Сиятельный

Павел Корнев

Сиятельный

Сердце я вырежу сам, сердце отдам тебе!

Филипп Август. бэнд. Ли Тэн

Часть первая

Падший. Титановый клинок и сила воображения

1

Рожденный ползать летать не может? Воистину так!

Люди просто не созданы для полетов. Любой полет обречен закончиться падением, и чем выше взлетаешь, тем плачевней последствия. Вспомнить, к примеру, падших…

Я открыл глаза, сразу зажмурился, но поздно – клок подернутого серой дымкой неба уже завертелся-закружился, создавая иллюзию, будто лежу на спасательном плоту посреди гигантского водоворота. При одной только мысли о необходимости подняться на ноги сделалось дурно, так и остался малодушно валяться посреди смягчившей падение кучи мусора.

Осторожно вздохнул, и ребра немедленно пронзила острая боль. Но когда вздохнул второй раз, неприятные ощущения пошли на убыль, давая понять, что посчастливилось отделаться простым ушибом спины. Ни обломков кирпича, ни осколков бутылок, по счастью, среди принявшего меня в свои объятия хлама не оказалось.

Это радовало. Хотя и не особо, учитывая обстоятельства падения, но все же радовало.

И я вновь открыл глаза.

Мрачные стены домов возвышались со всех сторон глухим колодцем, над ними маячило серое небо, недоброе и хмурое, как и все вокруг. Неожиданно тени сгустились еще больше, и над крышами проплыло брюхо армейского дирижабля с квадратами наглухо задраенных оружейных люков. Мелькнули хвостовые стабилизаторы и киль, сверкнули солнечными отблесками ствольные блоки гатлингов, и вот уже воздушное судно скрылось из виду, будто его и не было вовсе.

Неважно! Вывалился я вовсе не из гондолы этого летающего монстра, нет: в недолгий полет меня отправили из щерившегося осколками окна на втором этаже.

Хотя, если начистоту, отправили – это громко сказано.

– Леопольд! – эхом прокатился по двору далекий крик. Гулкий топот, и миг спустя уже ближе: – Лео! Проклятье, где ты?!

В арке мелькнули отблески электрического фонаря; яркий луч пробежался по стенам, вильнул в мою сторону и сразу погас. А только глаза вновь начали привыкать к темноте, во двор ступил невысокий констебль в форменном плаще и фуражке, чья крупнокалиберная лупара недобро щерилась дульными срезами счетверенных стволов.

– Убери! – потребовал я, досадливо морщась.

Рамон Миро мгновение помедлил, потом все же передвинул ружье на сгиб локтя левой руки.

– Ты в порядке? – спросил он, настороженно озираясь по сторонам.

– Буду, – ответил я немногословно, но емко.

– Точно? – засомневался черноволосый крепыш, протягивая свободную руку.

Я раздраженно оттолкнул ее в сторону. Собрался с силами, самостоятельно перевалился на бок и даже успел приподняться на одном локте, прежде чем наверху вновь раздался звон разбитого стекла.

В скалящемся осколками оконном проеме возник круглолицый господин средних лет в сером костюме-тройке и столь же неброском котелке. Он рукоятью трости вышиб из рамы еще одну стекляшку, затем посмотрел на меня, и его физиономия приобрела выражение крайней степени неодобрения.

– Где суккуб, Лео? – спросил инспектор Уайт. – Где эта дрянь?

Я повернул голову сначала в одну сторону, затем в другую, оглядев таким образом помойку, в которой валялся, и невесело усмехнулся:

– Ну… здесь ее точно нет, инспектор.

– Детектив-констебль Орсо! – отчеканил Роберт Уайт, давая понять, что шутки сейчас совершенно неуместны. – Отвечайте немедленно, где эта тварь!

– Не знаю, – сознался я тогда. – Просто… На самом деле, мало что помню, после того как меня выкинули из окна.

– Чрезвычайно прискорбное обстоятельство, – поморщился инспектор и скрылся из виду.

Я повалился обратно на спину и обреченно вздохнул, потом взглянул на Рамона и спросил:

– Ну, чего ты пялишься?

Констебль неопределенно хмыкнул и отвернулся. На его невозмутимом, красноватого оттенка лице не отразилось ни тени эмоции, но меня показное безразличие в заблуждение ввести не смогло – разочарование сослуживца ощущалось буквально физически.

