Опыты литературной инженерии. Книга 2

Клыч-Гирей Хаджимуратович возвратился в родной Черкесск. Рассказал заводчанам о поездке, о Красной площади, о странных москвичах, совсем таки сумасшедших. Когда с возмущением начал говорить о том, как его в учреждениях общепита постоянно путали с каким-то Шепиловым, коллеги начали валиться на пол от смеха.

– Шхаев, – вытирая слезы, замотал головой заместитель начальника цеха, – «…и примкнувший к ним…», ты понял?

– Нет, – сердито ответил Шхаев, – Ничего совсем не понял!

– Тебе московские алкаши от чистого сердца предлагали выпить «на троих», примкнуть, так сказать. Газеты читать надо, Шепилов!

Кольцо красного генерала

Что мне присвоили тогда? Кажется, капитана. Нас, призванных на сборы запасников, было человек десять. В основном мужики старше меня. Но по званию получалось, что я старший. Подходят они ко мне:

– Товарищ капитан, разрешите обратиться?

А мне неудобно. Я им отвечаю:

– Кончайте, ребята. Никого из начальства рядом нет. Чего тянетесь? Я такой же, как вы, подневольный. Давайте, на равных…

Сначала вечерами травили анекдоты. Потом, когда анекдоты закончились, пошли разные истории. Вы же помните, что мужики были старше меня, мудрее. Один из них, самый мудрый, говорит:

– Парни, истории, которые вы рассказываете, интересны только вам. А не нам. Мы тут терпим вас, выслушиваем. Это несправедливо. Давайте с сегодняшнего дня введем новый порядок: хочешь историю рассказать – тащи бутылку вина. Три рассказчика на вечер – глядишь, и наберется по сто граммов на нос!

Порядок поменяли. Стало веселее. Один из нас по вечерам всегда отсутствовал. Убегал в самоволку к барышне. Выходит, каждому на тридцать граммов доставалось больше.

Как-то под хорошее настроение я обращаюсь к коллективу:

– Хотите, я вам сейчас расскажу историю? Но так как у меня бутылки вина при себе не имеется, предлагаю выслушать, а уж потом решить: надо мне ставить бутылку или нет?

– Это как же? – поинтересовался тот, который предложил новый порядок.

– Ну, ты же сам говорил, что истории только рассказчику интересны, а остальные вынуждены терпеть. А если история всем понравится?

– Да, тут ты прав. Тогда, выходит, с коллектива бутылка? Для тебя?

– Выходит, так. Но я не против.

Всем новая идея понравилась. Время еще не позднее, и магазин за КПП не закроется раньше, чем через два часа.

Я присел на ближнюю койку, народ расселся где попало. В казарме наступила тишина.

– Я поступил в Днепропетровский политехнический. На механический факультет. Экзамены сдал, убедился, что прошел по конкурсу, и рванул в родной Кривой Рог, чтобы догулять оставшуюся неделю.

Неделю догулял, все, что надо было, упаковал в чемоданчик и отправился на вокзал к поезду. У вагона сталкиваюсь с такой пышной тетей. Чем-то она расстроена и взволнована. Спрашивает меня:

– Молодой человек, вы не в Днепропетровск едите?

Я мирно сообщаю:

– Да, в Днепропетровск.

– А в Днепропетровске к кому?

Вижу, человек нервничает и не зря спрашивает. Вежливо рапортую:

– В политехнический институт еду, я туда поступил.

Ох, и возрадовалась же тетя:

– Миленький, у меня сын тоже туда поступил! Первый раз сам, без родительского присмотра едет в поезде. Я сейчас с проводницей договорюсь, чтобы вам вместе разместиться. Присмотрите за ним, пожалуйста! Он у меня никогда без родителей…

В вагоне я познакомился с ее сыном. Здоровенный, на голову выше меня, и рыжий, как мухомор. Весь в веснушках и веселый. Как такого опекать, понятия не имею!

