Горны Империи

– Работа там и для тебя есть, – отец снял со ствола боевую пружину, посмотрел сквозь нее на жену. – Не беспокойся.

– Ты же знаешь, о чем я.

– У меня приказ.

– Я не о тебе. И даже не о себе. Я о Дениске. Тебе ведь предлагали его оставить.

– Он не имперский дворянин, чтобы в интернате воспитываться. Жирно будет.

«Новости, – обеспокоенно подумал Денис. – Ну, мамочка…»

Он прислушался – конечно, подслушивать нехорошо, но… в конце-то концов, тут дело касается его напрямую!

Борис Игоревич довольно долго молчал, даже пистолет бросил крутить. Потом тихо заговорил:

– Лера… Понимаешь, я ведь не просто так его с собой везу. Если хочешь знать – это жест политический.

– Политический? – сделала ударение на этом слове мама.

– А ты зря иронизируешь. – Борис Игоревич, кажется, рассердился. Денис тихонько поерзал на полке – разговор был интересным, даже очень. – Зря! Именно политический. Как ты не поймешь, Лер? Я как бы показываю: вот он, я – и мы ничего не боимся и это наша земля, раз уж семью с собой привожу! Да и ты сама много думала о своей безопасности, когда в семнадцать лет поехала на юга – с холерой бороться?

– Мне почти восемнадцать было, – поправила женщина, и Денис по голосу понял, что мама улыбается. – И потом, я сама за себя решала.

– Думаешь, Денис решил бы по-другому?

– Еще бы его спрашивать. Им дай делать, что они хотят, – так от подвигов не продыхнешь.

– Да, это есть… Да и потом – все не так страшно, как может показаться. Не посмеют нам ничего сделать… – Борис Игоревич помолчал и добавил: – Я скорей боюсь, что наш сын начудит. У него это хорошо получается, тут ты права.

Потом внизу стало тихо, и Денис услышал звук поцелуев. Осторожно перевел дух, медленно вытянулся на полке. Улыбнулся.

Он все понимал. И очень хотел, чтобы мама родила ему брата. И еще – знал, что это невозможно.

Там, на юге… в Крыму. В какой-то дикой деревне… где были холера и почти первобытные от ужаса и жизни вокруг люди, непохожие на людей. Там восемнадцатилетнюю Лерку Исаеву – тогда еще не Третьякову – ударили вилами в пах. Ударил один из тех, кого она спасала от холеры.

Денис видел это иногда, как наяву. Как девчонка в защитной форме Медкорпуса с алым крестом на повязке хватается за вилы и падает под стену на пыльной кривой улице. Не выхватив пистолет. Не потому что не успела, а потому что она приехала спасать, а не убивать. Как разбегаются опомнившиеся люди. Как девчонка, которая станет его, Дениса, мамой, сдерживая стоны, ползет ближе к стене, садится, бинтуется… и сидит, глядя на лужу крови, к которой собираются мухи…

Когда в деревню влетел отряд местных драгун, первое, что попросила почти умершая фельдшер, было: «Не трогайте их. Они просто испугались. Они не виноваты…»

Когда Денис был помладше, он очень хотел как-нибудь найти того гада, который… Но прошло полтора десятилетия. Все там изменилось, и Крым уже давно не вечевая республика, а часть Империи… Денис подрос и понял, что это не будет местью. Это будет просто убийством. Убийством человека, который, наверное, и сам уже сто раз себя наказал…

Когда мама рожала Дениса, она чуть не умерла во второй раз. И… и все.

Когда-то раньше в таких случаях детей брали из специальных организаций – приютов. Но таких уже давно нет.

И у Третьяковых есть один Денис.

Он уже снова спал, думая об этом…

* * *

Оказывается, долгая поездка на поезде – вещь довольно скучная.

