Красный газ

– Разрешите искупить вину, товарищ майор, – сказал Оруджев.

Только теперь Шатунов поднял на него глаза:

– Как ты ее искупать собираешься?

Белый щегольской полушубок Оруджева был мокрым от снега, лицо и руки – в синяках от ушибов о лобовое стекло вездехода, левое ухо обморожено, на небритых щеках выступила темная щетина. Он произнес жестко, твердо:

– Я этих б…й из-под тундры достану!

– Хорошо, попробуй… – ответил Шатунов и взглянул в мою сторону – я икала уже на весь кабинет.

Он брезгливо поморщился, приказал Худе Вэнокану:

– Отвези ее в гостиницу…

Вэнокан подошел ко мне, хотел помочь мне встать, но я оттолкнула его руку, встала сама. Еще не хватало, чтобы именно Худя Вэнокан стал теперь моей нянькой! Но самое обидное – до слез! – было то, что после целого дня погони за «живым делом», после всех моих стараний в Яку-Туре и безумной дороги до Салехарда – эта идиотская, безостановочная икота! Со слезами на глазах я пулей выскочила из кабинета в коридор. Там двери на улицу были открыты настежь, солдаты вносили гроб с Воропаевым, и я не знала, куда мне деться от людей. Почему, когда человек падает или икает, всем вокруг становится так смешно? Даже Худе Вэнокану!

Он принес мне целый графин воды и сказал:

– Выпей, однако, легче станет. И поехали в гостиницу…

Я повернулась к нему в паузе между икотой, сказала с ненавистью:

– Слушай! Пошел на хер! Ик!

Он пожал плечами и ушел в кабинет Шатунова.

12

СЛУЖЕБНАЯ ТЕЛЕФОНОГРАММА

Тюмень,

первому секретарю

Тюменского областного комитета КПСС

товарищу В. Богомятову

В ответ на Вашу телеграмму-молнию о задержании заключенных, бежавших из лагеря № РС-549, докладываем:

– в городе Салехарде на поиск преступников-убийц мобилизован весь наличный состав местного КГБ, милиции и военного гарнизона. Создан оперативный штаб по задержанию беглых;

– производится тщательный обыск всех зданий в городе, на железнодорожной станции Лабытнанги и в близлежащих поселках, блокирован аэропорт, железная дорога патрулируется. Несмотря на буран, следователь Уренгойского угро Анна Ковина доставила из лагеря № РС-549 фотографии беглых. Фотографии размножены и розданы всем патрулям. При первом же улучшении погоды будет применена авиация для обследования окрестной тундры.

Уверены, что выполнение Вашего партийного задания по задержанию или уничтожению убийц начальника Яку-Турской экспедиции сейсморазведки Воропаева и главврача Салехардской окружной больницы Хотько – вопрос нескольких часов.

Первый секретарь

Ямало-Ненецкого окружного комитета КПСС

Петр Тусяда

Начальник Оперативного штаба

майор госбезопасности Шатунов

Салехард,

10 декабря 1983 г.

13

До контрольного срока, назначенного первым секретарем Тюменского обкома партии Богомятовым, до 18 часов 30 минут 11 декабря, оставалось несколько минут.

Мы, почти весь состав Оперативного штаба по розыску преступников-убийц, сидели в кабинете первого секретаря Ямало-Ненецкого окружкома Петра Тусяды.

Специально к приезду на открытие газопровода правительственной делегации и иностранных гостей здесь сменили советскую мебель на шведскую, стены украсили карельской березой и огромной рельефной картой Ямало-Ненецкого национального округа с зелеными вышками на местах газовых месторождений и красными нитями трубопроводов. А фигурками оленей, песцов и рыб были обозначены на этой карте прочие богатства ненецкой тундры: оленеводческие колхозы, рыболовецкие артели и фермы по разведению пушного зверя. Карта убедительно показывала, что этот дикий заполярный край, территория которого в полтора раза больше Франции, – поистине уникальная кладовая «голубого золота» – газа, «мягкого золота» – пушнины и «красного золота» – лососевой рыбы. И формальному хозяину всего этого края, первому секретарю окружкома партии ненцу Петру Тусяде, полгода назад назначенному на этот пост Москвой специально, чтобы показать иностранным гостям рост национальных кадров в стране, было что предъявить приезжим: ненцы нескольких показательных звероферм и колхозов были спешно переселены из оленьих чумов в европейского типа поселки, ненецкий ансамбль песни и пляски «Северное сияние» разучил французские, немецкие и чешские народные песни, и даже дети местной школы-интерната подготовили концертную программу на четырех языках…

