bannerbanner
Другая дверь
Другая дверь

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 5

– Я предлагаю вам побывать в тысяча девятьсот тринадцатом году…

12

Спать никак не получалось.

Прохоров ворочался сбоку набок, считал баранов, даже от отчаяния пел сам себе колыбельную.

Последнее его рассмешило, и он решил сдаться.

Встал, не одеваясь, достал из минибара бутылку воды.

Попил, погулял по номеру от окна до туалета, потом обратно, потом ещё раз туда, и ещё раз обратно…

По старому рецепту для того, чтобы заснуть, нужно было предварительно хорошо замёрзнуть. Потом залезть в постель, пригреться, и придёт блаженный сон.

Но даже замёрзнуть не получалось: педантичные немцы топили аккуратно и основательно. Хотя на улице не очень холодно, к батареям притронуться было нельзя. На нижней трубе, правда, были какие-то вентили, Слава догадывался, что они-то как раз и должны были регулировать температуру до желаемой, но притрагиваться к ним боялся. Зная свою безрукость, он не мог быть уверенным, что какой-нибудь вентиль не сорвёт, а в том, что после его верчений гостиницу либо всю затопит, либо она просто вымерзнет, можно было не сомневаться.

Делать, после питья воды и прогулки по номеру, было абсолютно нечего. Ну не смотреть же новости на заграничном языке или порнуху, которую заботливо предлагал телевизор. Пощёлкав пультом, можно было найти и какую-нибудь киношку, но на фига козе баян?

У него у самого жизнь позавлекательней да позабавней любой киношки…

Слава уселся в кресло и стал смотреть на улицу.

В доме через площадь не горело ни одного окна. Хотя времени было по-местному всего два ночи, и в Москве в такую пору в такого размера здании штуки три-четыре точно светились бы. Но это Германия – «Судари, выпрягайте слуг. Трубочку оставляй досуг. Труд выключай верстак – Morgen ist auch ein Tag».

Нет, наш герой не был филологом, на манер Владимира Горностаева, или исследователем-аналитиком, как Федерико Горностаефф, и не знал не только немецкого (с которого последняя фраза переводилась вот так – «Завтра тоже будет день), но и наизусть всей русской поэзии. И даже элементарно знатоком или любителем её не был. Просто в детстве, скорей, даже в юности он ходил в драматический кружок при Доме пионеров и там одним из номеров, готовившихся для городского конкурса чтецов, и был «Крысолов» Марины Цветаевой, первые строфы которого зачем-то так и сидели с тех пор в Славиной голове.

От «Крысолова» мысли перекинулись к «Читателям газет», от них к разговору с Федерико, от него самого к его предложению. Но Прохоров в очередной раз запретил себе думать на эту тему, потому что понимал, что тогда вообще не заснёт, взял ридер, открыл его.

Но и читать тоже не получалось.

И не только из-за многочисленных технических проблем, о которых мы уже говорили в одной из предыдущих глав. А и потому, что никак в одной голове два потока не уживались. Как не получается есть одновременно белугу горячего копчения с хреном и торт «Наполеон», из двух прекрасных и желаемых яств получается одна отвратительная каша.

Так и здесь – для чтения книги зятя требовалось внимание, а его-то как раз не было, мысли всё время отвлекались. Прохоров только успел понять, что в следующей главе, которая, как раз посвящена началу истории отъезда в Новую Зеландию, он не упоминается, впрочем, как и Надежда. Из врождённой деликатности ли, просто ли по соображениям безопасности (мало ли кто и когда прочтет книгу, и неизвестно, какие выводы сделает и какие меры предпримет), Володя просто пропустил двух важнейших персонажей этой истории.

Рассказано было, как успел заметить наш герой, не прочитавший, а просто просмотревший главу, только о том, что в Москве две тысячи тринадцатого года в одном из старых домов в самом центре города в стене обнаружилась дверь, ведущая в ту же Москву, но только за сто лет до этого. И семья героя воспользовалась этой дверью, потому что уж больно неопределённой и непредсказуемой была ситуация в стране (да и в мире) в это время.

И сбежали в прошлое, разумно выбрав для жизни не предреволюционную Россию, а далекую и тихую Новую Зеландию.

Слава успел расстроиться, что одна из его мечт (как сейчас принято говорить) не сбылась – ничего о любимой женщине написано не было.

А дальше следовала глава о том, как наши герои (то есть не наши, конечно, а герои романа «Путешествие через») начали пристраиваться, приспосабливаться к новой жизни. Но её Прохоров бросил примерно на первой трети, потому что читал только буквы и слова, а смысл их никак не доходил.

Он пролистал электронные страницы несколько вперед. Нет, это не детектив и читать его «без головы» не получится.

