Черта ответственного возраста

Сергей Усков

Черта ответственного возраста

(Рассказы, репортажи, главы из романов)

Первая учительница

Когда у меня заструилось серебро в волосах, мысли потекли несколько по-иному. Я вдруг ясно понял, что когда-нибудь стану дряхлым дедушкой, но представить этого не мог. Не хочу быть дряхлым, больным и немощным…

Где-то я читал, что только тот, кто делает всё правильно с самого начала, с первых осознанных шагов, не страшится старости – для них эта пора как бесконечная золотая осень. Каждый хоть раз ощутил прелесть тех дивных дней с умеренным теплом, безветрием, тишиной, мудрой безглагольностью – лишь отовсюду струится позолота… Может быть, проблеск серебра в редеющей шевелюре – предвестник той позолоты? И пора сделать своеобразную уборку в своем внутреннем мире?

Совершенно случайно обнаружил, что не помню первой учительницы. Той, что научила читать, писать и считать. Между тем, явственно помню чудесный эпизод с продолжением на всю жизнь…

Это было во втором классе. Я и друг мой Серёга, побросав дома портфели с тетрадками, где алели колы и двойки по всяким там чистописанием и правописанием, собрались в подъезде девятиэтажного дома, по тем временам самой высокой этажности. Мы задумали выполнить чрезвычайно захватывающий трюк: учебный полет в неведомое. Мы уже пробовали, но в этот раз решили пойти дальше.

Для этого надо было пробраться в шахту пассажирского лифта. В основании шахты устроена площадка для обслуживания, где можно в полный рост стоять и смотреть, как вверх-вниз над тобой бегает кабина лифта. Дно кабины заканчивалось неким скелетом для обслуживания шахты: этакая маленькая клетушка, огражденная символической цепью.

Мы вдвоем втискивались в площадку и ждали, когда кто-нибудь воспользуется лифтом. Пассажир, безучастный и равнодушный – в кабине, мы, преисполненные предвкушением чудесного, формально под ним, но на самом деле – мы взлетали в неизъяснимо захватывающие высоты.

В тот день для остроты ощущения, решили не стоять на площадке, а повиснуть под ней на вытянутых руках, ухватившись кистями рук за нижнюю перекладину. Серёга уже провел первое летное испытание, теперь была моя очередь…

Итак, мы приготовились. Я протер мелом руки, мысленно представил, как взлечу с кабиной, и – приятные мурашки ползли по телу… Ждем пождем в полумраке жильцов, запропастившихся на беду.

Наконец, хлопнула входная дверь. Клиент тихими шажками прошел в кабину. Захлопнулись двери, я крепче сжал ладони на перекладине. И… и дверь вдруг снова открылась, потом закрылась, открылась-закрылась…

Озадаченный Серега выскочил из шахты, я пулей за ним. Из полуподвального помещения мы вынырнули точно черти из преисподней: чумазые, возбужденные, злые.

На площадке первого этажа стояла девочка. И такая необычная, такая красивая, что у меня захолонуло сердце, остановилось дыхание. Её светлые волнистые волосы ниспадали на хрупкие плечи. Огромные фиолетовые глаза на белоснежном личике смотрели чуть насмешливо, чуть отстранено, совсем по-взрослому, с каким-то неведомым мне знанием и опытом иной, высшей жизни. В ней не было ни капли кукольного.

– Вы кто? – без тени испуга спросила девочка.

– Мы эскпеме…экспемери…эксперимонтеры, – напустив на себя важности, ответил Сёрега. Его заводило намерение сбить спесь с девчонки.

– Экспериментаторы, – легко проговорила девочка, звонко рассмеялась.

Я никогда не слышал столь мелодичного голоса. Если и слышал, то в фильме-сказке. Я словно пожирал её глазами. Припомнил, девочка из параллельного класса, недавно появилась в нашей школе.

– И над чем вы экспериментируете?

– Над собой! Ты чего тут делаешь?

– Я всего лишь хочу подняться на лифте на свой этаж. На лифт не хочет. Он не ощущает моего веса. Обычно я хожу с портфелем. Как раз это и добавляет вес.

– Ты дура или как?

– Правильно говорит! – Я вступился за девочку, чем поразил Серёгу, ведь он был за главного. – В лифте есть защитное устройство на вес. Чтобы не гоняли пустой лифт, оно не запускает его, и не даёт включиться при перегрузе. Давай, я буду вместо портфеля. Дополню твой вес.

