Так умирают короли – I

Король встал и прикоснулся пальцами к влажному камню стены. Голова не кружилась, ему хотелось движения. Он ощущал какое-то животное стремление к движению!

Тень на мгновение закрыла луну, затопив помещение непроглядной мглой. Дверь распахнулась. Де Шарон стоял на пороге, кутаясь в просторный плащ.

– Обычно, – вместо приветствия начал он, – в моем присутствии люди сходят с ума. Их страшит сама мысль о том, что нам снова придется встретиться. Но ты не испугался. Не испугался тогда, когда умирал. Я вылечил тебя. Ты не боишься и новой жизни. Ты испытал лишь легкое удивление, увидев самого себя в гробу.

Филипп вздрогнул, но промолчал.

– Ты и сейчас невозмутим. Опомнись. Ты всего лишь человек! И даже уже не король. Или король без королевства!

– Что ты хочешь?

– Мести! Ты уничтожил мое детище. Ты уничтожил тамплиеров.

– Раз ты настолько всемогущ, что законы природы и человечества тебе не писаны, почему не остановил меня? – Филипп прислонился к стене спиной и сложил руки на груди. Он сам не отдавал себе отчет, насколько независимо и гордо смотрится в эти минуты. В рваной одежде, немытый, волосы взлохмачены, щетина постепенно превращается в бороду. Но королевская осанка и королевский взгляд. О, если бы он мог знать, что его глаза – неподвижные темные глаза обыкновенного человека – заставляют молчать даже такое существо, как де Шарон. Де Шарон, в действительности названный совсем другим именем, жившим многие эпохи, создававшем орден, под разными лицами знакомый с каждым из магистров. Филипп ничего не знал о сущности де Шарона, но чувствовал ее каждым членом своего помолодевшего тела.

– Мог ли я, бессмертное существо, о котором ты даже не слышал, предположить, что человек способен стереть в порошок многовековую историю?! – вскричал де Шарон.

– … Бессмертное существо, – Филипп покачал головой. – Чудеса только начинаются. Ты говоришь о мести, но, кажется, продлил мне жизнь. Хотя до этого зачем-то попытался ее забрать.

– Мне не нужна твоя жизнь, человек. Мне нужны твои чувства. Я знаю, что они есть даже у Железного короля.

Филипп изогнул бровь, но промолчал. У Железного короля они были. А осталось ли что-то в нем самом?

– Ты любишь свою страну. Ты столько сделал для нее. Я хочу посмотреть, что с тобой станет, когда все рухнет. Когда твои мечты об абсолютной монархии разлетятся в труху. Когда твои потомки и потомки потомков растеряют остатки созданного тобой величия. Когда Франция потеряет земли, когда под угрозой будет сама ее целостность…

– Ты бредишь.

– … даже если на это понадобятся века, – закончил фразу Гильом и взглянул королю в глаза.

Филипп замер. Кажется, даже забыл, что нужно дышать.

Де Шарон приблизился. Он выпрямился, оказавшись одного роста с королем. Расправил плечи. Сложил руки на груди и улыбнулся.

– Обычно это считается подарком. Шутка ли, в вашем распоряжении сорок, ну пятьдесят лет. А тут – века. Что ты сделал бы с бессмертием, Филипп?

Тот поморщился. По имени его называла только та, воспоминания о которой он не хотел марать действительностью, и поэтому их не призывал.

– Я не верю в бессмертие, де Шарон.

– А это неважно. Разве для месяца есть разница, верят в него или нет, видят его или нет. – Де Шарон остановился на расстоянии вытянутой руки. Королю показалось, что от него веет холодом. – Открыть свое имя… Подарить тебе бессмертие. И заставить наблюдать. Тогда мы будем почти на равных. А это уже благородно…

– Я все еще здесь.

– Да… Да… Значит, Фонтенбло?

Филипп не ответил.

