Черта ответственного возраста

Хан выстроил дворец из чистого золота и украсил его драгоценными камнями. И засиял дворец точно солнце. Но опять же не находил в нем покоя хан, и готов был отдать дворец за пропавшего парикмахера и за сладкий, последующий за косметической церемонией, сон.

Теми еженощными процедурами умелого брадобрея всесильный владыка забывал о своём противном роге и крепко-крепко засыпал, что-то возвращалось к нему далекое, прежде близкое и родное, – теперь же ходил днями и ночами по бесчисленным комнатам дворца, как страшное привидение, и убеждался, что ничего не радует ханские глаза. В этом ли суть владычества, что всё у негои из золота, и все падают перед ним на колени? Как-то раз под утро он вскочил на коня и поскакал по своей земле, не зная зачем и не зная куда.

Скачет хан по лесам и долам, стонет под ним земля, и каждый, заприметивший его подает ниц. А хан только плеткой с размаха хлещет по спинам поданных и топчет копытами коня, кто не сумел убраться с дороги. У колодца верный конь встал, повинуясь малейшему движению воли могучего седока.

Видит хан, у колодца сидит девочка в порванном платьице, с распущенными волосами. В руках её дутар – струнный инструмент грушевидной формы, рядом най – камышовая флейта и гусли. Девочка тихо играла на дутаре.

Исказилось яростью лицо властелина всех земель: как посмела девчонка не упасть на колени. Знал он, что любое неповиновение и непочтение искоренять следует сразу, в зачатке, не давая разрастись. Поднял плеть и со всего размаху хлестанул по бедной маленькой девочке, но верный конь вдруг брыкнулся – плеть не сбила ни волосинки, а лишь просвистела над ухом.

Поднял снова плеть обременённый земным могуществом хан. Вскинула девочка глаза, откуда шли звуки. И увидел хан, что девочка слепая. В глазницах её зияла тоже пустота, что была в его сердце и глазах.

Опустил он могучие руки, и ушей его коснулась знакомая мелодия, которую в детстве играла мама – неизъяснимой теплотой вдруг омылось жестокое сердце.

Слушал хан, слушал, потом схватил девочку, как щенка за шкирку, и вместе с инструментами усадил на коня. Поднялась столбом пыль – поскакал хан во дворец. Там он велел найдёныша умыть, накормить, напоить и переодеть в богатые одежды.

Когда наступила ночь, привели к хану девочку.

– Кто научил тебя музыке?

– Бабушка. После, когда она ушла от меня далёко-далёко, туда, где мама и папа, я сама училась: шла, где слышались голоса, садилась и играла. Добрые люди давали мне кусочек хлеба, и я была сыта им по горло… Я даже не знаю, как выглядят все ваши вкусности – есть совсем другой прекрасный мир.

– У меня будет по-другому. Будешь играть у моего ложа, а услышишь, как пришел ко мне сон, здесь внизу можешь прикорнуть. Но как заворочаюсь – играй тут же. Будет у тебя получаться – будешь жить в моем дворце в целости и сытости. Никто тебя не посмеет обидеть. Не сумеешь призвать ко мне сон, унять непонятную душевную смуту – голова с плеч долой! Значит, и ты окажешься в рядах тьмы моих бездарных поданных.

Взяла девочка в руки дутар, обратила невидящие глаза в окно, словно подставляя лицо невидимому веянию, тронула струны. И негромкие звуки волнами закружились вокруг ханского ложа. В этих звуках слышались мягкие перекаты бегущей воды, переливчатые трели жаворонков, тихий шелест листвы и далёкие бабушкины мелодии. Пальцы её легко бегали по струнам, а в голове плыли легкие и светлые мысли.

Долго ли, коротко ли играла юная кудесница – вздрогнула от раскатистого громового храпа. Хан уснул! Она спасена! Сон, дивный сон усмирил могучего владыку – теплая ладошка мамы, слегка касаясь светло-русых волос дочки Яны, стала гладить-поглаживать. – Сладкий-сладкий, дивный-дивный сон, мой пушистый сон, ласкается, как кошечка, и пушистая-пушистая кошечка также мурлычет-мурлычет от самого сладкого-сладкого удовольствия спать-спать в мягкой постельке. Спи, доченька, спи …

Личико Яны просветлело, глаза закрылись, чуть нахмуренные брови дрогнули и расслабились – дочка уснула. И уснула, словно открыла глаза в другой комнате: увидела девочку, играющую на дутаре; увидела окно, в которое смотрела слепая девочка.

