Князь Трубецкой

Вошел сержант, стал у дверей.

– А ляхи в конюшне нас ждут, – сказал ротмистр. – Я мельком глянул: костерок зажгли, в него какие-то железки сунули, накаляют. Веревочку через перекладину бросили – вроде как дыба… На меня оглянулись – разве что облизываться не стали… Ждут.

Капитан встал из-за стола – немного резко, словно отшатнулся… или испугался. Подумал, что после этих слов ротмистр бросится на него, но тот только вздохнул укоризненно.

– С другой стороны – слова лягушатник не давал… Все вроде честно и благородно…

Сержант одним движением выхватил пистолеты из-за пояса, направил их на русских. Капитан положил руку на рукоять своего пистолета.

– И чего тогда, спрашивается, нам все рассказывать? – Ротмистр толкнул локтем Трубецкого. – Чего это я им помогать буду? Пусть постараются, пусть вытаскивают из меня секреты… Ты как, Сергей Петрович, муки выдержишь? Огнем, раскаленной железкой? Дыбой? Вот, кажется, ничего такого в дыбе нет: веревочка через балку, руки за спиной связывают да этой веревочкой вверх тянут… А мало кто выдержит такую муку. Суставы выворачиваются, жилы скрипят да рвутся… Фу! Ты как – со мной, на мучения, или вежливую беседу продолжишь?

– Руки! – выкрикнул капитан, увидев, что гусар потянулся к столу.

– А не пошел бы ты к черту, друг любезный? – осведомился Чуев и взял со стола бутылку. – Уж выпить-то вы мне не помешаете?

Ротмистр выдернул пробку, понюхал горлышко и передернул плечами.

– Конечно, лучше бы шампанского выпить напоследок… Или паленки, но… – Гусар вылил содержимое бутылки в кружки себе и Трубецкому. – Отходную, как говорится?

– Я, пожалуй… – медленно протянул Трубецкой, принимая кружку. – Пожалуй, я с вами на пытку. Не пробовал никогда, интересно даже – справлюсь или нет…

Он врал, был у него в прошлой жизни такой неприятный опыт – и огонь, облизывающий кожу на руках, и лезвие, рисующее на груди затейливый узор. Тогда он выдержал. И даже выжил.

– Едкая гадость, – сказал Трубецкой, поднося кружку к губам. – Можно жемчуг растворять…

– И то верно, – согласился ротмистр. – Но ведь где наша не пропадала, князь? Ты как знаешь, а я…

Трубецкой одним движением руки сбил свечу со стола и, рухнув спиной на пол, быстро перекатился в сторону и встал на ноги. Получилось не так чтобы очень ловко, но ведь получилось же, не подвело новое тело.

Что-то крикнул сержант, грохнули сдвоенные выстрелы, пистолеты выбросили снопы огня. Пули ударили в глиняную стену, выбив сухие комья. Звук удара – чем-то твердым по мягкому. Ротмистр был ближе к сержанту, получалось, что с ним Чуеву и разбираться. А Трубецкому нужно найти капитана…

Было темно. Вдобавок к погасшей свече клубы порохового дыма заполнили комнату, превратив мрак в непроницаемую темноту. Трубецкой замер, вслушиваясь.

У капитана был пистолет, и если ошибиться, то Люмьер может всадить пулю… Тут всего-то пара шагов до него. Сержант свои разрядил, и сейчас с ним, кажется, борется ротмистр. Точно, борется. Не получилось вырубить с одного удара. Чем он там бил – бутылкой? Скамейкой? Попасть попал, но не оглушил.

Трубецкой левой рукой бесшумно снял с плеча плащ.

– Да господа бога… мать богородица… – сдавленным голосом выкрикнул ротмистр, противник ему достался неприятный, живучий и, наверное, умелый.

