Когда придёт Зазирка

– История, конечно, интересная, – оборвал Юрика Вадик. – Но что нам делать сейчас?

Простой вопрос на некоторое время лишил нас дара речи, ибо никто не знал ответа. Мы озирались по сторонам, пристально всматривались в перспективу. Снег, снег, снег. Впереди, сзади, слева, справа. До самого горизонта. Необыкновенно чистый, рыхлый, как творог высшего качества. Глаза довольно быстро утомились от белизны: не за что было зацепиться, передохнуть – даже тощей былинки…

Небо над нами было таким же однообразным, точно зеркальное отражение земной поверхности. Впрочем, так показалось с первого взгляда. При более внимательном рассмотрении обнаруживалась существенная разница: если на земле раскинулось безупречно чистое накрахмаленное полотно, то в небе оно уже не было целым и чистым – разорвано в клочья, скомкано, испачкано грязными руками. Клочья тесно прижаты друг к другу, точно разорвавший полотно неуклюже пытался имитировать цельность.

– Морозец справный, – оборвал тягучую паузу Юрик.

Мороз, действительно, был небольшой, мягкий: минус три, не больше. Если бы ещё солнышко добавить и можно воскликнуть вслед за Пушкиным: «Мороз и солнце-день чудесный!» Но, увы! Солнце скрыто за клочками разорванного полотна, даже его местоположение в данный момент не определить.

– Ну, и что будем делать? – на этот раз спросил Дима. – Вы обратили внимание: нет звуков и запахов?

Точно: звуков нет, ватная тишина. А запахи… только снега.

– Классное начало, – Вадик швырнул огрызок снежка, полез за сигаретой. – Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Так, да? – он с пугающей злостью уставился на меня. – Давай, шевели извилинами! Ты ж у нас голова. О чём вы там шептались со старухой? Поделись. Или рукам и ногам не положено знать?

– Не кричи, – поморщился Дима и встал рядом со мной, будто ожидал нападения со стороны брата.

– Я не кричу!

– Нет, ты кричишь! Орёшь!

– Ребятки, ребятки, погодьте шуметь, – словно боясь, что его не услышат, Юрик взобрался на спину Зебрика, безучастно стоявшего на утрамбованном снегу.

– В самом деле, что паниковать раньше времени, – наконец, решилась я заговорить.

– Кто паникует? Кто паникует? – всё так же на повышенных тонах задёргался Вадик. – Я просто спросил…

– Не просто! – вставил Дима.

– Да ну вас! – Вадик прикурил сигарету, нервно затянулся, выпустил клуб дыма, что-то добавил невнятное – возможно, выругался, – и ломанулся в толщу снега.

– Пущай, поостынет, – сказал Юрик.

– Слушай, Варя, – оживился Дима. – Я думаю, это… не стоит дёргаться отсюда. Сделаем здесь лагерь. Снег липкий, слепим этот… как его? шалаш. Потом можно сходить в разведку. Как?

– Согласна.

Дима кивнул, отошёл в сторону, зацепил горсть снега, слепив снежок, катнул его по поверхности. Снежок мгновенно увеличился втрое. Я последовала примеру Димы.

Вадик остановился метрах в тридцати от нас, постоял вполоборота, наблюдая за нами, затем, отшвырнув окурок, тоже покатил снежный ком.

– Он отделиться решил?

– Не знаю, – Дима пожал плечами, смахнув обильный пот со лба.

– Нужник творит, – сказал Юрик.

Мы переглянулись с Димой, прыснули и, смутившись, отвернулись друг от друга.

Работалось легко, с каким-то детским удовольствием. Неопределённость, неизвестность на время отступили на дальний план: мы оживлённо катали огромные снежные мячи, дурачились как малолетки во дворе при лепке снеговика или крепости. Довольно скоро – сами поразились! – мы с Димой «построили» весьма приличный домик с двухскатной крышей, арочными оконцами на все четыре стороны и дверным проёмом. Дима так увлёкся, что дополнительно возвёл перед домиком круглый стол и три, скобками, скамьи.