Плевать! Еще начальника успокаивать…

Я уселся посреди мусора, и сразу закружилась голова. Не успел еще толком прийти в себя, а уже хлопнула дверь черного хода, и на высоком крыльце показался инспектор Уайт.

– Лео, – необычно мягко произнес он, с брезгливой гримасой оглядывая темный двор, – Лео, какого дьявола тут произошло?

Спешить с ответом я не стал. Сначала поднялся на ноги и за обрезиненный шнур подтянул к себе раздвоенный на конце телескопический электрощуп, после неопределенно пожал плечами.

– Роковое стечение обстоятельств, – заявил, когда затянувшаяся пауза стала совсем уж неприлично длинной.

– Вот как? – хмыкнул инспектор, и его серые глаза выцвели, потеряв остатки и без того блеклых красок.

Сиятельный Роберт Уайт обладал чрезвычайно полезным в нашей работе талантом – он чуял ложь. Не знал наверняка, когда ему лгут, но, подобно обученной ищейке, легко чувствовал сознательное намерение собеседника ввести его в заблуждение. Очень, очень удобный талант достался ему от замаранных кровью падших родителей…

Именно поэтому я даже не стал пытаться юлить и просто поднял руку с электрощупом.

– Слабая искра, – сообщил инспектору.

– Да неужели? – озадачился Роберт Уайт.

В этот момент к нам присоединились два констебля в форменных прорезиненных плащах и с новомодными самозарядными карабинами на изготовку. Коробчатые магазины нелепо торчали вверх, но понимающих людей это обстоятельство нисколько не смущало; в условиях скоротечных перестрелок укороченная винтовка Мадсена – Бьярнова зарекомендовала себя с самой лучшей стороны.

– Проблемы с электрической банкой, думаю, – предположил я, не обращая внимания на скептические взгляды коллег.

– С головой у тебя проблемы, Лео! – немедленно выдал рыжий констебль.

– Джимми, ты не прав! – вступился за меня парень с коричневыми от жевательного табака зубами, но лишь для того, чтобы сразу уточнить свое высказывание: – Просто руки у человека кривые.

Рыжий с довольным видом хохотнул:

– Билли, дружище! Одно другого вовсе не исключает!

– А ведь ты совершенно прав, Джимми! В нашем случае одно другое скорее дополняет!

Я не обиделся; Джимми и Билли – известные хохмачи, им только дай позубоскалить. Но инспектор ждал объяснений, поэтому мысль ткнуть электрощупом залившегося лающим смехом Билли показалась мне удачной вдвойне.

Так и сделал.

Сверкнула ослепительная искра, констебль резво отскочил и потер грудь.

– Совсем спятил? – оскалился он.

– Забудь! – отмахнулся я и повернулся к инспектору. – Говорю же, слабый разряд!

Инфернальные создания чрезвычайно чувствительны к электричеству, но подобный удар совершенно точно не смог бы оглушить ни суккуба, ни любого другого выходца из преисподней.

Роберт Уайт спустился по лестнице, повесил трость на руку и принялся неспешно набивать трубку крепким оттоманским табаком.

– Мог бы с утра не бульварные газетенки почитывать, а заряд проверить! – укорил он меня.

– Да я три раза проверил! Все работало!

– Ну-ка дай, – потребовал тогда инспектор, забрал вытащенную мной из кармана электрическую банку и осмотрел шильдик на донце. – «Электрические машины Депре»? – прочитал он и возмутился: – Лео, где ты откопал эту рухлядь?!

Я ответил чистую правду:

– Получил на складе.

– Проклятье! – выругался инспектор, в сердцах оборвал провода и зашвырнул электрическую банку в кучу мусора. – Лео, мы выслеживали эту тварь две недели! Две недели! И все впустую из-за этого барахла!

– Но…

– Молчи! – потребовал Роберт Уайт и принялся раскуривать трубку. – Рамон! – повысил он голос после нескольких глубоких затяжек. – У тебя в лупаре электрическая банка чьего производства?

Ружье с короткими счетверенными стволами десятого калибра на мануфактуре Хейма и в самом деле снабдили электрическим воспламенителем патронов, поэтому констебль отчитался без запинки, лишь мельком взглянув на разборный приклад:

– «Электрического света Эдисона», инспектор!

– Вот видишь, Лео? – укорил меня начальник. – Запомни на будущее: только «Электрический свет Эдисона» и ничего кроме, да простит меня Тесла! Ты понял?

– Понял.