Глухой удар. Еще один. И еще…

От порохового дыма першило в горле, Трубецкой с трудом сдерживался, чтобы не закашляться. Нужно что-то решать… Скоро – очень скоро – на выстрелы в дом прибегут поляки, и тогда… тогда…

Слева от стола послышался щелчок. Капитан взвел курок. Все-таки кабинетная работа его подвела. Сержант держал оружие взведенным, поэтому смог выстрелить сразу, а капитан теперь был вынужден выдать свое местоположение…

Взмах плащом, ткань хлестнула капитана по лицу… по голове… пусть даже по руке – Трубецкой не мог разобрать, куда именно попал, но это было неважно, важно, что попал хоть куда-то. В темноте ведь не разберешь – что именно или кто ударил тебя, ты всматриваешься и вслушиваешься в темноту, понимаешь, что ошибка может стоить тебе жизни – одна крохотная ошибка, – а тут вдруг удар… толчок, прикосновение… А у тебя в руке – взведенный пистолет, а в крови – адреналин, и тело готово реагировать на опасность, не дожидаясь команды мозга…

Палец на спусковом крючке дернулся, вспыхнул порох на полке, грохнул выстрел… в замкнутом пространстве комнаты прогремел словно пушка… максимум, что смог сделать капитан, – это направить ствол пистолета в сторону врага… туда, где, как казалось капитану, стоял его враг…

Стоял, только на коленях, пригнувшись.

Пуля пролетела над самой головой, Трубецкой рванулся вперед, подхватывая край столешницы, опрокинул, поставил стол на ребро, а потом, выкрикнув что-то, приподнял и толкнул его вперед, припечатывая француза к стене возле окна. Капитан тоже закричал, но ни увернуться от удара, ни остановить его не смог.

Трубецкой прыгнул вперед, вытянув руки, вцепился левой рукой в плечо Люмьера… правой – за волосы, рванул на себя… Француз закричал от боли, попытался ударить, но не попал, кулак лишь слегка задел щеку подпоручика.

Еще один удар, на этот раз точнее, в висок.

Трубецкой рванул капитана за волосы, ударил затылком о стену. Еще раз. И еще раз. И еще… Капитан уже не сопротивлялся, а Трубецкой все бил и бил, потом, спохватившись, отпустил его – француз подался вперед и повис на столе.

Сабля. Трубецкой лихорадочно шарил по телу француза. Где она? Ремень, ножны… Пальцы наконец сжали рукоять, сабля скользнула из ножен, и Трубецкой шагнул туда, где ротмистр дрался с сержантом.

Стоны, звуки ударов, хриплое дыхание. Трубецкой протянул левую руку в темноту, пытаясь нащупать дерущихся, получил удар ногой и чуть не выронил саблю.

– Ротмистр! – выдохнул Трубецкой. – Где вы?

Хрип со стоном.

– Ротмистр!

– Внизу… – смог выдохнуть Чуев. Прохрипел.

Трубецкой упал вперед, на дергающиеся в драке тела, вцепился в верхнее, нашарил горло и сдавил.

Француз ударил локтем, попал в скулу.

– Мать твою! – вырвалось у князя.

Он ударил рукоятью сабли, гардой. Снова ударил.

Француз выругался, мотнул головой назад, пытаясь достать противнику ударом затылка в лицо, но не попал, рука Трубецкого сорвалась с горла сержанта, скользнула вверх, ко рту, и сержант тут же вцепился зубами в ладонь князя. Теперь закричал подпоручик, потянул на себя голову француза и лезвием сабли с силой провел по напрягшемуся горлу. И еще раз.

Тело француза дернулось, зубы стиснули ладонь Трубецкого и разжались. Князь оттолкнул сержанта от себя и встал на ноги.

В сенях что-то гремело.

– Чтоб тебя!.. – простонал ротмистр. – Как мне это все… Чтоб тебя…

– Поляки… – прохрипел, задыхаясь, Трубецкой. – Поляки…

– Сам… сам знаю… – Ротмистр толкнул чем-то Трубецкого. – В сторону, князь! На ту сторону двери…

Трубецкой увидел, что в щели под дверью мелькнул оранжевый отсвет – кто-то из поляков принес факел. Трубецкой стал около двери, прижавшись спиной к стене.