– Чукча, однако, нравится чум, – пошутил Дима, когда мы закончили «стройку». Он был странно возбуждён, раскраснелся, лицо блестело от пота, тяжело дышал. – Кайфовое ощущение!

– Да, согласилась я. – Сейчас бы в ванну.

– И пивка, – мечтательно протянул Дима, судорожно сглотнув. – Юрик, а вам чего хочется?

Юрик, пока мы трудились, сидел на спине Зебрика, кутался в полотенце и, похоже, о чём-то размышлял. Может, бедняга, уже пожалел о своём опрометчивом поступке.

Рядом с Зебриком мы сложили тороки. На них я положила удода, закутав в свою кофточку. Он по-прежнему находился в летаргии. Проход никак не отразился на нём.

– Кисельку клюквенного, – внезапно сказал Юрик, когда мы уже перестали ждать от него ответа.

– Не знаю как вы, а я здорово проголодался. Может, перекусим, а, Варь?

– Давай.

Вадик был скрыт стеной возведённого нужника, и лишь дымок говорил, что у него очередной перекур. Мы с Димой в четыре руки накрывали стол. У каждого в тороке оказалось несколько газет «Сельская новь»– из них мы соорудили скатерть. На неё выложили все наши запасы. Баба Нюра каждому положила по кирпичику хлеба и по батону, отдельно в пакетах огурцы – свежие и малосольные, – в стеклянных баночках яйца (на крышках прилеплены бумажки: «Свежие»). Ещё баночки с вареньем и квашеной капустой. В холщёвых мешочках картошка. Пачка соли, пачка сахара-рафинада, пачка чая в пакетиках, стакана по два крупы – рис, греча, горох, перловка, пшено. Пожалуй, при разумном уничтожении, этих продуктов хватит нам на неделю. Плюс лоскуток скатерти – самобранки. С голоду, точно, не умрём. Тревожило другое: погода. Сейчас чудная, а через час? через три? завтра? послезавтра? А ночами? Тёплой одежды – если не считать свитеров – не взяли, дров в обозримом пространстве не намечается. Сколько мы продержимся без огня?

– О чём задумалась, душа моя? – окликнул Юрик. Дима перенёс Зебрика вместе с ним поближе к столу.

– Дровишек бы. Без огня пропадём…

– Да-а, – приуныл Дима. – Костёрчик… Ночью дубака будем давать.

– Сейчас перекусим и пройдёмся по округе. Может, найдём что. Кусты какие-нибудь. Росло же здесь что-либо до снега.

Юрик внимательно смотрел в небо. Мы тоже вскинули головы. Ничего особенного, все, как и было в минуту нашего прибытия.

– Что?

– Не движется…

– А ведь точно! – вскрикнул Дима. – Вон те два облачка, видишь, похожи на мотоцикл с коляской? Видишь? Они… ну, как нарисованные…

Теперь и я, пристально всмотревшись, увидела странность: вся эта мешанина из клочков абсолютно не двигалась; ощущение такое, будто над нами раскинут полог, на который наклеены пучки грязной ваты. Бутафория?

Я глянула на Юрика. Он задумчиво пощипывал кончик носа, покряхтел и выдал:

– Заклятое место: время остановлено…

– Чушь! Как можно время остановить? – Дима полез во внутренний карман куртки, извлёк часы с оборванным браслетом. Глянул – и обалдело застыл: – Стоят…

– Отлично! Нет, правда, это нам на руку. Остановлено время… значит, здесь всегда день и постоянная температура. Обойдёмся без костра!

Дима, всё ещё не веря глазам своим, вертел часы, потряхивал, прикладывая к уху. Электронное табло неимоверно показывало:04.01.17. Время нашего перехода.

– Ладно, Дим, оставь свои часы в покое… и позови, пожалуйста, брата.

– Да ну, не пойду я. Опять цепляться станет – подерёмся.

– Хорошо. Порежь хлеб – я схожу.

Вадик сидел на корточках, курил. Туалет, или нужник по определению Юрика, был готов: за стеной расположились две симпатичных кабинки, внутри снег утрамбован, в центре ямки метровой глубины. Господи! неужели здесь так много снега!? Мы в Арктике?

