Сказки старого Вильнюса

Янка снова улыбается, тянется за сигаретами, берет одну, крутит в руках, смотрит с рассеянным интересом, похоже, не может вспомнить, что обычно делают с этими штуками. Продолжает.

– И понимаешь. Вроде бы ничего особенного в тот вечер не произошло. Я сама помалкивала и никого ни о чем не спрашивала, даже мысленно. И не было никаких голосов, никаких пророчеств. Только где-то все время играла музыка. Труба или что-то в таком роде, я не разбираюсь. И, похоже, не в записи, а живьем. Ничего сверхъестественного, конечно. Кто-нибудь репетировал у открытого окна, весной они у всех нараспашку. Но знаешь, если бы я задала вопрос, это был бы очень внятный ответ. Поэтому теперь, задним числом, можно считать, что вопрос я все-таки задала, просто сама не заметила. Неважно. Но когда я села в машину, чтобы ехать домой, уже понимала, как будет дальше. В смысле как мне теперь себя вести и что делать. И как к этому относиться. Правильный ответ: да как получится. Как бог на душу положит. Универсальная формула. Поэтому я просто живу себе дальше, как всегда жила. Каждый день по Вису Швентую с пророчествами не мотаюсь, ты не думай. Но и не избегаю ее специально, как раньше. Если по дороге, сворачиваю туда, почему нет. И если, пока иду, у меня звонит телефон, я, конечно, отвечаю, не откладывая: «посмотри в шкафу», «не забудь, о чем мы утром говорили», «беги туда немедленно», «не спеши с этим делом пока», – короче, что требуется по обстоятельствам, то и говорю, не задумываясь о последствиях. А если вдруг обнаруживаю, что, замечтавшись, брякнула что-то вслух без всякого телефона, не беру в голову. Сказала – и сказала, чего уж теперь. С кем не бывает. Я не всемогущий оракул, не пророк, ответственный за счастье суеверной части виленского человечества. Просто человек, который иногда проходит по улице Всех Святых и говорит что-то вслух. Может быть, кто-то услышит мой голос и примет его на свой счет, а может, нет. Неважно. Совершенно неважно, потому что нас великое множество – тех, кто порой что-то говорит, и тех, кто слышит, и тех, кто не слышит. Был бы музыкант, а дудка всегда найдется, уж если ему приспичит, возьмет первую попавшуюся и сыграет. Я, конечно, очень счастливая дудка – не потому что играю лучше прочих, а потому, что точно знаю – музыкант есть. Понятия не имею, кто он, что за пьесу играет и почему выбрал для концерта именно улицу Вису Швентую, а не какую-нибудь еще. И даже вообразить не могу, как звучит вся мелодия целиком. Но пока он играет, почему бы мне, как и всем остальным, не быть под рукой.

Улица Вокечю (Vokiečių g.)

До луны и обратно

– Какой странный подарок, – говорит Тимо. – Превосходная работа. Совы, восседающие на циркулях, – удивительный сюжет, в жизни ничего подобного не видел. А фигура старика под циферблатом даже слишком хороша. Блестящая работа скульптора, неумело прикинувшаяся декоративным элементом. Знаешь, что у него в руке? Это не серп, а специальный виноградарский нож для подрезания лозы. Похоже, тут изображен сам Кронос, причем на раннем этапе своей карьеры, когда он был простым крестьянским богом, ответственным за сбор урожая. Уникальная вещь. Однако – часы? Мне? Да еще такие большие? У меня в жизни не было настенных часов. Только будильник на тумбочке. А теперь все тот же будильник, но в телефоне, и хватит с меня. В семьдесят восемь лет человек окончательно перестает нуждаться в постоянном напоминании о ходе времени. Как тебе пришло в голову?..

К этому вопросу Натали хорошо подготовилась.

– Во-первых, это страшная месть за то, что ты не хочешь на мне жениться.