Вдруг окно засияло нежным бирюзовым светом, и поплыли хрустальные шарики, похожие на небывалые разновеликие жемчужины, поднявшиеся со дна моря-океана. Или это звездочки, наполненные чудесным светом? Среди хрустально-жемчужных шаров плыла светло-русая девочка в белоснежном одеянии до пят и с мантией юного мага. Именно её тонких рук и легкого дуновения были послушны сверкающие перламутром шарики.

Яне так хотелось протянуть руки и взять себе один волшебный шар, так захотелось поиграть с девочкой шарами, но как слепая девочка увидит её… Яна увидела, как направившейся к ней шар вдруг повернул и коснулся головы девочки, играющей у ложа хана. Девочка вздрогнула и замерла – лучащийся звездным светом шар скатился на лицо, мгновение задержался на одном глазу, затем перекатился на другой. Девочка тихо вскрикнула. И обеими руками схватилась за глаза, словно их обожгли. Пальцами потерла глаза и отняла ладони от лица – и увидела… увидела окно, изливающее нежно-бирюзовый свет, увидела плывущие хрустальные шарики и светло-русую девочку в белоснежном одеянии до пят в мантией юного мага, машущую ей рукой.

Она прозрела! Она больше не слепая! Вот этот необычный видимый мир, который раньше лишь слышала! Но он другой: эту девочку в мантии видела, без сомнения, и раньше, но не видела окна, шаров, и не видела владыку земного мира…

Яна сладко потянулась, удивляясь увиденному, и подумала, что утром обязательно расскажет маме про дивный сон…

Бирюзовый свет окна покрылся тонкой паутинкой первых солнечных лучей. Девочка в длинном платье до пят из тончайшего шелка нежно-розового оттенка, отставив дутар, подошла к сплетению солнечных лучей и протянула руки в окно. Тотчас же на раскрытые ладони сели крохотные пичужки, каждая своего неповторимого цвета. Они были так малы и так легки, что когда их слетелось множество, девочка не ощущала их веса.

Она делала плавные пассы руками – и порхающая стайка казалась переменчивым облачком, пронизанным лучащимся цветом, расписанным в необычные сочные узоры, которые непрерывно менялись – и девочку забавляла эта игра. Она улыбалась и золотые волосы, обрамляющие смуглое лицо, от дуновений сотен крылышек развивались, как веет флаг на рее корабля. Птиц всё прибывало и прибывало. Ветерок, поднимаемый крылышками милых пичужек, кружил вокруг девочки и словно хотел подхватить её, полувоздушную и хрупкую, и унести с собой, вслед за другой в мантии мага. Без сомнения, для этого слетаются чудесные птички…

Вдруг оглушительный гром человеческого голоса раздался за спиной. Девочка обернулась и опустила руки. Порхающее облачко взметнулось из окна в небесную высь. Из глубины комнаты вставал обладатель страшного голоса, перед которым трепетали даже листья на дереве и трава в поле. Мощное тело лучшего из воинов с рельефными мускулами, с широченными плечами и руками, способными поднять коня, с могучей жилистой шеей, никогда не склонившей страшной и странной головы без единого волоса, с жесткими глазами, пылающими беспощадным пламенем.

Вот он каков повелитель воинов и народов всех земель! Он грозен, он ужасен, он готов взорваться яростью, которая у него безгранична и неистощима.

– Ты видишь? – сурово вопросил великий хан. – Я подобрал тебя слепой нищенкой, собирающей милостыню игрой на дутаре. Твоя музыка всколыхнула память о мудрой женщине, родившей меня, и также искусно любившей играть на дутаре. Я взял тебя, чтобы твоя музыка принесли мне краткий покой – и ты справилась: ты вернула мне сон. Что означает твоё прозрение?

– Я и раньше видела: видела свой мир и свои звуки. Этой ночью пелена спала с моих глаз, и я могу видеть и ваш мир. Что видят все другие люди пришло как странное дополнение к моему миру, – тихо сказала девочка без тени страха. – В середине ночи, когда ты уже уснул, в раскрытом окне поплыли хрустальные шары. Я знаю этот звук! Один шар коснулся моих глаз. Как будто поднесли огонь. Я вскрикнула и открыла глаза и увидела в этом окне среди хрустальных шаров юную фею в волшебном балахоне до пят. Она улыбалось мне, уплывая дальше. Зачем она это сделала? Как будто она была печальна и чем-то огорчена. Почему она исчезла так быстро? У неё беда! Это точно!

