Восход драконов

Он приподнял ухо кабана, и Брэндон с Брэкстоном покраснели, когда группа воинов рассмеялась.

Другой прославленный воин ее отца сделал шаг вперед – Видар, близкий друг Энвина, худой, низкорослый человек с суровым лицом и шрамом на носу. Обладая небольшой структурой, он не вписывался в группу, но Кира знала истину – Видар был крепок, как камень, знаменит умением вести рукопашный бой. Это был один из самых крепких мужчин, которых Кира когда-либо встречала, известный тем, что мог сразить двух мужчин вдвое больше себя. Слишком много противников из-за его небольшого размера совершали ошибку, провоцируя его – только для того, чтобы получить тяжелый урок.

«Кажется, что они промахнулись», – пришел к выводу Видар. – «И девочка спасла их. Кто научил вас обоих бросать?»

Брэндон и Брэкстон сильно занервничали, очевидно, пойманные на лжи, но ни один из них не сказал ни слова.

«Это самая серьезная вещь – лгать насчет убийства», – мрачно сказал Энвин, повернувшись к братьям Киры. – «Ваш отец хочет, чтобы вы сказали правду».

Брэндон и Брэкстон стояли, переминаясь с ноги на ногу, очевидно, чувствуя себя дискомфортно. Они обменивались взглядами между собой, словно сомневались относительно того, что сказать. Впервые на памяти Киры она видела, что они не могут найти слов.

И когда они уже собирались открыть свои рты, вдруг чужой голос прорвался через толпу.

«Не имеет значения, кто его убил», – произнес он. – «Теперь он наш».

Киры и все остальные обернулись, пораженные резким незнакомым голосом, и у нее засосало под ложечкой, когда она видела группу людей Лорда, которых узнала по ярко-алой броне. Они вышли вперед через толпу, и сельские жители расступались перед ними.

Они приблизились к кабану, жадно глядя на него, и Кира видела, что они хотят эту трофейную жертву – не потому, что они в ней нуждались, просто это был их способ унизить ее народ, вырвать у них этот предмет гордости. Лео рядом с девушкой зарычал, и она положила успокаивающую руку ему на шею, сдерживая волка.

«От имени вашего Лорда Губернатора, – произнес человек Лорда, дородный солдат с низким лбом, густыми бровями, огромным животом и лицом с глупым выражением лица. – «Мы предъявляем права на этого кабана. Лорд Губернатор заранее благодарит вас за ваш дар в этот праздничный день».

Он подал знак рукой своим людям и они вышли вперед к кабану, словно желая схватить его.

Как только они это сделали, вперед вдруг вышли Энвин и Видар, которые преградили им путь.

Над толпой повисла изумленная тишина – никто никогда не противостоял людям Лорда, это было неписанное правило. Никто не желал вызывать гнев Пандезии.

«Никто не предлагал вам подарок, насколько я могу судить», – произнес Энвин стальным голосом. – «Или вашему Лорду Губернатору».

Толпа стала больше, сотни сельских жителей собирались, чтобы посмотреть на напряженное противостояние, чувствуя сопротивление. В то же самое время другие люди отступали назад, образуя пространство вокруг двух мужчин, словно напряжение в воздухе стало еще более сильным.

Кира почувствовала, как ее сердце бешено заколотилось. Она неосознанно сильнее сжала свой лук. Как бы ей ни хотелось сражаться, как бы ей ни хотелось получить свободу, она так же знала, что ее народ не сможет осилить гнев Лорда Губернатора. Даже если каким-то чудом они одержат победу, за ними стоит Пандезианская Империя. Они могут собрать подразделения людей – огромных, подобно морю.

Тем не менее, в то же самое время Кира очень гордилась Энвином, который восстал против них. В конце концов, кто-то это сделал.

Солдат бросил на Энвина гневный взгляд.

«Ты осмеливаешься бросать вызов Лорду Губернатору?» – спросил он.

Энвин не сдавался.

«Этот кабан – наш. Никто не отдавал его вам», – ответил он.

«Он был ваш», – поправил его солдат. – «А теперь он принадлежит нам». – Он повернулся к своим людям. – «Возьмите этого кабана», – приказал он.

Когда люди Лорда приблизились, дюжина людей ее отца вышла вперед, поддерживая Энвина и Видара, преграждая путь людям Лорда, положив руки на оружие.

