал было Зосим.

– Ладно, можешь затащить свою телку в гробницу и предаться Венериным утехам, но быстро. – Клодий ударил пятками жеребца и поскакал обратно к усадьбе.

Зосим обернулся, чтобы спросить у пророчицы, что за опасность угрожает хозяину, но женщина исчезла. Вольноотпущенник огляделся – дорога была пуста. Он кинулся к гробнице – женщина могла укрыться только там. Решетка была сломана, внутри воняло мочой – у гробницы не было охранника, и путники использовали ее вместо латрин.

– Еще говорят, что римляне чтят своих предков, – пробормотал Зосим, бегом возвращаясь в усадьбу. Он редко говорил о римлянах пренебрежительно – только когда сильно злился.

А злиться было отчего: все уже приготовились к отъезду; Клодий, Кавсиний Схола и Гай сидели в седлах; рабы лениво разбирали мешки с поклажей. Зосим понимал, что предупреждение запоздало, он не успеет отговорить хозяина от поездки.

– Мечи спрятать! – приказал Зосим. – Этруск! – позвал он рыжего раба с наглыми искорками в темных глазах и лиловым пятном клейма на лбу. – Праща при тебе?

– А то! И праща, и свинцовые снаряды. – Этруск осклабился: пращник он был отменный. Еще Этруск мог аккуратно вскрыть чужую печать, потом склеить ее так, чтобы она выглядела нетронутой. За эту ловкость он был клеймен, за нее же выкуплен Клодием у прежнего хозяина.

– Говорят, ты подцепил какую-то красотку? – спросил гладиатор Полибий. – Хороша хоть оказалась, или так себе?

– Сбежала. Наговорила всякой чепухи и пропала, будто в Тартар провалилась.

– У тебя всегда с девками проблемы, – хмыкнул Полибий.

– У меня нехорошее предчувствие, – сказал Зосим. Они уже вышли на Аппиеву дорогу. Впереди них погонщик нещадно хлестал груженого мула, чтобы до темноты успеть в Город.

– У меня тоже предчувствие – что вечерком я буду трахать хозяйскую кухарку. – Гладиатор громко заржал.

Полибий три года провел в гладиаторской школе, но на арену так и не вышел: гладиаторы Публия Клодия занимались другим. Тоже делом небезопасным, если судить по свежему шраму на предплечье. Гладиатор прихрамывал: опрометчиво надел новые сандалии и стер пятки. А до Города еще идти и идти. Дорога, правда, гладкая, без единой лунки или ухаба – Гай Юлий Цезарь, тот, что теперь воюет в Галлии,[12] когда был смотрителем Аппиевой дороги, истратил на ее ремонт тысячи сестерциев.[13] Да, хорошую дорогу построил цензор Аппий Клавдий, двести шестьдесят лет простояла и еще две тысячи лет простоит. Как Рим. Вспомнив Аппия Клавдия Слепого, Зосим невольно перевел взгляд на своего господина – прямого потомка знаменитого Слепца. Патрицианский род Клавдиев сейчас в Риме один из самых могущественных, ну, а слава Клодия превзойдет славу его предка – в этом Зосим не сомневался. Надо только сегодняшний день пережить!

Зосим прибавил шагу и нагнал хозяина. По левую руку от Клодия ехал на вороной фракийской кобыле Кавсиний Схола. По правую – немного приотстав, на низкорослой галльской лошадке трусил Гай Клодий, клиент, тот, что привез письмо. Этого клиента Зосим не любил – за лживость, вороватость и совершенно невозможную наглость, а еще потому, что Гай при каждом удобном случае стремился Зосима унизить. Завидовал: Зосим – вольноотпущенник, а Гай – свободнорожденный, но бывшему рабу хозяин доверял, а Гаю – нет. Не кому-нибудь, а именно Зосиму поручал Клодий покупать гладиаторов, знал, что вольноотпущенник не возьмет себе ни асса,[14] а к нечистым ручонкам шустрого клиента прилипнет, по меньшей мере, половина золотых.