Вадик глянул через плечо, хмыкнул, затем, шумно выдохнув, поднялся:

– Опробовать пришла?

– Скажи, пожалуйста, чем ты недоволен?

– Всем!

– Мы все в одинаковых условиях. Никто тебе ничего плохого не сделал. Вот я, лично, чем тебя обидела?

– Ничем! – Вадик зло пнул снег.

– Ну и нечего тогда психи показывать. Пошли, поедим.

Вадик что-то пробурчал, затоптал окурок и быстро пошёл к лагерю.

Ели молча, не глядя друг на друга. Даже Дима вяло покусывал, стараясь не производить громких звуков. Лишь Юрик, полулёжа, на затылке Зебрика, самозабвенно обсасывал дольку малосольного огурца.

– Мы что, на поминках? – наконец, не выдержала я.

Дима глянул из подлобья, хотел что-то сказать, но, посмотрев на брата, передумал. Вадик нехорошо усмехнулся, дерзко глянул на меня:

– Ты ещё на что-то надеешься? Оглянись: здесь вечная зима, всё живое давно повымерло! Под нами метры снега! Сколько таких, как мы, отправила старуха? Замучаешься считать. А сколько вернулось? Ась, не слышу ответа? Лапши нам на уши навесила, охмурила и выпихнула на верную смерть! Загнёмся через пару дней, и снежком присыплет…

– Не засыплет, – буркнул Дима, – здесь время остановлено…

– Какая, чёрт, разница! Слопаем вот это всё и загнёмся с голодухи. Если до этого друг друга не схаваем.

– Ты, похоже, уже сейчас готов. Не противно? Ещё и шагу не шагнул, а уже в панику ударился, – неожиданно для себя, я повысила голос: меня начинала раздирать злость. – Слушайте, дорогие мальчики… в первый и в последний раз говорю: не собираюсь вечно быть при вас мамкой – нянькой, слюнки-сопельки утирать! Хочется ныть – нойте про себя! Нечего на публику играть: не тот зритель. Это тебя, Вадим, касается в первую очередь. Прекрати задирать брата!

– А то, что будет?

– Думаю: ничего хорошего.

– Не пугай. Всякая мокрощелка будет тут…

– Заткнись! – двигавшегося Вадика, и цепенела от мысли, что убила его.

Юрик едва не подавился огурчиком: долго и натужно, как щенок, кашлял.

Дима, наконец, оторвал от меня взгляд, повернулся в сторону брата. Его тело, точно тряпичная кукла, торчало из снега. Жуткое зрелище…

Дима поднялся и, неуверенно, побрёл к брату. Он не дошёл двух шагов, когда Вадик зашевелился, побарахтался и сел, трясся головой.

– Предупреждать надо…  он хотел, видимо, добавить нечто оскорбительное, но предупредительно осёкся.

Оцепенение прошло, озноб сменился жаром, а в ногах разлилась слабость – я села.

– Ты… цел?

– Нормально, – морщась и щупая грудь, ответил Вадик.

Вернулся на своё место Дима:

– Ну, ты… это…

– Я сама не ожидала… перетрухала… Дим, а у тебя раньше никаких…  отклонений?

– В смысле… ну, это… не псих я?

– Тьфу, на тебя! Я о другом. Вот у меня сначала этот кошачий след появился, потом, случайно, узнала, что могу… вот как сейчас с Вадиком…

– А, понял! Нет, ничего такого. Не понимаю, почему попал в обойму. Может ещё проявится, а?

– Может быть.

Подошёл Вадик, присел, с опаской поглядывая на меня.

– Извини, я, правда, не знаю, как получилось. Но ты сам виноват: разозлил меня…

– Ладно, проехали. Учту: злить опасно…

– Ребята, если вы думаете, что я знаю больше вашего, то ошибаетесь. Я, как и вы, ничегошеньки не знаю. Могу, чем хотите, поклясться! Я тоже не хотела идти, но мне пригрозили: всё равно… выполнят предначертанное. Вы же сами видели, что может баба Нюра…

Дима встряхнулся, отломил кусок хлеба, стал энергично жевать, слова при этом ронялись, как обвалянные в сухарях котлетки:

– Да ладно, что ты как первоклашкам. Видели, знаем…  Помните, что говорила баба Нюра, прощаясь? «Заклинаю вас, не ссорьтесь, не гневите друг дружку – погубите по глупости». Я считаю… все эти… ну, походы до нас… провалились из-за разлада…

– Короче, Склифосовский! – шикнул Вадик.