Напряжение стало таким сильным, что Кира сжимала свой лук до тех пор, пока костяшки ее пальцев не побелели. Стоя там, девушка чувствовала себя ужасно, словно она несла ответственность за все это, учитывая тот факт, что именно она убила кабана. Кира чувствовала, что вот-вот произойдет нечто плохое, и она проклинала своих братьев за то, что они принесли это дурное предзнаменование в их деревню, особенно в Зимнюю Луну. На праздники, в эти мистические дни, когда, как говорят, мертвые способны переходить из одного мира в другой, всегда происходят странные вещи. Почему ее братьям понадобилось таким образом провоцировать духов?

Когда эти люди столкнулись, воины ее отца приготовились извлечь свои мечи, все они были близки к кровопролитию, внезапно воздух разрезал голос власти, прогремевший в тишине.

«Добыча принадлежит девушке!» – произнес человек.

Это был громкий голос, наполненный уверенностью, голос, который привлекал внимание, голос, которым Кира восхищалась и уважала больше всего на свете – голос ее отца, Командира Дункана.

Когда ее отец приблизился, глаза всех присутствующих устремились на него, толпа расступалась перед ним, оказывая ему широкий почет. Он стоял здесь – гора, а не человек, вдвое выше остальных, с плечами, вдвое шире остальных, с дикой коричневой бородой и длинноватыми каштановыми волосами, тронутыми сединой. Поверх его плеч были накинуты меха, на его поясе висели два длинных меча, а за спиной виднелось копье. Бронь Командира, черную броню Волиса, украшал дракон, вырезанный на нагруднике, что было знаком их дома. На его оружии виднелись трещины и царапины от большого количества сражений, и он проецировал опыт. Этого человека боялись, этим человеком восхищались. Все знали его как человека честного и справедливого. Кроме того, Командира любили и уважали.

«Это добыча Киры», – повторил он, неодобрительно глядя на ее братьев, после чего повернулся и посмотрел на Киру, игнорируя людей Лорда. – «Именно она и должна решить его судьбу».

Кира была поражена словами своего отца. Она никогда не испытывала этого, никогда не рассчитывала на то, что он возложит на ее плечи такую ответственность, что оставит за ней право принять такое сложное решение. Они оба знали, что это не просто решение относительно кабана, это решение о судьбе ее людей.

По обе стороны выстроились напряженные солдаты, каждый из которых положил руку на свой меч. Оглядывая лица всех присутствующих, которые были обращены к ней в ожидании ответа, Кира понимала, что следующий ее выбор, ее следующие слова будут самыми важными из всех, что она когда-либо произносила.

Глава четвертая

Мерк медленно шел по лесной тропе, направляясь через Уайтвуд, размышляя о своей жизни. Его сорок лет были сложным периодом, никогда прежде ему не требовалось время на то, чтобы пробираться через лес, чтобы восхищаться окружающей его красотой. Он посмотрел вниз на белые листья, хрустящие под его ногами, перемежаемые звуком его посоха, которым он стучал по лесной земле. Продолжая идти, он поднял глаза вверх, любуясь красотой эзоповских деревьев с их сверкающими белыми листьями и сияющими красными ветками, отражающимися на солнце. Листья падали, накрывая его словно снег, и впервые в своей жизни он ощущал настоящий покой.

Среднего роста и телосложения, с темными черными волосами, постоянно небритым лицом, широкой челюстью, вытянутыми скулами, огромными черными глазами и черными кругами под ними, Мерк всегда выглядел так, словно не спал много дней. И именно так он всегда себя и чувствовал. Но не сейчас. Сейчас, он, наконец, чувствовал себя отдохнувшим. Здесь, в Ур, в северо-западной части Эскалона, не было снега. Со стороны океана дули умеренные ветры, но днем ветры дули с запада, уверяя их в теплой погоде и позволяя разноцветным листьям цвести. Это также позволило Мерку надеть только плащ, без необходимости укрываться от леденящих ветров, что часто происходило в Эскалоне. Он все еще привыкал к тому, что теперь ему приходится носить плащ вместо брони, держать в руках посох вместо меча, к тому, что он стучит по листьям своим посохом вместо того, чтобы пронзать своих врагов кинжалом. Все это было для него в новинку. Мерк пытался понять, каково это стать новым человеком, которым он всегда хотел быть. Ощущение было спокойным, но неловким. Словно он притворялся кем-то, кем не является.