***30 декабря 1314Замок Фонтенбло

– Человечество настолько самоуверенно потерялось в религиях и деньгах, что перестало наблюдать. Смотри на меня, человеческий король. Ты знаешь шевалье де Шарона, верного слугу и друга магистра де Моле. Но ты не знаком с Юлианом, который отбирал каждого из магистров ордена Тамплиеров и вел их. Легенды и сказки о вампирах канули в лету – многие из нас научились жить под солнцем, прекрасно мирятся с серебром, чесноком и прочими странными атрибутами, которые придумали люди. Мы используем ваш страх, чтобы оставаться в тени. Мы часть – вашего мира, но полностью принадлежим своему. И по большому счету нам плевать на ваши жалкие попытки все перевернуть. За каждым сильным правителем стоит темное существо. Откуда, ты думаешь, у Ангеррана де Мариньи4 такой талант финансиста? Он полукровка – темный эльф. Хотя по внешности и не скажешь. А твоя помощница Сет? Милая Онелия – она темная эльфийка. И ее род восходит корнями к потомкам властителей, пред ликом которых Капетинги не смеют называться королевским родом. Но! Не горячись, я вижу по глазам твое желание защитить династию. Король без королевства и без жизни, ты до сих пор печешься о глупейших вопросах якобы чести якобы светлых имен. Ты перешел черту. Убить тебя было бы просто. Хотя, признаюсь, – Юлиан наклонил голову, позволив прядям иссиня-черных длинных волос упасть на лицо. Сверкнул белозубой улыбкой. – Такая мысль у меня была. Была до тех пор, пока я не пришел к тебе. Ты же помнишь ночь своей смерти?

Филипп молчал.

– В тебе не было страха. Убивать неинтересно, если человек не боится. Хотя, признаюсь, я бы попробовал королевской крови снова.

– Снова?

Красно-черные глаза сверкнули.

– Ты же не веришь в то, что королеву отравили или в то, что она умерла родами? Право, не злись. Я заметил, что тебе плевать на ее смерть. Вопреки тому, что ты показывал толпе.

На этот раз король улыбнулся. Он улыбнулся той ужасной, пронзительной улыбкой, которая озаряет лицо, делая его мрачным и злым. Вкупе с неподвижными темными глазами эта улыбка придавала ему совершенно демонический облик.

– Ты не властен над своей судьбой, Филипп. Эта ночь перечеркнет всю твою слишком деятельную натуру. Королевское существование останется позади. У тебя не будет шанса сбежать, показать кому-то, что ты жив, исправить то, что натворит твой сынок. А он натворит. Знаешь, каким был его первый приказ? Новый брак! Помнишь принцессу Анжу-Венгерскую5? – Юлиан жестко рассмеялся, заметив, что Филипп чуть заметно побледнел. – Твой любезный братец Валуа6 удачно подсадил Людовику мысль о благочестивой принцессе. А после распутницы Маргариты, столь жестоко обреченной тобой на заточение в Шато-Гайяре, любая покажется примером благочестия. Валуа укрепляет свое положение. Думаю, звезде Мариньи недолго осталось.

Юлиан перевел дыхание, утомленный монологом.

Король молчал, пытаясь уложить в картине мира происходящее. Несколько дней. Всего лишь несколько дней понадобилось на то, чтобы Людовик сломал самую основу правления. Мелочный сварливый сын никогда не доверял Мариньи. Он сторонился человека, поднявшегося из самой грязи. Шутка ли! Бывший конюший управляет королевством. Но Филипп никогда не позволял условностям решать за него. Ангерран де Мариньи гениально справлялся со своими обязанностями. Он верен не столько королю, сколько Франции, с которой уже не может себя разделить. А Валуа… Его Высочество нашло способ воздействовать на молодого короля. Да. У Мариньи нет шансов. Он или наделает ошибок – и попадет в опалу. Или Валуа с привычной методичностью старого интригана уничтожит его, отбирая власть по крупицам. Сейчас он еще на коне, хотя Людовик и назначил комиссию, которой предстояло перепроверить все траты и все подписанные мессиром де Мариньи договоры. Смешные, они пытаются обвинить в измене наипреданнейшего государству подданного. Мариньи обязательно выпутается. Но сколько он сможет продержаться без Филиппа? Король прикрыл глаза, представляя себе первый совет. Людовик составил его из новых членов, беспардонно выбросив тех, кто служил Железному Королю. Людовик во всем слушал своего дядюшку и, скорее всего, помешался на благочестивой принцессе. Говорят, Клеменция хороша собой. Говорят, она даже прелестна. Ах, если бы была возможность вернуться! Сбежать от мучителя, объявить, что он жив и здоров… И спасти то, во что он вкладывался всю жизнь.

– Тебе никто не поверит, – прервал поток мыслей Юлиан, внимательно следивший за мельчайшими движениями мысли на лике короля. И изменившимся, повелительным тоном добавил: – Посмотри на меня.

