Внутренняя линия

Понимая, что рота обречена, Згурский послал в штаб полка ординарца с сообщением о бедственном положении, но приказа отступить не было. Окопаться под градом стрел и пуль также не представлялось возможным. Оставалось лишь атаковать.

Развернув на прямую наводку оба приданных к роте трехдюймовых орудия, капитан Згурский скомандовал разнести ворота в щепы. Сделать это было куда тяжелее, чем сказать. Снаряды оставляли некрупные дыры в окованных железом дубовых створках и взрывались где-то по ту сторону крепостных стен. Щитки орудий оказались единственным укрытием на всем предвратном пространстве.

Солдаты скучились у пушек, пытаясь спрятаться от губительного бамбукового ливня. Матерясь сквозь зубы, они выцеливали засевших на стенах арбалетчиков, но на место убитых тут же становились другие. Заменить же убитых и раненых сибирцев было некем.

Бессильная ярость клокотала в душе капитана Згурского. Лучше всех он понимал, что еще две-три минуты такого боя – и рота его попросту растает в безумно храброй, но безнадежной попытке взять «на копье» цитадель Бейджина. Згурский чувствовал, как переполнявшая его обжигающая ярость собралась в огненный ком в центре живота…

– Огонь! – взревел он, командуя расчетом последнего, еще работающего орудия. И увидел, как падает с пронзенным горлом заряжающий, не успев дослать снаряд в казенник. – Огонь!

Дальнейшее потрясло и тех, кто оборонялся на стенах, и тех, кто шел на безнадежный приступ: будто меткий выстрел из главного калибра линкора ударил по украшенным драконами дубовым створкам. Это была ослепительная вспышка, грохот, от которого содрогнулись стены Вечного города и начали осыпаться крыши домов…

Згурский внезапно ощутил, что внутренний огонь больше не обжигает его, будто именно бушевавшая в нем запредельная энергия разрушила те самые чертовы ворота.

– Вперед! – скомандовал он, подхватывая с земли чью-то винтовку. – В штыки!

Это было чистым безумием. Несколько десятков израненных, чудом выживших сибирцев – ничтожная капля, которую многотысячный гарнизон столицы мог смахнуть, едва заметив, как пот со лба. Но, должно быть, почувствовав неладное, защитники в панике оставляли стены, с нелепой легкостью позволив атакующим ворваться в город.

Спустя примерно четверть часа ихетуани[15] отошли от шока, и бой на улицах закипел с новой силой. Но вслед за 7-ой ротой 5-го полка Сибирских стрелков уже ворвалась спешившая на подмогу вся стрелковая бригада.

Згурский был на острие атаки. За очередным поворотом узкой улочки его ожидала баррикада, моментально огрызнувшаяся сотней пуль и стрел. Молодой капитан ощутил резкий болезненный удар в ногу, затем в грудь, и рухнул на землю без чувств…

Ужасный омерзительный запах достиг его сознания, выдергивая из оцепенения.

– Ну, слава богу, очнулись! – услышал генерал Згурский.

– Лун Ван, – прошептал Владимир Игнатьевич.

– Да нет же! Это я – Комаровский!

– Где я? – генерал приподнялся на локте и попытался осмотреться.

– Все в порядке, вы в аптеке «У Белого льва». Спасибо господину – помог вас донести. Вам неожиданно стало плохо.

– Контузия догнала… Порт-Артур, – пробормотал Згурский. – Помогите мне встать.

– Ну что вы, Владимир Игнатьевич, лежите! Сейчас лекарства принесут. А кто такой этот Лун Ван? Вы его все зовете.

– Китаец один, доктор. Он меня спас после штурма Бейджина.

– Спас? Китаец?

– Да, – нормальный цвет лица постепенно возвращался к генералу. – Двойное ранение – пулей и стрелой. Стрела отравленная – все тело горело. Был бы рядом пистолет – застрелился бы.

– Это же грех какой!

