Ненависть дождя

– Завражино, кто спрашивал?

Автобус остановился у поворота со стрелкой-указателем. Марина взглянула на дорогу, машины не было видно, наверное, в лесу в тенечке выжидают. Вышедшие вместе с Мариной четверо пассажиров направились влево по асфальтовой дороге, пересекающей большое поле, а автобус съехал на гравийку и сразу исчез в зелени.

– Скажите, пожалуйста, Завражино в той стороне? – спросила Марина, стараясь затесаться в середину маленькой группы попутчиков.

– А тебе куда? На базу отдыха или в дачный поселок? – спросила упитанная румяная дачница в цветастом сарафане и панаме. Она была румяная вся: не только лицо, но и руки, грудь, плечи, ноги были малинового цвета.

Марина вспомнила, что рассказывала в музее Надежда Дмитриевна. И уверенно ответила:

– На базу.

– Тогда тебе срезать можно, вон там тропинка через лес, по ней иди, не сворачивай, и придешь, а дорога крюк делает.

– А далеко?

– Меньше километра.

Тропинка сначала шла рядом с дорогой, постепенно отходя вправо. Ширилась полоска, отделяющая ее от дороги, по которой изредка проносились машины, поднимая с обочины пыль, как кометы. Наверное, люди ехали в город на работу. Тропинка подошла к опушке леса. Высокие сосны смыкали кроны где-то в вышине, звенели птичьи трели, было прохладно, тропинка причудливо петляла среди деревьев. «Вот так бы идти и не о чем не думать. Как будто ничего не было», – на минуту размечталась Марина.

Всего на минуту, так как, послышался шум машины и синее промелькнуло среди деревьев. Марина прыгнула с тропинки в яму, сук распорол кожу под коленкой. Она лежала не шевелясь, даже дыхание затаила. «Хорошо, что не надела то новое Сонино, сразу бы увидели. Не удивительно, что Соня его не носит: от красных букв на белом фоне просто в глазах рябит. Эх, жаль, что камуфляжа не нашлось».

Машина проехала мимо кучки дачников, постояла, развернулась и двинула вслед за автобусом в Белый яр.

Прикинув, что у нее есть спокойные полчаса-час, Марина перевязав ногу носовым платком и зашагала на базу отдыха.

«Меньше километра» растянулись по подсчетам Марины километра на два. Наконец-то среди сосен мелькнул высокий забор, и на большой открытой поляне показались корпуса той самой базы отдыха. База была как на фотографиях в музее: двухэтажные кирпичные корпуса, вышка водонапорной башни, труба котельной. Территорию украшали детские грибочки, качели, лавочки. Отдыхающих гуляло мало.

«День жаркий, все на пляже или в комнатах, да и зачем мне отдыхающие, нужен кто-нибудь попроще». Объект «попроще» нашелся в хозяйственной части двора: сидя на бревне, довольно пожилой мужчина связывал бечевкой метлу. Густые пышные усы и борода, косматые брови делали его похожим на Деда Мороза, только они были не белые, а русые, выгоревшие на солнце. «Природное мелирование», – отметила Марина, подходя и здороваясь.

–Здравствуй, коли не шутишь, – дедок завязал последний узел, довольно оглядел свою работу. Голос у него был под стать бороде – густой, сочный, низкий. К такой внешности бы подошла косоворотка, плисовая жилетка и сапоги. Но дед был не киношный, он был одет в обычную клетчатую рубашку, дешевые джинсы с потертым ремешком и сандалеты из кожзаменителя.

– У вас не будет зеленки или йода? Ногу поранила в лесу,– попросила Марина, чтобы завязать разговор.

Дед прислонил метлу к забору.

– Найдется, пойдем в сторожку.

Сторожкой он назвал небольшую избушку у фигурных ворот базы отдыха. Он дал Марине полупустую коробку с автомобильной аптечкой. Марина обработала рану и заклеила пластырем. Дед решил, что пора проявить бдительность.