Но сейчас Петру Тусяде было не до французских песен. Плотный, коренастый ненец тридцати шести лет, еще недавно бывший простым директором ненецкого зверосовхоза, он грузно сидел в кожаном кресле и медленно, на манер своих ненецких предков, раскачивался всем телом вместе со слитой с плечами, почти без шеи, круглой головой. Его узкие глаза были открыты, но вряд ли видели нас перед собой. Похоже, впервые за шесть месяцев головокружительной партийной карьеры ему смертельно захотелось назад в тундру, к своим оленям, песцам и черно-бурым лисам. Впрочем, такое же настроение было у всех собравшихся: нам всем хотелось в этот момент быть как можно дальше от стоявшего на столе красного телефона прямой связи с Тюменским областным комитетом партии. Потому что все чрезвычайные меры по розыску сбежавших преступников не дали никаких результатов.

Напрасно – едва к утру чуть улегся буран – кружили над Салехардом и всей приокружной тундрой два вертолета полярной авиации, засекая с воздуха каждую выходящую из города машину, вездеход и даже ненецкую нарту. Напрасно солдаты местного гарнизона обыскивали каждый дом, каждый склад, барак и вообще каждый жилой и нежилой угол, включая вмерзшие в обский лед баржи. По всему городу ветер кромсал и рвал наспех расклеенные плакаты с портретами зеков и надписью «РАЗЫСКИВАЮТСЯ ПРЕСТУПНИКИ». На железной дороге солдаты не только обыскивали каждый вагон, но сопровождали поезда почти до Уральского хребта. И зря исполосовали окрестную тундру гусеничные вездеходы, объехав все близлежащие и дальние – в радиусе сотни километров – ненецкие стойбища. Ненцы встречали там солдат открытой насмешкой:

– Русские духов ищут, однако. Разве можно духов найти, однако?

Каким-то немыслимым образом слух о том, что двух русских начальников «казнили духи тундры», стремительно разнесся по Ямальскому полуострову. Беспроволочный телеграф ненецкой сплетни тут же украсил факты невероятным объяснением: когда русские пришли в тундру триста лет назад, чтобы отнять у ненцев меха и рыбу, духи тундры молчали, духи тундры спали под землей. Когда русские стали бурить ненецкую землю, чтобы добраться до последних богатств ненцев – нефти и газа, духи проснулись. Но русские не выпускали их из-под земли, русские закрыли дырки в земле глиной и металлическими пробками. Однако теперь, в связи с открытием газопровода, русские стали открывать буровые скважины. И духи тундры вырвались из-под земли и начали мстить русским за то, что те искромсали тундру своими железными машинами и уничтожили оленьи пастбища, негде теперь ненцу олешек пасти, убили реки, замутили их бензином, соляркой, нефтью и принесли в тундру «дурные» болезни: сифилис, триппер, туберкулез.

Конечно, никто в Оперативном штабе не придавал этим слухам никакого значения. Мы думали о другом: куда могли запропаститься трое беглых? Не духи же, в конце концов, бежали из лагеря № РС-549! Почти пять суток миновало с момента их побега, им нужны еда, тепло, жилье, а на всем их пути от лагеря до Салехарда – пути, отмеченном двумя трупами, – нет ни ограбленного магазина, ни костра – ничего. И в самом Салехарде – ни одной квартирной кражи, ни следа бежавших преступников. После того как в Яку-Туре был убит Воропаев, а в Салехарде – Хотько, беглые как в воду канули. Или они каким-то мистическим образом проскочили все-таки через железнодорожные патрули и укатили на «материк»?

Короче, у всех собравшихся сейчас в кабинете Тусяды было подавленное настроение. И именно в этот момент дверь распахнулась и Оруджев втолкнул в кабинет двух ненецких мальчишек в драных оленьих малицах. Все вопросительно и с некоторой надеждой повернулись к Оруджеву.

– Ну! – нетерпеливо сказал Шатунов.

– А пусть они сами скажут! Засранцы! – Оруджев резко дернул мальчишек за плечи. От его прежнего бравого лоска не осталось и следа. За сутки бессонного рысканья по Салехарду его лицо задубело, щеки ввалились. Но мальчишки молчали, зыркая на нас своими злыми узкими глазенками.

