Жутко громко и запредельно близко

«Но при чем здесь ключ?» – «В самом конце он написал: «Теперь что касается тебя. В синей вазе на полке в спальне найдешь ключ. Он от сейфа в нашем банке. Надеюсь, ты поймешь, почему я хотел, чтобы это к тебе попало». – «И что же там было?» – «Я прочел письмо уже после того, как продал его вещи. Я продал вазу. Я продал ее твоему отцу». – «Ты чё?»

«Вот почему я пытался тебя найти». – «Вы видели папу?» – «Только однажды и совсем коротко». – «Вы его помните?» – «От силы несколько минут». – «Но вы его помните?» – «Мы перебросились парой фраз». – «И?» – «Он мне понравился. Думаю, он понял, как мне непросто расставаться с вещами». – «Опишите его, пожалуйста». – «Да я мало что помню». – «Пожалуйста». –«Он был высокий, наверное, метр восемьдесят. Коричневые волосы. В очках». – «Какие это были очки?» – «С толстыми линзами». – «Во что он был одет?» – «В костюм, кажется». – «Какой костюм?» – «Серый, может быть?» – «Точно! Он ходил на работу в сером костюме! А дырку между двух передних зубов вы заметили?» – «Не помню». – «Попытайтесь».

«Он сказал, что шел домой и увидел объявление о распродаже. Сказал, что на следующей неделе у него годовщина». – «14 сентября!» – «Хотел сделать сюрприз твоей маме. Сказал, что ваза – идеальный подарок. Что она в ее вкусе». – «Он хотел сделать маме сюрприз?» – «Он заказал столик в ее любимом ресторане. Сказал, что собирается вывести ее в свет».

Смокинг.

«Что еще он сказал?» – «Что еще он сказал…» – «Хоть что-нибудь». – «У него был заразительный смех. Это я помню. Он даже меня рассмешил своим смехом. Мне это помогло».

«Что еще?» – «У него был наметанный глаз». – «Что это?» – «Он знал, какую вещь искал. Знал, что ее нашел». – «Правда. У него был запредельно наметанный глаз». – «Помню, я смотрел, как он держит вазу. Он поднял ее на просвет и потом несколько раз повертел в руках. Я отметил, какой он внимательный». – «Он был жутко внимательный».

Мне хотелось, чтобы он вспомнил и другие детали, типа расстегнутой верхней пуговицы на папиной рубашке, или как он пах бритьем, или как насвистывалI am the Walrus. Держал ли он «Нью-Йорк Таймс» под мышкой? Покусывал ли губы? Была ли у него в кармане красная ручка?

«Только вечером, оставшись один в опустевшей квартире, я прочел отцовское письмо. Я прочел про вазу. Я понял, что предал его». – «Но разве нельзя было пойти в банк и сказать, что ключ потерялся?» – «Я пошел. Но там сказали, что сейфа у отца не было. Я попросил посмотреть на мое имя. Не было. И на имя матери не было, и на имя деда. Я растерялся». – «Неужели в банке вам ничем не могли помочь?» – «Сочувствовали, но все упиралось в ключ». – «Вот почему вам нужен был мой папа».

«Сначала я надеялся, что он сам меня найдет, когда обнаружит ключ. Но как? Квартиру отца мы продали, ну, пришел бы он туда – и дальше? И потом где гарантия, что он не выкинет его, как хлам? Я бы именно так и поступил. А шансов найти его у меня не было. Вообще никаких. Я ничего о нем не знал, даже имени. Несколько недель подряд ходил мимо бывшего дома отца по дороге с работы, хотя мне это совсем не по дороге. По часу на это тратил. Надеялся его встретить. Объявления развесил: «Если вы купили вазу на распродаже на Семьдесят пятой улице в эти выходные, пожалуйста, позвоните…» Но это было вскоре после 11 сентября. Объявления были повсюду».