Поехали мы вместе в город Днепропетровск. Едем, домашние припасы уничтожаем. По дороге я узнаю, что Витя (а его Витей зовут) играет в преферанс. Причем, хорошо играет. Мы с ним в вагоне не играли, он мне так, пару полезных советов дал. Еще у него на пальце колечко серебряное было. Вроде бы на счастье. Приехали в Днепропетровск и начали учиться на разных факультетах, но на одном потоке. Это значит, что у нас часто были общие курсовые лекции. Рыжий Витя тут же получил прозвище Красный. А за стратегическую сметливость в преферансе – Генерал. Так и учился с нами Красный Генерал.

Промэлектронику вел преподаватель Николай Николаевич Проценко. Мы его прозвали Коля-Коля. На первую лекцию Коля-Коля пришел, положил перед собой чистый лист бумаги и объявил:

– У меня порядок такой: кто посетил все лекции за семестр, тому пять за экзамен и зачет автоматом. Кто одну лекцию пропустил – тому четыре за экзамен и зачет автоматом. Кто две лекции пропустил, тому на выбор: тройка за экзамен или сдача и зачет, увы, своими силами. Других льгот нет. Все поняли?

Мы дружно отвечаем:

– Поняли.

Коля-Коля передает на первый ряд листок и объясняет, что с ним делать. Я листок получил, поставил на нем порядковый номер и свою фамилию. Так все сделали. Коля-Коля листок принял, быстро пересчитал присутствующих в аудитории и говорит:

– Вас по списку сто шесть. В аудитории сто пять. Кого нет? Или кто лишний, так как я виновника приписки с лекции сейчас же удалю, и одной льготой для него станет меньше.

Все струсили. Сидят, молчат.

Коля-Коля спокойно спрашивает второй раз:

– Прикажете перекличку устроить?

Встает тут один парень и кается: я, мол, товарища вписал, так как он, этот товарищ, уехал к матери. Мать у него больна. Это честно. Можно проверить.

Коля-Коля рукой махнул:

– Ладно, будем считать инцидент исчерпанным, так как вы не были посвящены в мои условия. Прощаю первый и единственный раз. Садитесь.

Пошла учеба своим чередом. Мы к Коле-Коле ходим на лекции. Хоть с болезни, хоть с перепоя. Бегом, ползком, но в аудиторию прибываем. Кому охота льготу терять?

Подходит зимняя сессия. Сидим в общаге, как осатанелые, зубрим. Особенно промэлектронику. Один рыжий Витя Шеметухин спокоен, как снулый карп.

К тому времени мы с ним в одной комнате оказались и здорово подружились. Витя ложился на кровать, укрывался своим всесезонным ватным одеялом, ставил на пол, рядом с кроватью, эмалированный чайник с чаем и меланхолично перелистывал очередной учебник. На экзамен приходил где-то в середине процесса. К нему со всех концов слетались студенты:

– Витя, подскажи! Витя, расскажи! А это как? А вот это зачем?

Витя всем рассказывал, показывал, рисовал, вычислял, потом шел в аудиторию и выходил оттуда со своей пятеркой. В крайнем случае с четверкой.

Последний экзамен – промэлектроника. Сидим, учим до посинения. Витя ничего не учит. И чай не пьет. Лежит под ватным одеялом и читает Ги де Мопассана.

Как всегда, к середине экзамена приходит Витя в институт. Помогает, подсказывает, объясняет. Само собой, вход и выход из аудитории не контролирует. Входит в аудиторию последним. Видит, сидит где-то с краешка какой-то мужичок и что-то пишет в толстой тетрадке. Место преподавателя пусто. Витя обращается к мужику с тетрадкой:

– Простите, пожалуйста, мне Николай Николаевич нужен. Он скоро придет?

Мужик оторвался от тетрадки и вопрошает у Вити:

– Вы экзамен пришли сдавать?

– Да нет, – скромно ответствует Витя, – я пришел в зачетку поставить оценку за экзамен и за зачет. Я ведь ни одной его лекции не пропустил.