Всего три дня назад Денис со сдержанным интересом рассматривал локомотив на Южном вокзале Петрограда. Это был не привычный ему паровоз, на каких он не раз ездил, а мощнейший электровоз марки «Россия ЭЛ-1» – обтекаемая машина, позволявшая буксировать сцепку из двадцати пассажирских вагонов со скоростью около ста километров в час без дозаправок или чего-то подобного. Сердцем электровоза был таинственный вихревой генератор – чудесная машина, изобретенная еще до Третьей мировой, фактически вечный двигатель. Производство таких было ограничено нехваткой необходимых материалов, которую испытывала не только Империя, но и вся Земля. Экипаж локомотива – четыре человека в темно-синей с золотом форме гражданского Инженерного корпуса, облокотившись о перила, смотрели сверху на пассажиров и здание вокзала с легким чувством превосходства. Их можно было понять – они соединяли мир там, где еще не протянулись стройные мачты опор струнных дорог Юницкого. А это не везде было возможно пока… Вот и до Семиречья они пока что не дотянулись.

Правда, на этот раз сцепка составляла всего двенадцать вагонов, из них четыре – багажные. Рейс Петроград – Владивосток шел на юг в обход Уральского хребта, через джунгли хребта Голодный, берегом моря Балхаш и дальше насквозь через леса Южной Сибири до конечного пункта. Среди пассажиров большинство составляли такие же, как Третьяковы, командированные на долгие сроки. И вещей они с собой везли немало.

Денис здорово взгрустнул, когда на дверь их петроградского дома повесили табличку: «ДЛИТЕЛЬНЫЙ ОТЪЕЗД. ОХРАНЯЕТСЯ ГОСУДАРСТВОМ». Дом тоже выглядел грустным – все окна забраны изнутри и снаружи щитами, в комнатах все зачехлено, отключены все системы. Мальчишке даже совсем расхотелось уезжать. Войко – он пришел с утра и помогал грузиться, молча, хотя Денис порывался заговаривать, – смотрел понимающе, и Денис почти уже решил взмолиться, чтобы его оставили у Караджичей. Почему-то мальчишка был уверен – отец и мать согласятся, стоит ему лишь попросить.

Но он перетерпел секундную слабость. А потом на улице появилась целая делегация.

Отца и мать никто не провожал. Друзья, начальство – все они побывали у них вчера, на небольшой вечеринке – и все. А Денис вроде бы со всеми попрощался в отряде еще днем, предупредил, что никакая помощь не нужна и проводов не нужно тоже. И совершенно не ожидал появления почти десятка человек – из их с Войко отряда и из отряда имени Лени Тарьянен. Причем, судя по лицам, настроены все были серьезно.

– Чего пришли? – угрюмо сказал Денис, спускаясь с крыльца и чувствуя, как возвращается желание остаться – не такое сильное, как раньше, но явственное.

– Слушай, – решительно сказала Инга Брондукова, протягивая большой тяжелый пакет. Лицо у нее было суровое и решительное. – Вот тут номера «Пионера» и «Костра», последние – по три штуки. Восемь Уставов. И пленка с нашим фильмом – ну, ты помнишь, про «Кивач». Возьмешь с собой?

– Конечно, – кивнул Денис. Он не представлял себе, зачем это ему может понадобиться, но правда хотел взять все это с собой. Не так уж тяжело это, а…

Что «а» – он и сам не очень понимал. Делегация сдержанно сопела. Больше всего Денис боялся, что сейчас кто-нибудь что-нибудь ляпнет про наше знамя и про благородную миссию. Станется еще… Но все промолчали, и Денис вдруг искренне сказал то, что чувствовал:

– Спасибо, ребята, девчонки. Я постараюсь…

Он снова не договорил, что он «постарается»-то?..

…Войко провожал его на вокзал. Они ехали в кузове грузового «Лося» и молчали. В голове у Дениса кипела сумятица мыслей – ну же, ну же, надо что-то сказать, что-то самое. Самое… самое… Ведь он сейчас уедет, насовсем же уедет!!! Но Денис с ужасом понимал, что сказать нечего.