– И кстати, чего ради ты сунулся внутрь, не дожидаясь остальных?

– Дверь была открыта. Решил разведать обстановку.

– Ну и как, разведал? – нахмурился инспектор, раздраженно передернул плечами и зашагал со двора. – Идемте! – позвал он нас, но сразу остановился и охлопал себя по карманам: – Джимми, где мои перчатки?

– Не знаю, инспектор, – ответил констебль и ткнул в бок напарника. – Билли, где перчатки инспектора?

– А Билли-то здесь при чем? – огрызнулся тот, озираясь по сторонам.

– Забудьте! – одернул их Роберт Уайт и скрылся в арке.

Джимми и Билли смерили меня недобрыми взглядами и поспешили за начальником; я потер поясницу и поплелся следом, Рамон Миро молча зашагал рядом, приноравливаясь к моему неровному шагу.

Надо сказать, для каталонца констебль был удивительным молчуном. Впрочем, каталонцем он являлся лишь по отцу, мать его происходила из аборигенов Нового Света; не иначе, темпераментом Рамон пошел в свою краснокожую родню.

Вот и когда из-под ног у нас выскочила перепуганная крыса, он лишь наподдал ей носком сапога и спокойно отправился дальше. Я переступил через наваленную в проходе кучу мусора и пригнул голову, чтобы не испачкаться о покрытый сажей потолок арки.

Быть высоким далеко не столь привлекательно, как полагают иные завистливые коротышки, что есть – то есть.

Глухой двор сменился другим, столь же грязным и неприглядным, из него мы попали в безлюдный переулок и остановились в ожидании дальнейших распоряжений инспектора. А тот без всякой спешки выбил о стену дома курительную трубку, выудил из жилетного кармана серебряные часы и в глубокой задумчивости поджал губы.

Пользуясь моментом, я отряхнул от остатков мусора прорезиненный плащ, затем сложил телескопический электрощуп и достал из нагрудного кармана очки с круглыми линзами из затемненного стекла. Нацепил их на нос и только тогда окончательно почувствовал себя в своей тарелке.

В отличие от инспектора, я не любил привлекать внимание обывателей выцветшими до противоестественной светлости глазами. А еще терпеть не мог смотреть собеседнику в глаза. Да и людей не особо жаловал, если уж на то пошло.

Люди меня обыкновенно раздражали своей бестолковостью.

– Возвращаемся в «Ящик»! – решил тут Роберт Уайт и, помахивая тростью неровно и даже нервно, зашагал к ближайшей станции подземки.

Новый Вавилон – удивительный город! Жизнь не замирает в нем ни днем ни ночью, а прекрасное и ужасное столь тесно сплетаются воедино, что с ходу и не отличить одно от другого. И никаких стыков, никаких острых граней, одни лишь оттенки и смазанные полутона.

Старинные дворцы, чья мраморная облицовка давно потемнела из-за наросшей на стены сажи, соседствуют с новостройками, пока еще чистенькими, но типовыми и оттого ущербными изначально. Проспекты, широкие в центре, непонятным образом теряются в переплетениях кривых улочек окраин. Вековые деревья императорского парка шелестят густой листвой, но листья эти сплошь и рядом чахлые и желтые из-за постоянного смога. Лазурная вода гавани накатывает на берег масляными разводами, а бескрайнее небо постоянно затянуто клубами дыма из заводских труб.

И так везде и во всем. Даже гранит площадей красноватый не в силу природной расцветки камня, а из-за намертво въевшейся в него крови падших…

Новый Вавилон, столица Второй Империи; одновременно и сердце государства, и язва, разъедающая его изнутри.

Узенькая улочка с покрытыми копотью стенами домов и редкими квадратами мутных окон вывела нас к перекрестку, и впереди замаячили фабричные трубы, высоченные и увенчанные длинными клубами дыма. По счастью, сегодня ветер относил выбросы в сторону, и воздух в пригороде был не столь задымлен, как обычно.

Вскоре трущобы остались позади, улица расширилась, и стали попадаться курившиеся зловонием промышленных стоков решетки ливневой канализации. Дорога пошла под уклон, а через пару кварталов и вовсе уткнулась в набережную Ярдена. Серебристую ширь воды там сковывал перекинувшийся с одного берега на другой железнодорожный мост; неповоротливые буксиры и баржи казались на фоне его опор игрушечными корабликами, да и дрейфовавший к порту грузовой дирижабль размерами в сравнении не поражал.