– А ты откуда? К кому-то на базу приехала?

– Я из Москвы, журналист, пишу статью про завод, приехала с базой отдыха познакомиться.

Дедок с сомнением взглянул на серенькое платье Марины.

– Платье я у родственников одолжила, у нас прохладно в Москве, не взяла летнего.

Она тут же выложила из сумки на стол удостоверение, помахала неработающим фотоаппаратом.

– Так тебе к завбазой надо, – уважительно прогудел дедок, не решившись даже дотронуться до книжечки.

– А давно он заведует этой базой?

– Да нет, второй год, я уж тут четвертого заведующего переживаю.

«Пожалуй, лучше я останусь здесь», – подумала Марина и взяла в руки блокнот и ручку.

– Герои моего очерка – простые люди. Можно мне с вами поговорить? Кем вы работаете на этой базе отдыха?

– Да я тут кем только ни работаю: и дизелист, и дворник, и за сторожа мы со старухой оба. Сами мы с Алтайского края, дом там был, хозяйство. А дочка училась тут в институте, здесь и осталась потом, замуж вышла, внуков нам родила. Куковали мы одни со старухой, куковали, да и перебрались ближе к дочке и внукам. Восемнадцатый год живем, корову держим, дачников много, молочко нарасхват.

Марина несколько раз пощелкала фотоаппаратом, дедок совсем размяк.

– А вы помните Краснова, он директором завода был.

– Нет, я маленько его не застал, а Михеич, сторожем был до меня, в аккурат при нем и работал, рассказывал. Много шума этот Краснов наделал, что завод сейчас держится, его заслуга. На базе часто бывал. Те домики, – сторож махнул рукой куда-то к лесу,– начальства были, с отоплением, водой. Начальство только летом жили, да по праздникам, а Краснову нравилось тут, на лыжах катался, Михеич мне рассказывал.

– А женщины к нему приезжали?

– Да что ты, упаси Бог! Он ведь женатый был.

– Ну и что, что женатый? Разве женатые не могут развлекаться с женщинами?

– Это сейчас могут, а раньше себя блюли. Партийный он был, как можно такое позволить? Тут народу всегда толклось много, враз бы заметили. Бабы наши глазастые, ничего нет – и то учуют. Да и жена потом к нему приехала. Что там у них случилось, не знаю. Михеич ничего не говорил, как рыба молчал. А вот Галька – повариха – рассказывала, милиции было – страсть, и тоже ничего не говорили. Может, что украли у начальства? Жена Краснова захворала и уехала к себе в Москву с дитями. А он еще тут был сколько-то, а потом и он уехал.

– И сколько детей у Краснова было?

– А вот это не знаю.

– А повариха эта здесь живет?

– Нет, она давно в городе на пенсии.

– А кто-нибудь остался из тех, кто здесь работал при Краснове?

– Нет, никого, двадцать лет же прошло. Дачники потом появились. А сначала только база отдыха была.

– А у Михеича была дочка или внучка?

– Нет, у него сплошь пацаны были. И сыновья и внуки – одни пацаны. Вот уж повезло, так повезло! А я все один: и крышу чиню, и печку перекладываю. Сына нету, а зять – что с него взять?

– А в деревне старой кто-то жил, когда вы приехали?

– Нет, уж давно никто не жил, одно название было, что деревня, дома развалились, стены торчали и кое-где крыши. Ремонтировать дороже обошлось бы, чем новый дом ставить.

– А к работникам базы родственники из заводских в гости приезжали?

– Ты, прямо, как следователь допрашиваешь. Скажи, что узнать хочешь?

– Мне надо про одну девушку узнать. К кому могла ездить зимой в гости молоденькая девушка в голубой куртке?