Войко тоже молчал. Глядел по сторонам и молчал. И когда помогали грузить вещи в багажный вагон – молчал. И на перроне, когда Денис отвлекся от печальных мыслей и стал разглядывать ЭЛ-1 – молчал. И только когда послышался низкий гудок сирены – минута до отправления, всем занять свои места – Войко посмотрел в лицо Денису почерневшими синими глазами и сказал:

– Знаешь, я тогда сразу понял – вот друг на всю жизнь.

– На мосту? – спросил Денис и охрип. Войко кивнул. – Я сразу адрес пришлю. Как только приедем. И на каникулы приеду.

– Конечно, – сказал Войко. Мальчишки несколько секунд разглядывали друг друга в упор, потом крепко обнялись и расцеловались. – Иди, – попросил Войко. – Не оглядывайся. Я тоже сразу уйду и не оглянусь. Все будет хорошо. Будь готов.

– Всегда готов, – прошептал Денис, повернулся и забрался в вагон.

Он не оглянулся. И знал, что Войко не оглянулся тоже. Это было тяжело. Но легче, чем долгое прощание…

…Это было три дня назад. А сегодня поезд пересекал границу Семиречья… ого, через двадцать минут!

Лежа на полке, Денис сонными глазами смотрел на наручные часы. И только через какое-то время понял, что из динамика в коридоре раздается песенка про с добрым утром и еще что-то. И что правда пора вставать. И еще – что в купе никого нет.

Мальчишка соскочил со второй полки на мягкий коврик. Потянулся, потом несколько раз подтянулся на скобе для одежды. В четвертый раз скоба предупреждающе хрустнула, и Денис, приземлившись на ноги, с опаской на нее посмотрел. Потрогал – вроде держится. Мальчишка вздохнул, пожал плечами и, откинув умывальник от стены, занялся туалетом. Потом стал одеваться, невольно подпевая динамику в коридоре.

Уделять много внимания своей внешности в среде пионеров Петрограда считалось дурным тоном. Таких называли непонятным, но обидным словом «кутюрье» – кажется, из французского языка. Правила хорошего тона требовали, чтобы в одежде наличествовала некоторая небрежность, как бы подчеркивающая устраненность хозяина от мелких бытовых проблем.

Но форма – это не одежда. Кроме того, в какой-то степени, размышлял Денис, причесываясь перед зеркалом, он не просто приезжий, а, как точно сказали, «посол доброй воли». А послу не пристало выглядеть перекошенным.

Защитного цвета рубашка, забранная в синие шорты. Широкий ремень, на котором висит пионерский нож в чехле. Портупея с набедренной сумкой. Алый галстук с трехцветным эмалевым зажимом. Защитные гетры. И высокие коричневые ботинки – легкие и плотно облегающие ногу. Синий берет с кокардой – под левый погон.

Денис еще раз собирался осмотреть свое отражение, когда услышал голос отца:

– Хорош.

Чувствуя, что краснеет стремительно и неудержимо, мальчишка повернулся. Но отец был серьезен и официален, в бутылочного цвета мундире ОБХСС, даже с пистолетом в кобуре на поясе. Денис мгновенно вспомнил про пистолеты, которые видел ночью, хотел было задать вопрос, но в дверях, оттеснив отца, появилась мама – елочки зеленые, тоже в парадной форме, бело-алой.

– Идут, – объявила она. И Денис сообразил, что поезд уже стоит. – Вот ведь… – Валерия Вадимовна неловко улыбнулась. – Знаю же, что ничего противозаконного не делаю, а все равно… – она хмуро уселась к окну.

Денис не понял, что она имела в виду, но тоже сел ближе к окну, а отец, чему-то усмехаясь, устроился у дверей, поставив рядом свой портфель, на который Денис покосился неодобрительно, как только мог.