– Поспешим! – поторопил нас инспектор.

Я приложил ко лбу ладонь, заметил медленно ползшую в нашу сторону полоску дыма и прибавил шаг, торопясь за остальными.

Под стук набоек по брусчатке набережной мы прошествовали к железнодорожной станции и прошли за ограду, беспрепятственно миновав билетные кассы с их нескончаемыми очередями. На платформе оказалось не протолкнуться от рабочих окрестных фабрик, но дорогу вооруженному до зубов отряду чумазые пролетарии освобождали без лишних понуканий.

Послышался мощный гудок, под навес вкатилась окутанная клубами белого пара махина паровоза, и помещение моментально заполнил вырывавшийся из его трубы дым; залязгал металл, заскрипели тормоза. Поезд остановился, пассажиры хлынули на перрон, тесня подступающий им на встречу рабочий люд, что разъезжался после ночной смены по домам.

Инспектор толкаться с чернью не захотел и решительно шагнул в вагон первого класса; зашли вслед за начальником и мы. На входе Роберт Уайт тростью отодвинул с дороги опешившего от подобного обхождения кондуктора и с невозмутимым видом уселся у окна. Остальным занимать сидячие места не полагалось, но и так служителя подземки едва не хватил удар, а почтенная публика косилась на нас с едва сдерживаемым возмущением.

Раздалось два коротких гудка, вагон вздрогнул, и за окнами, понемногу ускоряя свой бег, замелькали столбы и унылые заборы. Вскоре пути нырнули в тоннель, и поезд помчался под землей, оставив сутолоку улиц со всеми их лихачами-извозчиками и ротозеями-пешеходами где-то далеко-далеко наверху. Теперь состав летел на всех парах, нас нещадно раскачивало, и приходилось не только цепляться за поручень, но и крепко стискивать спинку ближайшего сиденья.

Через несколько минут паровоз замедлил ход и под оглушительный гудок выкатился из тоннеля к перрону подземной станции, освещенной лишь неровным огнем газовых рожков. Кто-то вышел, кто-то зашел, и мы помчались дальше.

Подземка – великая вещь! Ни паровики, ни даже новомодные самоходные коляски с ней сравниться не могут. Вот только дымом несет – дышать невозможно…

Через три станции мы покинули поезд и поднялись на улицу. Громада Ньютон-Маркта высилась на противоположной стороне площади, но инспектор лишь досадливо глянул на мраморные колонны портика и зашагал в противоположном направлении.

– Надо промочить горло, – пробурчал он, спиной почуяв наши вопросительные взгляды.

Возражать никто не стал.

Да и с чего бы? После столь оглушительного фиаско возвращаться в «Ящик», как с легкой руки неизвестного жулика повсеместно называли штаб-квартиру полиции, не хотелось совершенно. Тем более мне.

Промочить горло традиционно отправились в «Винт Архимеда» – небольшое питейное заведение, отличавшееся огромным выбором фламандского пива и преимущественно полицейской аудиторией.

– Покупайте утренний выпуск! – надрывал у его дверей осипшее горло парнишка с толстенной стопкой газет. – Напряженность в Иудейском море! Очередной демарш в Александрии! Покупайте! Только в субботнем номере! Раскол в рядах «Всеблагого электричества»! Тесла против Эдисона! Большая статья!

Роберт Уайт кинул мальчонке монету в десять сантимов, забрал выпуск «Атлантического телеграфа» и прошел в бар.

– Привет, Алмер! – поздоровался он с тучным хозяином за стойкой и уселся на свое неизменное место у окна. – Как обычно.

Толстый фламандец выставил перед инспектором графинчик с красным портвейном, после налил по кружке светлого Джимми и Билли, и те уединились в дальнем углу с выпивкой, тарелкой хлеба и нарезанным на ломтики острым свиным паштетом.

Когда Рамон Миро отошел со стаканом белого вина, которое пил изрядно разбавленным содовой, я уселся на высокий стул и облокотился о стойку.

– Лимонад? – вздохнул владелец заведения.

– Лимонад, – подтвердил я, без особого интереса разглядывая батарею пивных бутылок с цветастыми этикетками и пробками, прикрученными к горлышкам прочным шпагатом, а то и дополнительно залитыми сургучом.

– Ох уж мне эта мода! – покачал головой Алмер. – Скоро пиво с лимонадом пить начнут!

– Вот уж даром не надо, – усмехнулся я в ответ.