«Мама тоже развесила про него объявления». – «Зачем?» – «Он умер 11 сентября. Он был в башне». – «Боже мой. Я не сообразил. Прости». – «Ничего». – «Даже не знаю, что сказать». – «Не надо ничего говорить». – «Я не смотрел на объявления. Если бы смотрел… Не знаю, что бы было». – «Вы бы нас нашли». – «Возможно». – «Ваши объявления могли висеть совсем рядом с мамиными».

Он сказал: «Я повсюду его искал: в вашем районе, в центре, в метро. Я заглядывал прохожим в глаза в надежде его узнать. Однажды мне показалось, что вижу твоего отца по другую сторону Бродвея, на Тайм-сквер, но он затерялся в толпе. В другой раз подумал, что он садится в такси на Двадцать третьей улице. Хотел окликнуть, но не знал, как». – «Томас». – «Томас. Жаль, что я этого не знал».

Он сказал: «Я полчаса ходил за кем-то по Центральному парку. Думал, это твой отец. Все гадал, почему он так странно идет – зигзагами. И все время возвращается к одному и тому же месту. Просто загадка». – «Почему вы к нему не подошли?» – «В конце концов подошел». – «И что?» – «Я обознался. Это был кто-то другой». – «Но вы спросили, почему он так странно шел?» – «Потерял что-то, хотел найти».

«Зато вы можете больше не искать», – сказал я. Он сказал: «Я так долго ищу, что в это даже не верится». – «Неужели у вас нет желания поскорее узнать, что же он вам оставил?» – «Дело не в желании». – «А в чем?»

Он сказал: «Прости. Ты ведь тоже что-то искал. И совсем не то, что нашел». – «Ничего». – «Не мне судить, но, по-моему, у тебя был хороший отец. Мы с ним недолго говорили, но я успел это почувствовать. Большая удача – иметь такого отца. Лучше бы ты нашел его, чем я ключ». – «Лучше бы нам обоим не пришлось искать». – «Ты прав».

Мы посидели молча. Я еще раз изучил фотки у него на столе. На всех была Абби.

Он сказал: «Хочешь пойти со мной в банк?» – «Я бы с удовольствием, но нет». – «Ты уверен?» Я не то чтобы не хотел. Я запредельно хотел. Но боялся, что запутаюсь еще больше.

Он сказал: «Ты чего?» – «Ничего». – «Ты в порядке?» Я хотел удержать слезы внутри, но не смог. Он сказал: «Ну, прости, прости меня».

«Можно я вам расскажу то, чего еще никому не рассказывал?»

«Конечно».

«В тот день нас отпустили домой уже с первого урока. Без объяснений, сказали только, что что-то случилось. Мы не поняли, что. Вернее, не поняли, что это касается нас. За многими заехали родители, но поскольку школа всего в пяти кварталах от нашего дома, я пошел сам. Мы с другом договорились созвониться, поэтому дома я сразу подошел к телефону и проверил автоответчик. На нем было пять сообщений. Все от него». – «От друга?» – «От папы».

Он закрыл рот ладонью.

«Он повторял, что с ним все в порядке, и что все будет хорошо, и чтобы мы не волновались».

Слеза скатилась по его щеке и остановилась на пальце.

«Но вот о чем я никому не рассказывал. Когда сообщения кончились, зазвонил телефон. Было 10:22. Я посмотрел на определитель номера и увидел, что это его мобильник». – «О Боже». – «Вы не положите руку мне на плечо, чтобы я смог закончить?» – «Конечно», – сказал он, и объехал на стуле вокруг стола, и оказался совсем близко.

«Я не мог поднять трубку. Просто не мог. Телефон звонил, а я не мог пошевелиться. Я хотел ее поднять – и не мог.

Включился автоответчик, и я услышал свой голос.

Привет, это квартира Шеллов. Прикольный факт дня: в Якутии, которая в Сибири, так холодно, что воздух при выдохе потрескивает и замерзает, и это называется шепотом звезд. В жуткий мороз города окутаны туманом от дыхания людей и животных. Пожалуйста, оставьте сообщение.