– Пан капитан! – крикнули из-за двери.

Судя по голосу – старший из братьев.

– Да… – ответил Трубецкой по-французски. – Русские пытались бежать…

– Помочь, пан капитан?

Трубецкой на секунду задумался: звать? Сказать, что помощь не нужна? Что поляки примут, а что их насторожит?

– Мать твою! – заорал вдруг ротмистр. – Курва французская! Я тебя! За князя! Мальчишку убил, лягушатник…

Дверь распахнулась, на пороге стоял Стась с пистолетом в правой и факелом в левой руке.

– Пан капитан…

Трубецкой замахнулся саблей от левого плеча, но ротмистр успел раньше. Стоя на коленях у самого порога, он не ударил, а ткнул, сунул клинок сабли мальчишке прямо под кушак. И, вставая на ноги, распорол тому живот.

Стась замер, слабо вскрикнув, ротмистр взял у него из руки пистолет и оттолкнул тело в сторону, припечатав выпавший факел ногой к полу. Снова стало темно.

– Нет… – крикнул Чуев и через несколько мгновений повторил, но уже гораздо тише. – Нет…

Захрипел жутко, словно горлом у него пошла кровь.

Трубецкой двинулся вслед за ротмистром через сени к выходу.

Перед самой дверью гусар замер, и Трубецкой натолкнулся на него.

– Что-нибудь по-французски… – прошептал Чуев. – Как бы не стрельнули…

– Жан! – негромко крикнул Трубецкой. – Открой дверь… Тут дышать нечем…

Ротмистр толкнул князя в сторону от дверного проема, сам упал на колено и толкнул дверь.

Оба поляка стояли перед крыльцом, Збышек навел свой гигантский кавалерийский пистолет левой рукой, в правой была сабля. Штефан целился из штуцера. Фигуры были едва различимы в неверном свете факелов, падающем из открытой двери конюшни.

Ротмистр выстрелил.

Вспышка на мгновение ослепила Трубецкого, и он не рассмотрел, попал Чуев или нет. Через секунду грянул выстрел в ответ, пуля ударила в притолоку.

– Вперед! – крикнул ротмистр, выкатываясь из двери.

Второго выстрела не было, кто-то из поляков не выстрелил сразу и теперь вполне мог всадить пулю в подбегающего противника.

Под ногами скрипнули ступени крыльца, одна доска просела, и Трубецкой чуть не упал, с трудом сохранил равновесие.

– Мальчишку бери! – крикнул ротмистр, бросаясь на Збышека. – Мальчишку…

Сталь лязгнула о сталь, краем глаза Трубецкой заметил искры, отлетевшие в стороны от ударившихся клинков, но князю было не до того – Штефан собирался стрелять. Ствол штуцера он почему-то перед этим опустил, а теперь медленно поднимал оружие навстречу набегавшему Трубецкому. И делал он это почему-то одной рукой – правой.

Наверное, пуля все-таки задела его левую руку, мелькнуло в голове Трубецкого. Нет, не успеешь… не успеешь…

Штефан выстрелить и не успел, смог только подставить ствол штуцера под удар сабли, рывком отвел ее в сторону, отступил. Парень не запаниковал, не струсил, просто штуцер был слишком тяжел, чтобы управляться с ним одной рукой.

Трубецкой ударил снова, и снова клинок скользнул по стволу штуцера. Штефан отпрыгнул, уронил штуцер на землю и одним отработанным движением выхватил из ножен свою саблю. И сразу же ударил слева направо, наотмашь. Трубецкой отбил удар, ушел в сторону, ударил в свою очередь, не попал – лезвие свистнуло над самой головой пригнувшегося поляка.

Словно огнем коснулись левой руки, над локтем – Штефан умудрился ударить два раза подряд, а Трубецкой позорно прозевал этот выпад, отскочил назад, пропуская очередной удар перед собой.

Парень неплохо фехтовал, сабля летала в его руках, меняя направление ударов, перетекая из хлестких взмахов в резкие выпады.