– Короче… ну, это… я, как бы, верю, что вернёмся….если будем… ну, это… как одно целое. Как кулак…

– Кулак, – криво усмехнулся Вадик. – Она значит, указательный палец, ты – большой, а я… так, мизинчик…

Мы с Димой переглянулись, не совсем понимая, о чём собственно речь.

– Ку-ку, ребятки! – Юрик стоял на голове Зебрика и отчаянно топал ногой, привлекая к себе внимание. – Не о том толкуете, родимые. От безделья, должно быть. Большой, указательный…  Кулаку без разницы, как пальцы именуются. Главное, чтоб крепкие были и тесно прижимались друг к дружке. А мизинчиком, сударь Вадим, скорее я буду. Всё это словоблудие, тако моё мнение. Може, пора делом заняться?

– Ну, так скажи, Мизинчик, что нам делать? – огрызнулся Вадик.

– Рази, Нюрка, вас ничем не снабдила?

– Точно! – вскрикнул Дима. – Этот… ну, колобок шерстяной!

Странно: за всё время, пока мы здесь, никто не вспомнил о тех вещах, что дала нам баба Нюра – скалки там, ухваты…  Даже, когда продукты доставали.

Каждый взял свой торок и выложил на «стол» что имел.

– Аховый набор, – усмехнулся Вадик. – Можно открывать антикварную лавку.

Я взяла в руки кожаный мешочек, вроде древнего кисета, развязала скукоженные ремешки и вытряхнула клубок. Кажется, он стал ещё меньше, и напоминал скорее покрытую засохшей плесенью картофелину. Мы, невольно, замерли, впившись глазами в «картофелину». Она лежала на снежной поверхности «стола», как на белоснежной скатерти, и вызывала неприятные чувства: хотелось смахнуть её в мусорное ведро и сменить скатерть. И я протянула руку, словно собралась именно это сделать. Ладонь кольнуло, точно иголкой, затем всей руке стало тепло, как если бы я медленно погружала её в горячую воду. Вокруг «картофелины» замельтешили чёрные точки, будто в воздух поднялись потревоженные мошки. С каждой секундой, их становилось больше и, вскоре, тёмное облачко целиком поглотило «картофелину». Рука моя, по локоть, буквально пылала, хотелось выдернуть её из «кипятка», но, почему – то, дальше хотения я не двигалась. Облачко светлело на глазах: из чёрного стало синим, затем розовым, а, когда превращалось в зелёное, растеклось по «столу», заливая, точно сиропом, все выложенные нами вещи. Достигнув края «стола», «сироп» не потёк вниз, как должно быть, а мгновенно обращался в дымок. Вскоре мы оказались окутанными радужным дымом, запахло горелыми спичками, над «столом» потрескивало, будто горящие дрова в печи.

Рука меня слушалась, и ей уже не было горячо. Я ничего не видела, кроме клубящегося радужного дыма. На секунду показалось: я осталась одна!

– Ребята! Алё, вы здесь?

– Здесь, не ори: итак ушам больно, – отозвался Вадик.

Странно: мои уши в порядке. Дым стремительно стал таять, внезапно налетел знобкий ветерок, ударил в ноги, пробежался по телу, колюче лизнул лицо, точно массажной щёткой повели….и исчез.

Я открыла глаза и, невольно, вскрикнула, отпрянув: «стола» не было! На его месте зияла яма, словно на снег вылили не одно ведро воды. На дне ямы лежало… оружие. Древнее по форме, а по виду, будто только что кузнец, завершив обработку, выставил на обозрение плоды своих трудов.