– Никто не может видеть меня без золотой короны владычества. Никто не может войти в мои покои, где я снимаю корону, чтобы только сон равнял меня с неисчислимым множеством моих воинов, поданных, рабов. Иначе смерть тому, кто смог это узреть… Иначе будет вырван язык, иначе будут выколоты глаза. Выбирай!

– Я выбираю жизнь с языком и глазами, – едва заметно улыбнулась девочка. – Если суждено умереть, то пусть по велению властелина дня – могучего хана, которому нет равных на земле под светом дневного солнца.

– Разве есть другой властелин? властелин ночи?

– Есть, великий хан. Иначе ты не страшился бы ночи и мог спокойно спать. Даже твоя, верная из верных, стража у дверей стережёт лишь твоё беспокойство. Я родилась в темноте вашего мира и жила в темноте, точно так меня для чего-то оберегали. Я сразу стала видеть другими глазами и увидала многое. Мне хватало слуха, кожи, рук и ног, чтобы не заплутать в вашем мире. И теперь открылись глаза… Мне бы хотелось хоть чуточку посмотреть на ваш мир повнимательней, усладив и обогатив себя зримым содержанием другого, для вас – чудесного, мира. Кое-что тебе сказать то самое существенное, что могли выговорить уста твоих мудрецов.

– Гм! Со мной ещё никто не говорил, как ты. Убить тебя – значит лишить себя удовольствия слушать твою музыку и твои слова, в которых я слышу больше мудрости, чем в словах придворных мудрецов…Тебя ничего не пугает, глядя на меня. Посмотри на мою голову. Видишь ли то, чего нет у тебя?

– Твою голову венчает рог. У меня и вправду такого нет. Но я никогда не видела воинов и слуг твоих. Возможно рог у всех?

– Не у всех. Только у меня.

– Ты великий воин! Ты – лучший из лучших. У тебя явно есть то, что у других неявно и в зачатке.

– Как раз этого, – он тронул рог, – не хотел бы иметь и в зачатке.

– Ты знаешь, хан, все наши беды и уродства исходят от властелина ночи. Этот владыка темного царства рассылает невидимых слуг, которые калечат и вызывают неизлечимые болезни, портят суть воинов и подданных твоих. Его сила крепнет час от часу. А наше уродство и слабость растёт.

– Ты сказала наше?

– Наши предки слушали одну музыку. И эта музыка позволила тебе услышать меня, а мне увидеть твой мир. Ты и я – часть одной истины. Ты завоевал видимый мир, но ты бессилен перед миром невидимым, который все твои победы превратит в прах. Я могу показать тебе то, что и во сне не приходит ко всем, а лишь к избранным… Смотри, о великий Темирхан.

Девочка вытянула руку. Хрустальный шар тотчас же оказался в раскрытой ладони. Это был тот самый хрустальный шар, что добавил ей зрения. Она качнула ладонь в легком круговом движении. И шар закрутился на невидимой оси, плавно ускоряясь и увеличиваясь в размерах.

Не успел хан удивиться, как шар стал выше девочки и соскочил с её рук, встав прямо посредине между ними. С каждым витком шар делался всё больше и больше – вот он коснулся и девочки и хана, вот он облачил их с головы до ног новыми одеяниями, которые вдруг разом слетели, и в мгновение лоскутки собрались вокруг девочки и хана в новый сияющий мягким светом шар. Необычный свет был густой, как утренний туман, и прозрачен, как вода в роднике.

Хан повёл головой слева направо – отовсюду изливался этот странный никогда невиданный свет. Он сделал шаг вперед. Зыбкая оболочка света двинулась за ним. Тогда ханские глаза сомкнулись на посветлевшей девочке: эта оболочка света представилась её продолжением.

– Смотри! – сказала девочка, подняв правую руку. – Вот твои бескрайние степи и леса, где нет тебе равных. Вот неисчислимое множество твоих поданных, что день и ночь работают, чтобы увеличить твоё богатство. Вот твои доблестные воины, что скачут вдоль и поперек по твоей земле, выискивая притаившихся врагов.

Хан водил изумлёнными глазами за указующим перстом – и видел! Видел цветущие степи, зелёные дубравы, спины слуг и рабов, несущуюся подобно урагану грозную воинскую рать.

– А вот здесь, где высятся гряды гор, подпирая небо, здесь в окружение скал и есть неприступное царство властелина тьмы. Здесь небеса уходят в пропасть, клокочущую огнём, и отсюда выйдут воины, которых ещё никто не одолел.