– Евгений Александрович, нам никогда не узнать о боли того, что знают о ней китайцы. Я думаю, Лун Ван был среди мятежников, а когда понял, что восстание обречено, решил спасти себя и семью, взяв на излечение русского офицера. Так это было или нет, от старого хитреца правды добиться не удалось, но впоследствии причин жаловаться на него мы не имели. Он – великий доктор и великий мастер воинских искусств. Мы с ним подружились. Он лечил все русское посольство на протяжении нескольких лет, во всяком случае, покуда я был там помощником военного агента. Кроме того, вместе со своими тремя сыновьями и дочерью обучал меня рукопашному бою… Сейчас бы он мне очень не помешал, – вздохнул Згурский. – Дело вот в чем. Я действительно видел черную даму, о которой вы давеча рассказывали.

– И что? – штаб-ротмистр Комаровский с интересом придвинулся.

– Она несла всякую околесицу. Но вот что странно – старая карга упомянула реку крови, через которую я иду.

– Все мы идем через реки крови, Владимир Игнатьевич.

– Да, это верно. Но дело в том, что в гербе Згурских в серебряном поле червленый пояс – красная полоса, знаменующая реку крови, через которую мы, Згурские, идем к славе и победе. И потом, старуха что-то плела о молниях… Мол, ими предначертан наш путь. И вот какое совпадение: в год восшествия на престол царя Михаила Федоровича, молния, ударившая средь чистого неба в дуб, на котором собирались повесить моего предка – как можно догадаться, польского шляхтича – спасла его от гибели. Да… Лун Ван, молния… Тут, видит бог, что-то есть, – Згурский сел на кушетке и стал торопливо застегивать ворот рубашки. – Простите, что-то я разболтался. Можно ли отыскать эту… черную даму?

– До сих пор это не удавалось никому.

– Нелепость какая!..

Дверь каморки в глубине аптеки открылась, и в щели показалось взволнованное лицо хозяина:

– Простите, вы случайно не господин Згурский?

– Да, это я.

– Я начал готовить вам лекарство, но вспомнил, – аптекарь замялся. – Не знаю даже, как сказать…

– Говорите как-нибудь! Я понимаю немецкий.

– Дело в том, что несколько дней назад сюда приходил пожилой господин восточной наружности. Он оставил здесь микстуру из наростов корня, – фармацевт посмотрел на бумажечку с записью, – тань-гуань. Он утверждал, что корню много более ста лет. Честно говоря, я не знаю, что бы это значило. Но господин был очень убедителен и сказал, что именно сегодня утром около моей аптеки упадет в обморок некий русский по фамилии Згурский, – аптекарь окончательно сконфузился. – Он просил передать это вам.

– Тань-гуань, – тихо проговорил генерал. – Корень дерева бо-му. Глазам своим не верю! Когда приходил этот восточный господин?

– Примерно дней, этак, десять назад.

– В это время я еще и не предполагал ехать в Прагу.

Он замолчал, словно погруженный внутрь себя, потом медленно произнес:

– Времени нет…

– Владимир Игнатьевич, не беспокойтесь, берегите себя! Мы успеем, еще ранее утро.

– Нет-нет, я не о том. Это Лун Ван сказал двадцать лет назад. Он утверждал, что времени не существует, и все происходит, как бы так выразиться, везде и всегда.

– Не понимаю.

– Признаться, я тоже. Однажды перед самой отправкой в Порт-Артур я зашел к Лун Вану – он как раз готовил снадобье из этого корня… Средство очень сильное. Китайцы верят, что если его принимать регулярно, оно сделает человека бессмертным. Как раз тогда мы поспорили с Лун Ваном. Я говорил, что вечная жизнь невозможна, со временем организм изнашивается. А он сказал, что времени – нет… Откройте, пожалуйста, сосуд!

– Он замотан. Печать… – начал Комаровский.