– Ну, короче! – требовательно сказал Оруджеву Шатунов.

– Застал на месте преступления, – доложил Оруджев. – Углем, засранцы, написали на памятнике Ленину: «Русские, уходите из тундры!»

– И это все? – спросил Шатунов.

– Все, товарищ майор. Они еще что-то про духов начали писать…

– Пошел вон… – устало и негромко сказал Шатунов.

– Что? – не расслышал его Оруджев.

– Я говорю: пошел вон!!! – вдруг сорвался на крик Шатунов. – К е…й матери!

При этом никто не обратил внимания на то, что в кабинет торопливо вошел начальник окружного управления милиции полковник Синий. Хотя по званию Синий был полковником, а Шатунов – только майором, но Шатунов, как начальник Оперативного штаба и представитель КГБ, вел себя хозяином, а Синий лишь старался держаться независимо. Не глядя ни на кого, он прямиком прошел к столу Петра Тусяды и положил перед ним бумаги с машинописным текстом. Тусяда молча прочел, коротко взглянул на полковника Синего, снова опустил глаза к этому листу. Потом встал и тяжело прошел на своих коротких ногах к стенному шкафу, открыл его. Там на крючке висела оленья малица и прочая ненецкая национальная одежда. Тусяда снял с себя темный пиджак со значком депутата Верховного Совета СССР, галстук, белую рубашку. Мы в изумлении смотрели на него. Догола он, что ли, разденется? А он тем временем спокойно надевал на голое тело «ягушку» – рубашку из оленьей шкуры мехом внутрь. Затем сбросил с ног модные туфли и, не закатывая брюк, натянул меховые носки «ичиги», а поверх них – высокие оленьи сапоги «кисы» и затянул их шнурками выше колен. После этого он ловко влез в глухую, с капюшоном и рукавами оленью малицу и, так и не проронив ни слова, вышел из кабинета. Только по пути отечески-властным жестом взял двух ненецких мальчишек за капюшоны и увел с собой.

– В чем дело? – посмотрел Шатунов на полковника Синего, потом перегнулся через стол Тусяды и взял лист бумаги с машинописным текстом. Он еще не кончил читать, когда за окном, на освещенной яркими фонарями улице, Петр Тусяда остановил проезжавшую мимо ненецкую оленью упряжку, сел в нее и уехал.

Настенные часы показали 18 часов 30 минут, красный правительственный телефон на столе Тусяды заворчал негромким приглушенным звоном. Никто не брал трубку. Белый лист с машинописным текстом шел по рукам под эти настойчивые, с ровными интервалами, телефонные звонки. Вот что было напечатано на этой бумаге:

РАПОРТ

Начальнику Ямало-Ненецкого

управления милиции

полковнику Н. Синему

Проводя очередной обход Полуйского района г. Салехарда, сегодня, 11 декабря, в 18 часов 10 минут дежурный патруль в составе трех человек и под командой старшего сержанта милиции Орлова заметил, что калитка коттеджа главного геолога треста «Ямалнефтегазразведка» тов. Розанова П.Р. открыта. Войдя во двор коттеджа, патруль обнаружил в снегу возле финской бани замерзший голый труп тов. Розанова со следами зверской расправы: отрезаны уши и половой орган. Отрезанный половой орган находится во рту у жертвы. Одежда и документы убитого исчезли. В метре от убитого, на снегу, обнаружена брезентовая рукавица с биркой лагеря № РС-549 и написанными на подкладке химическим карандашом инициалами «Т.З.», что может свидетельствовать о принадлежности этой рукавицы одному из бежавших из лагеря № РС-549 преступников, а именно – Тимуру Залоеву…

Пока мы читали, Шатунов короткими фразами отрывисто переговаривался с полковником Синим:

– Район оцеплен?

– Уже оцепляем.

– Сколько следователей на месте преступления?

– Из нашего угро туда только что выехали Ковров, Вэнокан и проводник служебных собак Теличкин.

– Сколько собак?