Зосим ухватил Клодиева скакуна за повод. Жеребец захрапел, мотнул головой и глянул на вольноотпущенника лиловым сумасшедшим глазом, как на заклятого врага. Успокаивая, Клодий похлопал коня по шее.

– Доминус, давай вернемся и заночуем в усадьбе, – проговорил Зосим, глядя на патрона снизу вверх.

– Трусишь? – вместо хозяина спросил Гай.

– Не нравится мне затея с Милоном.

– А мне нравится! Эй, шагай веселей! – обернулся Клодий к рабам. – Иначе топать всю ночь придется. Уж, верно, девятый час.[15]

– Ну уж, не доберемся, – хмыкнул Кавсиний Схола и ударил пятками лошадь. – Мы до святилища Доброй богини доехали! – Он указал на старинный храмик у дороги. Слева и справа от святилища высились шатрами огромные пинии. Чуть поодаль громоздилась роскошная, отделанная мрамором гробница на высоком подиуме – куда выше и просторнее, чем храм. По другую сторону дороги расположилась харчевня, сама неказистая, но двери хорошие, дубовые. Крепкие двери…

Добрая богиня… Зосима будто холодной водой окатило. Как раз в этот момент он и увидел на дороге толпу, что двигалась им навстречу.

Милон? Что-то не похоже, что при нем тридцать человек. Больше. Гораздо больше.

– Кто это там тащится? – кривляясь, спросил клиент Гай. – Может, Помпей Великий?

– Это же наш друг Милон! – Схола зааплодировал и свистнул, как будто был в театре и на просцениуме появился его любимый актер.

– Друга Милона я всегда рад видеть! – с мрачной усмешкой проговорил Клодий.

– Неужели Милон станет консулом? – продолжал Схола. – Говорят, он три состояния истратил на театральные зрелища и бои гладиаторов, заискивая перед плебсом.

– Семьдесят миллионов сестерциев, – уточнил клиент Гай, который знал все, что касалось денег, особенно чужих.

– Зря старался! – Клодий натянул повод, потому как жеребец под ним все больше и больше тревожился и уже пару раз пытался встать на дыбы, и лишь железные удила его сдерживали. – В консулы я его не пущу! – Лицо Клодия окаменело. Он напоминал полководца, готового бросить в бой легионы.

Путники тем временем приближались. Среди толпы рабов видна была раззолоченная повозка. Белые шерстяные занавески колыхнулись, и наружу выглянуло женское личико.

– С супругой путешествует, – прокомментировал Схола.

Зосим тем временем считал Милонову свиту. Рабов было как минимум шестьдесят человек, но все больше носильщики, актеришки, музыканты, девицы и изнеженные мальчишки – то есть ленивая и ни на что не годная челядь. Где же гладиаторы? Все это очень-очень странно…

– Эй, куда собрались? – поинтересовался у проходящих мимо рабов Милона Полибий.

«Ну вот, началось!» – с тоской подумал Зосим и положил ладонь на рукоять меча.

– Не твое дело, – огрызнулся раб с голубой стеклянной вазой в руках. Разобьет – будет у носильщика спина полосатой.

– По-моему, тебя вежливо спросили! – прикрикнул Зосим. – Чтоб тебе умереть рабом!

Большая часть свиты Милона уже прошествовала мимо, оставалось еще человек двадцать.

– Так куда идете, если не секрет? – не унимался Полибий.

– В Ланувий, – отозвался старик, судя по всему, музыкант. – Ты часом не из Эпира, приятель?

– Не из Эпира. Я из Неаполя. В гладиаторы пошел добровольцем. Я все понял: они отправляются в изгнание, – расхохотался Полибий. – Зачем иначе Милону столько бездельников?!

– Что ты там болтаешь насчет изгнания?! – тут же взъярился низкорослый парень из свиты Милона, по сложению видно – атлет. – Это по твоему хозяину карцер плачет!

Кто-то швырнул в Полибия яблоком, как в шута.

– Отброс арены! – ругнулся в ответ гладиатор.

Атлет замахнулся палкой. Полибий отскочил, выставляя копье.

– Что?! Что ты сказал, вонючка?! – наседал на гладиатора атлет.

Клодий повернул коня и подскакал к спорящим.