– Начнут, помяни мое слово! – уверенно заявил владелец заведения и отправился на ледник. Вскоре он вернулся и выставил передо мной запотевший кувшин с лимонадом, в котором весело позвякивали кусочки льда.

Я наполнил высокий стакан, сделал несколько глотков и кивнул:

– Отлично!

Алмер воспринял похвалу как должное и принялся протирать полотенцем одну из пивных кружек.

– Не припомню, чтобы ты когда-нибудь заказывал выпивку, – произнес он, не прекращая своего занятия.

– Все верно, не заказывал, – подтвердил я.

– Удивительно.

– Почему же? Обычное дело, как по мне.

– Для помешанного на морали механиста – да, – с усмешкой произнес фламандец, – но проще встретить благочестивую шлюху, чем непьющего констебля.

– Из-за алкоголя у меня проблемы со сном, – объяснил я свое непринятие выпивки, не особо покривив при этом душой.

Владелец заведения гулко расхохотался:

– Скольких твоих коллег смутила бы подобная мелочь?

Я только плечами пожал, не собираясь оспаривать это утверждение. Если начистоту – и сам знавал людей, помешать напиться которым мог лишь выстрел в голову, желательно из крупнокалиберного ружья.

Впрочем, общение с подвыпившими сослуживцами не вызывало у меня ровным счетом никакого отторжения, ведь пьяные зачастую даже более честны в своих суждениях и открыты. Раз алкоголь позволяет людям хоть на время позабыть о собственных страхах, кто я такой, чтобы их осуждать?

Взяв кувшин с лимонадом, я соскользнул со стула, намереваясь присоединиться к Рамону, но меня вдруг окликнул листавший газету инспектор.

– Леопольд! – произнес он, отрываясь от чтения. – Не составишь мне компанию?

Проклятье! Этого еще только не хватало!

Я мысленно выругался, без особой спешки подошел к столу и уселся напротив начальника, а когда наполнил лимонадом стакан, Роберт Уайт повертел пальцами у себя перед лицом и попросил:

– Сними очки, пожалуйста.

Выполнив распоряжение, я подышал на черные круглые линзы, протер их льняной тряпочкой и отложил на край стола. Затем отпил лимонада и перевел взгляд на пришпиленный к стене чертеж винта Архимеда, один из многих.

– Ты ведь никогда не смотришь людям в глаза, Лео? – неожиданно спросил инспектор. – Так?

– Как правило, не смотрю, – подтвердил я и повернулся от пожелтевшего рисунка к собеседнику. Оценил покрой пошитого на заказ костюма, идеальную прическу, затейливый рисунок шелкового шейного платка.

В глаза смотреть не стал.

Меж бровей инспектора залегла тяжелая морщина, он отпил крепленого красного вина, промокнул узкие бледные губы салфеткой и только после этого негромко произнес:

– Я знаю о твоем таланте, сиятельный. Наверное, нелегко видеть в глазах людей один лишь страх?

– Приятного мало, – подтвердил я. – Посмотреть в глаза – все равно что забраться человеку в душу. Предпочитаю… сохранять дистанцию.

– Со мной у тебя такой номер не пройдет.

– Сохранить дистанцию? – пошутил я.

– Залезть в душу, – на полном серьезе ответил Роберт Уайт, потер подбородок и задумчиво промолвил: – Предполагалось, твой талант будет несколько более полезен в нашей работе…

Более полезен? Слова эти меня откровенно покоробили.

Нет, мой талант мог и в самом деле приносить больше пользы в работе, вот только я терпеть не мог копаться в чужих страхах, позволять им забираться в собственную голову и воплощаться в жизнь. Пусть это и давалось без особого труда, но всякий раз в итоге я чувствовал себя извалявшимся в грязи.

Впрочем, не о моей тонкой душевной организации речь…

– Инспектор! – встрепенулся я. – С суккубом…

– Послушай меня, Леопольд! – стукнул Роберт пальцами по краю стола, призывая к молчанию. – Не в суккубе дело! Просто ты не справляешься! Не вытягиваешь! Не умеешь и не хочешь работать с людьми, а в нашей работе это – залог успеха. Зачем ты вообще пошел служить в полицию? Тебе бы библиотекарем работать!

– Надо же как-то оплачивать счета, – привычно отделался я полуправдой.

Если инспектор и уловил недосказанность, то заострять на этом внимание не стал.