– Да, вроде не было таких. Поварихи здесь не жили зимой, только на выходной приезжали, комнатка была маленькая на две койки, какие гости? А у Михеича не было заводской родни, он сам деревенский. Как на пенсию пошел, да к сыну в город переехал, так и двух лет не протянул, помер. А пока здесь по хозяйству работал, здоровый был. С коровой, знаешь, сколько работы? Одного сена целый стог надо, попробуй, заготовь. А ты, может, молочка хочешь? Старуха мне оставила, сама коров пасет, наша очередь.

– Нет, спасибо,– засобиралась Марина, – мне пора, поснимаю домики, да поговорю с отдыхающими.

Через окно она увидела, как синие «Жигули» остановились на въезде на базу. Водитель остался в машине, а примелькавшийся Марине парень (сегодня он был в шортах и футболке), озираясь, пошел влево к корпусам. Марина уже попривыкла, что ее «пасут», но все равно было неприятно. Кто следит, зачем? Может, все узнают, а потом убьют? Марина дождалась, пока наблюдатель скроется за первым кустом, и только потом неторопливо, внешне спокойно пошла направо к домикам для начальства.

Их построили на маленьких полянках прямо в лесу, и они едва просматривались то тут, то там за стволами сосен. Марина направилась к дальнему двухэтажному дому, отвечавшему по ее мнению понятию «директорский». За оградой висела веревка с сохнущими ползунками и пеленками. В тени большого куста черемухи стояла детская коляска, завешенная сеткой. Рядом в кресле сидела и вязала что-то розовое пушистое молодая мама. Раскидистые кусты сирени скрывали и без того закрытый дворик.

– Извините, пожалуйста, можно мне немного посидеть у Вас?

Мамаша настороженно осмотрела коляску с сокровищем.

– Мне еще два часа до автобуса, хотела в Белый яр к подруге съездить, она там продавщицей, да по ошибке раньше вышла, теперь не успею, уезжаю сегодня, – подробно объясняла Марина. «Лишь бы она меня не выгнала!»

– Сидите, – разрешила хозяйка.

– Как зовут малышку? – спросила Марина, точно определив пол по преобладающему розовому цвету ползунков.

– Машенька. Папка наш работает, приезжает по вечерам, а мы скучаем тут в лесу.

– У меня сестру тоже Машей зовут. Хороший у вас дом, большой. Свой или нанимаете?

– Свой. Это родители мужа купили, когда завод распродавал эти домики. Когда-то хорошие были, а потом постарели, а денег не стало содержать, вот и распродали.

– Дорого стоил?

– За те же деньги взяли. Этот дом долго никто не хотел покупать. Говорят, убийство произошло здесь.

– Да вы что?! А кого убили?

– Не знаю, слухи разные ходили, вроде жену директорскую, точно не знаю. А муж говорит, брехня все это. А может, чаю? Машенька спит. Мы на веранде устроимся.

Дом опоясывала по всей стене большая веранда с открывающимися окнами.

Марина вместе с Кирой, так звали молодую маму, пили чай с Катиными пирогами. Марина вспомнила, как умилялась англичанка Саманта, преподававшая в Университете, русскому обычаю – предлагать поесть любому зашедшему в дом человеку в любое время суток. А через полгода она сказала, что поняла причину, что это происходит от тяжелой жизни всех поколений русских людей: всем пришлось когда-то голодать. А уж в Сибири из-за сурового климата предлагать горячий чай – больше, чем традиция. Когда человек приходил в дом с мороза, его угощали чаем, чтобы он согрелся. Папа, например, всегда, даже если кто на минутку забегал, напоминал Марине: «Что же ты подружке чаю не предлагаешь?». Кира уплетала пирожки, взахлеб рассказывала о важных по ее мнению событиях из жизни Машеньки. Марина кивала, делая вид, что слушает. Она пощипывала свой пирожок, но есть ей не хотелось. Часы продолжали тикать, и времени до отлета осталось меньше 9 часов. Она напряженно размышляла, стараясь убрать все эмоции, как если бы думала не о живых людях, а о персонажах детектива:

«Так убили директорскую жену или нет? Нет, по рассказу Андрея она умерла позже после болезни. Ребенку сказать могли что угодно. Но ему было восемь лет, когда он умерла, и он должен помнить. Так кого убили, если не ее? Любовницу?» Что была любовница, Марина не сомневалась. Место уж больно идеальное для любовного гнездышка. Дом стоит в стороне, он самый дальний от зимнего корпуса. Но, чтобы эта девушка приезжала на заводском автобусе, а потом через толпу отдыхающих пробиралась к дому Краснова? Абсурд! Весь завод: от уборщицы до заместителей директора – обсуждал бы эту новость не далее, как на следующий день.