Я шагнул в кабину. Девочка, мило улыбаясь, вслед. Серега, недовольно сопя, протопал за нами. Лифт легко набрал высоту и, взбрыкнув, остановился.

– А всё-таки, каким образом вы экспериментируете?

– Мы также катаемся на лифте. Но снизу, без ограждений, цепляемся за дно. И летим параллельно пассажиру, – без обиняков признался я, чем тут же заслужил тычок друга.

Девочка вдруг встрепенулась от испуга, внимательно посмотрела на нас, что-то сверила по наручным часам, сказала:

– Хотите побывать у меня в гостях? Я покажу что-то очень интересное.

– Конечно, хотим, – ответил я за себя и за Серёгу, несмотря на его тычки. Теперь я стал главным.

В прихожей нас встретил большой белый кот. Грациозно выгибая спину, он потерся об ноги маленькой хозяйки, затем крадучись подошел к нам. Принюхался – и фыркнул. Девочка рассмеялась, весело сказала нам, чтобы вымыли руки и чумазые рожицы.

Милая хозяюшка, органично входя в роль, заварила чай, достала торт «Птичье молоко», по тем временам дефицитный. Мы втроем сели за стол. Ни мало не смущаясь Серега стал наворачивать один кусок торта за другим. Я лишь надкусил предложенное угощение. Мне нужно было другое. После чая прошли в комнату, и я поразился убранству.

На полу – толстый и мягкий ковер ручной работы с необычным орнаментном, на стенах – картины в отливающих золотом багетах. Массивный книжный шкаф, заполненный старинными книгами в толстых переплетах. Коллекция фарфоровых статуэток. Огромное, как мне показалось, пианино, поблескивающее гладью тщательно отполированного лака густого вишневого цвета.

– Ты как восточная принцесса живешь! – сказал я, не сдерживая восторг.

– Может быть. Мой папа ученый и работает в секретном институте. А мама учитель сольфеджио в музыкальной школе… Учит нотной грамоте, – пояснила юная красавица.

– Ни фига себе, – с присвистом произнес Серега, растянувшись на ковре, – Зачем нужно сольфеджио? Чтобы купить такой ковер? (По тем советским временам интеллигентная прослойка общества жила в материальном плане очень хорошо)

– Чтобы научиться прекрасному. Вместо музыкальной грамоты может быть что-нибудь другое. Увлечение, интерес, делать прекрасное своими руками. Я ещё изучаю французский язык, историю этой страны. Но больше всего люблю музыку.

– Как можно любить, что нельзя потрогать руками. Любить, чего нет… Пока не зазвучит. Сказала бы – нравится.

– Для меня она есть. Это невидимое прекрасное имеет разные формы. Музыка – одна из форм и звучит под его влиянием. Давайте я вам сыграю. Что хотите услышать?

– Мурку! – Серега со смехом обозначил тему и запел: – Мурка, ты мой котеночек. Мурка, ты мой муреночек…

– Сыграй что-нибудь из Чайковского, – поспешил сказать я. В зимние каникулы мы с мамой ходили на балет «Щелкунчик»

– Хорошо! – Девочка улыбнулась, положила руки на клавиши.

Она, легкая изящная воздушная, словно в мгновение наполнилась как раз тем прекрасным и невидимым, что было в мире, что добавило ей тот самый материальный вес, который не смог уловить бездушный механизм лифта. Я видел не тщедушную девочку – царственную фею с длинными шелковыми волосами, с гордо выгнутой спиной, сияющими глазами на утонченном божественном личике…

Её длинные пальчики искусно бегали по клавишам, извлекая звуки и соединяя их в музыку. Внимая одухотворенной девочке, я решил для себя точно и окончательно – она неземное существо, она – лучший учитель прекрасного, которое в каждом её движении, в каждом взгляде, в каждой линии и черточке тела, лишенного земной тяжести.

Когда девочка закончила играть, я был оглушен внезапной пустотой. Я и она, словно приходили в себя, возвращались в этот мир. Вдобавок Серега резанул по ушам:

– А песня про Мурку лучше!

Девочка поморщилась, вздохнула, сказала, точно спохватившись:

– Так, мальчики, мне уже поры собираться в музыкальную школу. Мои дни расписаны по минутам, чтобы ни одной минутки не пропали даром.

– А где то интересное, что хотела показать? – буркнул Серёга.

– Ты не заметил? – спросил я. Он помотал головой. – Тогда и объяснять незачем.