– Три…

– Хорошо. Рукавицу – майору Оруджеву для опознания. В доме Розанова ничего не трогать до моего приезда! – распорядился Шатунов и поднял наконец телефонную трубку. – Слушаю, товарищ Богомятов… Нет, Тусяда уехал, это майор Шатунов… Нет, к сожалению, не пойманы, но находятся в Салехарде… Знаю потому, что только что найден третий труп. Убит главный геолог «Ямалнефтегазразведки» Розанов…

Даже по непроницаемому лицу Шатунова было видно, что на том конце провода звучит далеко не печатная, но веская партийная терминология. Только изредка Шатунову удавалось вставлять:

– Нет, теперь не уйдут… Понимаю, но теперь они не уйдут…

Наконец он дослушал все, что говорил ему по телефону Богомятов, коротко ответил «Слушаюсь», положил трубку и повернулся к нам:

– Нам дали отсрочку до утра. Но если мы их не возьмем… Ну, сами понимаете. А теперь все следователи – за мной, на место происшествия! – И предупредил всех прочих, шумно поднявшихся на ноги: – Остальным там делать нечего, все – в оцепление!

14

Между тем то, что всего несколько часов назад казалось недостойной внимания бредятиной и дикими суевериями, обернулось, едва был найден труп Розанова, чуть ли не массовым безумием. Еще бы, за два дня – три убийства, да каких! С загнанными в горло «хотэ»! Короче, толпа есть толпа, сколько ты их ни воспитывай и ни учи атеизму и материализму. О найденной во дворе розановского коттеджа брезентовой рукавице, подтверждающей, что убийства – дело рук беглых зеков, а не духов тундры, никто теперь в Салехарде и слышать не хотел! «Духи тундры казнят русских», – понеслось по городу из уст в уста. И улицы Салехарда вымерли. В семейных домах русские баррикадировали двери и окна. В рабочих общежитиях горел свет: холостые мужчины упаковывали чемоданы. Бежать из тундры!.. В Лабытнангах, поселке на западном берегу Оби, где находится железнодорожная станция, на вокзале было столпотворение. Вахтовые рабочие штурмовали билетную кассу, безбилетники прорывали на перроне милицейское оцепление вагонов, и отправление поезда Салехард – Москва пришлось задержать на три часа.

В этой давке и драках за билетами несколько человек получили увечья, человек тридцать были арестованы за хулиганство и неподчинение милиции.

Но это не помогало. Какой-то пьяный взобрался на мусорную урну рядом с билетной кассой, истерически хохотал и выкрикивал над потной, штурмующей кассу толпой:

– Наб…ли в тундре?! От грехов бежите?! А кто у ненцев соболей за пол-литра рвал? Яйца свои спасаете?! Ха-ха-ха! А кто в реки тут нефть сливал? А? А кто ненецких девочек трахал? А теперь яички свои спасаете, п…рванцы! А кто в тундру сифилис привез, я вас спрашиваю?!

– Заткнись, падла! Сам такой… – крикнули ему из толпы.

– Правда глаза режет? – весело отвечал пьяный. – Джека Лондона на вас нет! Он бы вас всех описал, строителей коммунизма, мудозвонов тундровых!

– Я тебе сейчас сам уши отрежу! – ринулся к нему кто-то.

– Бичи! – весело крикнул пьяный. – А я что? Я не отказуюсь! Я тоже тут наб…л! Я тут тоже нашкодил! Но пусть в меня камень бросит тот, кто без греха! А? Нету таких? Но я, тля, откуплюсь счас от тундровых духов! Я откуплюсь! – Он не то свалился, не то спрыгнул с урны, нырнул сквозь толпу на привокзальную площадь, достал из-за пазухи толстенную пачку заработанных, наверно, за год денег и стал швырять их тундровому ветру: – Все! Все отдаю! Держи, тундра! Ну, кто еще смелый отдать тундре награбленное, тля!..

Тут его, конечно, арестовали, но и в милиции он выворачивал свои карманы, швырял на пол последнюю мелочь и юродствовал:

– А в чем дело? Я их тут зарабатывал – я их тут выбросил! Имею право! Мне мои яички дороже! Прошу занести в протокол: бурильщик Трофимов свои яйца у ненецких духов выкупил!..

Наутро ни одна русская семья не пустила детей в школу, и большинство русского населения города не вышло на работу. Примерно то же самое происходило в 1960-х годах в Москве, когда милиция две недели не могла поймать убийцу-садиста Ионесяна, который каждый день убивал по ребенку…

Шатунов, чтобы пресечь распространение этого безумия по краю, приказал отрезать Салехард и Лабытнанги от связи с внешним миром: остановить отправку почты, не давать частных телефонных звонков в другие города, закрыть аэропорт для вылета частных лиц и отменить отправление поездов.

Он назвал эту акцию «психический карантин».