Мерк не был ни путешественником, ни монахом, ни мирным человеком. В его крови все еще был воин. И не просто воин – он был человеком, который сражался по своим собственным правилам, и который никогда не терпел поражения в битве. Он был человеком, который не боялся перенести свои битвы с рыцарских дорожек на переулки у таверн, которые он часто любил посещать. Мерк представлял собой такой тип, который некоторые люди называют наемником. Убийцей. Нанятым мечом. Для него существовало множество имен, некоторые были даже менее лестные, но Мерку не было дела до ярлыков, его не волновало то, что думают другие люди. Его волновало только то, что он был одним из лучших.

Словно для того, чтобы соответствовать своей роли, Мерк и сам жил под многими именами, меняя их по своей прихоти. Ему не нравилось имя, которое дал ему отец – на самом деле, и отец ему тоже не нравился – и он не собирался идти по жизни с именем, которое кто-то закрепил за ним. Мерк чаще всех менял свое имя, и пока ему это нравилось. Мерка не волновало то, как называли его другие. В жизни его волновали только две вещи: найти идеальное место, чтобы вонзить свой кинжал, и чтобы работодатели платили ему только что отчеканенным золотом – и платили много.

В раннем возрасте Мерк обнаружил, что обладает природным даром, что он превосходит всех остальных в том, что делает. Его братья, так же, как и его отец и все прославленные предки, являлись гордыми и благородными рыцарями, которые носили лучшую броню, владели лучшей сталью, гарцевали на своих лошадях, размахивали своими флагами и одерживали победы на соревнованиях, в то время как дамы бросали цветы к их ногам. Они не могли бы гордиться собой еще больше.

Хотя Мерк ненавидел помпы и всеобщее внимание… Все те рыцари казались неуклюжими в убийстве, чрезвычайно неумелыми, и Мерк не испытывал уважения по отношению к ним. Он также не нуждался в признании, орденах, флагах или в гербах, которых так жаждали рыцари. Это было для людей, лишенных самого важного – умения, которое завладело бы жизнью мужчины быстро, тихо и продуктивно. По его мнению, о другом не следует и говорить.

Когда Мерк был молод, а его друзья – слишком маленькие, чтобы защищаться, когда их дразнили – приходили к нему, который уже был известен своим исключительным обращением с мечом, и он брал свою плату за их защиту. Их задиры больше никогда не издевались над его друзьями, когда Мерк делал свой дополнительный шаг. Слухи о его отваге разлетелись быстро и, поскольку Мерк принимал все большую и большую оплату, его навыки в убийстве процветали.

Мерк мог стать рыцарем, прославленным воином, как и его братья. Но вместо этого он избрал работу в тенях. Его интересовала победа, смертельный исход, и он быстро обнаружил, что рыцари, несмотря на их красивое оружие и громоздкую броню, не могут убивать и на половину так быстро или так эффективно, как он, одинокий человек в кожаной рубашке и острым мечом в руке.

Продолжая идти, тыкая листья своим посохом, Мерк вспомнил одну ночь в таверне вместе со своими братьями, когда конкурирующие рыцари обнажили мечи. Его братья были окружены и, пока все прославленные рыцари церемонились, Мерк не стал колебаться. Он бросился через переулок со своим кинжалом и перерезал их глотки до того, как эти мужчины успели достать своим мечи.

Его братья должны были поблагодарить его за свои жизни, но вместо этого каждый из них отдалился от него. Они боялись Мерка и смотрели на него свысока. Такова была благодарность, которую он получил, и это предательство ранило его больше, чем он смог бы выразить словами. Это углубило разрыв между ними, со всей родовой знатью, со всем рыцарством. В его глазах это было лицемерием, заботой о собственных интересах. Они могли уйти вместе со своей сияющей броней и смотреть на него сверху вниз, но если бы не он и не его меч, они все погибли бы в том переулке.