За окном был лес. Точнее – лес и угол какого-то белого здания. И все. Ни людей, ни надписей, ни знаков каких-то – ни даже просто ветра, листья могучих лип были неподвижны. А по коридору приближались с двух концов сухие деловитые голоса. Денис уже даже различал повторяющиеся одни и те же вопросы – цель приезда, предметы, запрещенные к ввозу и вывозу… Глупость. Он невольно скривился. Нет, чем скорей закончится эта ерунда с границами поперек одного народа…

– Что кривишься? – поинтересовался отец. И подмигнул.

Денис ответил подмигиваньем – и в открытых дверях купе появились двое.

– Поручик Дягилев, пограничные войска Русской Империи.

– Хорунжий Мигачев, погранстража Семиреченской Республики.

Пока отец передавал документы и отвечал на дежурные вопросы, Денис разглядывал первого человека Семиречья… и испытал легкое разочарование.

Правда, рядом с простой табачно-зеленой формой и ярко-зеленой фуражкой имперского пограничника семиреченец казался ярким и нарядным: фуражка с синим верхом и желтым околышем, синий френч, синие штаны с алым лампасом, начищенные сапоги… На плече висел стволом вниз короткий «АК-74» со сложенным рамочным прикладом, а не «сотка», как у имперца. Но в остальном – человек как человек, с загорелым лицом, лет тридцати, усы – щеткой. Выглядел семиреченец устало, но Денису вдруг улыбнулся и спросил:

– Пионер?

– Пионер, – немного вызывающе ответил Денис.

Хорунжий козырнул, потом еще раз – отцу и сказал:

– Хорошо поработать у нас.

– Спасибо, – кивнул Третьяков-старший. И обернулся к жене, едва пограничники вышли: – Вот и все. Мы в Семиречье.

– Незаметно, – осторожно сказал Денис.

Борис Игоревич поднял брови:

– А ты чего ожидал? Оркестра – или, наоборот, протестной демонстрации? Ну, извини…

– Даже про оружие не спросили, – напомнил Денис.

Борис Игоревич хмыкнул:

– Мил друг, да ты что думаешь, они не знают, кто мы? Это так. Чтобы не зря хлеб есть. Может, еще отпечатки пальцев надо было снять – вдруг мы не мы, а надевшие наши личины вражеские агенты?

– А что, так не бывает? – уточнил мальчишка.

– Так – нет, – подвел черту Третьяков-старший. – Ибо дураки вымерли как вид в начале Безвременья. Кстати, – он запустил руку в портфель, достал и передал Денису, держа за ствол, 442-й «Байкал», потом – два магазина, уже снаряженных патронами. – Твое имущество.

Стараясь ничего не показывать, небрежным движением бывалого человека Денис зарядил пистолет, передернул затвор, поставил на предохранитель, убрал со второй обоймой в набедренную сумку. Все это время он косился на мать, но Валерия Вадимовна разложила на своем краю стола какие-то бумаги и на оружие посмотрела лишь мельком. Впрочем, у нее на ремне тоже висел 442-й «Байкал» в белой кобуре. А 441-й, надо полагать, у отца под формой…

Отец между тем уже разложил на столе свой бумажник. Денис с интересом сунулся ближе. Оказалось, что отец обналичил где-то выданный ему аккредитив – и мальчишка с еще большим интересом, чем форму семиреченца, рассматривал здешние деньги.