– Я вижу. Сломайте печать и посмотрите – там, внутри пергамента, в который обернут пузырек, должна быть подпись.

– Да! – разворачивая кусок чисто выскобленной кожи, кивнул штаб-ротмистр. – Так и есть. «6 января 1904 года. Капитан Згурский». Владимир Игнатьевич, вы хотите сказать, что подписали этот пергамент двадцать лет назад?

– Именно так.

– А кажется, что и чернила-то едва просохли!

– В разгар нашего спора Лун Ван вдруг поднялся и вышел. Как мне представилось – в соседнюю комнату. Отсутствовал чуть больше пяти минут. А когда вернулся, сказал, что отправил лекарство мне. Я спросил – зачем? Лун Ван ответил, что в нужный час оно укрепит мои силы. Но когда я возвратился в посольство, денщик божился, что лекарства мне не доставляли. И я тогда списал это на нерасторопность слуг великого лекаря. Потом отъезд, война…

Згурский поглядел на глиняную бутылочку, украшенную иероглифами:

– Да, тот самый… Невероятно! Но оставим это, – он откупорил лекарство. – Принесите мне воды. У нас слишком много дел, чтобы распутывать китайские головоломки.

Май 1924

Дзержинский прикрыл уставшие глаза. День выдался скверным. Партийная дискуссия, навязанная Львом Троцким, его настоятельное требование превратить три четверти работоспособного населения страны в бойцов и командиров трудовых армий – требовали осторожности и умения маневрировать, не противореча никому и поддерживая тех, кто нужен. Резкому и жесткому председателю ОГПУ такое искусство было чуждо, и необходимость учиться ему вызывала раздражение, граничащее с яростью.

Резоны, которыми оперировал Троцкий, были понятны всякому истинному революционеру. Для мировой революции необходимо максимальное напряжение сил. Для максимального напряжения сил нужна железная дисциплина, а самая лучшая, самая крепкая дисциплина – в армии. Опыт подобных формирований у Троцкого уже имелся: еще в гражданскую войну сведенные в монолитный войсковой организм, десятки тысяч бойцов трудового фронта вынуждены были под угрозой трибунала совершать настоящие чудеса там, где наемные рабочие без лишних слов разбежались бы, капитулировали перед врагом и суровой природой.

Однако, нутром Дзержинский чувствовал, что такие экстренные меры в мирное время будут опасны для государства и революции.

Ему, как никому другому, приходилось работать с поступавшей с мест информацией о крамольных разговорах среди пролетариата, недовольстве крестьян, надвигающемся голоде… Папки с донесениями громоздились у него на столе, подобно баррикадам на Красной Пресне. Теперь по его баррикадам вела огонь не кучка царских сатрапов, а вся мировая буржуазия, полная ненависти к стране Советов.

Дзержинский придвинул к себе очередную папку. Донесения агентуры Коминтерна: «По запросу касательно операции «Картель». Неизвестный, скрывшийся под безликим псевдонимом SR-77, докладывал из Праги: «Наблюдение, установленное за объектом, показало, что подполковник Шведов был встречен на пражском вокзале бывшим штаб-ротмистром, Евгением Александровичем Комаровским. Этот офицер известен своей антисоветской направленностью и активной работой в эмигрантской среде. Обладает значительными финансовыми средствами, благодаря наследству. Разработка представляется бесперспективной.

Через два дня из Парижа к Е. А. Комаровскому прибыл неизвестный, судя по выправке, старший офицер или генерал. На лацкане костюма носит фрачный значок в виде коронованной буквы «Д», зовут Владимир Игнатьевич. Утром следующего дня приезжему стало дурно. Ему была оказана помощь в ближайшей аптеке, после чего он и штаб-ротмистр направились в антикварную лавку на Златой улице, где работает бывший генерал-майор Спешнев – председатель Братства участников Луцкого прорыва, в прошлом – офицер штаба 8-ой армии».