Мерк продолжал идти, вздыхая, пытаясь избавиться от прошлого. Предаваясь воспоминаниям, он осознал, что на самом деле не понимает источника своего дара. Возможно, потому, что он был очень быстрым и ловким; может быть, потому, что он ловко управлял своими руками и запястьями; возможно, он обладал особенным талантом находить жизненно важные точки людей; может быть, потому, что он никогда не колебался перед тем, как сделать тот дополнительный шаг, сделать тот последний удар, который боялись сделать другие. Может быть, потому, что ему никогда не приходилось наносить удар дважды или, может быть, потому, что он умел импровизировать, мог убить любым оружием, имеющемся в его распоряжении, – птичьим пером, молотом, старым бревном. Он был способнее других, более приспосабливаемым и быстрым на своих ногах, что представляло собой смертельную комбинацию.

Взрослея, все эти гордые рыцари отдалялись от него, даже насмехались над ним за его спиной (но ни один из них не мог посмеяться над Мерком у него на глазах). Но сейчас, когда все они стали старше, когда их силы уменьшились и когда о нем пошла слава, он был единственным, кого вербовали на военную службу короли, в то время как все они оказались забытыми. Потому что его братья никогда не понимали того, что рыцарство не делает королей королями. Королей делает отвратительная, брутальная жестокость, страх, устранение твоих врагов, одного за другим, ужасное убийство, которого никто не желает совершать. И именно к нему они обращались, когда хотели, чтобы была сделала настоящая работа на пути к короне.

С каждым ударом своего посоха, Мерк вспоминал каждую свою жертву. Он убивал самых заклятых врагов Королей – не при помощи яда – за это они выносили приговор мелким убийцам, аптекарям и соблазнительницам. Худшие из них часто хотели убийства с заявлением, и для этого им нужен был он. Нечто ужасное, нечто публичное: кинжал в глазу; тело, оставленное разбросанным на общественной площади, свисающее из окна, чтобы все видели его во время следующего рассвета, чтобы все задавались вопросом о том, кто осмелился противостоять Королю.

Когда старый Король Тарнис сдал свое королевство, открыл ворота для Пандезии, Мерк почувствовал себя выдохшимся, бесцельным впервые в своей жизни. Без Короля, которому он мог бы служить, ему казалось, что он плывет по течению. Нечто, что долго бродило в нем, вышло на поверхность, и по какой-то причине, которую он не понимал, Мерк начал интересоваться жизнью. Всю свою жизнь он был одержим смертью, убийством, возможностью отобрать жизнь. Это стало легким – слишком легким. Но теперь что-то в нем менялось, словно он едва мог ощущать прочную почву под ногами. Он всегда знал, из первых рук, насколько хрупкой является жизнь, как легко ее можно отобрать, но теперь он начал интересоваться тем, как сохранить ее. Жизнь была такой хрупкой, неужели ее сохранение не является более великим вызовом, чем ее лишение?

И, несмотря на то, кем он был, Мерк начал задаваться вопросом – что это за вещь, которую он отбирает у других?

Мерк не знал, что начало весь этот самоанализ, но от этого ему было очень дискомфортно. Что-то вышло на поверхность внутри него, и он устал от убийств – у него выработалось большое отвращение к этому процессу, которое когда-то доставляло ему удовольствие. Ему бы хотелось, чтобы была одна вещь, на которую он мог бы указать как на причину всего этого – возможно, убийство конкретного человека – но ее не было. Это нашло на него без причины. И это беспокоило его больше всего.

В отличие от других наемников, Мерк брался только за те дела, в которые верил. Только позже, когда он стал слишком хорош в том, что делает, когда оплата стала слишком высока, а люди, которые нуждались в нем, слишком важными, именно тогда границы для него стали размытыми, он начал принимать плату за убийство тех людей, которые не обязательно были в чем-то виноваты – возможно, вообще ни в чем не виноваты. И это то, что тревожило его.

У Мерка развилась в равной степени сильная страсть исправлять то, что он натворил, доказать другим, что он может измениться. Он хотел стереть свое прошлое, вернуть все то, что он натворил, покаяться. Мерк принес торжественную клятву самому себе о том, что он больше никогда не станет убивать, никогда не поднимет руку на другого человека, что он проведет остаток своих дней, прося у Господа прощения, посвятив себя помощи другим, став лучшим человеком. И все это привело его на эту лесную тропу, по которой он шел прямо сейчас с каждым стуком своего посоха.