Филипп поднял глаза и замер. Юлиан говорил голосом де Шарона, но имел теперь совершенно другую внешность. Стал выше, черты лица изменились, преобразились, в них появилась странная смесь почти королевского величия и животной жестокости.

– Внешность – иллюзия. Вскоре ты поймешь, что все здесь, – Юлиан приложил указательный палец к виску. – И здесь. – Положил ладонь на сердце. – Филипп IV Красивый, Железный Король, Фальшивомонетчик, навсегда останется в прошлом. Ты больше не поговоришь со своими детьми как отец. У тебя не будет возможности прижать к груди ее и повидаться с тем, чье существование ты так тщательно скрываешь.

Король снова побледнел. На этот раз сильнее. Гильом сбросил плащ на пол.

– Моей власти достаточно, чтобы в эти покои никто не вошел. Ты слышишь гул дворца? Ты помнишь, еще месяц назад ты был здесь, и тебя называли королем. Здесь закончилась твоя прошлая жизнь. Здесь же начнется новая.

– Хватит слов. Я понял. – Короткий, присущий Железному королю жест. – Делай, что собирался.

Юлиан расхохотался.

– Тебе не удастся испортить мне вечер. Жанну нельзя было назвать сладкой – ее образ жизни испортил удовольствие.

– Уж не съесть ли ты меня собрался? Как-то не вяжется с перечисленными угрозами, – через силу усмехнулся Филипп.

Юлиан посерьезнел. Его взгляд изменился. Лицо превратилось в маску. Мгновение – и король провалился в липкую мглу, скованный чужой волей.

Даже знаменитая сила воли Железного короля проиграла схватку бессмертному существу.

Глава вторая. Проклятый памятью

Доменик

Монфокон, ПарижНочь с 30 апреля на 1 мая 1315 года

Ему приходилось держаться в тени, надвинув на глаза капюшон, прячась от света и случайных зевак, которые еще могли в это время слоняться вокруг Соколиной Горы. Ему приходилось сторониться людей, как какому-нибудь прокаженному. Чума на их головы! Эти четыре месяца растянулись на целую жизнь. И он не мог понять, как жить в новом теле, с новыми ощущениями, но старой памятью. Оставив неразрешимые вопросы в стороне, тот, кого человечество запомнит под именем короля Филиппа IV, пришел проститься со старым слугой. И, наверное, другом. С тем, кто сидел на советах по правую руку. С тем, кто заключал перемирия, договаривался о наилучших для Франции условиях из возможных. Тем, чья карьера взлетела с благословения Железного Короля. И завершилась на Монфоконе по велению короля Сварливого и его прихлебателей.

Он поправил ткань и поднял глаза. Монфокон. Его Монфокон, спроектированный верным, талантливым Ангерраном де Мариньи, его советником, финансистом, инженером, слугой, правителем Франции. Де Мариньи казнили вчера. Филипп наблюдал. Не без гордости – Ангерран до последнего держал лицо. Король никак не мог показать старому слуге, что он рядом и принимает эту жертву. Люди жестоки. Они с удовольствием используют слабости друг друга. Налетели на Ангеррана, оставшегося без поддержки всемогущего патрона. И кто мог подумать, что Людовик, сын, наследник, а ныне король Людовик X, которого за дрянной характер отец прозвал Сварливым, с таким остервенением станет избавляться от всех верных Филиппу людей? Он должен был знать! Он умер пять месяцев назад. Не прошло и полугода! Но это полугодие перечеркнуло все, за что Филипп и Ангерран боролись, на что работали, не жалея себя. Оба ставили интересы государства выше любых частных. Оба стремились к высокой, большой цели. И оба вынуждены были отступить пред ликом смерти.

О, он должен был понять. Возможно, принять жесткое решение, но обеспечить Франции светлое будущее в лице достойного монарха. Можно ли было спасти государство? Да. Если бы однажды на охоте Филипп не упал с лошади. Если бы некто по имени Юлиан не положил своей целью уничтожить короля и, судя по всему, страну. Иногда судьба принимает облик рока, перед которым не властны даже короли. Де Мариньи начал ошибаться, действовать наперекор воле нового короля. Против него использовали даже брата-кардинала!

Как это грустно.