Все вокруг исчезло для Трубецкого, ничего вокруг больше не было – только клинок, вылетающий из темноты, и серый силуэт противника на черном фоне леса. Удар-удар-удар-удар-удар… Рука начинала неметь, пальцы, сжимавшие рукоять, теряли чувствительность, запястье на каждое движение отвечало тупой болью – князь, похоже, не был заядлым фехтовальщиком, не особо утруждал себя упражнениями. И теперь… удар – отскок – уход в сторону – удар… и теперь за это придется расплачиваться новому обитателю тела… и… наклон-выпад-уход-наклон… черт-черт-черт… Снова лезвие чужой сабли скользнуло по руке Трубецкого, неглубоко, но ощутимо…

Трубецкой закричал, опускаясь на колено, выругался со стоном и опустил саблю.

Штефан что-то выкрикнул, бросился вперед, замахнулся – он слишком хотел убить своего врага. Слишком хотел, забыл о старом правиле, о том, что тяжелораненого врага добивать не нужно, достаточно выждать, когда тот истечет кровью сам. Ему об этом неоднократно говорил Збышек, и отец многократно повторял, но этот московит, который, возможно, убил брата, подставился под удар, к тому же пуля пробила Штефану левое плечо и срочно нужно было перевязать рану… И московит опустил оружие и склонил голову, словно на плаху… одним ударом все можно закончить… одним ударом…

Штефан ударил. Сверху вниз, заходя чуть справа от коленопреклоненного московита. Отблески света из конюшни освещали открытую беззащитную шею. Удар – но рука вдруг замерла в воздухе, Штефан рванулся, но русский держал крепко, его пальцы сомкнулись на правой руке парня, чуть пониже запястья.

– Нет… – вырвалось у поляка.

И огненный клинок коснулся его правой подмышки, рассек плоть, разрезая мышцы и сухожилия.

Глаза московита перед самым лицом. Огонь, горящий в его зрачках. Его дыхание на лице.

Трубецкой широким движением от левого плеча почти отсек руку поляка, оттолкнул его и ударил по лицу, крест-накрест, толкнул ногой, воткнул саблю в грудь уже падающего, отпустил рукоять и обернулся к ротмистру.

Тот отступал к дому, с трудом отражая удары старика. Гусар уже не ругался, только тяжело дышал. Искры отлетали от клинков сабель, быстро гасли в полете. Чуев пока еще держался, но такой темп долго не выдержать, кто-то из противников скоро не сможет работать в таком темпе и допустит всего одну ошибку…

Трубецкой поднял с земли штуцер, тронул пальцем курок, проверяя, взведен ли, шагнул вперед, приставил ствол к голове поляка и выстрелил так, чтобы случайно не задеть Чуева.

Кремневое оружие очень капризно, после того как Штефан выронил штуцер на землю, тот вполне мог не выстрелить – порох с полки мог осыпаться, мог вылететь кремень из замка, и тогда выстрела бы не получилось… Трубецкой был готов к этому, был готов отскочить в сторону и ударить штуцером как дубиной.

Но штуцер выстрелил.

Грохот, слепящая вспышка, звук падения тела на землю.

– Господа бога… душу… – пробормотал ротмистр, опускаясь на землю. – Совсем меня этот старик… совсем уже почти…

От выстрела волосы на голове мертвого Збышека загорелись, несколько огоньков поползли по прядям, отражаясь в черной крови, вытекающей из проломленного пулей черепа.

Ноги поляка дергались, словно тот пытался ползти к своему врагу, чтобы продолжить схватку, пусть без оружия – вцепиться зубами в глотку. Пальцы разжались и царапали рукоять выпавшей сабли.

Ротмистр лег на спину и тяжело дышал, пытаясь восстановить дыхание. Трубецкой присел рядом, опершись на штуцер.