15

Но в Оперативном штабе никто, конечно, не верил ни в каких «духов тундры» и прочую чертовщину.

На крутом берегу реки Полуй, притока Оби, в новеньком коттеджном поселке местного начальства, который жители Салехарда прозвали «Лауреатником», поскольку почти все местное начальство уже было лауреатами государственных и прочих премий за открытие и разработку газовых месторождений, находился коттедж Розанова. Он был оцеплен милицией, а двор освещен фарами автомашин и установленными в окнах прожекторами. При этом свете во дворе уже третий час мучились майор Оруджев и местный, салехардский, проводник служебно-разыскных собак – сержант Теличкин. Оруджев доставал из целлофанового пакета найденную на месте убийства Розанова рукавицу Залоева, давал обнюхать ее собаке, а затем делал рукой широкий круг и говорил негромко:

– Искать, Титан. След.

Титан – серый поджарый кобель-медалист – и без команды знал свое дело. Низко наклонив морду к снегу, он шел кругами по двору, все сужая их и сужая, и наконец возвращался туда, где несколько часов назад патрульные милиционеры нашли эту рукавицу, – на место убийства Розанова. Тут Титан садился и зевал, всем своим видом показывая, что поиск окончен.

То же самое происходило и с другими собаками. Мы сгрудились в дверях и окнах коттеджа, наблюдая за безрезультатными попытками Оруджева и сержанта Теличкина найти хоть какие-нибудь залоевские следы. Нужно сказать, что и у нас, следователей, не было никаких результатов. Худя Вэнокан и его коллега из Салехардского угро, эксперт-криминалист Ковров, буквально на четвереньках облазили весь коттедж Розанова и стоящую во дворе финскую баню, потом доложили Шатунову:

– Все. Можете войти в коттедж. Нет никаких отпечатков пальцев или следов, кроме следов самого Розанова и его шофера.

Шатунов смотрел на них такими злобными глазами, что криминалист пояснил, или, скорее, добавил в свое оправдание:

– В коттедже месяц никто не жил. Все покрыто пылью. Поэтому следы и отпечатки пальцев видны сразу. Розановские следы есть на кухне, на холодильнике, на бутылке коньяка, на вешалке, на кранах батарей парового отопления. А отпечатки пальцев его шофера – на двух розановских чемоданах. Вот и все.

Шатунов вздохнул и вошел в коттедж, следом потянулись остальные, в том числе и я.

Я никогда не бывала на виллах миллионеров, я видела их только в кино и лишь понаслышке знаю о правительственных дачах. Теперь я воочию увидела, что такое настоящая роскошь. Вообще и о самом «Лауреатнике» стоит сказать чуть подробней. Такие поселки для начальства есть на всех стройках союзного значения: в Братске, Усть-Илиме, на Вилюйской ГЭС и у нас на Севере – в Уренгое, Сургуте, Таежном. Не знаю, за чей счет сооружаются эти поселки где-нибудь в Братске, но у нас они явно построены за счет средств, сэкономленных «вахтовым методом освоения тундры»: вместо жилых домов, школ и больниц где-нибудь в Яку-Туре и подобных ему рабочих поселках все самые дефицитные строительные материалы шли сюда, в этот «Лауреатник». Строительство вела специальная бригада архитекторов, которая проектировала каждый коттедж с учетом личных вкусов будущего хозяина. Одновременно два лагеря зеков прокладывали здесь улицы-террасы, сажали привезенные из тайги березы и сосны, возводили на берегу Полуя причал для яхт-клуба, закрытый плавательный бассейн, два теннисных корта и сооружали дачи-коттеджи с финскими банями, каминами и прочим западным комфортом. Затем, уже вселившись, хозяева поселка стали соревноваться в меблировке своих коттеджей: моющиеся финские обои с тиснением под кожу, шведская мебель, шкуры белых медведей и даже старинные ненецкие идолы украсили интерьеры этих вилл.

Коттедж Розанова был именно таким: огромная шкура белого медведя покрывала паркетный пол гостиной, и в тон ей была светлая мебель, а возле камина – три низких табуреточки с ножками из белой моржовой кости, которые при ближайшем рассмотрении оказались просто стержнями моржовых членов. Наверно, в другое время по поводу этих ножек-членов кто-нибудь тотчас отпустил бы сальную шутку, но сейчас нам было не до юмора: из больницы привезли «Сопоставительное заключение судебно-медицинской экспертизы» по всем трем трупам.