Странник горько усмехнулся. Он не мог теперь называть себя Филиппом. Юлиан сдержал обещание. Он лишил его имени. Титула. Положения. Жизни. Он оставил только память. Жестокую и абсолютную память, с которой сдернул мутную вуаль, чтобы она могла обрушиться на несчастное создание. И сокрушить его. Филипп теперь помнил все. С самого раннего детства. Каждую ошибку. Каждое сожаление. Каждый поступок, наложивший отпечаток на день или на всю жизнь. Он вынужден был переживать заново все то, что когда-то смущало его чувства. Прошлое приходило к нему во сне. Оно наваливалось, душа. Он просыпался в холодном поту, погружаясь в самые мрачные уголки. А потом сходил с ума от осознания, что это всего лишь сон – и Железного короля больше нет.

И вот он вынужден наблюдать за тем, как постепенно вступает в силу проклятие, в которое так легко поверили простодушные. Мощный еще не старик Мариньи качается на ветру на перекладине собственного детища.

Мысли унеслись в холодную декабрьскую ночь в то время, пока взгляд следил за тем, как ветер играет волосами покойника.

«Я знаю, ты не в восторге от монашеских орденов, – сказал Юлиан в ночь обращения, мерзко и величественно улыбаясь. – Именно поэтому я назову тебя Домиником».

Доминиканцы. Тогда еще Филипп с усмешкой ответил, что никто не запретит ему исказить имя и окрестить себя Домеником. Но эта мимолетная шутка утонула в чужой воле.

Доменик передернул плечами в тщетной попытке отогнать воспоминания прочь. О, да. Юлиан сдержал обещание. Он подарил ему темную жизнь. Подарил. И не оставил. Не помогая, но и не мешая. Первый месяц Доменик умирал от голода. Он не испытывал страха перед неизвестностью, разочаровав мучителя. Но никак не мог понять, что имеет в виду под словом «голод». Юлиан молчал. А его юному созданию претила сама мысль о человеческой крови.

Доменик повернул голову, наблюдая за уличным вором. Мальчишке было лет девять. Мелкий и наглый, шустрый. И что он забыл ночью у Монфокона? Увидев фигуру в темном плаще, он вскрикнул и дал деру. Фигура поправила ткань и привалилась спиной к дереву. Она не торопилась шевелиться.

Юлиан исчез несколько дней назад – Доменику не хотелось думать о том, куда направился вампир. Потому что из каждого такого путешествия он привозил неприятные, а то и страшные новости. Людовик никак не мог получить развод с Маргаритой, заточенной и осужденной. Измена – недостаточно веская причина, чтобы добиться расторжения брака. Решить это мог только папа, а папу до сих пор не выбрали. Сын Филипп пытался контролировать процесс, но безуспешно. Страна гудела, как растревоженный улей. Нет сильного правителя – нет покоя, нет развития. И бывший король с ужасом понимал, что даже если сейчас все сложится наилучшим образом, никому не удастся поднять Францию с колен, на которые она так легко становилась.

Хартии! Черт возьми, молодой король мановением руки 19 марта отменил все, что удалось достичь во время правления Филиппа. Больше никакой единой монеты! Он позволил вассалам чеканить свою. Он позволил им содержать армии. Он закрепил крестьян! О, небо, страна откатилась в доисторические времена. Доменик сжал кулаки до хруста, с ужасом осознавая, что вспышка боли физической ничто – Юлиан в красках описал тот совет, на котором Людовик так легко и безжалостно подмахнул документы, положившие конец всему. Каким чудовищным напряжением воли Филиппу удалось объединить многие земли под своим крылом. И не войной! Переговорами! И все это полетело к чертям. О, небо, если ты наказываешь человека, то недостойными детьми. Нет наказания страшнее. Особенно, если речь идет о королях.

Наконец он решился сделать несколько шагов. Монфокон закрыт в это время. Его охраняют четверо стражников. Из глубин памяти всплыло донесение – люди отказываются нести вахту на Соколиной Горе. Боятся ночей. Тела, безобразные, разлагающиеся тела преступников, пугают их до состояния дрожи в коленках. И почти всю ночь стражники пьют у себя в сторожке, не обращая внимания ни на гостей, ни на ночных воров, мечтающих поживиться чем-нибудь у покойников. Сейчас Монфокон был практически полон. Доменик, сосредоточившись, оказался на нужном ярусе. Замер у тела Ангеррана, взялся за колонну и посмотрел вниз, несколько удивленный. Он не ожидал, что так легко прыгнет на второй этаж виселицы. Человеку это не подвластно.