– Как-то вы… как-то вы, господин ротмистр, не слишком ловкий фехтовальщик…

– Так то ж поляк… Их же… их же с детства… Лучшая конница в мире… раньше была… – Ротмистр сел. – Да и как мы рубимся… Сшиблись, ударили раз-другой, разлетелись… Снова сшиблись… В седле ведь не пофехтуешь… когда в строю… да.

Сзади донесся стон, Трубецкой оглянулся – Штефан пытался встать, перевернулся на живот, подтянул ноги. Обе руки его были ранены, обильно текла кровь, но парень упрямо пытался встать.

– Перевязать мальчишку нужно… – сказал ротмистр. – Истечет кровью…

– Ага, – кивнул Трубецкой. – Я сейчас…

Он встал, уронив штуцер, подошел к раненому, поднял с земли саблю.

– Я сейчас. Помогу…

Замахнулся и быстро ударил саблей поперек шеи. Ударил и протащил клинок, будто мясницкий нож. Толкнул поляка ногой в бок и ударил снова – по горлу. Отрубить голову не получилось.

– Жаль, – сказал Трубецкой.

– Ты что – с ума сошел? – Ротмистр подошел к Трубецкому. – Ополоумел совсем? Он же… Как же это – раненого добивать?

– А он твоих гусар? Как ты говорил, Алексей Платонович? Одному горло перерубил, а второму живот проткнул да кишки на саблю мотал? – Трубецкой прикоснулся острием клинка к животу поляка, словно и сам собирался проделать такое же упражнение с мертвецом.

Чуев ударом ноги отбил саблю в сторону.

– Как там звали твоих гусар? – выпустив рукоять сабли из пальцев, спросил Трубецкой. – Марьев и Соловьев?

– Марьин, – поправил ротмистр.

– Да, Марьин. Их он пожалел, этот мальчик? Он бы тебя пожалел? Или меня? Ты же сам сказал, что они пытать нас хотели… Хотели?

– Пошел ты… – пробормотал ротмистр. – А если хотели, то что? Что из того, теперь ведь… теперь ведь уже не могли они… мальчишка этот не мог…

– Теперь – точно не может. И не сможет в будущем… – Трубецкой усмехнулся, провел рукой по своему плечу и зашипел, зацепив пальцами раны. – Достал он меня… Не сильно, но достал…

– Дай посмотрю. – Ротмистр схватил Трубецкого за руку и потащил к конюшне, на свет. – Нужно промыть и перевязать…

– Да ничего страшного, – сказал князь. – Ерунда.

Потом вдруг подумал, что его противостолбнячные прививки остались в другом теле, в будущем. И там же антибиотики, если в ране начнется заражение. Смешно может получиться, подумал Трубецкой. От малейшего пореза… От простуды… от банального отравления несвежей водой… Был великий преобразователь истории – и нет его. Обидно будет…

– Кстати. – Трубецкой остановился. – Сходи в дом, Алексей Платонович. Посмотри, как там капитан. Я его головой о стену несколько раз приложил: убил, не убил – не знаю. Как бы не очнулся мусью…

– Сейчас, ты вот посиди, а я быстро. – Ротмистр устроил Трубецкого на куче сена в углу конюшни, а сам побежал к дому, взмахнув на бегу саблей.

– Холодно, – сказал Трубецкой вслух. – Я ведь в одном белье…

Левый рукав рубахи был дважды рассечен, кровь пропитала тонкое полотно, стекала по руке и каплями срывалась с кончиков пальцев.

Трубецкой осторожно приподнял край разреза, посмотрел на рану. Не очень глубокая. Саблей нужно постараться, чтобы нанести глубокую рану. Вон как Трубецкой постарался…

Босые ноги были испачканы землей и кровью. Кальсоны в крови.

– Ну хоть не обгадился, – сказал Трубецкой и засмеялся.