– «Все три смерти, – читал нам вслух Шатунов, – наступили в результате точно нанесенного удара острым колюще-режущим предметом в область сердца. Обращает на себя внимание тот факт, что во всех трех случаях глубина проникновения примерно одинаковая – от 14,5 см до 16 см, что должно свидетельствовать о нанесении ран одной и той же рукой… Характер порезов при удалении ушей и половых органов жертв идентичен. Это позволяет утверждать, что все увечья произведены одним и тем же острым предметом, скорей всего – ножом…

Произведя сравнительный микроскопический анализ ран и порезов, а также изучив динамику причинения телесных повреждений, экспертиза приходит к выводу, что убийца обладает средней силой удара и действует правой рукой с характерным «почерком» – каждый порез произведен одним резким ударом снизу вверх, о чем свидетельствуют направленные вверх и обращенные наружу линии отреза ушей и половых органов потерпевших…»

– Татарский почерк! – прокомментировал Шатунов это место в заключении.

– И ненецкий, – не удержалась я. – Ненцы так мясо режут, я сама видела. Берут в рот один конец свежей оленьей печени и отсекают ножом снизу вверх.

– По-твоему выходит, что это ненцы убивают? – тут же запальчиво вмешался Худя Вэнокан, словно я оскорбила подозрением весь его ненецкий народ.

– Не ссорьтесь, – примирительно сказал Ковров. – Ни ненцы, ни духи не носят рукавицы с лагерной биркой.

– Вот именно. – Шатунов продолжил читать медицинское заключение: – «…В связи с чрезвычайно быстрым замерзанием трупов из-за низкой температуры окружающей среды определить с помощью бактериологического анализа точное время смерти Воропаева и Хотько не представляется возможным. Что касается Розанова, то чрезмерный вес покойного (140 кг при росте 1 м 67 см) и толстый жировой покров в области брюшины частично задержали процесс замерзания тела. Медицинское вскрытие обнаружило в желудке и кишечнике незамерзшие остатки пищи, что дает основание определить момент нападения на Розанова за три – три с половиной часа до обнаружения трупа. Экспертиза обращает внимание на то, что на трупах Хотько и Розанова нет синяков и ссадин, в то время как при первом наружном осмотре тела Воропаева следователем А. Ковиной были зафиксированы ссадины и синяки в области правого плеча и запястий рук, что может свидетельствовать о борьбе Воропаева за жизнь. К сожалению, неправильная транспортировка тела Воропаева из Яку-Тура в Салехард привела к дополнительным травмам на теле и затруднила работу экспертизы по определению расположения и характера прижизненных травм…»

Шатунов зыркнул на меня своими белесыми глазами. Я пожала плечами:

– Синяки на запястьях он не мог получить в гробу…

– Ладно, – сказал Шатунов и дочитал заключение: – «Вскрытие обнаружило в организме Воропаева высокое содержание спирта. В организме Хотько признаков спиртного не обнаружено. Подписи». Все. Кретины! – без перехода сказал Шатунов, отшвырнув заключение на кухонный стол. – Выходит, двое трезвых мужиков – Розанов и Хотько – спокойно дали отрезать себе члены и уши, а пьяный в дупель Воропаев все-таки сопротивлялся. Что это нам дает? Хер его знает… Так. Ковина, пока эти мудаки возятся с собаками, докладывай, что у тебя.

Он обвел глазами кухню и вопросительно глянул на Вэнокана и Коврова:

– Сесть тут можно? Вы стулья осмотрели?

– Обижаете, товарищ майор, – усмехнулся Ковров. – Даже коньяк из этой бутылки можете пить – все отпечатки пальцев с этой бутылки у меня уже на пленке.

Шатунов сел за кухонный стол, налил себе полстакана коньяка, выпил залпом, занюхал кулаком и глянул на меня вопросительно:

– Ну? Докладывай.

Я бы, конечно, тоже выпила, но он не додумался предложить, хотя я не меньше Шатунова проторчала на уличном морозе. Я сказала:

– Розанов попал в эту историю, как говорится, с корабля на бал. Он только сегодня приехал из отпуска, из правительственного санатория на Черном море. Жена и дочь остались в Москве, чтобы встретить Новый год в столице. А он спешил сюда на открытие газопровода и даже привез с собой целый чемодан коньяка и виски. Судя по штампам на этикетках – из спецбуфета Министерства газовой промышленности…