Деньги тут тоже назывались рублями – копеек и вообще металлических монет не было. Но здешние рубли здорово отличались от привычных Денису имперских. Во-первых, они были квадратные и большие, а не прямоугольные и всего с ладонь (и это был как раз минус – Денис недавно обзавелся бумажником, очень им гордился, а теперь получалось, что купюры не поместятся там). А во-вторых – были куда красочнее имперских рублей, выдержанных в сумрачной сине-вишневой гамме, со строгим геометрическим орнаментом, стилизованными «под кириллицу» цифрами и надписями и хмуро-медальными фасами Петра I, Екатерины II, Жукова, Пушкина, Ломоносова, Столыпина… Здешние рубли были разноцветные, как калейдоскоп: ярко-желтые, огненно-красные, густо-синие, да еще и в переливчатых разноцветных разводах и пятнах, вместо портретов – красивые сочные пейзажи, имевшие стереоскопическую глубину. Смешили цифры – ни одной бумажки ниже ста рублей, были по миллиону и по сто миллионов!!!

– Рассматриваешь? – спросил Борис Игоревич, присаживаясь рядом с сыном. – Не удивляйся.

Это вот, – он тронул «миллион», – всего лишь один «жук»[6]. Средняя зарплата здесь.

– Мало, – пробормотал Денис. Отец получал жалованье двести двадцать имперских рублей, мать – сто семьдесят.

Считалось, что это очень много. Большинство родителей Денисовых одноклассников получали сто – сто пятьдесят рублей и жили вполне в достатке.

– Мало, – подтвердил отец. – Средняя зарплата для тех, у кого есть работа.

– А почему нет мелочи, пап? – Денис посмотрел на просвет одну из купюр.

– А потому что нет смысла ее штамповать при таких числах. Тем более что металлы у них дороги. А так привыкай, нам долго такими пользоваться.

– Мы теперь миллионеры, – уныло сказала мама, поднимая голову от своих бумаг. – Всю жизнь мечтала сорить миллионами.

– А что, – охотно подтвердил Борис Игоревич, обнимая жену за плечи, – тут на базарах даже песенку такую поют… – Он прокашлялся и дурашливо пропел:

– Кого бы осчастливить миллионом?!Купить коробку спичек иль пару папирос…

И еще:

– Да здравствует страна миллионеров,Где временные беды переживаем мы…Дай бог нам до начала новой эрыНе сдохнуть от холеры или еще какой чумы…

Преувеличено, конечно, но, по-моему, отличная песня.

– Отличная, – охотно согласился Денис, – если ты мотив не переврал.

– Никакого почтения к отцу… – Борис Игоревич щелкнул сына по уху и снова взял одну из купюр. – Д-да-а, защита очень неплохая. И все-таки подделывают.

– Подделывают деньги? – недоверчиво спросил Денис.

Отец кивнул. Потом посмотрел в окно и сказал:

– А на твоем месте, сын, я бы пошел в коридор и посмотрел. Там скоро будет примечательное зрелище – море Балхаш.

* * *

Море, скользящее за окнами поезда, казалось бесконечным и завораживающим в своей однообразности. На его поверхности не было ничего – ни кораблей, ни лодок – кроме мелкой ровной ряби, да еще где-то вдали порой смутно угадывались очертания островов. Или, может, это были просто тучи над горизонтом?

Тем не менее Денис смотрел на море достаточно благосклонно. Может быть, потому что оно напоминало ему Балтику.

– Впечатляет, не так ли?

Мальчишка излишне резко повернулся на прозвучавший рядом густой бас. И столкнулся взглядом с глазами, глядящими на него из зарослей рыжих с проседью волос, казавшихся сплошной массой – борода-усы-шевелюра… Впрочем, серые глаза глядели вполне благосклонно, и Денис кивнул:

– Да, – а затем присмотрелся к их обладателю.

Грузный высокий мужчина лет сорока подошел, тем не менее, совершенно бесшумно и теперь стоял у соседнего окна, так же, как и сам Денис, облокотясь о перильца. Он был одет в серый костюм-тройку – такие Денис видел только в кино и на картинках – и обут в зеркально сверкающие туфли с тупыми квадратными носами; по солидному пузцу пролегала золотая цепочка карманных часов.