Был короткий гудок.

Потом я услышал папин голос.

Ты там? Ты там? Ты там?

Он меня звал, а я не мог поднять трубку. Не мог – и все. Не мог.Ты там? Он спросил одиннадцать раз. Я знаю, потому что считал. Мне не хватило одного пальца. Зачем он это спрашивал?

Надеялся, что кто-нибудь войдет и услышит? Тогда почему не сказал «вы»?Вы там? «Ты» – это всего один человек. Иногда мне кажется, он знал, что я дома. Может, он и спрашивал для того, чтобы я мог набраться храбрости и ответить. Там еще были такие долгие паузы. Пятнадцать секунд между третьим и четвертым вопросом, и это самая долгая. В ней было слышно, как вокруг него кричат и плачут люди. И еще звук разбивающегося стекла, почему я и думаю, что, может, они выпрыгивали.

Ты там? Ты там? Ты там? Ты там? Ты там? Ты там? Ты там? Ты там? Ты там? Ты там? Ты т

И все.

Я засек время, и получилось, что сообщение длится одну минуту и двадцать семь секунд. Из чего следует, что оно кончилось в 10:24. А это как раз, когда обрушилось здание. Может, так он и умер».

«Прости, прости», – сказал он.

«Я об этом никому не рассказывал».

Он сжал меня, почти обнял, и я догадался, что он качает надо мной головой.

Я спросил: «Вы меня прощаете?»

«Я?»

«Ага».

«За то, что ты не ответил?»

«За то, что никому про это не рассказал».

Он сказал: «Прощаю».

Я перевесил веревочку с ключами со своей шеи на его.

«Здесь еще какой-то ключ», – сказал он.

Я сказал: «Это от нашей квартиры».

Когда я вернулся домой, жилец стоял под фонарем. Мы встречались там каждый вечер для обсуждения деталей нашего плана, типа, во сколько следует выехать и что будем делать, если пойдет дождь или если нас заметит охранник. Реальные детали кончились уже после двух встреч, но мы почему-то откладывали. Мы стали придумывать фантастические детали, типа объездных путей на случай, если обрушится мост Пятьдесят девятой улицы, или способов проникновения на кладбище, если забор окажется под напряжением, или легенд для полицейских, если нас арестуют. Мы запаслись всякими картами, и шифрами, и инструментами. Мы бы, наверное, собирались до бесконечности, если бы я не нашел Уильяма Блэка и не узнал того, что знаю.

Жилец написал: «Ты опоздал». Я пожал плечами, совсем как папа. Он написал: «Я достал веревочную лестницу – на всякий пожарный». Я кивнул. «Где ты был? Я волновался». Я сказал: «Я нашел замок».

«Нашел замок?» Я кивнул. «И?»

Я не знал, что «и». Нашел и теперь перестану искать? Нашел, и он не имеет отношения к папе? Нашел, и отныне у меня на всю жизнь останутся гири на сердце?

«Лучше бы я его не находил». – «Думал, что найдешь что-то другое?» – «Да нет». – «Что же тогда?» – «Я больше не смогу искать». Я увидел, что он не понял. «Пока я искал, мне казалось, что папа где-то поблизости». – «Он всегда будет где-то поблизости». Я знал правду. «Нет».

Он кивнул, точно думая о своем, или думая о чужом, или обо всем сразу, если это вообще возможно. Он написал: «Не пора ли привести наш замысел в исполнение?»

Я открыл левую ладонь, понимая, что если попробую что-нибудь сказать, снова расплачусь.

Мы договорились на ночь четверга, который как раз выпадал на вторую годовщину папиной смерти, в чем мы увидели знак.

Перед моим уходом он дал мне письмо. «Что это?» Он написал: «Стэн отошел за кофе. Попросил тебе передать, если не успеет вернуться». – «От кого оно?» Он пожал плечами и пошел через дорогу.