«Похоже, рыбка клюнула, – улыбнулся Дзержинский, переворачивая лист. – Хорошо бы теперь узнать, кто такой этот таинственный Владимир Игнатьевич… Так, что это? Ориентировка на Комаровского. Воронежский кадетский корпус, Александрийский гусар… О-о, участник Ледяного похода, адъютант Корнилова. Немало, немало. Что тут еще? Ага, забавная история. “Во время революции 1905 года на улице вступился за молодую девушку, фрейлину вдовствующей императрицы Александры Федоровны. Схватился один против пятерых, был ранен ножом в лицо. Чтобы скрыть уродливый шрам, императрица именным указом разрешила Комаровскому ношение бороды”. Что ж, интересный субъект».

Дзержинский отодвинул папку, вновь устало прищурил глаза и нажал кнопку электрического звонка, вмонтированного в столешницу. Секретарь отворил дверь и застыл на пороге, ожидая распоряжений.

– Гражданину Джунковскому звонили?

– Так точно, Феликс Эдмундович! Он уже выехал, скоро должен быть.

– Хорошо.

Секретарь не уходил.

– Что-то еще? – поглядел на него председатель ОГПУ.

– Вечерней почтой доставили из Ленинграда донесение по товарищу Орлинскому. И еще – срочный звонок по поводу Згурской…

– Да-да, я помню. Это по делу профессора Дехтерева. Так что с ней – нашли?

– Да, – секретарь замялся. – Она проживала в Елчанинове под чужой фамилией. Ее опознал особоуполномоченный ГПУ, Василий Гуц.

– Гуц… Гуц. Я что-то помню. Это из старой гвардии?

– Да, – подтвердил секретарь. – Но он убит.

– Згурской?

– Вряд ли. Он и еще один сотрудник ГПУ убиты из наградного револьвера начальника Елчаниновской милиции Судакова.

– Кто таков?

– Судаков Петр Федорович. В прошлом – красный командир. За удаль, проявленную в боях с белыми, приказом наркомвоенмора награжден именным оружием. Трижды ранен. С середины девятьнадцатого года – начальник Елчаниновской милиции. Нареканий и взысканий по службе не имел. Кандидат в члены партии. За искоренение бандитизма в губернии был представлен к ордену Красного Знамени, однако награждение еще не производилось.

– Вы уверены, что именно он стрелял в наших сотрудников? – на скулах Дзержинского заиграли желваки.

– Наверняка сказать нельзя, но стреляли из его нагана. К тому же, и он, и Згурская с дочерью исчезли в неизвестном направлении.

– Так, – председатель ОГПУ сжал губы и начал стучать костяшками пальцев по столу. – Так, – с нажимом повторил он после недолгой паузы. – Вероятно, сами того не желая, мы нащупали хвост очередной белогвардейской гадюки… Подтверждается ли, что это тот самый краском Судаков, а не самозванец?

– Да, он уроженец Елчаниново. Его в тех местах знают с детства.

– И ты говоришь, он был награжден лично Троцким?

– Так написано.

– Интересная ситуация получается, – Дзержинский еще хотел что-то сказать, но не успел – в приемной раздались по-армейски четкие шаги.

– Феликс Эдмундович, к вам господин… гражданин… товарищ Джунковский.

– Просите, пусть войдет.

Бывший шеф корпуса жандармов, бывший губернатор Москвы вошел быстро, отодвинув, будто едва заметив, секретаря.

– Добрый вечер, Владимир Федорович!

– Добрый вечер, Феликс Эдмундович, – руки бывшего товарища министра внутренних дел и председателя ОГПУ сомкнулись в рукопожатии. – Вижу, не забываете старика.

На губах царского генерала играла насмешливая улыбка.

– «И за учителей своих заздравный кубок поднимает», – процитировал Дзержинский. – А вы – мой учитель дважды. И до революции, и теперь.

– Да… – Джунковский криво ухмыльнулся, – ученик превзошел учителя. Итак, зачем я вам понадобился на этот раз?