– Так я же хочу, – напоминает Тимо. – Еще как хочу! Но не могу. По техническим причинам. Будь я хоть на десять лет моложе…

– Неважно почему. Не женишься, и точка. Поэтому я решила проникнуть в твою спальню столь изощренным способом. Эти часы много лет тикали в изголовье моей кровати, а теперь будут висеть над твоей, и не вздумай снимать, всерьез обижусь. Отныне в твоем доме всегда будет мое время, и делай что хочешь.

– Твое время? Такая постановка вопроса не приходила мне в голову, – оживляется Тимо.

– Это еще не все. Смотри внимательно. На стрелки смотри.

– Погоди-ка, – растерянно говорит Тимо. – Мне не мерещится? Они действительно идут назад?

– Очко команде знатоков! И всегда на моей памяти так шли. Три дюжины старых и мудрых виленских часовщиков пытались их починить, никто не справился, и я решила оставить как есть.

– Неужели действительно три дюжины?

– Конечно, нет, – смеется она. – Всего четверо. Но, согласись, тоже неплохое число.

А вот это неправда. Натали никогда не пыталась починить эти часы. В голову не пришло бы с ними возиться. Она вообще не понимала, зачем их купила.

Как и Тимо, Натали большую часть жизни довольствовалась древним будильником, на глупую звонкую голову которого обрушивались ежеутренние проклятия многих поколений ее семьи. А позолоченные наручные часики, подаренные дядей на совершеннолетие, надевала только в дни семейных торжеств, чтобы порадовать дарителя. Все остальное время подарок лежал в тумбочке. Натали так и не смогла привыкнуть к обновке, постоянное тиканье путало мысли, сбивало с толку, навязывало свой монотонный, гипнотический, невыносимый, в сущности, ритм. И прекрасно жила без часов до сорока с лишним лет, когда вдруг осталась совершенно одна и с кучей денег.

Муж при разводе обошелся с Натали, как говорится, по-божески: оставил ей не только огромную квартиру в Старом Городе, но и телефонный номер своего приятеля риэлтора, который почти бескорыстно помог продать хоромы за хорошую по тем временам цену и купить крошечную студию в Ужуписе, еще не вошедшем в моду и, следовательно, довольно дешевом районе. И банк надежный присоветовал для помещения капитала – сумма, оставшаяся у Натали на руках после операций с недвижимостью, казалась ей огромной и скорее пугала, чем радовала. Положив деньги в банк, она более-менее успокоилась и стала учиться жить заново, как учатся ходить после тяжелой болезни.

Это была очень странная жизнь. Вовсе не такая плохая, как мерещилось Натали, когда Роберт внезапно объявил о предстоящем разводе и своем скором отъезде.

Натали никогда не любила мужа, во всяком случае, не испытывала ничего похожего ни на чувства, описанные в соответствующих романах, ни на дикую смесь радостного возбуждения и почти невыносимой душевной муки, сопровождавшую ее собственную первую юношескую влюбленность. Но она была очень привязана к Роберту, привыкла, что муж всегда где-то рядом, надежный, как лапландский Гранитный Вал, одним своим присутствием отменяющий проблемы, печали, радости и, кажется, саму жизнь в обмен на восхитительное ощущение полной безопасности и гарантированного покоя. А тут вдруг не то что привычной скальной породы – рыхлой земли под ногами не осталось, болтайся, как хочешь, в полной пустоте, которая, наверное, и есть свобода, красивое книжное слово; кто бы мог подумать, что это – так.

Поначалу Натали именно что болталась. У нее были время, деньги, крыша над головой и умопомрачительный вид из окна, а больше ничего – ни друзей, которых как-то незаметно отменил Роберт, ни детей, которых они оба никогда не хотели, ни работы, ни мало-мальски востребованной профессии. Какому психу-работодателю может понадобиться сорокадвухлетний искусствовед, автор одной-единственной бестолковой статьи, опубликованной еще во время учебы? Натали уж на что была наивна, но особых иллюзий насчет трудоустройства не питала.