Мерк увидел, что лесная тропа, которая поднималась вверх впереди, начала опускаться, освещенная белыми листьями, и он снова проверил горизонт на наличие Башни Ур. Там все еще не было ее признаков. Он знал, что рано или поздно тропа должна привести его туда, это паломничество призывало его уже на протяжении нескольких месяцев. Еще со времен своего детства Мерк был пленен рассказами о Смотрителях, о тайном ордене рыцарей-монахов, наполовину людей и наполовину кто-то еще, чья работа заключалась в том, чтобы жить в двух башнях – в Башне Ур на северо-западе и в Башне Кос на юго-востоке – и сторожить самую священную реликвию Королевства – Меч Огня. Легенда гласила, что Меч Огня поддерживает жизнь Пламени. Никто не знал наверняка, в какой башне он находится, этот тщательно хранимый секрет был известен только наиболее древним Смотрителям. Если бы его когда-либо перенесли или украли, то Пламя было бы утрачено навсегда – и Эскалон стал бы уязвимым для нападения.

Говорили, что сторожить башни было наивысшим призванием, священной и почетной обязанностью, если Смотрители принимают тебя. Мерк всегда мечтал о Смотрителях, когда был ребенком, он шел спать ночью, спрашивая себя, каково это – вступить в их ряды. Он хотел потеряться в уединении, в служении, в самоанализе, и знал, что лучшего способа, чем стать Смотрителем, нет. Мерк чувствовал, что готов. Он обменял свою броню на кожу, свой меч – на посох, и впервые в жизни он провел полную луну без убийства или причинения вреда живой душе. Ему становилось хорошо.

Когда Мерк пересек небольшой холм, он взглянул вдаль, как делал уже несколько дней, в надежде, что эта вершина может открыть Башню Ур где-то на горизонте. Но он ничего не обнаружил – ничего, кроме леса, который тянулся насколько хватало взгляда. Тем не менее, Мерк знал, что он уже близко – после стольких дней путешествия башня не может быть так далеко.

Мерк продолжил спускаться вниз со склона тропы, лес становился все гуще, пока, у подножия, он не оказался у огромного заваленного дерева, преграждающего тропу. Он остановился и посмотрел на него, восхищаясь его размером, не будучи уверенным в том, как его обойти.

«Я бы сказал, что это достаточно далеко», – прозвучал зловещий голос.

Мерк тут же уловил в этом голосе темное намерение, нечто, в чем он стал экспертом, и ему даже не нужно было оборачиваться, чтобы узнать, что последует дальше. Он услышал хруст листьев вокруг себя, и из леса вышли лица, соответствующие голосу: головорезы, каждый из которых выглядел еще более отчаянным, чем предыдущий. Эти лица принадлежали людям, которым для убийства не нужна причина. Лица обычных воров и убийц, жертвами которых становятся случайные слабые путники, которые отличались бесчувственной жестокостью. В глазах Мерка они были низшими из низших.

Мерк видел, что он окружен и понял, что угодил в ловушку. Он быстро оглянулся вокруг, не позволяя им этого заметить – сработали его старые инстинкты – и насчитал восьмерых. В руке у каждого из них был кинжал, все были облачены в лохмотья. Грязные небритые лица, грязные руки, ногти и отчаянный взгляд показывали, что они не ели уже много дней. И что им было скучно.

Мерк напрягся, когда главный вор приблизился к нему, но не потому, что испугался его – Мерк мог убить его, убить их всех, не моргнув глазом, если бы захотел. Его заставила напрячься возможность быть вовлеченным в насилие против его воли. Он был настроен решительно не нарушить свою клятву, чего бы это ни стоило.

«И что это у нас здесь?» – спросил один из них, подходя ближе, кружа вокруг Мерка.

«Похож на монаха», – сказал другой с насмешкой в голосе. – «Но эти сапоги не соответствуют».

«Может быть, он – монах, который считает себя солдатом», – рассмеялся третий.

Они все расхохотались, и один из них, олух сорока лет с отсутствующим передним зубом, наклонился вперед со своим плохим дыханием и ткнул Мерка в плечо. Прежний Мерк убил бы любого человека, который подошел хотя бы наполовину так близко.

Но новый Мерк решил стать лучшим человеком, подняться над насилием, даже если казалось, что оно само его находит. Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох, заставляя себя сохранять спокойствие.