– Чем же они сильны? Разве есть кони быстрее моих? Есть клинки острее и твёрже моих? И кто может сравняться с числом моих воинов?

– Его сила в другом. Он посылает мор на твоих коней, он поворачивает твои же клинки против тебя, он пробивает защиту воинов, переплавляя храбрость и верность в страх и предательство, он сеет болезни, уродства и скорбь. Его первые воины – это глашатаи другой правды, которая разрушает твою. Они отнимают сон. Они хотят убить чудесную девочку в балахоне до пят, которая сказочным действием вливает в нас добро и красоту – всё то, что не дает нам превратиться в зверей-чудовищ, верных слуг властелина Тьмы… Ибо убив великий дух, что движет всеми нами, мы станем невольниками духа властелина Тьмы. Вслед за победой первых, выйдет второй дивизион – эти-то и будут рубить, испепелять оставшихся хранителей тебя и веры. Нас осталось мало…

– Я уничтожу его! – вскричал хан.

– Никто этого сделать не смог. Ты всегда воевал в открытом поле. Здесь будет другая война, если решишься…

– Ты говоришь мне: решиться?! Я ищу, как ввязаться в бой!

– Тогда слушай дальше… В предгорьях царства тьмы с младенческих лет поселился схимник. С рождения у него не было ног, но было доброе сердце и умная голова. Домом ему служила пещера, а еду приносили птицы, те самые которые ты мог видеть со мной у окна. Он безумно любил птиц, и птицы любили его. Сначала он хотел забраться выше скал, чтобы научиться летать. Если не суждено ходить, значит – будет летать. Он задумал сделать себе два крыла, как у птиц. И вот, делая крылья и размышляя о способности летать, он наткнулся на черный след невиданной беды и вдруг уразумел, что живет совершенно рядом с неведомым и оберегаемым царством Тьмы. И когда наступала ночь, видел всё то, что творится там. И он стал описывать, в чём сокрыта сила Тьмы, но не закончил, потому что понял и другое: оставаясь в стороне, и он и его книга-летопись станут просто достоянием властелина Тьмы.

Строчка за строчкой, страница за страницей будет расти и пухнуть книга, одновременно таять и дряхлеть он. Потом огонь и тлен уничтожат его, впишут новые кровавые строки в летопись укрепляющегося Зла. И так будет вечно, пока Тьма не покроет Свет. Не будет птиц, не будет зеленых листочков, небесную голубизну застит кровавое пламя беды. В отчаянии он сбросил недоделанные крылья вниз, в пропасть, и вспышка бирюзового света вызвала в нем видение. Нет, вспышка разорвала пелену другого мира, который обосновался вокруг царства Тьмы, словно выставив невидимый заслон воинам властелина Тьмы.

С приходом следующей ночи он собрался сбросить в пропасть и то, чем делал крылья, и было поволок это к краю, но звуки которые возникли, когда эти железные пилочки, каменные скребки ударялись об камни, о деревья, шорох и шуршание песка – закончились тем же озарением, что и вчера. Он снова увидел заслон добрых духов у самого края растущих демонов Зла. И увидел отображение себя в этом заслоне и то, что он должен сделать…

Тогда он этими же инструментами: железными пилочками, каменными скребками, крупным песком для шлифовки, стал делать свои новые крылья. Но уже для полета души по тому самому невесомому воздуху, в котором парили птицы и духи, так вдруг и неожиданно давшие знать о себе.

Он что-то начинал делать – не получалось. Он сбрасывал пустозвонные поделки в пропасть. Снова делал, и снова сбрасывал. И однажды, уже изможденный заблуждением, догадками и отчаянием, он увидел сон. Где воочию узрел, каковы должны быть эти два новых крыла. Они должны быть в виде круга с деревянным ободом, который натягивает толстую кожу горного оленя; внутри обода есть поперечина, куда крепятся железные подвески и разноцветные ленты… Первое крыло – будет его. С ним ему жить, с ним сможет лететь по воздуху, как птицы и как духи – это будет его новые ноги, это будет его конь, который поднимет в небеса и унесёт к светлым духам от тлена и огня. Унесет, как только он сделает второе крыло.