В коридоре студенты не расходятся. Все за Красного Генерала болеют, ждут, когда выйдет с результатом. Распахивается дверь, и в коридор выходит Витя весь в соплях и слезах. Через всхлипы рассказывает страшную быль: посмотрел на него мужичок через очки. Потом даже очки снял и долго пристально разглядывал.

– Вот уж не чаял познакомиться, – говорит. – Я вас не видел ни на одной своей лекции, а вы, оказывается, ни одной из них не пропустили и претендуете на высшую льготу! Так вот, послушайте меня: в этом институте никогда и никому промэлектронику вам не сдать! Завтра, поскольку сегодня уже поздно, идите в деканат, забирайте документы и возвращайтесь домой. Вы откуда? Из Кривого Рога? Все! В Кривой Рог! До свидания!

В коридоре дружно ахнули. Завтра же тридцать первое декабря! Какой к черту деканат? Какие документы? Какой к черту Кривой Рог?

Пришли в общежитие. Красный Генерал упал лицом вниз на ватное одеяло и затих. Пролежал всю ночь и весь следующий день без движения. Ну, горе горем, но жизнь-то продолжается. Я как раз сегодня сходил в городскую оранжерею, где с помощью немыслимых ухищрений раздобыл букет настоящей сирени. План был: подарить этот букет любимой девушке, где и заночевать. И шампанское было заготовлено, и рубашка поглажена. Но тут вижу, дело совсем дрянь – Витя с судьбой смирился и если до утра из окна не выбросится, то после праздника точно уж пойдет в деканат забирать документы. Я его и так и сяк – не реагирует. Впал в нервный ступор. Повторят только, как в бреду:

– Мама этого не переживет.

Вспомнил я его маму. Как она опекала его на вокзале. Понял – точно, не переживет. Трясу этого олуха и убедительно говорю ему:

– Вот, бери этот букет и шампанское, катись к Коле-Коле, поздравляй с Новым годом и вымаливай прощение! Другого шанса у тебя не будет!

Время одиннадцать или что-то в этом роде. Красный Генерал сопли утер и закапризничал:

– Как я поеду? Адреса не знаю. Троллейбусы не ходят. На улице слякоть – снег с грязью. Собирайте деньги на такси, тогда поеду!

Ну и наглец! Но деньги мы собрали. Адрес Коли-Коли вызнали и отправили Витю на покаяние. Сами остались в общежитии при двух бутылках водки на троих и докторской колбасе.

Новый год встретили достойно. Разложил я к утру своих сокурсников по койкам. Пол помыл, где надо. Посуду привел в порядок. Бутылки выбросил, как положено, в окно. А Вити все нет.

Неожиданно дверь комнаты без стука открывается, и на пороге появляется пьяный в стельку Коля-Коля и вопрошает:

– Виктор Шеметухин здесь живет?

Я ошалело отвечаю:

– Здесь.

– Принимайте!

И приглашает меня на улицу, где в такси лежит колодой бесчувственный Красный Генерал.

С ним все ясно, но как отправить Колю-Колю домой – понятия не имею! После того, как посмотрел на счетчик такси… Даже, думаю, если все общежитие сейчас разбудить, то половины суммы не насобираем!

Шеметухина я кое-как выковырял из машины, взвалил его на себя и обращаюсь к Коле-Коле:

– Николай Николаевич, вы, пожалуйста, подождите минутку. Я этого монстра сейчас наверх отнесу и принесу деньги, за такси расплатиться.

Говорю, а у самого ноги от тяжести рыжего Шеметухина и от собственного вранья подгибаются.

Коля-Коля делает такой вот величественный жест рукой, усаживается в машину и вещает:

– Денег не надо! За удовольствие плачу я!

Дотащил я Витю до его одеяла. Пока сгружал, на пол выпала зачетка. Открываю и вижу: по промэлектронике зачет стоит и пятерка за экзамен. Да если бы только это! Вся зачетка вдоль и поперек автографами исчеркана. Я подписи наших преподавателей уже знал. Зря, что ли, сессию из восьми зачетов и пяти экзаменов сдавал? К Витькиной зачетке все приложились. Да еще с завитушками и росчерками!