– Меня тоже, – сообщил сосед. – Сколько раз проезжаю вдоль этих берегов – каждый раз восхищаюсь и ужасаюсь.

– Почему ужасаетесь? – полюбопытствовал Денис.

Рыжебородый повел рукой:

– По площади – половина территории Европы. Там, под водой – города Талды-Курган, Усть-Каменогорск, Семипалатинск, Урумчи… весь восточный Тянь-Шань, самые высокие пики которого стали островами… пустыня Такла-Макан с древним Кашгаром… А там, где были пески Бетпак-Дала и Муюнкума – горы Голодные и субтропические леса… И это произошло по вине человека… – Он с непонятной строгостью взглянул на завороженного его речью – какой-то распевной и плавной – Дениса и улыбнулся: – Лет сорок назад, когда я был помладше тебя, то нырял к развалинам поселков…

– У вас была экспедиция? – Денис с нетерпением ожидал продолжения рассказа.

Рыжебородый неожиданно спросил:

– Ты из Империи? – И, ничего не пояснив, покачал головой: – Нет, не экспедиция. Просто многое из найденного там, на дне, можно было продать за хорошие деньги. За относительно хорошие, конечно – человек, которому мы сдавали найденное, получал за это в десять раз больше. Но все-таки и это было подспорьем. И неплохим… – Он улыбнулся уже каким-то своим мыслям и тряхнул головой: – Да, неплохим.

– Я тоже так делал. В смысле – искал старые вещи. Но просто потому, что интересно искать, – сказал Денис доверительно. И спохватился: – Сорок лет назад тут же еще война была?!

– Да и позже… и сейчас не очень-то спокойно, – подтвердил рыжий. – А ты что, один едешь?

– Нет, с родителями, – Денис кивнул на приоткрытую дверь купе. Отец не делал секрета из поездки, и Денис продолжал: – Отца перевели в Семиречье. По просьбе президента. Их. В смысле, вашего.

– Он строитель?

– Он офицер ОБХСС, будет бороться с капиталистами, – гордо ответил Денис.

– Бороться с капиталистами? – рыжий широко улыбнулся, зубы у него были отличные, только один клык сломан пополам. – Неплохо… Тогда позволь представиться, – он протянул широкую короткопалую руку. – Смаль Игорь Иванович. Владелец строительной компании «Обслуга» и серии магазинов стройматериалов «2И + С». Самый настоящий капиталист, и не из мелких.

– Капиталист? – Денис обалдело уставился на мужчину, забыв представиться.

А тот явно забавлялся недоумением мальчишки и продолжал:

– Капиталист и большой почитатель вашей Империи.

– П-почему? – выдавил Денис.

Игорь Иванович вздохнул:

– Трудно объяснить… Самым простым объяснением будет вот какое: я не сырьевик, я производитель. А насколько мне известно, по вашим законам, преступлением считается частный сырьевой бизнес на полезных ископаемых или перепродажа не тобой произведенных товаров. Понимаешь?

Денис кивнул, он действительно понимал, о чем речь.

– Ну, вот. Это первое. А второе – там, где Империя – там сплошные стройки. Где стройки – там мой товар… Хотя… – он смерил Дениса взглядом. – Твоему отцу будет нелегко. Вот около этого моря кормятся не меньше десятка фирм-перекупщиков. Оно снабжает рыбой не только нашу республику, но и пограничные районы Империи. Так вот: в переводе на ваши цены при вылове килограмм окуня стоит сорок семь копеек…

– Ну и у нас столько же, – пожал плечами Денис. – В смысле, не окунь, окунь дороже, кажется, а вот селедка даже сорок три…

– Не перебивай, – прервал его головой рыжий. – А до покупателей окунь доходит по рублю двадцать за килограмм. Представляешь, какие деньги на этом делаются?

– И следовательно, это нужно принять как данность, и ничего нельзя изменить – даже учитывая, что тридцать процентов ваших детей недоедают, а сорок процентов населения живет ниже далеко не шикарного прожиточного минимума?