Могла ли жена Краснова родить ребенка на базе? Могла. И уж точно это бы наделало много шуму. Но зачем бы это скрывать? Не был же он двухголовым?

А мог ли быть ребенок у любовницы Краснова? Мог. Он приехал сюда осенью, один, без жены, завел подругу, и летом вполне его любовница могла родить. Получается, что примерно в одно и то же время в этих окрестностях родилось три ребенка: тети Танин – это уже точно Маша – и два ребенка Краснова, из которых хотя бы один – девочка. Отсюда и пошла путаница, и теперь Машу ошибочно считают кем-то из этих двух детей.

Но если Надежда Дмитриевна не просто так брякнула про выкидыш, то остался только ребенок этой неведомой любовницы. Конечно, Красновым – старшему и младшему – совершенно ни к чему появление этого ребенка через двадцать лет. Старшему лишний скандал может помешать его карьере политика, младшему не нужна еще одна наследница. Как тот, так и другой, а может и оба вместе, могли пожелать избавиться от этой девочки. А может, имел место шантаж?»

Размышления Марины были прерваны фразой Киры:

–…когда мы ходили с мамой в Белый Яр…

– Простите, как вы ходили в Белый Яр? Здесь же болото, я по карте смотрела.

– Да, Марфино болото. Из-за него раньше дорога только зимой была, а сейчас болото высохло, и летом пройти можно, если не было сильных дождей. Здесь на базе многие из Белого Яра работают.

– А где начинается эта дорога? Может быть, я успею до следующего автобуса навестить подругу?

– Сейчас сколько? Пол-одиннадцатого? Конечно, успеете. Идите от нашего дома к реке, там беседка на берегу будет, а от нее – направо по лесной дороге, меньше часа ходьбы, не заблудитесь. И как раз в двенадцать – автобус.

«А с двенадцати до самолета – целых 7 часов. Успею». Сердечно распрощавшись, Марина не пошла к беседке, а дала круг и вышла к воротам. Надо определить, где преследователи, не уехали? Нет. Вот их синие «Жигули», пустые, стоят в тенечке. «Ах, чтоб вам ни дна, ни покрышки!» Марина приостановилась за кустом черемухи. По дорожке, равномерно помахивая метлой, удалялся сторож. Кроме него – никаких признаков жизни. Марина открыла капот и ловко выдрала провода зажигания.

Она легко нашла беседку, идя по указанной Кирой тропинке, а от ворот базы ее совсем не было видно. Лесная дорога, поднявшись на крутую горку, дальше снова спускалась с низину, заросшую кустарником и березами. Наверное, там и было непроходимое раньше Марфино болото. На самом высоком месте над обрывом и стояла беседка, вид на Обь из нее был замечательный. Но Марина села спиной к реке, лицом к лесу, к базе. Надо было хорошенько подумать, пока никто не мешает. Марина раскрыла блокнот на своих квадратиках. Она на верном пути, сомнений не было.

«Попробуем ответить на вопросы», – она нарисовала снизу три больших вопросительных знака. Вопрос первый: родился ли здесь у Краснова второй ребенок? Нет. Андрей никогда не упоминал ни о брате, ни о сестре. Он говорил: «Я рос один с бабушкой и дедушкой». Значит, остается, только дитя любовницы. Марина зачеркнула первый знак.