– Прежде всего, должен сказать, что ваш план работает, как часы. На встречу с подполковником Шведовым из Парижа, как и ожидалось, прибыл некто – судя по выправке и возрасту, старший офицер, или генерал. Пражской агентуре он неизвестен. Но, как было установлено, зовут его Владимир Игнатьевич и на костюме он носит значок с золотой коронованной буквой «Д».

– Коронованная буква «Д»? – переспросил Джунковский, сверху вниз глядя на собеседника. – Ничего сложного – вензель шефа 16-го Мингрельского гренадерского полка. Стало быть, он из мингрельцев. Кавказская гренадерская бригада. Очень достойный, я вам доложу, полк. Владимир Игнатьевич, Владимир Игнатьевич… Ну да, конечно! Вот же момэнт[16] вислоухий, как я сразу не вспомнил?! Пред вами, почтеннейший Феликс Эдмундович, блистательный образчик русской военной породы – генерал Владимир Игнатьевич Згурский. В пятнадцатом году он командовал мингрельцами во время штурма Эрзерума. Сейчас, должно быть, возглавляет полковое братство.

«Згурский, – стучало в голове председателя ОГПУ, – неужели муж той самой Татьяны Згурской? Нелепое совпадение или, как говорили в прежние времена, перст божий? Згурский…»

– Чем же блистателен наш генерал?

– Когда б Россия с самого начала века не воевала, то, пожалуй, вышел бы этот храбрец в отставку капитаном, от силы подполковником, и разводил бы лошадей на конном заводе своего отца.

– Отец его, получается, коннозаводчик?

– Отец его был начальником государственной приемки Главного артиллерийского управления. Прекраснейший человек, неподкупный, честный. Из-за этой честности и неподкупности частенько неприятности имел.

Вот, скажем, однажды некая зарубежная фирма пыталась нам продать четверть миллиона трехдюймовых снарядов, которые всем были бы хороши, да только дюймы у этой фирмы получались какие-то своеобычные. Так что снаряд в пушечном стволе болтался. А если пушка от стрельбы разогревалась, то и вовсе летел этот снаряд куда угораздит. Старший Згурский всю партию забраковал. А деньжищи, как вы сами понимаете, там крутились громадные. Вот и решили надавить на него.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Зелейщики – изготовители огненного зелья (пороха).

2

Жильцы – избранная часть войска, жившая непосредственно при царском дворце.

3

Народный комиссар по военным и морским делам – должность Л. Д. Троцкого в годы гражданской войны.

4

Водителями желтых такси в то время чаще всего были русские офицеры.

5

Желтые уланы – уланы лейб-гвардии уланского Его Императорского Величества полка. В отличие от красных – Ее Императорского Величества.

6

Дело Таганцева – сфабрикованное чекистами в 1921 году в Петрограде дело военной организации профессора Таганцева.

7

Русский Обще-Воинский Союз – эмигрантская военная организация, объединявшая чины белых армий. Насчитывала около 30 тыс. человек. Основана генералом Врангелем.

8

Сюрте – главное управление безопасности министерства иностранных дел Франции.

9

Атанда – жарг. «Внимание!», «Берегись!» от французского «Аттанде» – опасно

10

Краском – красный командир.

11

Силла – государство, существовавшее на территории Кореи (57 г. до н. э. – 935 г н. э.).

12

Выход – выкуп, дань.

13

Боши – французское презрительное прозвище немцев.

14

Устим Кармелюк – известный украинский разбойник, герой народных легенд, бежал из заключения в Каменец-Подольском.

15

Ихетуани – тайное общество, возникшее в конце XVIII века, участвовало во многих восстаниях. Наиболее известно восстание 1898–1900 гг, вошедшее в историю как «восстание боксеров». «Ихэ-цюань» (кулак в защиту мира и справедливости).

16

Момэнт – ироничное прозвище штабных офицеров в царской армии.