Уважаемый Оскар Шелл!

Я читал все письма, которые Вы мне посылали в эти два года. В ответ я отправил Вам множество типовых писем с надеждой, что когда-нибудь сумею ответить так, как Вы того заслуживаете. Но чем больше Вы писали и чем больше я Вас узнавал, тем сложнее становилась моя задача.

Я сижу под грушевым деревом и надиктовываю это письмо, любуясь садами в усадьбе друга. Вот уже несколько дней я прихожу здесь в себя после очередного курса лечения, отнявшего у меня остатки физических и душевных сил. Утром в приступе жгучей жалости к самому себе я вдруг осознал, как осознают в минуты озарения простое решение неразрешимой задачи: дальше откладывать нельзя.

В своем первом письме Вы спрашивали, можете ли быть моим протеже. Не знаю про протеже, но с удовольствием приму Вас у себя в Кембридже в качестве гостя. Я мог бы представить Вас своим коллегам, угостить лучшим карри за пределами Индии и продемонстрировать, до чего скучной бывает жизнь астрофизика.

Вас ожидает большое будущее в науках, Оскар. Буду рад сделать все от меня зависящее, чтобы этому способствовать. Приятно представлять, что произойдет, когда зерна Вашего воображения упадут в научную почву.

Но Оскар, образованные люди обращаются ко мне постоянно. В своем пятом письме Вы спрашивали: «Что если я всю жизнь буду изобретать?» Мне не дает покоя этот вопрос.

Я мечтал быть поэтом. Не говорил об этом никогда и никому, но Вам признаюсь, потому что Вы представляетесь мне человеком, которому можно довериться. Всю жизнь я пытался постичь Вселенную, в основном, силой своего воображения. Я сумел многого добиться, познал успех. Изучал истоки времени и пространства вместе с величайшими мыслителями современности. Но всегда жалел, что я не поэт.

Альберт Эйнштейн, мой кумир, однажды написал: «Ситуация у нас следующая. Мы стоим перед закрытым ящиком и не можем его открыть».

Не мне Вам говорить, что значительную часть Вселенной составляет темное вещество. Непрочное равновесие зависит от вещей, которые нам никогда не удастся увидеть, услышать, понюхать, попробовать или потрогать. Сама жизнь зависит от них. Что реально? Что призрачно? Может, мы вообще задаем неправильные вопросы. От чего зависит жизнь?

Я так ничего и не сделал, чтобы ее защитить.

Что если Вы всю жизнь будете изобретать?

Может, тогда Вам суждено это сделать.

Меня зовут к завтраку, придется закруглиться. Я еще о многом хочу Вам сказать и о многом хочу от Вас услышать. Все-таки несправедливо, что мы живем по разные стороны океана. Как будто мало в мире несправедливостей.

Как же сейчас красиво. Солнце низко, тени продолговаты, воздух прохладен и свеж. Вам еще спать не меньше пяти часов, но мне почему-то кажется, что мы любуемся этим чистым и божественным утром вместе.

Ваш друг Стивен Хокинг

Мои чувства

Посреди ночи меня разбудил стук.

Мне снились места, в которые нет возврата.

Я набросила халат и подошла к двери.

Кто это может быть? Почему не позвонили снизу? Сосед?

Но с какой стати?

Опять стук. Я посмотрела в глазок. Это был твой дедушка.

Входи. Где ты был? Ты в порядке?

Обшлага брюк в грязи.

Ты в порядке?

Он кивнул.

Входи. Дай я тебя почищу. Что случилось?

Он пожал плечами.

На тебя напали?

Он показал правую ладонь.

Тебе плохо?

Мы подошли к кухонному столу и сели. Рядом. За окнами была тьма. Он опустил руки себе на колени.

Я придвинулась ближе, прижалась бедром к его бедру. Положила голову ему на плечо. Хотела с ним слиться.

Я сказала: Ты должен рассказать, что случилось, иначе я не смогу помочь.