– Вот к чему все привело, мессир Ангерран, – проговорил Доменик, обойдя вокруг тела со свернутой шеей.

Финансист был мертв. Еще вчера он разговаривал, смотрел в глаза стражникам, пытался поймать взгляд палача. Но, что скрывать, в ночь смерти короля он уже знал, что будет именно так. Знал. Хоть и боролся. Сильные при прошлом монархе всегда падают при монархе новом. Людовик не стал продолжать линию отца. Доменик нахмурился. В это мгновение, стоя рядом с лучшим доказательством, что все покатилось к чертям, Железный король не чувствовал ничего. Он был жестоко болен бессмертием, и с каждым днем конкретные дни растворялись в постепенно расширяющимся потоке той вечности, в которую его привел Юлиан. И в этой вечности уже не оставалось места для переживаний. Или он просто пытался найти успокоение в этой простой мысли.

Присутствие постороннего Доменик почувствовал за миг до того, как услышал окрик.

– Э! Стоять!

Он поправил капюшон и обернулся. Стражник стоял, схватившись за меч. Меч?

– Кто таков будешь? Поди прочь, здесь нечем поживиться.

– А поговорить со старым другом? – Доменик откинул капюшон и посмотрел человеку в глаза.

Тот поднялся по лестнице и теперь стоял в нескольких шагах, держа оружие наперевес. Естественно, в этом мрачном человеке он не узнал короля. Странные глаза тускло поблескивали при свете внезапно проснувшейся луны. Кожа казалась медной. Он был похож на статую, изваяние из тех, которыми украшают королевские надгробия в базилике Сен-Дени – стражник был там, когда хоронили Филиппа Красивого.

Доменик усмехнулся про себя – он слышал мысли человека так хорошо, будто тот проговаривал их вслух. Юлиан ошибся – способности развивались быстрее. Но он все еще боится солнца!..

– Я позову на помощь!.. Матерь Христова…

Договорить не успел. Оторванная одним движением голова описала широкую дугу и рухнула у противоположной стены Монфокона, ударившись о тело убийцы, повешенного четыре месяца назад. Извивающийся труп упал к ногам Доменика, обрызгав его кровью. Он не любил кровь. Как-то Юлиан привел ему человека. Не понравилось. А вот страх… мгновение страха, который пережил стражник, принесло слишком большое удовольствие.

Доменик прищурил глаза. Их тут четверо. Теперь трое.

– Считай это прощальным даром, Ангерран.

Король Филипп IV

Венсенский лес,Лето 1307

Филипп устремил на распорядителя охоты неподвижный взгляд темно-синих глаз. Тот замер, вытянувшись по струнке. За годы службы он никак не мог привыкнуть к этой королевской привычке – смотреть в глаза, не мигая и ничего не говоря. Король будто давал возможность оправдаться, но на самом деле мог думать об отвлеченных вещах. А сейчас его думы были мрачнее, чем обычно. Значит, за черной меланхолией вполне может последовать вспышка гнева.

– Ваше величество, мы все подготовили, – продолжил распорядитель. – Олень. Несколько кабанов. Егеря потрудятся во славу вашего величества. Вы будете довольны.

Филипп молчал. Охота. Что за напасть. Еще час назад он думал об отдыхе, а сейчас мечтал вернуться в Фонтенбло и поработать. Тамплиеры занимали все его силы. Все его думы были сосредоточены на одной цели – ему нужны деньги. Деньги, которые можно направить на укрепление абсолютной монархической власти во Франции. К черту феодалов, к черту парламенты, советы и всяческие попытки ограничить власть монарха. Для Франции один путь – вперед, невзирая на препятствия, с сильным правителем во главе. Залог успеха – последовательность управления. Король хотел быть уверен в том, что все предпринимаемое им не зря.

Филипп разработал план, который уже начал претворять в жизнь. И сейчас чувствовал себя, как гончая, которая напала на след, но ее сдерживают. Она рвется с цепи в бесплотном стремлении помчаться за зверем, вцепиться в него зубами и получить одобрение. Филиппу не нужно было одобрение. Он хотел великого будущего для своей страны. И делал все, чтобы приблизить его. Он молод, здоров. У него есть время. И все идет просто прекрасно.

– Вы вволю поносили траур, ваше величество. Идите к людям. Убейте оленя.