Красный Генерал проспался и рассказал, как дело было. Началось с того, что водитель такси адрес перепутал и долго кружил по дворам. Получилось так, что, когда Витя нашел нужную дверь и позвонил, начали бить куранты. Дверь открылась, и на пороге Витя увидел самого Колю-Колю с бокалом шампанского в руке. Витя заранее сирень распаковал и бутылку обнажил для представительства. Узнал его Коля-Коля и дико захохотал, расплескивая шампанское. А куранты уже шестой раз лупят. Махнул он рукой Вите: входи, мол, и побежал к гостям. Вите срочно налили и как раз успели опрокинуть к истинному моменту. Закусили, выпили еще по разику и начали Витю расспрашивать, кто он, откуда и зачем прибыл? Так как многие видели его в лицо во второй раз после экзамена и не запомнили.

Витя честно сообщает им, что он, Виктор Шеметухин, на лекции не ходил, но решил неправедно воспользоваться льготой, за что законно пострадал, но вину признает и горько кается. И еще готов эту долбанную промэлектронику хоть сейчас сдать уважаемому Ко… Николаю Николаевичу, так как предмет знает, но вот так уж вышло…

– Так как же так вышло, – интересуется Коля-Коля, – что кто-то за вас рисковал, вписывал в список? И так весь семестр?

– Я в преферанс играю, – тихо сказал Витя.

– Ну и что? И причем тут преферанс?

– Я хорошо играю, – еще тише промямлил Коля.

– Мы тут тоже неплохо играем. – Коля-Коля нетерпеливо пристукнул ножкой по полу. – Еще и колечко это у вас… Дурацкое.

– Без записи я за проигрыш всегда трояк брал, – сознался Витя.

– Ну?

– И платил по три руб ля тем, кто меня отмечал на лекциях.

– Ай да ловкач! – изумился Коля-Коля. – В самом деле, это правда?

– Клянусь! – закатил глаза Витя.

Он всегда глаза закатывал, когда говорил правду. Правда, это с ним случалось не очень часто.

С какого-то столика смахнули журналы и мелкую дребедень, и два гостя, сплошь преподаватели из института, и самолично Коля-Коля вызвались сразиться с Витей, изобличить самозванца. Когда достали карты, Витя почувствовал себя в родной стихии и сменил тон:

– Я меньше чем по пять копеек за вист не играю!

Партнеры подняли на него глаза, но тут же согласились. Игра пошла, по ходу пошла и выпивка. Результат вы знаете.

Последнее, что сделал Витя, сидя на своем одеяле, – достал из заднего кармана смятую пачку денег. Карточный долг для гусаров – это святое!

Потом каждый год мы старались собраться вместе, особенно, если был повод – кто-нибудь из нашего выпуска получал квартиру. Объединяли два торжества сразу, и у нас здорово получалось. В очередной раз съехались в Севастополе. У Вовки Попова новоселье. Водит он нас, а приехало человек шесть, по пустой квартире, вывел на лоджию. Вдруг запнулся, погрустнел и говорит:

– Вот тут я все хотел застеклить. Пошел в ЖЭК искать стекольщика. Мне говорят: «Вон он, там валяется. Как проспится, так и застеклит. В лучшем виде!»

Прошел я в закуток, а там Красный Генерал лежит. Грязный, с седой бородой. По серебряному кольцу еле узнал. Спрашиваю у работяг:

– Это с ним часто?

Они равнодушно отвечают:

– Завсегда.

Так и стоит лоджия не застекленная.

– Ну, как, – спрашиваю у притихшей аудитории, – понравилось? Бежать за бутылкой?