– Класс! – восторженно прошептал Дима. Присев, протянул руку над ямой, и, моргнуть не успел, как в его руке оказался меч, а следом воспарил каплевидный щит и замер перед ним. Дима лишь шевельнул рукой, и щит приник к его телу.

– Братцы, кайф полный! – ликовал Дима. – Смотрите, какой меч… смотрится тяжёлым, а он… ну, это… как бы столовый нож… – Дима продемонстрировал, легко и красиво, как в кино, вращая мечом. – Я даже не напрягаюсь… он сам!

Вадик опустился на колени, заглянул в яму. Я плюхнулась рядом.

– Надо думать, это мои пяльцы и подушка с иголками, – хмыкнул Вадик, простёр руки, и в них оказались лук и колчан туго набитый стрелами. Вадик вскочил, потряс в воздухе луком, колчаном, поражённый глянул на меня: – Как игрушечные… даже не верится…

Я смотрела в яму в крайнем недоумении: на дне лежала металлическая вязальная спица, около двух метров длиной, и чуть толще лыжной палки. Как и должно быть, у спицы один конец заострён, на другом слегка сплющенный шар, величиной с куриное яйцо. Цвет у спицы был такой же, как у цинкового ведра. Я не решалась протянуть руку. Это, явно, ошибка: зачем мне, девчонке, этот… гвоздище? Или лом, что тоже годится для определения «оружия». Может, он предназначался Димке, а баба Нюра, в запарке, перепутала?

Глянула на ребят: они восторженно и увлечённо рассматривали свои приобретения. Мальчишки…

– Дим, – позвала, – Дим, подойди, пожалуйста.

Подбежал, заглянул в яму:

– Проблемы?

– Ещё не знаю. Что это, по-твоему?

– Мощная булавка.

– Булавка? Может, скажешь, зачем она мне?

Дима пожал плечами, ковырнул снег мечом:

– Ну, это… раз дают, значит нужно…

– Слушай, попробуй: пойдёт к тебе.

Не пошла. Тщетно Дима вертел рукой, наконец, спрыгнул в яму, взялся за «булавку» и… даже с места не стронул.

– Неподъёмная…

Подошёл Вадик. Я и его уговорила попробовать. Тот же результат: в руку не прыгнула, и стронуть с места не удалось. Выходит, никакой ошибки нет и этот лом мой? Спасибо баба Нюра! Прикольно получается: Варька за тридевять земель с ломиком лёд колупает на неведомых дорожках. Чтобы, значит, братья-богатыри не поскользнулись… Голова, говорили…  Сказали бы уж сразу правду: дворничиха нужна…

Я вскинула руку и эта неподъёмная железяка, точно карандаш у фокусника, мгновенно припала к ладони. Ощущение, что в руке обыкновенная лыжная палка. И, что больше всего поразило меня, в руках появилась незнакомая пугающая сила, но при этом в душе покой и уверенность, так несвойственные моей натуре. И ещё, казалось, вроде ростом повыше стала…

– Твоё, – усмехнулся Вадик.

Моё…  Ну, и где тот лёд, который…? Я не успела закончить вопрос, как железяка, точно живая, вздрогнула, следом раздался глухой щелчок и сплющенный шарик поделился на две половинки. Ещё щелчок – и левая половинка превратилась в топорик, а правая выстрелила прямое лезвие.

– Круто! – ахнул Дима.

Словно удовлетворённый произведённым эффектом, лом спрятал лезвия.

– Эй, ратоборцы, вы про нас не забыли? – долетел со стороны ехидный голосок Юрика.

Шагах в пятнадцати от нас на снегу стоял Зебрик, всё ещё деревянный, на его спине полулежал Юрик и двумя руками держал клубок, ибо тот, похоже, пытался вырваться. А на голове Зебрика сидел… удод и старательно чистил перья.

– Проснулся, соня, – не то спрашивал, не то констатировал факт Дима.

– Ребята! Это же здорово! Он здесь был…

– И что? – едко хмыкнул Вадик. – Счас перышки почистит, и всё нам подробненько расскажет?