Все, что можно было сделать в сложившейся ситуации, – это как можно экономнее расходовать положенные в банк деньги и постараться не очень долго жить, чтобы не нищенствовать в старости. Натали очень хорошо это понимала, но совершенно не видела смысла вести себя благоразумно. Роберт преподал ей отличный урок: планировать будущее бессмысленно, подчинять ему свое настоящее – самоубийственная глупость. Натали решила, что в этом зыбком мире, где все по-настоящему важные события случаются внезапно и беспричинно, даже не пытаясь казаться следствиями хоть каких-то твоих поступков, слов и ошибок, можно позволить себе все, чего захочется. Наряды? Да какие угодно. Путешествия? Да хоть на край света. Икра и лангустины на ужин? Да хоть лопни.

Но это была теория. На практике Натали целыми днями сидела в своей новой квартирке, перечитывала любимые книги и ждала, когда ей чего-нибудь захочется. Если не в Париж, то хотя бы накрасить ногти.

Но ей, конечно, так ничего и не захотелось.

Похоже, я уже давно живу под знаком Сатурна, думала Натали, листая новую, скверно изданную, невесть как затесавшуюся в их тщательно подобранную библиотеку «Энциклопедию Символов»: «Злое влияние Сатурна приносит страх перед жизнью, скуку, неприспособленность, медлительность, лень, угрюмость, уход в себя, одиночество, печаль». Как про меня написано, думала Натали. Как будто кто-то долго наблюдал за мной, а потом пошел и записал все, как есть. Ей это очень не нравилось.

«У алхимиков Сатурн считался знаком Свинца – основы их искусства, низкого металла, потенциально содержащего в себе золото, – продолжала читать Натали. – Человеку, сумевшему противостоять его дурному влиянию, Сатурн дарует зрелость разума, волю и рассудительность».

Ладно, сказала она себе. Значит, противостояние хотя бы теоретически возможно. Вот с этого и начнем.

Натали по-прежнему ничего не хотела, но твердо решила, действовать, не дожидаясь вдохновения. Вот прямо сейчас.

Тут очень кстати оказалась выработанная годами потребность в привычном распорядке. Натали придумала немудреный, но дисциплинирующий режим: вставать не позже восьми, поддерживать дом и себя в чистоте, готовить еду – не впрок, на неделю вперед, а понемножку, в маленькой кастрюльке. И, если уж новомодные спортзалы вызывают стойкое отвращение, побольше ходить пешком. Просто гулять по городу, но – в любую погоду, не меньше трех часов. Больше – можно.

Поначалу прогулки казались Натали сущим мучением, но она быстро сообразила, что следует отказаться от каблуков, и втянулась, а ближе к середине весны осознала, что стала получать удовольствие от неспешной ходьбы по цветущему городу. Вдруг вспомнила, что зрелища, запахи и звуки когда-то были важной частью ее жизни. Принялась рассматривать лица и одежду прохожих, подслушивать разговоры, глазеть на мелкие уличные происшествия, сворачивать во дворы, мимо которых всю жизнь проходила, не испытывая ни малейшего интереса.

Все это еще не было настоящей жизнью, но стало неплохим подготовительным упражнением. Однажды она поймала себя на слабом, но явственном желании заглянуть в новое, только что открывшееся кафе, тут же зашла и на радостях сделала самый бестолковый заказ в своей жизни: кофе, который терпеть не могла, и пирожное, хотя никогда прежде не ела сладкого. Впрочем, ей вполне понравилось и то и другое, такой уж был удивительный день. Я просто становлюсь кем-то другим, думала Натали. Какой-то незнакомой женщиной, о которой пока ничего не известно, кроме того, что она любит кофе, а значит, совершенно точно не похожа на меня. И как же это, честно говоря, хорошо.