– Но ладно люди! – поморщился он, переходя к главному. – Город набит жульем, будто бочка селедкой, и аресты воров, грабителей и убийц давно стали обыденностью. Сепаратисты и анархо-христиане? Вся эта беспокойная братия тоже мало кого интересует. И даже за поимку египетского агента главный инспектор мне разве что руку пожмет. А вот инфернальные твари – это серьезно! Такие дела попадают на первые полосы газет. Мы выслеживали суккуба две недели, Лео. На две недели забросили все остальные дела! И все пошло прахом. Из-за тебя.

Оправдываться было по меньшей мере глупо, поэтому я молча уставился в стакан и побренчал плававшими в лимонаде кусочками льда.

– Совпадение, подумал я! – продолжил инспектор разнос. – Простое совпадение! Но читаю газету и понимаю: нет, не совпадение. Решительно, Лео, от тебя сплошные неприятности.

– В смысле? – озадачился я, сбитый с толку неожиданным поворотом.

Роберт Уайт подвинул через стол утренний выпуск «Атлантического телеграфа» и подсказал:

– «Светская хроника».

Я взглянул на указанный заголовок, страдальчески сморщился, но все же прочитал всю статью целиком и только после этого выдохнул:

– Вот зараза…

Роберт Уайт забрал газету, встряхнул, расправляя, и прочитал:

– «Известный столичный поэт Альберт Брандт в разговоре с нашим корреспондентом упомянул, что по просьбе своего хорошего друга, виконта Круса, написал стихотворное посвящение его возлюбленной, сиятельной Елизавете-Марии Н.». – Инспектор припечатал газету ладонью к столу и ожег меня гневным взглядом. – Ну, виконт Крус, как думаешь, что сделает с тобой после прочтения этой заметки отец сиятельной Елизаветы-Марии Н.?

– Погодите! – вскинулся я. – Вы все не так поняли!

– Разве? – скептически скривился инспектор. – Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, о ком идет речь. Светлоокая, рыжеволосая Елизавета-Мария Н.! Ты много знаешь таких? Я – только одну! И это – дочь главного инспектора фон Нальца! Проклятье! Старик застал падших! Поговаривают, он был вымазан в их крови с головы до ног! И сейчас он изо всех сил хлопочет, чтобы выдать свою ненаглядную доченьку за племянника министра юстиции. Если партия расстроится из-за вот этой заметки…

– Все не так…

– Все так! – нахмурился Роберт Уайт. – Если партия расстроится, старик вызовет тебя на дуэль и убьет. Для него это не впервой. И знаешь, Лео, он будет в своем праве. – Инспектор допил портвейн и откинулся на спинку стула. – Лично я с превеликим удовольствием умыл бы руки, вот только на моей карьере этот инцидент скажется самым прискорбным образом.

– Это простое совпадение, – упрямо повторил я. – Никакого отношения…

– Перестань! – рявкнул начальник. – Оправданиями ничего не изменить. К полудню о твоем романе с дочерью главного инспектора будут знать даже полотеры. Старик и слушать ничего не станет!

– Я могу…

– Ничего ты не можешь, – отрезал инспектор, но сразу прищелкнул пальцами. – Нет, можешь! Исчезни на неделю, а лучше на две. Оружие сдай, на службу не выходи. Потом решим, как быть.

Это «решим, как быть» не понравилось мне категорически, но любая попытка переубедить начальника была изначально обречена на провал. Для себя он уже все решил. Во рту появилась неприятная кислинка, глаза защипало от несправедливости бытия.

Альберт! Какая же ты сволочь! Ну кто тебя за язык только тянул?

– Исчезни, – приказал инспектор и отгородился от меня газетой.

Я спешить с выполнением этого распоряжения не стал, очень уж неприятно было ощущать себя побитой собакой. В жалкой попытке сохранить последние крохи достоинства сначала допил лимонад и только потом поднялся из-за стола и снял с вешалки прорезиненный плащ.

– Алмер, запиши на мой счет, – попросил я владельца заведения.

– Уже, – подтвердил ушлый фламандец, который знал даты выплаты жалованья рядовому составу полиции ничуть не хуже нашего кассира.

На прощание махнув всем рукой, я вышел на улицу, глянул на небо, по которому плыли то ли куцые облака, то ли обрывки дыма из фабричных труб, и обреченно выругался. Затем привычным движением нацепил на нос темные очки и зашагал в сторону Ньютон-Маркта.