Удод прервал своё занятие, скосив голову, пристально посмотрел на нас, затем выпрямился, распушил веером хохолок и громко, но в тоже время несколько глуховато, крикнул: «Уп – уп – уп – уп». И вспорхнул. Описав пару кругов над нами – в полёте напоминал большую пёструю бабочку – удод резко снизился над Вадиком: длинный, слегка загнутый книзу, тонкий клюв долбанул мальчишку в затылок, а крылья отвесили оплеухи. Вадик взвыл дико, отскочил, схватившись за уши, разразился руганью. Слово «зараза» было самое приличное.

«Уп – уп – уп»– кричал удод, порхая бабочкой над нами. Очевидно, Вадик услышал в его крике насмешку, издёвку, что подхлестнуло его эмоции: выдернул из колчана стрелу, приладил на лук.

– Вадим!! – закричала я. Лом в моей руке угрожающе защёлкал, обнажая лезвия.

– Прекрати, – жёстко сказал Дима, и коснулся остриём меча изгиба лука.

Вадик сник, вернул стрелу на место, судорожно выдавил:

– Ничего, цыплёнок… я ещё доберусь до тебя. Кулебяку сделаю…

– Успокойся, Вадим. Ты получил по заслугам, за своё неуважение…

Вадик, насупившись, глянул на меня, чувствовалось: злые слова рвались наружу, но их сдерживали с трудом великим.

– И запомни: он не цыплёнок, а член нашей команды. Нравится тебе это или нет.

– Пятый палец в нашем кулаке, – встрял Юрик. – Безымянный.

– Да!

Удод неожиданно снизился и сел мне на плечо. Моя рука сама потянулась погладить его. Удод сложил веер хохолка, ткнулся лбом в мою меченую ладонь.

– Молодец! Хамство должно получать отпор.

Удод по-кошачьи тёрся головой о мою ладонь. Мне было щекотно и, в тоже время, как-то тревожно. «Уп – уп – уп,»– произносил удод, а мне слышалось: «худо тут»… Тепло удода, казалось, струйкой пробило мою ладонь, попало в кровь и растеклось по телу. Вот уже в сердце пульсирует «худо тут, худо тут»… заполняет его до краёв, переливается и струится вверх, к голове…

– Варь, – тихо позвал Дима. Он смотрел на меня широко распахнутыми глазами.

– Что?

– У тебя это… ну, волосы…

Я лихорадочно ощупала голову.

– Слева… белая прядь…

– Ладушка… – выдохнул Юрик. – Я помню…  Да угомонись ты, непоседа!

Клубок рвался из рук Юрика. Он тоже изменился: стал пухлым и нить, казалось, спрядена из шерсти, которая ещё вчера была на животном. Сочно-голубого цвета.

– Отпусти, – непроизвольно вырвалось у меня.

Юрик разжал руки, и клубок прыснул на снег, принялся, как живое существо, радостно, с упоением, носиться вокруг, оставляя после себя бороздку. Вскоре вся площадка была, как лист бумаги, изрисована замысловатым орнаментом.

– Как думаете: это просто так…  или он что-то хочет сказать?

Ребята всмотрелись, пожали плечами.

– Эй, ты, колобок, переведи, – Дима выставил ногу на пути клубка, желая остановить, но «колобок» за сантиметр до его кроссовок, свернул, описал дугу и унёсся в сторону нужника.

– Разумеется, – хмыкнул Вадик, – столько лет в пыли валялся.

– Ну, так что решим? Двинемся?

– Я готов, – колыхнул мечом Дима. Возможно, на него меч действовал, как на меня «лом»: если до этого он больше хорохорился, выказывая уверенность, которой не было, то теперь она чувствовалась во всём его облике. Подлинная. Появилась она и у Вадика, только он, почему-то, силился её скрывать. Демонстрировал пессимизм, растерянность, точно по инерции. На мой вопрос ответил с неизменной ухмылкой:

– Не торчать же здесь до посинения.

В общем, решили не тянуть кота за хвост, а прямо сейчас собираться и идти, куда Колобок поведёт. Нарезвившись, он, словно умаявшийся котёнок, припал к моей ноге, замер. Я нагнулась, взяла его в руки. Тёплый, влажный, с пульсирующей дрожью внутри, Колобок действительно напоминал котёнка.