Кофе Натали любит до сих пор. Вот и сейчас, распрощавшись с Тимо, который в последнее время начал слишком быстро уставать, она не мчится домой, где в темном углу за письменным столом затаилась страшная хищная Срочная Работа, а сидит в кафе на Вокечю. То есть не в самом кафе, тесном и уже сейчас, в мае, душном, а снаружи, на заставленном бесчисленными столиками бульваре. Кофе здесь не то чтобы хорош. Откровенно говоря, совсем фиговый у них кофе, как во всякой нормальной пивной. Но – восхитительно шумный бульвар. Но – мутный перламутр вечерних облаков над головой. Но – нагретый недавно закатившимся солнцем, еще влажный от короткого послеполуденного дождя деревянный стул. Но – сокрушительный запах мокрой сирени из окрестных дворов. И никакой срочной работы, по крайней мере, здесь и сейчас. Мало ли что будет потом, дома. Будущего вообще нет, весело думает Натали. И одновременно, противореча себе, бормочет под нос: «Грядущее свершается сейчас». И то и другое – чистая правда. Этим вечером. Для нее.

От возбуждения Натали болтает ногами и размахивает руками, дирижируя одной лишь ей слышным сводным хором всех майских ветров. Дамы, сидящие за соседним столиком, неодобрительно на нее косятся. Очень солидные, представительные дамы, даже бокалы с пивом выглядят в их руках как переходящие кубки за успехи в мелкобуржуазном домоводстве. А ведь они младше меня, думает Натали. Лет на десять, пожалуй. Совсем, можно сказать, писюхи. И, обнаружив в своей голове это дурацкое слово, тоненько, по-детски хихикает вслух от неожиданности.

Тогда тоже был май, и Натали, гуляя по цветущему, всеми ветрами обласканному городу, все чаще видела, как улыбаются ее отражения в витринах. Та, другая женщина, обитающая в блистающем застекольном мире, с каждым днем нравилась ей все больше. Иногда Натали подходила поближе, делала вид, будто разглядывает выставленные товары, а на самом деле пытливо всматривалась в собственное отражение. Кто ты такая? – думала она. – И кто такая я? Мы действительно одно и то же? Хорошо, если так.

Антикварная лавка на бульваре Вокечю только потому и привлекла внимание Натали, что стекло в ее витрине было толстое, двойное, причудливо искривленное временем. И отражение получилось непростое: многослойное, текучее, переменчивое, несколько почти не похожих друг на друга затуманенных лиц, множество рук, гибких, тонких и толстых, а в том месте, где положено быть сердцу, располагались большие настенные часы – одни на всех. Натали глядела на них, как завороженная, не понимая – откуда взялись? У меня же нет ничего, кроме сумки. Потом, конечно, поняла, что часы не отражаются, а просто стоят за стеклом. Она сделала шаг в сторону, намереваясь уйти, и ощутила непривычную пустоту в груди, как будто оттуда только что извлекли нечто теплое и тяжелое, а взамен ничего не положили. Почти испугалась, почти обрадовалась неизвестно чему, и, запутавшись в этих противоречивых чувствах, сама не заметила, как вошла в лавку.

По законам жанра, за прилавком должен был стоять ветхий старик со следами былой импозантности на поношенных лице и костюме, но там хозяйничала совсем юная барышня, полная и румяная. От смущения Натали зачем-то поинтересовалась ценой выставленных в витрине часов. Оказалось – сущие копейки. Красивая интерьерная вещь, но не то чтобы ценная для коллекционеров, к тому же относительно новая, двадцатые годы… кажется… Папа что-то такое говорил, – щебетала продавщица. Кроме того, часы не совсем исправны. Впрочем, их, конечно же, можно починить, и вряд ли ремонт обойдется дорого, механизм совсем простой, никаких секретов старого мастера; оно и к лучшему.

Натали растерянно слушала, кивала в нужных местах. Зачем-то полезла в сумку за кошельком. Пересчитала деньги. Отдала. Из лавки она вышла, прижимая к груди тикающий сверток. К тому месту, где положено быть сердцу.

Натали была так удивлена собственной выходкой, что даже не стала корить себя за бессмысленную трату. Допустим, я просто потеряла кошелек, решила она. И закрыла тему.