Схимник сделал первое крыло точно по образу приснившегося, а совсем недавно – сделал и второе крыло. И птицы сказали мне, что этой ночью он совершит прощальный обряд с землей. Он уйдет на первом крыле к духам. И следующим же днём я должна отправиться за вторым крылом. Он выбрал меня для второго крыла. И та волшебная девочка, вернувшая мне зрение, чтобы быстрее двигаться в вашем мире, также выбрала меня быть её помощницей в видимом мире, оставаясь зрячей в её мире. Её жизнь в опасности: те сказки, что навеивала она ребятишкам, помещая в их сердечки и головки ростки доброго и прекрасного, демоны зла посчитали чрезвычайно вредными. Зло пошло в наступление по всем направлениям и решило поправить человеческую жизнь с первых её шагов, и даже с первых минут, когда встречаются Он и Она…

Я должна продолжить и сделать третье крыло, которое либо откроет мне тайны невидимого мира и даст мне силу, заключенную в высшем знании, либо… Что суждено мне, я узнаю, взяв в руки второе крыло.

– Не желаю отпускать тебя одну. Ты становишься моей главной драгоценностью. Похоже, лишь ты сможешь отделить порочное от доброго наследия предков, избавить меня от клейма нечистого.

– Тебе и не надо отпускать меня. Мы поскачем вместе. Повелитель Тьмы силами своих духов поработил гордое племя горного народа, дал им часть неземной силы и теперь горы в их власти. Но власть эта – часть силы повелителя Тьмы. Это будет твой первый бой. И ты будешь сражаться не с ними. Ты померяешься своим человеческим духом с силами нижнего царства. Силой твоего духа пронизаны все твои воины. Этот дух победы вы закалили, возвысили и сделали правилом жизни, что приблизило тебя к силе бессмертных духов. Проиграть этот бой – значит положить конец твоему владычеству над миром степей, долин и лесов. У тебя есть право выбора.

На твою жизнь хватит отвоёванного мира.

Твой дворец великолепен.

Собери себе жен – и наслаждайся.

Убей меня, убей других, убей всех, кто возмущает твоё спокойствие.

Ограничь себя в желаниях – и ты будешь счастлив.

Стоит поверить, что невозможно каждый день что-то делать новое – придёт покой.

Можно будет переливать из дня в день одну и ту же воду из одного кувшина в другой кувшин, удовлетворяясь и тем, что каждый раз форма у воды чуть-чуть иная, по форме кувшина. В этом одном искать новизну, забаву, развлечение.

– Моя голова не такая как у всех, на неё и тюбетейку не подберёшь, мои глаза видят лишь то, что внутри кувшина. Я собрал золото в дворец, чтобы не растащили монолит в россыпь. Без военных побед моё войско ослабнет. Мы рождены воевать и умирать в бою!

– Ты можешь погибнуть в страшных муках не от отравленной стрелы, но сгореть в бездне клокочущего пламени Зла.

– Я мог погибнуть в каждом своём бою. Однако жив! Для чего я завоевал этот мир? Я хочу установить один порядок, одни правила жизни, собрать всех в один кулак. Собрать всех в один народ, у которого должен быть один повелитель, одни законы, одна правда.

– Этот повелитель не должен быть тираном! Через него в человеческую жизнь должно приходить Небесная Мудрость, основанная на высшем знании, на человеколюбии. Боль и скорбь растревожила духов. Древо жизни покачнулось. У трех великих царств сместились и наслоились границы. Вот в чём ещё причина. Мы не можем жить вместе с духами, не изменив себя. Но сила что-то изменить в нашем мире только в тебе и во мне…

Покажи мне воинов, свою армию.

Я хочу проскакать на белом коне по степи быстрее ветра и даже быстрее тебя.

Я хочу увидеть наш мир в дневном свете яркого солнца.

Я знаю, наш мир прекрасен. Наши реки прозрачны, светлы, глубоки. Из них собираются озера, которые как наши глаза смотрят в небо, и светлые духи купаются в них. Наши степи в зелёном убранстве шелковых трав, в драгоценной россыпи цветов. Ветер веет там прохладой и зноём.

– Пусть будет так. Отныне ты моя дочь, которую мне дали духи. Имя твое Ариунцецег.

– Ты мудр по-своему, Темирхан. В тебе бескрайняя сила наших степей. Нелегко будет повелителю Тьмы справиться с нами.

Они вышли сначала из шара, потом из дворца. Могучий хан в расшитом золотом плаще, юная дочь в таком же золотом одеянии. Сотни глашатаев вострубили о пробуждении владыки и начале нового дня.