В эту минуту открывается дверь и вваливается самовольщик с бутылкой вина. Довольный исходом – и тем, что сотворил в самоволке, и тем, что его не застукали:

– Скучаете? – спрашивает. – Я вам сейчас такую историю расскажу! Вот, бутылку купил по такому случаю. Слушайте: был у нас в институте преподаватель промэлектроники по прозвищу Коля-Коля. И был еще студент по имени Витя. Фамилия его… фамилия его… Шеле…

Я подсказываю:

– Шеметухин?

– Ага, – обрадовался самовольщик, – Шеметухин. Классно играл в преферанс…

– Знаем, – загудела казарма. – Все знаем! Давай разливай вино! И про зачетку знаем и про Новый год!

Самовольщик совершенно растерялся и бестолково топтался со своей бутылкой в проходе между кроватями.

– Ты в каком институте учился? – спросил я его.

– В Днепропетровском политехническом.

– А на каком факультете?

– На механическом, – механически ответил самовольщик.

– В каком году закончил? – догадался я спросить. Самовольщик назвал дату, на пять лет позже меня.

Командировка на Каспий

(повесть)

Ваню Акулича сослали в командировку на Каспий.

– У тебя вполне морская фамилия, – сказал ему главный конструктор завода. – И голова варит. Недельки за две проведешь испытания новых рукавов для рыбонасосов и вернешься с загаром. У нас сейчас загорать еще рановато. Так что девушкам ты очень будешь нравиться.

Ваня собрал техническую документацию по рыбонасосным рукавам и личные вещи. Все поместилось в плоский чемоданчик-дипломат. Отдельно, в полиэтиленовый расписной пакет с ручками, мама положила Ване еду на дорогу и на первый случай. В последний момент Ваня положил в мамин пакет литровую банку эпоксидной смолы ЭД-5 и аптекарскую бутылочку полиэтиленполиамина – отвердителя.

Поезд на Астрахань загнали чуть ли не на последний путь вокзала. Он стоял там пустой, холодный и темный. До отправления оставалось пятнадцать минут, но двери вагонов были заперты, и немногочисленные пассажиры начали волноваться. За десять минут до отхода двери Ваниного тринадцатого вагона открыл сонный усатый дядька в форме проводника. Он с грохотом откинул площадку и удалился. В тринадцатый вагон зашли три или четыре пассажира. Никто не проверил у них билеты. В вагоне пахло сыростью и немытым туалетом. Шторы в коридоре были задернуты, свет в вагоне не горел, и пассажиры, сплошь мужики, матерно ругаясь, начали искать свои купе. У кого-то нашлась зажигалка. Благодаря доброте ее владельца, пассажирам удалось разместиться.

Было двадцать три с хвостиком. Ване хотелось спать, но проводника не было, постель никто не предлагал. Поезд, повизгивая на стрелках, выбирался из Воронежа в открытую степь. Коротая ожидание, Ваня уложил голову на руки и слегка вздремнул на столике. В районе часа ночи Ваня встряхнулся и пошел добывать себе постель, так как вспомнил цитату из «Золотого теленка»: «Дело спасения утопающих – дело рук самих утопающих». Он постучал в купе проводников. На стук дверь слегка раздвинулась, оттуда высунулась рука с упаковкой постельного белья, и послышался хриплый голос с кавказским акцентом:

– Сто рублей.

Ваня подал деньги в щель, и дверь поехала на место. Раздался щелчок замка. Ваня оглянулся: в коридоре тускло тлели лампочки. Шевелились коричневые занавески на окнах. Кроме стука колес на стыках и скрипа вагонных перегородок – никаких звуков.

«Дом на колесах, с приведениями», – подумал Ваня и понес белье в свое пустое купе.