– Давай дружить, – сказал я девочке.

– Давай! – не замедлила ответить она. – Только чур, ты должен научиться делать прекрасное и быть необычным, чтобы было интересно с тобой, чтобы каждый день был запоминающимся!

– Хорошо! Буду учиться и этому. Пока.

– Пока. Можешь завтра мне позвонить в это же время.

Мы вышли на лестничную клетку. Серёга, зевая и почёсывая за ухом, сказал:

– Ну чо, прокатимся на лифте по разу?

– Знаешь что, Серёга, жалко времени! Пойду-ка учить уроки.

PS: Девочка недолго жила в нашем доме: её папу перевели на более ответственную работу, и дороги наши как будто разошлись. Однако, когда я стал уже взрослым, вдруг встретил девушку с точно таким же именем и такой же неземной одухотворенности, и однажды услышал от неё: «Ты такой необычный и, порой, умеешь так искусно делать прекрасным и запоминающимся почти каждый день!» Я хлопнул себя по лбу, мгновенно вспомнив хрупкую и светлую девочку из параллельного класса… Выходит, справился с её задачей?! Чудеса, да и только!

Две истории о большом и малом

Ничто не доставляет человеку такой радости, как чистая совесть.

Джигуджизада

1. Черта ответственного возраста

Я давненько предполагал, что для душевного здоровья, и здоровья вообще, самое опасное время года – конец ноября и первая половина декабря. По крайней мере, это справедливо для пожилого возраста. А также для так называемого ответственного возраста, по определению Г.И. Гурджиева (Джигуджизада среди суфиев) – беспрецедентного вестника древнейшей эзотерической школы, о чём будет сказано чуть ниже.

Вскоре в этом временном казусе выпало доподлинно убедиться. И, как всегда бывает, на собственной шкуре. Не совсем, правда, на себе, но ощущая близких и родных неким драгоценным и совершенно необходимым продолжением себя, можно справедливо сказать, что попал ты, братец, в чрезвычайно непростую переделку.

Дело в том что, оставив родительский дом, мы периодически возвращались в него. И каждый с определенной целью.

Я наведывался по строго определенному графику, чтобы быть уверенным, что престарелая мать ни в чем не нуждается: из крана течет вода, не засорена канализация, радиаторы отопления исправно передают тепло квартире, горят все лампочки в светильниках и не надо бежать в аптеку за каким-нибудь лекарством.

Сестра использовала квартиру как дополнительную кладовку для редко используемых вещей и домашних заготовок из овощей и ягод садового участка, и поэтому забегала на минутку: взять-положить вещицу или банку с соленьями-вареньями, успевая на ходу обмолвиться о себе и поинтересоваться, как бы между прочим, о здоровье матери.

Младший брат, в отличие от сестры, бывал подольше, но в основном рассказывая восьмидесятитрехлетней матери о своем непростом житие в стольном граде, что в часе езды от нашего городка, превращающегося в спальный район индустриального мегаполиса. Дескать, приходится платить бешеные деньги за съём квартиры, на содержание семьи, за садик ребятишкам… короче, деньги там всему голова. Чтобы достойно жить вынужден брать кредиты: один кредит на покупку нужного, второй – для погашения первого кредита.

Мать недоумевала, жалела, переживала. Мне рассказывала, как бедствует младший. Однажды прямо огорошила:

– Вчера приходил Андрюша и сказал: матушка, я теперь бомжа!

– Опа! – воскликнул я, вспомнив про фото, выложенные младшим в одной из социальных сетей: не далее как неделю назад он прилетел из Таиланда, где в течение четырнадцати дней и ночей всей семьёй наслаждались пляжным отдыхом.

– Был прописан у тещи, – путаясь, пояснила мать. – Она решила поменять квартиру: свою продать и купить себе поменьше, оставшиеся деньги отдать Андрюшкиной жене. А в новую квартиру никого прописывать не хочет.

– Кто и что ему мешает квартиру заиметь? – сказал я, усаживаясь в кресло.

– Купить жильё по ипотеке не проблема! Они по два-три раза в году летают по заграничным курортам. Эти деньги вполне могли бы стать первым взносом.

– И я ему об этом же сколько раз говорила. Поговорил бы ты еще раз.

– Сказать можно, да услышит ли?

– Я всю ночь не спала. Чует моё сердце недоброе. Может, не лады у него в семье? Обо всём передумаю. Места себе не нахожу.