«Не прибегать к насилию», - говорил он себе снова и снова.

«Что этот монах делает?» – спросил один из них. – «Молится?»

Они все опять рассмеялись.

«Твой бог не спасет тебя сейчас, парень!» – воскликнул другой.

Мерк открыл глаза и пристально посмотрел на кретина.

«Я не хочу причинять вам вреда», – спокойно произнес он.

Снова раздался смех, громче предыдущего, и Мерк осознал, что оставаться спокойным, не реагировать на насилие было самым сложным из всего, что он когда-либо делал в жизни.

«Тогда нам повезло!» – ответил один из грабителей.

Они вновь рассмеялись, после чего наступила тишина, когда их главарь сделал шаг вперед и ударил Мерка по лицу.

«Но, может быть», – произнес он серьезным голосом, так близко, что Мерк ощутил его плохой запах изо рта. – «Мы хотим причинить тебе вред».

Один из них подошел к Мерку сзади, обернул свою толстую руку вокруг его шеи и начал душить. Мерк жадно хватал ртом воздух, чувствуя, что задыхается. Захват был достаточно тесным для того, чтобы причинить ему боль, но не преградить доступ воздуха. Его мгновенным рефлексом было потянуться назад и убить этого человека. Это было бы просто – он знал идеальную точку в предплечье, которая заставила бы грабителя ослабить хватку. Но Мерк заставил себя этого не делать.

«Позволь им пройти», - сказал он самому себе. – «Дорогая к смирению должна где-то начаться».

Мерк стоял лицом к лицу с главарем.

«Возьмите все, что хотите», – произнес Мерк, хватая ртом воздух. – «Возьмите это и идите своей дорогой».

«А что, если мы возьмем это и останемся прямо здесь?» – ответил главарь.

«Никто не спрашивает тебя, что мы можем, а чего не можем взять, парень», – сказал другой грабитель.

Один из них сделал шаг вперед и обыскал пояс Мерка, шаря жадными руками по его немногочисленным личным вещам, которые остались у него в этом мире. Мерк заставил себя сохранять спокойствие, в то время как руки вора копались во всем, что ему принадлежало. Наконец, они извлекли его видавший виды серебряный кинжал, его любимое оружие, но Мерк по-прежнему, как бы больно это ни было, не реагировал.

«Отпусти это», - сказал он самому себе.

«Что это?» – спросил один грабитель. – «Кинжал?»

Он взглянул на Мерка.

«С чего бы монаху вроде тебя носить кинжал?» – спросил второй.

«Что ты делаешь здесь, парень? Занимаешься резьбой по дереву?» – задал вопрос третий.

Они все рассмеялись, и Мерк стиснул зубы, спрашивая себя, сколько еще он сможет терпеть.

Грабитель, взявший нож, остановился, бросил взгляд на запястье Мерка и отдернул его рукав. Мерк приготовился к худшему, понимая, что они обнаружили это.

«Что это?» – спросил вор, схватив его запястье и подняв его вверх, пристально рассматривая.

«Похоже на лису», – сказал другой.

«Зачем монаху татуировка лисы»? – спросил третий.

Другой вор вышел вперед – высокий худой человек с рыжими волосами – и, схватив запястье Мерка, пристально его разглядывал. Он отпустил руку и взглянул на Мерка настороженными глазами.

«Это не лиса, идиоты», – сказал он своим людям. – «Это волк. Это знак человека Короля – наемника».

Мерк почувствовал, что его лицо вспыхнуло, когда он осознал, что они уставились на его татуировку. Он не хотел быть обнаруженным.

Все грабители хранили молчание, глядя на его запястье, и впервые Мерк заметил колебание на их лицах.

«Это знак убийц», – сказал один из них, после чего посмотрел на него. – «Как ты получил эту отметку, парень?»

«Вероятно, он сам себе ее поставил», – ответил другой. – «Чтобы обеспечить себе безопасную дорогу».

Лидер кивнул своему человеку, который ослабил хватку на горле Мерка, и Мерк с облегчением сделал глубокий вдох. Но затем главарь поднял руку и поднес нож к горлу Мерка, и тот задался вопросом, неужели он умрет здесь, сегодня, в этом месте. Он спрашивал себя, а не является ли это наказанием за все совершенные им убийства. Он спрашивал себя, готов ли умереть.