В Астрахани добросовестно светило солнце. Ваня торопливо доел две последние мамины котлеты, стряхнул хлебные крошки с брюк и запил все остатками компота. Сверив маршрут с бумажкой, он двинулся в управление порта, до которого, оказывается, было рукой подать. Там, потолкавшись в людных коридорах, Ваня нашел нужный кабинет, предъявил свои бумаги и был направлен в порт, на корабль «Самур». «Самур» стоял у пристани бок о бок со своим близнецом – «Днепром». Для того, чтобы попасть на «Самур», нужно было подняться на борт «Днепра», обойти ходовую рубку и по деревянным сходням перебраться на «Самур». Ване все было в диковинку. Корабли по-особому пахли краской, деревом, машинной гарью и водорослями. Может быть, это и не корабли пахли, а была обычная стихия речного порта, но Ваня впитывал эти запахи в себя, как запахи новых земель, как Робинзон, высадившийся на необитаемый остров. Перепрыгнув стальной трос, который мешал проходу, Ваня оказался на «Самуре». Здесь ему предстояло прожить более, чем полмесяца. Ваня обратил внимание на то, что у «Днепра» палуба деревянная, пахнущая сосной, а на «Самуре» палуба железная и окрашена красно-коричневым суриком.

«Самур» показался Ване безлюдным. У трапа на мостик в пляжном раскладном шезлонге дремал вахтенный матрос. На появление нового человека на борту он отреагировал слегка приоткрыв один глаз, но тут же его закрыв.

– Как мне найти капитана? – робко спросил Ваня.

– Нет капитана, – не поднимая век, категорически, с заметным акцентом ответил вахтенный.

– Я прибыл на испытание рыбонасосных рукавов, – попытался узаконить свое присутствие Ваня.

– Тогда иди, – налегая на согласные, отозвался матрос. При этом он лениво взглянул на Ваню одним глазом.

– Куда? – недоуменно уставился обоими глазами на вахтенного командированный. – Я уже прибыл…

– Э, надоел, – пробудился от дремы матрос, – вон туда иди. Видишь, открыто? Там на двери будет написано: «Старпом». Тебе туда надо.

– Спасибо, – вежливо ответил Ваня и направился к открытой металлической двери.

В узком коридорчике было жарко. Отчетливо слышался гул работающего на малых оборотах двигателя. Ваня нашел дверь с табличкой «Старпом» и неуверенно постучался. На стук никто не отозвался, поэтому Иван после некоторого колебания попытался открыть дверь. Дверь оказалась заперта, и инженер-испытатель, подхватив с пола дипломат и пакет, поплелся к выходу на палубу. Снаружи над выходом нависла тень от следующего этажа надстройки. Оттуда через какую-то дырку с журчанием полилась грязная вода.

– Эй, скажи этому Корову, чтоб не выливал вода на мостик! – закричал проснувшийся вахтенный матрос. – Шпигаты засориш, кто чистит будет?

Вода перестала течь, и Ваня ступил на солнечный свет.

– Нету старпома, – сказал он стоящему матросу.

– На мостик иди, – ответил вахтенный, мешком упав в шезлонг.

– Коровин, – загудел низкий голос сверху, – кто тебе разрешил брать пожарное ведро?

– Так оно лежало … – послышался другой голос, повыше.

– Я тебе покажу «лежало»! Что там за посторонний человек ошивается? Вахтенный!

Матрос резво соскочил с шезлонга и, подняв голову, ответил:

– Рыбонасоса это. Ему старпома надо.

– Пусть сюда поднимается, – прогудело сверху.

– Я же тебе говорил, на мостик иди, – с упреком обратился вахтенный к Ване. – Вот трап, видишь? Наверх иди. Там твоя старпома.

Солнце слепило глаза, и Ваня почти на ощупь начал карабкаться по крутой железной лесенке-трапу. Когда ступеньки трапа закончились, Ваня обнаружил перед собой толстый живот, обтянутый грязной тельняшкой. Обладатель живота и тельняшки оказался краснолицым мужиком. На голове его лихо сидела мятая фуражка с якорем.

– Я главный механик, Петр Степаныч, – представился он, сунув Ване ладонь с въевшимся в нее мазутом. – А вы кто будете?

– Акулич я, Иван, – скромно представился Ваня. – Я на испытания командирован. Из Воронежа. А вы не знаете, где старпом?

– Старпома нет. Съехал на берег. Я в курсах, ты у него в каюте будешь жить. Погоди, сейчас вот одну штуку закончу и дверь тебе открою, чтоб устроился.