Филипп вынырнул из тяжелых мыслей, с некоторым удивлением обнаружив, что распорядитель ушел. А вместо него у королевского стола стояла Сет. Его Сет, найденная и спасенная несколько лет назад. Его левая рука, тайная, разящая насмерть и готовая на все во имя своего короля.

– Траур?

Со дня смерти Жанны минуло почти два года. С чего она решила, что король носит траур?

– Моему королю нужно отдохнуть.

Сет прикрыла серебристые глаза и улыбнулась. Филиппу всегда казалось, что в этой женщине есть что-то особенное. Покажи он ее папе или любому из епископов, те в один голос начнут кричать, что он связался с колдуньей. Черные волосы. Серебряные глаза. Смуглая кожа. Высокая и стройная, сильная и грациозная, она совсем не походила на тех женщин, кого король привык видеть в своем окружении. В особенности на его бывшую жену.

– Король отдыхает.

– Осмелюсь не поверить, – улыбнулась она.

Сет оставалась единственным существом, кому Филипп позволял отступать от этикета. Он ценил редкие минуты с ней. Но не позволял девушке и себе переходить черту. Они встретились лет восемь назад. Он был молод и счастлив. Она – совсем ребенок, который погиб бы, если бы не эта случайная встреча в лесу Венсена.

– Сегодня здесь весь двор.

– Почти, – кивнул Филипп.

– Много новых лиц. Кого-то будут представлять?

– Мне не докладывали.

– Ты вернул из опалы барона де Маре.

Филипп пожал плечами.

– Пришло время.

– Ты видел дочь барона?

– Нет. Почему ты спрашиваешь?

Сет снова улыбнулась. Она подошла к королю, прикоснулась кончиками пальцев ко лбу, потом к груди и поклонилась.

– Моя душа принадлежит моему королю. И я молю тебя – один вечер. Тебе нужно отдохнуть.

Филипп прикрыл глаза. В чем-то она права.

Шарлотта де Маре

Шарлотта де Маре, юная девица на выданье, скромно жалась к шее своего скакуна. Конь был слишком горяч для столь молодой особы, но она ничем не позволяла себе выдать волнения и – что скрывать – самого настоящего страха. Медные с позолотой волосы перехвачены лентой, и свободно покрывали спину до крупа лошади, отражая солнце и неизменно приковывая к себе внимание. Пронзительно-зеленые глаза смотрели сосредоточенно и опасливо. Она понимала, что красива. И знала: ее красота есть и оружие, и проклятие. Нужно молчать и не привлекать к себе внимания. Но как, если вокруг тебя столько людей всех сословий?

Ее род небогат, но верен короне. Отец – один из тех, кто признал королевскую власть беспрекословно, хотя его отношения с Филиппом нельзя было назвать гладкими. Барону пришлось постараться, чтобы вернуть расположение короля, пока тот наконец не ответил любезностью на любезность и не пригласил де Маре на королевскую охоту в Венсен. И вот она здесь. Ее первая весна. Выход в свет, от которого зависит вся ее жизнь. Ей уже шестнадцать. Еще год – и она будет считаться старой девой.

Шарлотта с тоской осмотрела мужчин, в предвкушении горячей охоты осаживающих коней. Многие из них были интересны. Милы собой, имели земли, доходы, близки к королю. Подавляющее большинство женаты. А кто-то женат для вида – и ей не хотелось знать, что на самом деле происходит в семьях. Ее мать умерла родами, оставив ее на руках отца. Тот вторую жену искать не стал, посвятив всего себя тому, чтобы обеспечить дочери достойное будущее. Они из славного рода, участвовавшего в крестовых походах и заслужившего многовековую славу. И все же род обеднел.

– Вы бледны, дитя мое. Ваша белая кожа желанна многим гостям его величества сегодня.

Девушка мучительно покраснела и оглянулась на отца. Совершенно седой, раздобревший, он смотрел на нее строго, как всегда, но любовно, как в те редкие моменты, если они оставались наедине. Странно было сознавать, что она совсем не знала его и совсем не видела. Ее ближайшим человеком была кормилица. А все остальное… Шарлотта совсем не знала свет. И боялась его. Но сейчас ее сердце трепетало – сегодня она увидит короля. И, возможно, человека, кому будет отдана. Ведь именно для этого юных девушек представляют ко двору – сыграть выгодную партию.

– И вы можете сказать о ком-то конкретно, месье?

– Возможно, – старый барон улыбнулся в усы. – Возможно, дитя мое, ваш первый выход в свет будет победоносным. Меня ждет король.