Пообещав поговорить с младшим, вдруг заподозрил неладное. Во-первых, пропала искренность в его словах, и в разговоре он прятал, отводил глаза от моего пристального взгляда. Во-вторых, зачастил к матери. В свою очередь визиты лишь усиливали беспокойство человека, достигшего весьма преклонного возраста. Однажды она снова меня огорошила.

– Никита, (то есть я) не будешь ли обижаться? На днях оформила завещание на квартиру Андрюше и еще какую-то бумагу подписала. Мы на машине ездили к нотариусу.

– Завещание или дарственную? – спросил я, не теряя спокойствия.

– Сама не знаю. Запуталась с ним. Возьми синюю папку, прочитай: что за бумагу мы состряпали.

Я открыл шкафчик серванта, где обычно хранились документы. Никакой синей папки там нет.

– Тебе случаем не приснилось? – Пошутил я. – Пусто!

Мать всплеснула руками и, сильно побледнев, вымолвила:

– Неужели утащил?.. Ах, негодный, что же он задумал?

– Для этого надо знать, что за бумагу оформили. Если завещание, то лично тебя ничего страшного не грозит. Если же дарственную, то может и продать квартиру.

– А как же я? Мне куда деваться?

– Сперва, видимо, следует наведаться с тобою к нотариусу и прояснить, какую же вы сделку сотворили.

Пока я собирался, выкраивая время для поездки к нотариусу, случилось еще одно невероятное событие. Мать чуть было не стала жертвой телефонных мошенников. События разворачивались так. Вечером вдруг раздался звонок и суровый мужской голос сообщил, отчеканивая каждое слово, что сын Андрюша сидит в КПЗ (в камере предварительного заключения – прим. автора). Он совершил наезд на пешехода. Есть подозрение, что находился в нетрезвом состоянии. Парень глубоко раскаивается в содеянном, поэтому если соберете к полудню следующего дня семьдесят пять тысяч и перечислите на указанный номер, то происшествие замнем. Далее трубка была передана Андрюше, и тот жалобным голосом подтвердил и просил перечислить деньги, иначе хана ему: ведь стоит только получить судимость и потом долго не отмыться.

У матери потемнело в глазах. Она на мгновение потеряла сознание и рухнула, ударившись правым боком о чугунный радиатор отопления. Когда очнулась, попробовала встать, но не хватало силы в руках. Тогда ползком добралась до дивана и, оперившись о спинку его, кое-как смогла наконец подняться. Некоторое время приходила в себя. В заначке как раз имелась затребованная сумма.

Следует отметить: мать была ветераном войны; трудовой стаж равнялся пятидесяти с лишком лет – пенсия не хилая, что в совокупности с доплатами федерального, областного и местного уровня составляла вполне значительную сумму.

На утро, ни свет ни заря, бедная старушка пошатываясь добралась до банка. Сунула в окошко охапку денег и клочок бумаги с наспех записанным номером банковской карты. Однако, мошенники явно не учли, что сильные эмоции в старческом возрасте, напротив, могут выбить последние искры умственных способностей. Номер был записан неправильно, кассовая машина отказывалась принимать перевод денег. Так и не сумев перевести деньги, сердечная бабулечка поковыляла домой, что-то бормоча в беспамятстве. Дома разыскала номер мобильного телефона младшего и, не мешкая, связалась.

Андрюша ответил сразу. Обрушился с досадой на бедную легковерную мать. Ни в какие переделки он не попадал, никого не давил колесами. Потому что и автомобиля у него теперь нет. Нет! Так как пришлось авто продать для погашения просроченных платежей по кредиту.

Однако, через некоторое время узнаю, что Андрюша купил-таки простенький автомобиль, чтобы оставаться мобильным в наше суетное время перемен, где чаще приходится либо догонять, успевать, либо удирать, уматывать подобру-поздорову. И купил за семьдесят пять тысяч. Странное, конечно, совпадение, но чего только ныне не бывает!

Разбираться особо было некогда – выпало мне, как назло, сделать авральную работу. На десять дней я стал узником обязательств и планов. И когда освободился, первым делом поехал проведать мать. Что я увидел, повергло в шок.