Вопрос второй: что же такое случилось в директорском домике, из-за чего могла приехать милиция? Это должно было быть что-то неординарное. После этого события пошли слухи о каком-то убийстве, но даже работники базы не знали, что произошло. Правильный ответ знал Краснов-старший, но у него не спросишь. Возможно, это и есть ключ к разгадке, но без помощи кого-то компетентного, типа дяди Бори, Марине ответа не найти. Надо идти дальше.

Вопрос третий: кто эта девушка в голубой куртке, тайная любовь Краснова? Где она сейчас? Где ее ребенок? К кому она приезжала сюда в Завражино по выходным? Нет, не в Завражино. Скорее всего, она приезжала к кому-то в Белый Яр. Местные не считают эту дорогу длинной».

Глаза устали смотреть на ярко освещенную страницу, Марина зажмурилась, под веками возникло негативное изображение – темный прямоугольник. А в нем – то самое, недостающее звено! Эта женщина с мальчиком! Ее лицо на фотографии она видела только мельком, но сейчас вспомнила и узнала. Теперь она знала, кому задать последний вопрос.

12

«Последний день – последний вопрос» – неотвязно билась мысль в голове Марины, пока она бежала по лесу в Белый Яр. Кажется, она взяла слишком быстрый темп, дыхания не хватало, в глазах стало темнеть. На миг дорога в лесу показалась такой же мрачной, как в ее снах. Она перешла на шаг, снова все посветлело, стих шум в ушах, она стала слышать не только свое тяжелое дыхание, но и пенье птиц.

«Только бы застать дома! Я уговорю или заставлю ее рассказать все, что она скрывает!» – Марина, запыхавшись, вышла из леса к крайнему дому. Она ошиблась. Зою Гавриловну уговаривать ей не пришлось.

Она не поздоровалась и не выразила ни малейшего удивления. Повернулась и молча прошла на кухню. Села, махнула рукой на стул напротив и сразу начала говорить. Лицо ее было неподвижным, как маска, глаза невидяще смотрели в угол, и голос звучал глухо и невыразительно.

«Я знала, что ты еще придешь. Всю жизнь я боялась, что это когда-нибудь вернется. Наташу я не как племянницу любила, а как дочь. Я у Васи в семье жила, он мне родителей заменил, вырастил, выучил. Он и жена его, Любаша, – святые люди. До сих по ним плачу. И с Наташей я с пеленок нянчилась. Она была такая хорошая девочка, добрая, ласковая. Это все приключилось с ней из-за той аварии. Когда Вася и Люба погибли, у Наташи была тяжелая травма головы. Не в себе стала, что я только ни делала, не помогало. Потом, вроде, полегчало ей, школу кончила, в институт поступила. Как я была против того, чтобы она шла на работу! Неужели бы мы с Иваном не выучили ее одну, коли своих детей нам Бог не дал? Нет, захотела жить сама. Потом влюбилась в этого, директора своего. Она мне не рассказывала ничего, да я и без этого чувствовала, что неладно что-то.

А тут пропала, не приезжает, ни весточки нет от нее. Поехала я в город, соседка ее мне все и рассказала. Нашла я ее в больнице. Аборт она сделала, да неудачно, срок был уже очень большой. Забрала я ее к себе, следила за ней, боялась, как бы руки на себя не наложила. Сидит, весь день в одну точку смотрит. Денег он ей много дал. Надумала ее к родне отправить, думала, развеется, отойдет. Поехали с ней в аэропорт, мне еще по делам надо было, да к Ивану в больницу. А рейс задержали. Оставила я ее там, в аэровокзале, журнал купила, шоколадку, сама уехала. Да лучше бы бросить мне тогда все дела. Не зря говорят: «Знал бы, где упасть, соломки подстелил».