Денис с досадой вздохнул – он не заметил, как подошел отец.

– Третьяков Борис Игоревич, – представился офицер, становясь рядом с сыном и кладя ему руку на плечо. – Капитан ОБХСС, как уже успел сообщить мой сын, которого, кстати, зовут Денис.

– Смаль Игорь Иванович, – рыжеволосый рассматривал отца.

– Я слышал… Так как с этим, господин капиталист? – Голос отца был не неприязненным, но насмешливым.

Смаль какое-то время молчал. Потом сказал:

– Вы уже почти сорок лет строите новое общество. Небезуспешно, надо признать. Вы смогли победить организованную преступность в стране и разгромить бандитские «государства» за ее пределами. Смогли выйти в космос. И тем не менее ваша служба все еще существует и не бездействует. Так, может быть, то, что вы считаете преступлением, в природе человека? Кто-то стремится в космос, а кто-то – в собственную виллу с мраморной лестницей. И можно лишь уменьшить причиняемое этим зло… – Он помедлил. – На моих предприятиях работают восемь тысяч человек. У всех есть семьи. Я трачу большие деньги на бесплатное образование, лечение, отдых, досуг тех, кто дорог моим рабочим.

– Фирма «Энергия» добывает в горах хребта Голодный дешевые трансурановые элементы, – сказал Борис Игоревич, и Денис удивленно посмотрел на отца: голос того стал странным. – Более дешевые – пока более дешевые, – чем Империя добывает на Венере. Год назад совет директоров «Энергии» предложил Его Величеству контракт. Очень выгодный контракт. На тридцать процентов более дешевое сырье, чем привозят наши корабли. Его Величество мог согласиться, и по крайней мере, в большие города свет подавали бы круглосуточно. Но Император отказался. Он вообще объявил представителям «Энергии» запрет появляться в Империи. Потому что в шахтах фирмы…

– Я знаю, – поморщился Смаль.

– Вот именно – знаете, – жестко сказал Третьяков. – Знаете, что туда вербуют детей из нищих семей. Платят им сдельно за добытое сырье. По системе «давай-давай». И через год умирает две трети, а треть возвращается домой искалеченными лучевкой и тратит заработанное на то, чтобы протянуть еще года три. Знаете, что пять лет назад наш «Точмаш» предложил «Энергии» скафандры высшей защиты. Мы готовы были сделать их… нужного размера. Но это оказалось слишком дорого. Слишком дорого, – повторил Третьяков и бессознательным жестом погладил волосы сына. Денис замер. – И еще вы знаете, куда уходит значительная часть добытого – в район Золотого Треугольника! – отец почти выкрикнул это. – Туда, где кучка ненормальных тщится вернуть прошлое и отравить вот его! – он тряхнул Дениса за плечо. – Его отравить своим ядом! А ваши деловые люди снабжают их энергией! Их, а не нас, потому что там все понятно: ты мне, я тебе! Вы правы, мы уже много лет строим нового человека. И поверьте – у нашего человека хватит сил разрубить тот узел проблем, который кажется вам неразрешимым… – отец улыбнулся. – Извините, Игорь Иванович. Я сорвался. Просто…

– Я понимаю… – кивнул Смаль. – Я вот рассказывал вашему мальчику… про свое детство. Почти каждую неделю кто-то из нас тонул. Захлебывался. Я… я знаю, что это такое, о чем вы говорите. Но мы бессильны, – лицо Смаля стало горьким. – Мы в самом деле бессильны. Если у вас получится – в добрый путь. Но… – он безнадежно покачал головой опять и вздохнул. – И тем не менее я рад знакомству. И всегда готов помочь – в любой момент по мере сил.

– Вы можете помочь прямо сейчас, – предложил Третьяков. – Время завтрака. Давайте пройдем в вагон-ресторан и поговорим за едой.