Примерно через час прибыл старпом, но это уже не имело значения. К этому времени Ваня облазил почти весь корабль, наобщался со словоохотливым «дедом» – механиком, и пребывал в состоянии непереходящего восторга.

– Вообще-то я не механик, – рассказывал ему «дед». – Должность называется «главный энергетик». Корабль-то у нас самый что ни есть современный. Из фрегата переделан. Серия эта не пошла, так ее пустили на гражданку, под рыбонасосы. А «дед» – это с прежних времен кличка такая у всех механиков. У нас не паровой котел и не дизель – турбина. Видал когда такое? Два ходовых винта и еще два по бокам – подруливающие. Те, правда, электрические. Захотим – боком пойдем. К любому пирсу причалим. Ты на море был?

– Был, – отвечал Ваня. – На Черном. С родителями, когда в школе учился. Потом как-то не до того было.

– А я на северах ходил. На сухогрузах. В Швецию, в Норвегию. А сейчас вот, видишь, по Волге-матушке чапаю. Но пароход наш – чистое золото! Пойдем на Каспий, мы ему копоти-то дадим. Есть такое задание, заодно и на максимальный ход его проверить. По бумагам должон тридцать три узла давать! Ты представляешь?

– Нет, не представляю, – искренне ответил Ваня.

– То-то, – миролюбиво заметил «дед». – Тридцать три узла это, братишка, не кильку насосом качать, а флаг страны демонстрировать. Это не корабль – ветер!

Старпом, который уступил Ване часть своей каюты, вернее, диванчик у переборки, практически не существовал. Забегая вперед, скажу, что потом Ваня видел его всего три-четыре раза за все плавание. Старпом – смуглый горбоносый дядька, несмотря на жару, в чем-то наглухо синем, витал где-то рядом, но на глаза упорно не попадался. Зато капитан, у которого лицо было на треть краснее, чем у «деда», а голос на октаву ниже, царил на «Самуре» властителем и самодержцем.

– Боцман, на бак! – ревел он из ходовой рубки белугой или севрюгой, игнорируя громкоговорящую корабельную связь. – Отдать носовые!

И уже отдельно матросу-рулевому, но в той же тональности:

– Отводи корму, идолище, ты же мне весь подзор погнешь!

Ваня через короткое время настрополился в морской терминологии. Но на тот момент значения слова «подзор» он не знал и ужаснулся, представив себе что-то вроде огромной подзорной трубы, которую зачем-то собирался погнуть нерадивый матрос. Капитан, перевесившись через ограждение мостика, пытался разглядеть что-то внизу и сзади. Из чего догадливый Ваня сделал правильный вывод, что «подзор» – это часть кормы корабля, плавно переходящая в днище.

«Самур» с достоинством вырулил на середину Волги. Турбина гудела с легким посвистом. Металл корабля мелко и почти незаметно вибрировал. Ваня метался с носа на корму, с кормы на мостик и оттуда снова на нос. С носа открывался бесподобный вид на красавицу Волгу. За кормой бурлила вода, вспененная мощными винтами. На мостике же, понятное дело, Ваня чувствовал себя одновременно и Христофором Колумбом, и Магелланом, и адмиралом Нельсоном.

Капитан благосклонно взирал на Ванины метания и даже разрешил порулить судном. Это был верх блаженства! На «Самуре» не было никакого штурвала со спицами, как это должно быть хотя бы по традиции. Вместо него из пульта, похожего на рабочее место диспетчера электростанции, торчали два хромированных поручня. С внутренней стороны каждого находилась большая клавиша. Матрос-рулевой сидел на вращающемся кресле и изредка слегка нажимал пальцами на одну или другую клавишу. Прямо перед рулевым находилась большая картушка путевого компаса, испещренного мелкими делениями. По ней даже самое легкое отклонение корабля было отчетливо видно. Матрос без команды, с легкой небрежностью восстанавливал курс.