Седая старушка с благообразными и тонкими чертами лица была словно не в себе. Взгляд ввалившихся глаз блуждал как будто в беспамятстве. На левой щеке свежая гематома, уходящая под ворот платья. Обнаженные руки в коростах запекшейся крови. Давно немытые и нечесаные волосы свалялись в сальные космы. Вокруг в беспорядке валялись вещи – невообразимый кавардак поражал не менее страшного вида матери. Журнальный столик заляпан остатками пищи, также как и телефон. Точно руки и посуда перестали надлежащим образом мыться. Отвратительный запах гниения смердел ужасной разверзшейся клоакой.

– Что случилось? – задал я вопрос скорее себе.

Мать несколько осмысленно посмотрела в мою сторону.

– Учусь передвигаться ползком и перекатыванием. Ноги совсем перестали ходить.

– За какие-то десять дней такие кошмарные изменения?! Приходили сестра, Андрюша?

– Нет, никто не проходил. Не дозвониться до них. У обоих отвечает какая-то одна и та же женщина.

– Это автоответчик. Надо было сказать на автоответчик: приходите срочно.

– Это что, я буду разговаривать с этой противной механической женщиной?! Не совсем ещё сдурела поди.

– Мы все потихоньку становимся механическими. Зомби, помешавшиеся на потребительстве. Мне на мобильный почему не звонила?

– Умыкала листочек с номером. Ведь не было раньше нужды звонить, ты всегда сам приходил.

– А как же ходила в магазин за продуктами? – продолжал допытываться.

– Да как! Один раз ходила. О поручни лестниц в подъезде держалась и спускалась вниз, потом по стеночке дошла до двери. Только ступила на крыльцо, сразу упала. Ладно сугробы есть, зима-то ранняя ныньше. Прямо в сугроб кувыркнулась. Кто-то проходил мимо, помог подняться. Посидела на скамеечке, кое-как поднялась, пошла дальше… Ох, и рассказывать не хочется. Не счесть, сколько раз падала. Все бока и внутренности отбила. Каждый раз помогали прохожие: один доведет до одного дома. Посижу чуток на скамеечке. Встану, пройду, чуть какая неровность – валюсь в ту сторону, куда качнулась. Как-то всё же дошла до магазина. Набрала целую сумку продуктов, и чувствую, тяжеловато. Но не выкладывать же обратно! Потащилась, вернее меня потащили вместе с сумкой. У подъезда дома остановилась, думаю, как подняться на третий этаж. Слава Богу, соседский паренек из школы шел. Взял мою сумку и до дверей квартиры донес, я чуть погодя следом поперлась, как обезьяна за поручни цепляясь, где нет поручней – на четвереньках. В квартиру забралась и есть не хочется: в голове стучит, ноги ноют, точно их наизнанку выворачивает. Сунулась в сервант – и таблеток никаких нет; есть только от давления и сонных таблеток три коробки. Я как раз недели три назад купила, чтобы сон наладить… Ох, мне бы только, чтобы ноженьки мои начали ходить, и не мотало меня из стороны в сторону! – воскликнула с глубочайшей надеждой матьи после минутного молчания проронила: – Неужели смерть моя пришла?

Последняя фраза сказана таким тоном, что меня до костей пробрал озноб, и дальнейшее развитее событий много раз повторяло это незнакомое прежде ощущение, словно я глазами матери заглядывал в запредельную сферу бытия.

– Я вызову врача на дом. Завтра с утра позвоню в поликлинику.

– Придет ли врач? Кому мы, старичьё, нужны?!

– Нужны. Еще как нужны! – воскликнул я.

С утра сделал вызов врача, который сначала, не хотели принимать, но, узнав возраст обращающегося за медицинской помощью, адресовали к специалисту, функционально близкого к геронтологу (эта категория врачей помогает смягчить старческие немощи – прим. автора). А ближе к обеду вызванный доктор звонила уже мне, и звонила в полной растерянности. Вид старушки, невнятно бубнящей себе под нос, с многочисленными синяками и ссадинами, неспособной стоять на ногах требовал немедленных действий. Врач сказала, что сама вызывает машину «Скорой помощи» и отправляет пациента в приемный покой городской больницы с предполагаемым инсультом.

Я вздохнул с облегчением: 24 часа в сутки престарелый человек будет присмотром профессионалов; недуг будет выявлен, и лечение принесет положительный результат. Однако, с утра до вечера бедную матушку продержали в приемном покое для уточнения диагноза. Взяли ряд анализов, сняли электрокардиограмму, провели комплексную диагностику на томографе и установили – острых заболеваний нет, инсульта не было, риска внезапной смерти нет. Мне сообщили из приемного покоя, что оснований для госпитализации нет, с минуту на минуту подойдет невропатолог, осмотрит, выдаст рекомендации, и следует забрать мать обратно.