Кстати, о котах. Странно, что все эти метаморфозы с превращением скалки в меч, а ухвата в суперкопьё, не затронули Зебрика. Или, действительно, ему уже не помочь, или для его заклятия нужно иное действо. Я совершенно не расстроилась, ибо в глубине души верила: оживёт Зебрик! Не сегодня, так завтра. И не просто верила, а была убеждена на все триста процентов. Почему? Спросите что полегче…

Через полчаса мы вышли. Время, разумеется, определяли на глаз. Вышли налегке: весь запас продуктов исчез вместе со «столом». Накрывая его, мы с Димкой извлекли всё, что, было, – хотели увидеть полную картину: что и сколько. «Стол» растаял и прихватил наше продовольствие. Так что у мальчишек практически были пустые тороки. В моём тоже, если не считать бытовых мелочей, вроде куска туалетного мыла, зубной пасты и щётки. Ну, ещё упаковка спичек и лоскут скатерти-самобранки. Ах, да, ещё набор подарков Юрика.

Говоря, что метаморфозы не затронули Зебрика, я ошиблась: зацепило и его. Когда я опустила Колобка на снег, и он покатился, Зебрик неожиданно двинулся за ним, как санки, будто был привязан невидимой нитью к Колобку. За Зебриком тянулась твёрдая колея. «Как во сне!» – обрадовалась во мне вчерашняя Варька. Честно сказать, я себя не узнавала. Кем была вчера? Малявка закомплексованная, хлюпик… одним словом, размазня. В присутствии мальчишек вечно скованная, точно в панцире. Теперь всё было иначе: осталась всё той же карманной, но выросла внутренне. Я стала сильной и уверенной. Дар тут ни причём: сила ощущалась физически, как в натренированном теле. Баба Нюра и Юрик убеждены, что во мне поселился Дух божьей дочки Ладанеи. Сомневаться, отрицать, я разучилась сразу после знакомства с Зебриком. Последующие события красноречиво говорили: это не сон, не глюк, не фокусы, не киношные спецэффекты, это – Правда, Реальность. Ладанея воспринимала всё как обычную жизнь, а Варька, спрятавшись в тёмном закутке, со страхом, на грани обморока, взирала на паранормальные явления. Пси – фактор…

Мы двинулись цепочкой. Впереди уверенно катился Колобок, оставляя прямую бороздку, за ним, с такой же уверенностью, скользил Зебрик. На его голове восседал Юрик, зябко кутаясь в полотенце. Со стороны он напоминал взъерошенную птичку. Пожалуй, Юрик единственный избежал влияния зелёного облачка. Вот только… этот Юрик отличался оттого, что я встретила в бане. Тот был забавный, улыбчивый старичок, говорливый, каждая морщинка лучилась – персонаж доброго советского мультика – дядюшка Ау, – а этот Юрик – просто очень старый человечек, он постоянно мёрзнет, ему неуютно, его пугает необозримое белое безмолвье. Морщинки его погасли, углубились, исчезли смешные искорки из глаз, он перестал улыбаться. Думаю: Юрик уже не раз пожалел, что поддался минутному порыву, последовав за нами. Мне было очень жалко его, но я не знала, как облегчить его участь.

За Зебриком шёл Вадик. На плече лук, за спиной колчан. Шёл, казалось, машинально переставляя ноги, о чём-то глубоко задумался. Похоже, он, как и Юрик, чувствовал сильный дискомфорт, резко вырванный из привычной обстановки. Понятное дело, растерян, напуган. Впрочем, нет, Вадик не из пугливых. В нём, как раньше говорили, крепкая деревенская закваска. Просто растерялся парень, попав в незнакомый мир. Мне это ой как знакомо: когда мы с классом выезжали в театр или на экскурсию в питомник к зубрам, я тоже страшно комплексовала, чувствовала себя не в своей тарелке. И реагировала, похоже: замыкалась в себе, была агрессивна. Защищалась, одним словом, от воображаемой опасности.