И только домой вернулась, приехали гости: Таня, тетка твоя, с матерью. С Таней мы почти дружили, я смолоду не очень разговорчивая была, а с ней себя легко чувствовала. Мало с кем в нашей деревне можно было так интересно пообщаться. Она книги мне давала, журналы. Они приехали вещи с кордона забрать на полуторке с соседом. Тане семь месяцев уже беременности было. Анна Петровна хотела одна ехать, да Таня настояла. И зачем поехала? Ведь после трех выкидышей почти всю беременность на сохранении пролежала. Уж и я ее уговаривала у нас дома посидеть, отдохнуть с дороги, а она – ни в какую. Захватила я чемоданчик акушерский и поехала с ними на кордон. Жара стояла в то лето, какой старики не помнили, месяца два без дождя жили. А в тот день еще с утра душно было, а к обеду дымка наползла. Как в дом вошли, стали вещи собирать, Таня разнервничалась, заплакала. А тут гроза началась, да такая страшенная. Дом содрогался. У Татьяны роды начались, да с такими осложнениями, что ни профессора, ни операционные не помогли бы. А я – фельдшер-акушер, и у меня под рукой – только самая малость.

Написала записку врачу и отправила шофера в райцентр. Пятнадцать километров туда, да столько же обратно. А дождь-то как из ведра льет, дорогу развезло. Это сейчас засыпную сделали, а тогда кругом болото было, да еще речка, а мост то заливало, то сносило.

Девочка мертвой родилась, тугое обвитие пуповины, а у Тани кровотечение открылось. Все, что у меня было, я перепробовала, ничего не помогло. Она умирает, а я ничего не могу сделать. Дитя обмыла, положила на стол, накрыла пеленкой, и сижу рядом с бабушкой твоей возле Тани, минуты считаю. А что считать? Ждать-то некого. Застряла машина, только под утро трактором вытащили. А мы в сенях вторую лампу керосиновую зажгли и дверь открыли, чтоб огонь издалека видно было.

И тут сквозь дождь слышу, вроде, топот раздался, половицы проскрипели – и тихо. Выскочила я в сени, понять ничего не могу, как Наташа здесь оказалась? Она стоит, мокрая вся до ниточки. Вода стекает, на полу лужа. Что-то всхлипывает, бормочет, не разобрать, трясется вся, глаза стеклянные, в руках сверток какой-то. Взяла я его в руки, а это ребенок в одеяльце байковом мокром. Понесла в дом, развернула поскорей, а там в расшитых пеленках – девочка, совсем крошечная, тоже недоношенная, дней пять как родилась, не больше. Мокрая, но тельце тепленькое. Девочка заплакала, слабо так, тоненько, как котенок мяучит. Анна Петровна вышла из спальни, помогла мне ее в сухое завернуть, взяла на руки, чтобы согреть. А я Наташей занялась: переодеться помогла, в плед укутала, на лежанку уложила. Вдруг Таня очнулась, плач видно услышала, и просит ребенка принести. Анна Петровна и отнесла малышку, чтобы ее перед смертью порадовать. А Таня ее к груди приложила – и кровотечение остановилось. Не умерла Таня, между жизнью и смертью находилась, но девочку не выпускала.

Как гроза прошла, Наташе лучше стало, все она и рассказала. Она не улетела в тот день. Вот она судьба-то какая! В тот день из Москвы тесть с тещей директорские прилетели, а он их встречал. Наталья и увидела его там, в аэровокзале. Поменяла на сутки с кем-то билет в кассе, да и вернулась назад, поговорить с ним захотела. Да райцентра добралась электричкой, а там какие-то отдыхающие на катере ее подбросили до Песчаной косы. Это – за деревней, в пяти минутах ходу всего от нашего дома. В кустах она стояла, когда мы на кордон поехали. Вещи бросила в сарай и побежала в Завражино прямиком. У нас здесь сразу за огородом зимник идет, и летом можно пройти, если болото подсохнет.