Я, огорошенный, сел в автомобиль, ледяными руками повернул ключ зажигания. Через десять минут припарковался у ворот больницы в специально отведенном месте. Было около восьми часов, и кругом обступала такая темень, что, казалось, наступил конец света, по крайней мере, для нас. Резко похолодало, и мерзкий колючий ветер срывал одежду, развеивал последнее тепло. Быстро добежав до корпуса лечебного заведения, с опаской вступил в шлюз приема больных, залитый мертвенно-бледным светом, растекающимся по грязно-голубым стенам. В палате со стеклянными дверями увидел мать, сидящей на кушетке с застывшим в муке ожидания лицом.

Она рассеяно взглянула в мою сторону, и мне показалось, не узнала. Рядом сидели ещё несколько полураздетых больных и немощных женского пола, так что я не осмелился зайти. Расположился в коридоре в ожидании осмотра невропатолога. Через тридцать пять минут врач появился. Очень молодой, спокойный, вежливый. Еще десять минут длился осмотр и столько же оформление рекомендаций.

Итак, мне выдали справку о проведенном обследовании с бланками анализов, разводя руками: относительно здорова, а мы кладем больных с острыми заболеваниями. Смотря в глаза хладнокровного врача, понимал, что у него в запасе полно вариантов ответа. Например, это не по нашему профилю, нужна консультация специалиста, который сейчас за тридевять земель; увы, пациент скорее мертв, чем жив…

Я подошел к матери и помог ей подняться.

– Поехали домой, мама.

– Как домой?! Я никуда не поеду. Ты что-то путаешь.

Врач-невропатолог сказал обнадеживающим тоном, что выписал ряд лекарств, которые при длительном применении могут помочь. Мать, словно не слыша, твердила:

– Никуда не поеду. Какая же я здоровая, если ходить не могу?!!

– Мама, пошли, старческую дряхлость здесь не лечат. Вызовем терапевта, купим таблетки, что невропатолог прописал, авось и полегчает. Главное у тебя нет инсульта. Сердце исправно. В твоем случае по-другому будем восстанавливать силы.

Уговорами и посулами вывел мать из больницы. На щеках её были слезы, а в глазах отчаяние. Ноги подкашивались. Она крепко уцепилась за мою руку, то и дело валясь с ног. Тот путь до машины, на который я потратил две минуты, мы кое-как преодолели на порядок дольше. В промерзшем автомобиле с заиндевелыми стеклами довез её до дома, довел до квартиры.

– Все, – сказала мать. – Иди домой. Дальше я сама.

– Давай же помогу: раздеться, приготовить что-нибудь поесть.

– Нет. Пока возили по кабинетам на каталке я вся обмочилась. Они везут, а я в сапоги себе фуреню. Мне надо помыться, переодеться. Иди давай, я сама как-нибудь. Иди-иди.

С тяжелым сердцем поехал домой. Приехав, сразу справился по телефону о самочувствии. Мать довольно бодро ответила, что получше. Несколько успокоившись, занялся своими делами.

Рано утром внезапно проснулся и сел на кровать, взбудораженный предчувствием грянувшей беды. Словно кто-то за ухо поднял и тащил в морозную пустошь черной улицы. Шестой час утра, мать, верно, спит – тревожить её телефонным звонком не решился. По обыкновению, сделал короткую физзарядку, умылся, облился холодной водой, сварил кофе и сел за компьютерный стол. В течение полутора часов работал: составлял смету по фактическому расходу материалов. Трудился я в строительной компании, возводящей жилые дома. По старым временам должность называлась прораб или строительный мастер. В подчинении у меня бригада из тридцати человек. Все – трудовые мигранты из Центральной Азии, и практически все не могли говорить по-русски. За исключением одного, Ахмеда, который был и толковым бригадиром и переводчиком-передатчиком указаний по работе. У меня сразу установилась доверительная интуитивная связь с бригадой, которые ни шиша не знали по-русски, и отличались чрезвычайным трудолюбием и абсолютной не требовательностью к условиям работы. В основном это были таджики – народ, относящейся к персидской группе. Прямые потомки когда-то великой Персии, средоточия знаний и могущества. Именно здесь долго хранилось знание о сути всего и вся, переходящее из одной цивилизации в другую, именно это знание вошло бесценными кристаллами во многие религии: христианство, ислам, буддизм.