Подвели двух лучших коней: гнедого – для хана, и ослепительно белого – для его дочери. Они вскочили на коней и с гиком понеслись по пьянящему простору родных степей. Держись владыка Тьмы! Пришел ли час рокового боя? Станет ли последней битва сплоченной реальной армии во главе с бесстрашным богатырем и его дочери, чуткой предвестнице будущего? Вечная ли эта борьба Зла и Добра, Тьмы и Света?..

Наутро пятилетняя Яна протерла глазки и сказала с забавной серьёзностью:

– Мама, звездочки совсем не дырки и не шарики-светлячки – это воины. Они сражаются за нас, чтобы мы были добрыми. Мне такое приснилось!!! Такое-такое! А тебе снятся сны?

– К сожалению, реже и реже. Забот много, о которых не бывает сказочных снов. Но сказки все ёще люблю! – Мама с легкой грустинкой улыбнулась, поглаживая по светло-русой головке свою волшебную маленькую фею в ночной сорочке до пят:

– Доброе утро, доченька. Новый день начался! Пусть он будет добрым для тебя и меня, и для всех!

Легенда о состоявшейся жизни

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце

И синий кругозор.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце

И выси гор.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Море

И пышный цвет долин.

Я заключил миры в едином взоре,

Я властелин.

К.Д. Бальмонт

1. Особенный поселенец

В тридевятом царстве-государстве в тридевятые годы жили-были не тужили розовые поросята с голубыми глазами. И был среди них поросёнок самый розовый и с самыми голубыми глазами по имени Хавроня. Никто не играл так забавно, как Хавроня, никто не выдумывал таких беспечных, таких бесшабашных проделок, какие проделывал он – розово-голубое существо с неказистым щетинистым рыльцем.

Стоило солнцу пробудиться и освежить огненным румянцем бледное небо, как тут же с весёлым похрюкиванием и повизгиванием выбегал на вольные луга удалой Хавроня. Задрав башку, вытаращив любопытные глазенки, он, дрыгнув всем телом, взвизгнув необычайно звонко и задорно, давал стрекача по медвяным травам, сколь было сил в неуклюжих лапах.

Большие прелестные бабочки, причудницы небесного света, которые имели обыкновение после легкого завтрака капелькой нектара, позабыв обо всем на свете, в сладком упоении порхать, кружиться в аромате распускающихся цветов, слегка бранили не совсем приличного Хавроню. Ну, зачем он как угорелый носится среди тех же цветов? Как будто его вовсе не смущает лик прекрасных созданий, хотя сам увалень и восторженно-дик.

Хавроня бегал до тех пор, пока не утихал в нем порыв, что очаровал его, полусонного, утром и увлек навстречу чудесным неожиданностям. Вдруг появлялось утомление и легкая резь в животике: Хавроня был чрезвычайно прожорлив. Голод всякий раз заставлял возвращаться назад, к братьям и сёстрам – потому-то, может быть, он никак не мог добраться до главного места, где, верилось, сокрыта обитель самой важной сути, иначе почему столь прекрасно кругом и столь молчаливо.

Возвращаясь в родное селение, которое он с закрытыми глазами узнавал по своеобразной вони, гвалту, клубам пыли, Хавроня с удивлением отмечал, как непонятная грусть овладевала им: меркло и тускнело в глазах, уши не различали отдельных звуков, кожа немела. Одно лишь ожидание вкусной еды, какую он непременно найдет в доме, слегка утишала и чуть радовало. И то была сермяжная правда, что в царстве этом, поедание пищи: разжевывание, переваривание и опорожнение – было первой заботой и главным развлечением.

Придя домой, Хавроня тотчас же ел, ел и снова ел и вряд ли бы наелся, но живот опускался вниз до земли, и сытый поросенок уже не шел – плыл как корабль на воздушной подушке. Хавроня валился на бок, придирчиво оглядывал братьев и сестер.

Прелюбопытная картина являлась его затуманенному взору. Одни сородичи чуть поодаль нежились в луже приятной жижи. Один брат, сунув рыло поглубже в эту жижу, пропускал сквозь её толщу тот воздух, что был в легких, другие лениво толпились кругом, несколько захваченные зрелищем, подбадривали, и, если бульканье получалось особенно потешным, весело и живо хлопали. Сам герой был страшно доволен содеянным, польщен аплодисментами. В другом месте поросята дерзновенно соревновались одним махом кашлянуть, свистнуть, пукнуть и встать на голову. «Забавники!» – бурчал Хавроня, морщился и, поскучав еще немного, снова убегал на вольные луга. «Почему совсем нет подобия здесь, на земле, тому великому совершенству, что в небесах» – думал он.