Прекратить. Нужно прекратить эту истерику. Успокоиться. Замолчать и успокоиться. Нужно как-то обработать раны. Потом найти одежду. Потом… Потом будем решать, что делать дальше. Сейчас он вроде бы выжил, нужно сосредоточиться на этом. Можно отправиться вместе с ротмистром вдогонку за отступающей Первой армией. А там уж…

Там Трубецкого поставят в строй. В стрелковую роту или в лучшем случае адъютантом при штабе. Одним из сотен и тысяч младших офицеров русской армии. И что дальше? В настоящей истории, в той, которую он изучал, Трубецкой выжил, отделался легкими ранениями, закончил кампанию с орденами и в званиях… А что будет сейчас? Ведь реакции Трубецкого изменятся… И нет гарантии, что получится разминуться с пулей или ядром.

Трубецкой в той, прошлой, жизни никогда не считал себя трусом, да и не был трусом на самом деле, но это совсем разные смелости… смело прокрасться в лагерь террористов, сняв часового, и заложить мину под ящики с боеприпасами… или стоять в плотном строю под огнем пушек, видеть, как ядра скачут по земле, вздымая фонтаны земли, как прорубают просеки в этом самом строю – и не бежать, не кланяться пулям, идти, сжимая шпагу, навстречу частой линии штыков… Совсем другая смелость нужна. Совсем другая…

– Ты убил его, Сергей Петрович. – Ротмистр укрыл Трубецкого принесенным плащом. – Весь затылок ему разбил, места живого нет…

– Хорошо, – сказал Трубецкой.

– Хорошо, – кивнул ротмистр. – А еще самогон в кружке остался, не поверишь. Я свечу зажег, капитана посмотрел, сержанта этого, потом глядь, а кружка стоит посреди этого разгрома… Не разбилась, а в ней – до половины сивухи. Чудо, право слово. Такой разгром, а кружка… Расскажу в полку – не поверят… Ты, подпоручик, кричать захочешь – кричи, не стесняйся…

Ротмистр осторожно разорвал рукав на рубашке Трубецкого, открыл раны, тонкой струйкой вылил на них самогон из кружки – князь застонал, дернулся, но руку не убрал.

– Молодец! Будто и не гвардеец вовсе, а даже наоборот – гусар! – похвалил ротмистр и допил остаток самогона из кружки.

– Будто в гвардии нет гусар… – сказал Трубецкой, когда ротмистр стал перевязывать его раны обрывками рубахи.

– Есть, только разве ж то гусары… – Чуев хмыкнул.

– Настоящие – только в Изюмском полку… – улыбнулся Трубецкой.

– Отчего же? Еще в Ахтырском немного, – ничуть не смутившись, сказал ротмистр. – Но ты прав, Сергей Петрович, настоящих гусар немного. Настоящий гусар – он…

Ротмистр пошевелил пальцами в воздухе, словно не мог подобрать нужного определения.

– Если гусар не убит до тридцати лет, то он не гусар, а дрянь, – сказал Трубецкой. – Вам сколько лет, Алексей Платонович?

– Тридцать два. И кто же это такую чушь, разрешите поинтересоваться, сказал?

– Француз. Кто говорит – генерал Лассаль, кто – маршал Ланн… Только Ланн вроде сказал, что дерьмо.

– Дурачье! А сами-то живы?

– Нет. Один погиб в тридцать четыре, другой в сорок.

– Я и говорю – дурачье! Храброго гусара бог хранит. А молодыми забирает к себе лучших. Ладно, разболтались мы с тобой, Сергей Петрович. Ты в седле ехать сможешь?

– Конечно.

– Вот и ладно. Сейчас тебе одежку подберем, обуем, да в седло, да за нашими вдогон… Было бы время – я бы к пану Комарницкому заехал, расплатиться за гостеприимство…

– Так заедем, – предложил Трубецкой. – Чего тянуть?

– Тебе-то зачем? Тебя-то там не было…

– А пусть расплатится. Очень деньги нужны, поиздержался я.

Чуев засмеялся, думая, что Трубецкой шутит.