Жену его как раз из роддома привезли, сидели они там все за столом, отмечали. Жена директорская в кресле сидела, в том, что Наташа любила, а он ухаживал за ней, целовал и миловал. А тут еще и гроза начиналась. Наташка совсем голову потеряла, в соседнюю комнату в окно влезла, схватила ребенка и бежать куда глаза глядят. Так на кордон и прибежала, видно вспомнила, что я там. Напоила я ее лекарствами, а на рассвете отправила с тем шофером в город да заплатила, чтобы прямо в аэропорт к самолету отвез.

Ни о чем мы с Анной Петровной не договаривались. Она на Таню спящую посмотрела и завернула мертвую девочку в те мокрые пеленки и одеялко, а я похоронила в лесу подальше от дома. Нашли ее почти через год городские грибники с собакой. В милиции решили, что это и есть пропавшая директорская дочка, которую так долго искали. Приезжали даже к нам деревню, расспрашивали. Да никто про Наташу и директора не знал, и не видели, как она вернулась из аэропорта. Жена его, говорят, заболела с горя, и они вскоре уехали насовсем.

Большой грех мы с Анной Петровной на душу взяли. Молилась я все эти годы, каялась. Да не вернуть того, что сделано. Как ведь жизнь поворачивается, не знаешь наперед.

Таня поправилась. В девочке души не чаяла, Александрой назвала в честь мужа. Наташа замуж вышла за хорошего человека, скульптора. Старше ее был вдвое, ей двадцать один, а ему сорок два, вдовец. На следующее лето она приехала в гости, довольная была, про старое не вспоминала. Да поехала в город дела улаживать. Город у нас такой большой, и надо же было им встретиться!

Дождь начинался. Дурела она от дождя. Таня с коляской шла. Что из этого вышло, ты и сама знаешь. Наташа вечером приехала, все еще не в себе, бормочет: «Я ее узнала! Это все она виновата!» Я сначала ничего не поняла, а как услышала про аварию, чуть с ума не сошла. Я и спрашивать ее не стала, как было дело, но думаю, что Наталья коляску под машину толкнула. Назавтра же ее проводила и запретила сюда больше приезжать. Она и не приезжала больше. Письма писала, деньги присылала. А на что мне ее деньги? Я их все до копейки в храм отдавала. Потеряла я ее. Душу мне она порвала.

Анна Петровна умерла, сказали, от рака. А я думаю, жить она не хотела, вот и умерла. А я двадцать лет живу с этим. Не могла я сознаться, Наташу любила, не могла погубить. И так ее жизнь всего лишила: и родителей, и здоровья, и ребенка. Перед Богом я ответ держать буду. Все тебе рассказала».

13

«Скорей в Москву, скорей к Маше!» – Марина заскочила на несколько минут «домой» к Кате, переоделась и поехала прямо в аэропорт, надеясь улететь пораньше. Катя предлагала Марине отдохнуть, пообедать и даже поспать, ведь времени еще много. Но Марина отказалась. Она горячо поблагодарила за прием вновь обретенную родственницу, еще раз напомнила свой адрес и телефон, пригласила в гости. Она даже не присела, а сразу поехала в аэропорт. Марина и представить не могла, как она будет здесь есть и спать, когда в Москве, может быть, опять покушаются на Машу.

Не повезло! Был проходящий рейс, но полчаса как отбыл. Четыре часа ожидания! Позвонить невозможно, сотовый был пока не по карману семье Белых, а от пейджера на даче никакого толку. Да и что бы она сказала Маше по телефону? Нет, только бы успеть, оказаться рядом, защитить. Мысль, что она может опоздать теперь, когда знает почти все, сводила ее с ума. Рассказ Зои, несомненно правдивый, превратил ее догадку в уверенность. Но неясной оставалась роль Краснова. Может, это он – главный организатор покушений, а вовсе не бедная больная женщина? Может, и Андрей не случайно с ней сблизился? Может, он играл в любовь? От этих вопросов просто выть хотелось! Потому что за эти три дня Марине стало совершенно ясно, что она в глубине души связала свою дальнейшую жизнь с Андреем и только с ним. И именно потому, что ей очень хотелось ему верить, она боялась ошибиться.