Он достал ручку из нагрудного кармана рубашки, но не на чем было написать.

Я подставила ладонь.

Он написал: Хочу принести тебе журналов.

В моем сне все обрушившиеся потолки заново сложились над нами. Пламя вернулось в бомбы, которые падали вверх, исчезая в чреве самолетов, чьи винты вращались справа налево, как минутные стрелки часов во всем Дрездене, только быстрее.

Я хотела дать ему пощечину написанными словами.

Хотела крикнуть: Так нечестно, – и барабанить кулаками по столу, как маленькая. Что-нибудь особенное? – написал он на руке.

Все особенное, – сказала я.

Журналы об искусстве?

Да.

О природе?

Да.

О политике?

Да.

О знаменитостях?

Да.

Я попросила его взять с собой чемодан, чтобы все уместилось.

Не хотела, чтобы он уехал без вещей.

В моем сне весна пришла после лета, лето – после осени, осень – после зимы, зима – после весны.

Я приготовила ему завтрак. Старалась изо всех сил. Хотела, чтобы у него остались хорошие воспоминания – может, из-за них он снова когда-нибудь вернется. Или хотя бы соскучится.

Я протерла края тарелки перед тем, как поставить ее на стол. Я развернула салфетку у него на коленях. Он ничего не сказал.

Подошло время, и я проводила его вниз.

Бумаги не было, поэтому он написал на мне.

Я могу вернуться поздно.

Я сказала, что знаю.

Он написал: Принесу тебе журналов.

Я сказала: Не хочу никаких журналов.

Сейчас не хочешь, а потом будешь рада.

У меня глаза паршивят.

У тебя глаза в порядке.

Обещай за собой следить.

Он написал: Я иду за журналами.

Не плачь, – сказала я, прижав пальцы к своему лицу, собрав с щек воображаемые слезинки и стряхнув их обратно в глаза.

Я злилась на свои слезы.

Я сказала: Ты идешь за журналами.

Он показал мне левую ладонь.

Я старалась ничего не упустить, потому что хотела запомнить все досконально. Я забыла всё самое важное.

Не помню, как выглядела входная дверь отчего дома. Или кто первым устал целоваться – я или сестра. Или вид из всех окон, кроме моего. Бывает, по ночам я долго лежу с открытыми глазами, пытаясь вспомнить мамино лицо.

Он повернулся и пошел.

Я поднялась к себе в квартиру и села на диван ждать. Чего ждать?

Я не помню последних слов отца.

На него обрушился потолок. Он был весь в штукатурке, которая краснела.

Он сказал: Всего не почувствовал.

Я не знала, пытается ли он сказать, что ничего не почувствовал.

Он спросил: А мамочка где?

Я не знала, моя или его.

Я попробовала приподнять над ним потолок.

Он сказал: Можешь найти мои очки?

Я сказала, попробую. Но все было завалено.

Раньше я никогда не видела, чтобы отец плакал.

Он сказал: В очках я бы тебе помог.

Я сказала: Я постараюсь тебя высвободить.

Он сказал: Найди мои очки.

Снаружи кричали, чтобы все выходили. Остатки потолка могли вот-вот рухнуть.

Я хотела быть с ним.

Но знала, что он хочет, чтобы я ушла.

Я сказала: Папочка, мне придется уйти.

Тогда он что-то сказал.

Это были его последние слова.

Я их не помню.

В моем сне слезы катились по его щекам вверх и растворялись в глазах.

Я встала с дивана и уложила в чемодан печатную машинку и бумагу, сколько вошло.

Я написала записку и прилепила ее скотчем к окну. Я не знала, кому ее оставляю.

Я обошла все комнаты, погасила всюду свет.

Проверила, не текут ли краны. Отключила отопление и выдернула все шнуры из розеток. Закрыла окна.

Уже из такси я увидела свою записку. Я не смогла ее прочесть – у меня глаза паршивят.

В моем сне художники вымешали из зеленого желтое и синее.