Глава 03

Быстро уехать со двора мызы не получилось. Вначале ротмистр совсем уж было собрался уезжать верхом, на польских конях, но потом, обследовав повозку Комарницких, обнаружил, что в ней лежат припасы: копченое мясо, несколько свежих еще хлебов, мука, крупа, бутыль какого-то масла и пара фляг с бимбером. Чуев из одной отхлебнул и остался доволен – не та пакость, которой их потчевал французский капитан, а вовсе даже недурственно.

– Вполне приличный бимбер, можно сказать, даже хороший, нас пан Комарницкий не раз таким угощал, – с одобрением в голосе сказал гусар, вытирая усы. – И бросать провиант будет неправильно, когда еще сможем добыть другой… Путь до Дриссы неблизкий.

– Поехали в телеге. – Трубецкой осторожно потрогал повязку на ранах, не то чтобы болело, но зудело и намекало, что боль не исчезла, а временно отступила и обязательно вернется.

Резаные раны не слишком опасны, но довольно болезненны. А сивуха не лучшее дезинфицирующее средство. Антибиотики – в прошлом… в смысле – в далеком будущем, и любое воспаление может обернуться гангреной или заражением крови. И еще есть такая штука, как столбняк. У Трубецкого, естественно, были сделаны прививки… через два века будут сделаны, в следующем тысячелетии. Это же тело в лучшем случае привито от оспы… Если привито. Екатерина Великая пыталась вводить это замечательное новшество, даже сама сделала прививку, но вовсе не факт, что Трубецкие доверяли какой-то там медицинской гадости больше, чем нательному крестику да молитве.

Крестик, во всяком случае, на шее висел. Даже те, кто обирал бесчувственного князя, на него не позарились. Свои, наверное, промышляли, православные.

– Ладно, – пробормотал Трубецкой, – живы будем – не помрем…

Ротмистр принес одежду и обувь. Чистую, без крови, присмотревшись, понял Трубецкой с облегчением. Достал, наверное, из запасных вещей поляков – Стась фигурой был похож на Трубецкого, поэтому его одежда подошла, вплоть до нижнего белья, все было простым, но удобным и прочным. Впору оказались даже сапоги.

Сам ротмистр переодеваться не стал. Доломан гусара был залит кровью, но Чуева это не смущало, он просто не обращал на это внимания. Его вполне устраивало то, что это не его кровь, а противника. А мундир снимать и в статское переодеваться – недостойно это офицера. Нет, к Трубецкому это отношения, конечно, не имеет, у него ситуация, извиняюсь, совсем даже другая, не голым же, прости господи, по здешним лесам и оврагам шастать… А вот если мундир есть – пусть даже и в крови, – то снимать его офицеру невозможно. Мундир – это не просто так, это вам не машкерадный костюм, господа…

– Знаете ли вы, Сергей Петрович, почему у изюмских гусар красный доломан? – как бы между прочим спросил у Трубецкого Чуев. – Не синий, не зеленый, а именно красный?

Старая шутка, подумал Трубецкой, только слышал ее он раньше про красные рубахи гарибальдийцев, чтобы крови не было видно при ранении. Было еще продолжение про Муссолини…

– Полагаю, потому, – сказал князь, – почему нет у гусар коричневых чекчир…

Ротмистр задумался, пытаясь сообразить, о чем это подпоручик и не попрание ли это чести изюмских гусар, но потом на лице Чуева появилась улыбка, расплывавшаяся все шире и шире, от уха до уха.

– А ты, брат, острослов! – Гусар хлопнул Трубецкого по плечу. – Гусарам коричневые чекчиры и впрямь ни к чему… Придумал ведь…

Гусар покачал головой, потом спохватился, оглянулся почему-то на дом и снова стал торопить Трубецкого с отъездом:

– Береженого, как говорится… – Ротмистр помог Трубецкому встать и медленно, но настойчиво повел его к повозке поляков. – Хорошо, что ляхи коней не распрягли…

– Хорошо, – подтвердил князь. – Только чего мы так торопимся? Ведь ночью можем заблудиться… Или телегу перевернем. Когда сюда ехали – все время колеса по выбоинам да по корням стучали. Сломаем колесо – и все, дальше придется верхом… И припасы бросим…