Только дома Натали поняла, в чем, собственно, заключается обещанная «не совсем исправность». Часы шли назад. Некоторое время она провела, сверяя их ход с верным будильником, чудом пережившим ее студенчество, замужество, развод и несколько соответствующих переездов. И выяснила, что часы еще и спешат. Или отстают? В общем, их стрелки бежали назад значительно быстрее, чем стрелки будильника – вперед. Вот уж действительно, простой механизм. Никаких секретов старого мастера, думала Натали. Более бестолкового предмета в жизни не видела. Зато красивые! Причудливый узор, образованный птицами, похожими на сов, и тонкими, ломкими циркулями. Под циферблатом – старик с серпом в руке, глядит строго, но, похоже, доброжелательно. Вполне можно с ним поладить, подумала Натали. Пусть присматривает за мной, раз больше некому.

Она окончательно развеселилась и повесила свое дурацкое приобретение над кроватью; впрочем, в ее крошечной студии куда ни повесь, все равно получится в той или иной степени над кроватью – если только не прямо над плитой. Будильник же убрала в шкаф – неслаженное хоровое тиканье действовало ей на нервы. А ежеутренний звон можно услышать и оттуда. Поди его не услышь.

Натали опасалась, что звонкий, торопливый ход новых часов не даст ей спать, однако он, напротив, успокаивал, утихомиривал мысли, замедлял дыхание, маленький ночной мир кружился под закрытыми веками, как разноцветный зонт Оле-Лукойе, как детская карусель с лошадками, как старый калейдоскоп в расслабленных руках. Натали уснула, едва ее голова коснулась подушки, а проснулась на рассвете, задолго до звона будильника, от острого ощущения счастья. Она никогда прежде, даже в детстве не испытывала ничего подобного, но сразу поняла, что это – именно счастье и есть. А как еще назвать самое замечательное, что только может твориться внутри человека без каких бы то ни было видимых причин?

Жизнь, сказала она себе, поставив на плиту чайник. Похоже, это и есть та самая жизнь, о любви к которой так часто пишут в книгах. Всегда думала, они… э-э-э… несколько преувеличивают. Теперь – верю. Интересно, так будет всегда?

Было, конечно, по-разному. Особенно после того, как у Натали стали появляться новые знакомые, один из которых предложил ей поработать в только что открывшейся художественной галерее. Она, не раздумывая, согласилась и никогда, даже в минуты слабости, не жалела о своем решении. Прежде Натали не предполагала, что работа может быть настолько захватывающей. Конечно, невозможно непрерывно испытывать счастье, когда у тебя десятки дел, а вокруг постоянно крутится столько людей, что ими можно заселить целый провинциальный городок. Но вполне достаточно каждое утро просыпаться счастливой, а там – как бог даст.

Пять лет спустя Натали отмечала свой сорок седьмой день рождения и принимала комплименты. Она знала, что друзья, уверяющие, будто ни за что не дали бы ей больше тридцати, почти не привирают. Придирчиво разглядывая себя в зеркале, думала: ну, пожалуй, все-таки больше. Чуть-чуть. Тридцать пять – максимум.

Впрочем, еще через пару лет Натали была вынуждена согласиться с окружающими – больше тридцати не дашь, действительно. Даже как-то неприлично настолько молодо выглядеть, думала она. Приятно, конечно, спору нет, но еще немного, и меня станут подозревать в подделке документов. И как, интересно, я стану выкручиваться?

Она-то давно начала догадываться в чем дело. Собственно, уже в самое первое утро знала, что за часы ей достались, просто поначалу старательно прятала это знание от себя. И теперь прекрасно понимала, что следует продолжать в том же духе, по крайней мере, вслух о часах даже не заикаться. Все равно никто не поверит в такую чушь, только славу новой городской сумасшедшей наживешь.

А потом Натали познакомилась с Тимо.

Кофе выпит, но Натали пока не хочется идти домой. Она заказывает бутылку газированной воды, медленно переливает в стакан звонкую смешливую влагу. Достает сигарету, прикуривает, косится на окно кафе – как там ее отражение? Тоже закурило? Вот и молодец.

Стекло, конечно, давным-давно не то. Новые владельцы помещения первым делом заменили окна, и только потом принялись за полы и стены. Интересно, думает Натали, хоть кто-нибудь кроме меня помнит, что на месте этого кафе когда-то была антикварная лавка? Возможно даже, самая первая в городе. Или нет? Ай, неважно. Первая, двадцать пятая. Главное, что она была.