– Иди, куда шел, раб! И оставь моих людей в покое. Или, клянусь Геркулесом, сейчас ты у меня получишь!

– Бей! – вдруг раздался зычный крик, будто центурион отдал команду.

С лязгом распахнулась решетка роскошной гробницы, на дорогу хлынули вооруженные люди. Среди них Зосим приметил крепких парней с копьями. Гладиаторы! Сразу узнал Евдама и Биррию. Эти два бойца стоили целого отряда. Зосим очень хорошо помнил прежние столкновения.

«Засада!» – мысленно простонал Зосим.

Он не сумел счесть, сколько людей у Милона. Понял только, что много. Прятались в гробнице, как заправские разбойники, и теперь мчались на помощь Милоновой своре. Зосим рванул меч из ножен и всадил клинок в ближайшего Милонова раба прежде, чем тот успел замахнуться палкой.

Сразу человек пять или шесть бросились на Клодия. Биррия – впереди. Один из нападавших тут же отлетел, перекувырнулся через голову и рухнул в пыль. В ответ Биррия вонзил копье в плечо Клодию.

– А… – только и выдохнул сенатор, покачнувшись в седле.

– Мразь! – завопил Зосим. Рванулся к Биррии.

Но гладиатор оказался проворней – Зосим метил Биррии в бок, а попал по подставленному под удар древку. Сам едва-едва увернулся от направленного в грудь наконечника, но при этом зацепился за что-то ногой и упал. Вокруг уже кипела драка. Крики, звон оружия, чей-то хрип. Зосим хотел вскочить, но кто-то больно пнул его в бок.

«Начну вставать – тут же прикончат», – сообразил Зосим. Спешно прополз под ногами дерущихся к краю дороги и только здесь поднялся.

Человек пятьдесят из свиты Милона схватились с людьми Клодия. Остальная челядь Милона сгрудилась вокруг повозки своего господина. Среди кипящей схватки метался раб со стеклянной вазой, прикрывая телом хрупкое сокровище. На мгновение взгляд Зосима привлекло голубое пятно. А что если ударить по стеклу?… Не достать…

Клодия окружила свора Милона. Голова жеребца возвышалась над людскими головами, с удил хлопьями летела пена, а сам сенатор отбивался от копий и мечей, не успевая разить. Двух других конных – Схолу и Гая – видно не было. Зосим стал пробиваться к патрону, едва успел увернуться от чьего-то меча, ударил сам и, кажется, ранил. Наконец он очутился подле хозяина, ухватил Клодиева жеребца за повод. Земля была какая-то неустойчивая, так и норовила вывернуться из-под ног.

– В таверну! – Вольноотпущенник махнул мечом; клинок рассек воздух, никого не задел, но заставил людей расступиться. Конь храпел и рвался из рук – отличный жеребец, но горячий до ужаса – одному эту тварь никак не удержать. Клодий уже шатался в седле.

– Хватай повод! – заорал Зосим Полибию. Гладиатор обернулся – лицо его было в крови. Кажется, он не понял, чего от него хотят.

– Скорее! – зарычал Зосим.

Полибий протянул руку, но ухватить повод с другой стороны не успел – Клодиев конь встал на дыбы. Зосим пытался удержать его, но жеребец вырвался. Тут опять подскочил Биррия и попытался снова ударить копьем Клодия. Но сенатор чудом отбил удар мечом.

Зосим, наконец, схватил повод и потащил упиравшегося жеребца к таверне. Дверь была в двух шагах. Краем глаза Зосим увидел, как Евдам проткнул мечом одного из рабов Клодия.

Возле дверей таверны патрон кулем рухнул на руки Зосиму. Тот едва удержал раненого.

– Всем укрыться… – пробормотал Клодий. – Двери закрыть.

Полибий подхватил хозяина под мышки и поволок внутрь. Зосим отступал, выставив перед собой меч. Но на них больше не нападали. Гладиаторы Милона отступили к повозке хозяина, чего-то ожидая.

Очутившись внутри, Зосим перевел дыхание. В таверне можно было отсидеться. Следом вбежал мальчишка раб и тут же рухнул на пол. Из груди его, пузырясь, струей текла кровь.