Из коричневого – радугу.

Дети выбелили книжки-раскраски цветными карандашами, а матери, потерявшие детей, расштопали свои траурные одежды ножницами.

Я думаю обо всем, что сделала, Оскар. И обо всем, чего не сделала. Ошибки, которые я совершила, для меня мертвы. Но несовершенного не исправишь.

Он был в международном терминале. Сидел за столом, руки на коленях.

Я все утро на него смотрела.

Когда он спрашивал у кого-нибудь время, ему показывали на часы на стене.

Я научилась за ним подсматривать. Это было моим главным занятием. Из окна моей спальни. Из-за деревьев. Через кухонный стол. Я хотела быть с ним.

С кем-нибудь.

Не знаю, любила ли я твоего дедушку.

Я любила не быть одна.

Я подошла совсем близко.

Хотела стать воплем у него в ушах.

Я дотронулась до его плеча.

Он склонил голову.

Как ты мог?

Он прятал от меня глаза. Ненавижу молчание. Скажи что-нибудь.

Он достал ручку из нагрудного кармана рубашки и взял салфетку из стопки на столе.

Он написал: Тебе было лучше, когда меня не было.

Как ты мог такое подумать?

Мы лжем сами себе и друг другу.

В чем мы лжем? Ну, и пусть лжем.

Я дрянной человек.

Ну и пусть. Мне все равно, какой ты.

Не могу.

Что тебя гложет?

Он взял новую салфетку из стопки.

Он написал: Ты меня гложешь.

И тут уже я промолчала.

Он написал: Не даешь забыть.

Я положила руки на стол и сказала: У тебя есть я. Он взял новую салфетку и написал: Анна была беременна.

Я сказала: Я знаю. Она мне сказала.

Знаешь?

Я не думала, что ты знал. Она сказала мне по секрету. Я рада, что ты знаешь.

Он написал: Я жалею, что знаю.

Лучше потерять, чем никогда не иметь.

Я потерял, никогда не имея.

Ты все имел.

Когда она тебе сказала?

Мы лежали в постели.

Он указал на «Когда».

Перед самым концом.

Что она сказала?

Она сказала: Я жду ребенка.

Ее это радовало?

Радовало до небес.

Почему ты мне ничего не сказала?

А ты?

В моем сне люди извинялись за предстоящие ссоры, и свечи зажигались от вдохов.

Я встречался с Оскаром, – написал он.

Я знаю.

Знаешь?

Конечно, знаю.

Он отлистнул на «Почему ты мне ничего не сказала?»

А ты?

Алфавит шел так: я, ю, э, ь…

Часы шли так: так-тик, так-тик…

Он написал: Этой ночью я был с ним. Я был там. Я закопал письма.

Какие письма?

Письма, которые не смог отправить.

Где ты их закопал?

В земле. Я был там. Я и ключ закопал.

Какой ключ?

От твоей квартиры.

От нашей квартиры.

Он положил руки на стол.

Влюбленные помогли друг другу надеть трусы, застегнули друг на друге рубашки, и одевались, одевались, одевались.

Я сказала: Не молчи.

Когда я в последний раз видел Анну.

Дальше.

Когда мы.

Дальше!

Он положил руки себе на колени.

Я хотела его ударить.

Хотела его прижать.

Хотела стать воплем у него в ушах.

Я спросила: Что же теперь?

Не знаю.

Хочешь вернуться?

Он отлистнул на «Не могу».

Значит, уедешь?

Он указал на «Не могу».

Что же остается?

Мы посидели.

Жизнь кипела вокруг нас, но не между нами.

Над нами экраны вели учет посадкам и взлетам.

Мадрид вылетает.

Рио прилетает.

Стокгольм вылетает.

Париж вылетает.

Милан прилетает.

Все шли куда-то или откуда-то.

Весь мир был в движении.

Никто не стоял на месте.

Я сказала: Что если нам остаться?

Остаться?