Кафе на месте лавки получилось не слишком удачное. По крайней мере, совершенно не в ее вкусе. Потому и процветает, что не в моем, язвительно думает Натали. Но – ладно. Она заходит сюда не слишком часто, но регулярно. Пиво не любит, поэтому безропотно пьет скверный кофе, или просто газированную воду, как сейчас. Это называется паломничество. Глупость, конечно, но для Натали – важно. Сегодня – особенно.

Если бы я знала себя немного хуже, заподозрила бы, что просто боюсь возвращаться домой, думает Натали. Где больше нет часов, и никакой разноцветной карусели на ночь, и сны самые обыкновенные, мои дурацкие пустые сны. Но – нет. Не боюсь. Я, похоже, больше вообще ни черта не боюсь.

Эй, с каких это пор ты у нас такая храбрая? – насмешливо спрашивает она себя. Впрочем, совершенно не имеет значения, с каких пор. Важно, что это – уже навсегда.

Натали машет рукой официантке, кладет на стол деньги, и уходит, победно размахивая сумкой, чтобы доставить удовольствие собственным отражениям, разбежавшимся по всем окнами и витринам бульвара Вокечю. Я люблю тебя, Тимо, думает она. Я люблю тебя до луны и обратно, как написано на чашке с глупыми прекрасными зайцами, которую ты мне подарил. Мы и сами те еще глупые зайцы, Тимо. Я люблю тебя. Все будет хорошо.

Это была любовь с первого взгляда, причем не на самого Тимо, а на его картину. В галерее, где работала Натали, решили устроить ретроспективную выставку «Пограничников», группы художников, известных в шестидесятые – семидесятые годы среди немногочисленных адептов так называемого неофициального искусства, но совершенно забытых сейчас. Затея с выставкой, в итоге, накрылась медным тазом, но несколько работ успели отыскать, привезти в галерею, и перед одной из них Натали стояла соляным столбом, забыв о времени, текущих делах, ежеминутно трезвонящем телефоне и даже неудобных новых туфлях, необходимость избавиться от которых стала очевидна примерно через полчаса после выхода из дома. Но какие уж тут туфли. Стояла, смотрела на смутный силуэт, текучий и подвижный, как ее отражения в кривых стеклах старых окон, звонкий, как льющаяся в стакан вода, сияющий, как вишневый цвет, озаренный предзакатным солнцем. Наконец спросила коллегу: интересно, художник еще жив? Еще как жив, последовал ответ. Невероятный старик, теперь таких не делают.

И прежде таких не делали, думала Натали в тот вечер, когда впервые возвращалась домой от Тимо. И никогда не будут. Он, похоже, один такой на всем свете. Штучная работа. И глаза у него золотые – ну надо же. В жизни таких не видела.

Самые обычные карие глаза. Просто очень удачно выцвели – смеялся Тимо в ответ на ее восторги. Иногда время делает людям неожиданные подарки. Но забирает в любом случае гораздо больше.

Они сразу стали друзьями. Впрочем, Тимо утверждал – не просто сразу, а еще задолго до знакомства. Мы с тобой даже дышим в одном ритме, говорил он.

Как одно существо, зачем-то разделенное пополам. Глупые, бестолковые, заплутавшие во времени половинки. Всегда знал, что ты где-нибудь есть. Только не подозревал, что во внучки мне годишься. Как же не повезло.

На самом деле всего лишь в дочки, думала Натали. Но язык держала за зубами. Нелепо доказывать, что ты на добрых двадцать лет старше, чем кажешься. Еще более нелепо объяснять, почему так вышло: видишь ли, любовь моя, в один прекрасный день я зашла в волшебную лавку на бульваре Вокечю и сдуру купила там очень недорогие, но чрезвычайно чудесные часы, возвращающие своим владельцам молодость. А теперь, пожалуйста, помоги мне завязать рукава моей новой смирительной рубашки. Большое спасибо, дорогой друг.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

В переводе – улица Всех Святых.