– Убери его! – приказал Зосим опешившему хозяину таверны.

Последним ворвался внутрь Этруск. Поскользнулся в кровавой луже у порога, проехал на заднице, вскочил и кинулся в угол. Там уселся на пол, прижимая руки к животу. Глаза выпучены, на лице безумное выражение. Вся туника в крови – не понять, своей или чужой.

– Помогите! – крикнул Зосим посетителям.

Два погонщика мулов, что обедали здесь и чьи миски все еще стояли на кирпичном прилавке,[16] неспешно поднялись, на ходу пытаясь оценить обстановку. Из одной миски спешно принялся хлебать Клодиев раб, как будто боялся, что не удастся наесться последний раз в жизни. Погонщик схватил его за шиворот и отбросил, как щенка. С помощью второго погонщика Зосим заложил брусом дверь.

Теперь можно было перевести дух. Вольноотпущенника разбирала злость. Так глупо попались! Умники, решили устроить ловушку Милону. А вышло, западню подготовил сам Милон.

В таверне было темно, дымно и жарко. Печь топилась. Из четырех больших горшков, вделанных в прилавок, шел пар. Пахло свиными колбасками и чечевичной похлебкой. Зосим облизнул губы. Ему вдруг страшно захотелось есть.

– Во имя Судьбы! Что случилось? Доминус, что случилось… – бормотал хозяин таверны, круглолицый рыжеволосый толстяк, протягивая к гостям руки.

– Ничего хорошего, – буркнул Зосим. – Обычная предвыборная кампания.

Посетители сбились у стены, позабыв о плошках с дымящимся супом. Клодий сидел на лавке, зажимая рану рукой. Плотно сжатые пальцы были ярко-красные. Сенатор тяжело дышал, по лбу крупными каплями катился пот.

– Это же наш Публий Клодий! – воскликнул один из погонщиков и, обернувшись к Зосиму, проговорил: – Если что, я с вами. У меня и меч есть. – Он выставил из-под плаща рукоять. Надо же, удивил! Нынче без оружия никто не отправляется в путь.

Зосим кивнул, давая понять, что помощь принимает.

– Клодий… Сенатор Клодий Пульхр… – повторил изумленно хозяин. – Да что ж такое… Да это же… наш будущий претор. А там кто? – Он указал на заложенную брусом дверь.

– Кандидат в консулы Тит Анний Милон, – сказал Зосим.

В таверне повисла тягостная тишина – лишь слышалось, как булькает в котле похлебка. Всем было ясно, что дело – смертельное в смысле самом прямом.

Зосим внезапно ощутил слабость и острую боль в боку. Тронул тунику. Ладонь тут же сделалась мокрой. Он ранен! Вроде как не опасно. Кожу только порезали. Но это ерунда. Только бы с патроном все было хорошо.

– Что теперь? – спросил Полибий, отирая лицо, – из раны на скуле шустро бежала кровь.

– Надеюсь, они уберутся в свой Ланувий, – проговорил Зосим.

– Что за ссань! Объясни! – сплюнул Полибий. – Зачем мы с ними сцепились? Видели, сколько у Милона гладиаторов? Да чтоб их посвятили подземных богам!

– В письме все дело. Патрону написали, что Милон выехал из Рима, с ним только тридцать человек, и эти тридцать – ни на что не годные домашние рабы.

– Тридцать! Да их там три сотни, клянусь Геркулесом! – Гладиатор, как всегда, преувеличивал. – А кто письмо привез? От кого?

– От народного трибуна Тита Мунация Планка, – сообщил Зосим. – Привез клиент Гай. Я еще с ним поругался из-за того, что он приказ нарушил и уехал из Города.

– Ну и где этот фекальный клиент? – Полибий огляделся. Ни Гая, ни Схолы в таверне не было – единственные, кроме Клодия, конные, они наверняка ускакали. – Гай! Собака! Отброс арены! Убью! Задушу голыми руками!

– Зосим! Помоги! – Клодий вытащил из ножен кинжал и протянул вольноотпущеннику. – Разрежь тунику.