Здесь. Что если нам остаться в этом аэропорту?

Он написал: Все шутишь?

Я покачала головой – нет.

Как мы можем здесь остаться?

Я сказала: Телефоны тут есть – я смогу звонить Оскару и говорить, что со мной все в порядке. Канцтовары есть – ты сможешь покупать ежедневники и ручки. Есть, где поесть. И банкоматы. И туалеты. Даже телевизоры.

Без куда и откуда.

Без нечто и ничто.

Без да и нет.

Мой сон дошел до самого начала.

Ливень втянулся в тучи, и по сходням сошли звери.

Каждой твари по паре.

Пара жирафов.

Пара пауков.

Пара коз.

Пара львов.

Пара мышей.

Пара обезьян.

Пара змей.

Пара слонов.

Дождь начался после радуги.

Я печатаю эти строки, сидя за столиком напротив него. Столик небольшой, но нам хватает. Он держит в руках чашку с кофе, а я пью чай.

Когда в машинке страница, я не вижу его лица.

И тогда я с тобой.

Мне не надо его видеть.

Не надо чувствовать на себе его взгляд.

И дело не в том, что я перестала бояться его ухода.

Я знаю, что это ненадолго.

Лучше быть мной, чем им.

Легко слетают слова.

Легко слетают страницы.

В конце моего сна Ева повесила яблоко на ветку. Древо сложилось в землю. Стало проростком, ставшим зерном.

Бог соединил сушу и воду, небо и воду, воду и воду, вечер и утро, нечто и ничто.

Он сказал: Да будет свет.

И стала тьма.

Оскар.

Ночь, после которой я все потеряла, была самой обычной.

Мы с Анной долго не спали. Хихикали. Юные сестры в постели под крышей отчего дома. Девицы не надивиться.

Может ли что-либо менее заслуживать уничтожения?

Я думала, мы будем куролесить всю ночь. Будем куролесить всю жизнь.

Промежутки между нашими словами удлинились.

Стало трудно понять, говорим мы или молчим.

Наши руки едва касались.

Было поздно, мы утомились.

Мы считали, что будут другие ночи.

Дыхание Анны замедлилось, а я все еще не наговорилась.

Она повернулась набок.

Я сказала: Я хочу что-то тебе сказать.

Она сказала: Скажешь завтра.

Я ей никогда не говорила, что очень ее люблю.

Она была моей сестрой.

Мы спали в одной постели.

С какой стати вдруг это говорить.

Ни к чему.

В отцовском сарае вздыхали книги.

Одеяло вздымалось и опадало надо мной в такт дыханию Анны.

Я подумала, не разбудить ли ее.

Но к чему.

Будут другие ночи.

Да и как сказать люблю тому, кого любишь?

Я повернулась набок и заснула рядом с ней.

Вот то главное, что я пытаюсь тебе сказать, Оскар.

Это всегда к чему.

Я люблю тебя.

Бабушка

Красота и правда

В тот вечер мама сделала на ужин спагетти. Рон тоже ел. Я спросил, не раздумал ли он покупать мне установку из пяти барабанов с тарелками Zildjian. Он сказал: «А что. Я с удовольствием». – «И с двойной педалью для баса?» – «Не знаю, что это, но заранее согласен». Я спросил, почему у него нет своей семьи. Мама сказала: «Оскар!» Я сказал: «Что?» Рон отложил нож и вилку и сказал: «Все нормально». Он сказал: «У меня была семья, Оскар. Были жена и дочь». – «Вы развелись?» Он засмеялся и сказал: «Нет». – «Тогда где же они?» Мама смотрела в свою тарелку. Рон сказал: «Они попали в аварию». – «В какую аварию?» – «В автомобильную». – «Я об этом не знал». – «Мы с твоей мамой встретились в группе поддержки для людей, потерявших близких. И мы подружились». Я не смотрел на маму, а она не смотрела на меня. Почему она мне не сказала, что ходит в группу поддержки?