Единственно, на чём остановился глаз – довольно забавная сценка, как профессор (в то время будущий профессор) учреждал кафедру славистики Кентерберийского университета в городе Крайстчерче. Как мы помним, это был один из вопросов, которые интересовали Славу ещё до начала чтения книги. Сцена эта была описана Горностаевым в не совсем присущей ему манере клоунады.

«Когда я изложил попечительному совету университета свою идею, возникла зловещая пауза. Похоже было, что ученые мужи пытались переварить моё предложение и никак не могли выловить из хаоса своих мыслей необходимость такого странного и нелепого действия. В самом деле, зачем провинциальному университету на краю Ойкумены кафедра по изучению этносов, которых университет, скорее всего, никогда не коснется и даже не встретит?

– А зачем университету, – проскрипел председатель совета, толстяк с унылыми глазами, – кафедра по изучению этносов, которых мы, скорее всего, никогда не коснемся и даже не встретим?

«Читает мысли? – я невольно зауважал унылого. – Но не дома же хранить весь тот архив и ту библиотеку, которую надо будет собрать. Кроме того, кто-то, кроме Маринки и детей, должен критиковать мои работы… А таких ещё надо воспитать…»

Однако, поскольку таких речей перед публикой вести не мог, сказать пришлось совсем другое:

– Ну, во-первых, такая кафедра будет первой во всей южной половине земного шара. А насколько я понимаю, для жителей Новой Зеландии, как и для её властей, нет ничего приятнее, чем опередить всех, и главным образом австралийцев, в чём бы то ни было.

Показалось мне или действительно двое из пяти присутствующих членов совета слегка кивнули головами и вопрошающе посмотрели на председателя. Тот, впрочем, остался уныл, как прежде.

– Во-вторых, и я вам это ответственно заявляю, представителям этого этноса в ближайшие годы предстоит играть настолько значительную роль в мировой истории, что вы ни о чём не пожалеете, а напротив, будет прославляемы потомками за столь провидческий взгляд.

Тут уже у всех пятерых, скривился правый уголок рта, что заставило меня сильно сомневаться в доходчивости второго аргумента.

Придется ходить с козыря…

– И, наконец, – выложил я последнюю, но решающую, уверен, карту, – университету это не будет стоить ничего. Я сам готов финансировать создание кафедры и обеспечение её всем необходимым…

Длительные, я бы даже сказал, яростные аплодисменты прервали мою речь. Члены попечительного совета, аплодируя, встали, аплодируя, окружили меня и даже умудрились, всё так же хлопая, протянуть мне ладони для рукопожатия.

Я просто не мог не признать такое горячее выражение привязанности за согласие с моим планом создания нового направления в деятельности университета.

И второго января 1914 года кафедра была открыта».

Прохоров хмыкнул, покачал головой и выключил ридер.

Отложил его без всякой жалости…

И не просто, потому что дальше было читать трудно…

Появилась ещё одна причина относиться к роману зятя более спокойно. Похоже, что его внук изобрел машину времен и можно было просто отправиться к Володе и послушать его рассказы в живую.

Слава лёг, но так и не заснул, сдался и начал вспоминать прошедший вечер.

13

О том, как Федерико удалось преодолеть теорию относительности Эйнштейна, происхождения видов Дарвина или закон всемирного тяготения (нужное пусть подчеркивают знатоки, а ни Прохоров, ни автор себя таковыми не числят), Горностаефф даже распространяться не стал, поняв после пары дурацких вопросов, что с подобным слушателем это бесполезно.

Точно так же, как не стал объяснять предку-недоумку, как смог найти его в случайной гостинице в чужой для нашего героя стране, буркнув в ответ на новый недоуменный вопрос что-то длинное и невразумительное, в чём Слава расслышал только одно знакомое словосочетание «айпи», которое несколько раз слышал когда-то от зятя, но так не и взял в толк, что это.

И на том успокоился…

Но, не объясняя сути, праправнук всё же рассказал кое-что.

Они вышли из кафе, где состоялось их знакомство и теперь шли по всё той же Лейбниц, с которой мы начали свой рассказ (помните, тут был хороший ресторан и суп с лисичками?), направляясь на Кантштрассе, где жил Федерико. И по дороге он поведал Прохорову, как Володина книга стала стимулом и толчком к его борьбе со временем:

– Понимаете, – вещал Горностаефф, – человеку, чтобы чего-то добиться, надо, как минимум, две вещи: терпение и уверенность в том, что то, что он хочет найти – достижимо. Первое у меня было от матери, второе дала книга. Когда я вчитался в неё и понял, что профессор Горностаев действительно попал в Новую Зеландию начала двадцатого века из Москвы начала двадцать первого, то это вселило в меня нужную уверенность. Уверенность в том, что победа возможна, грела меня все пятнадцать лет, которые я занимался изготовлением машины.

– А кстати, – пришло в голову Славе, – почему вы не навестили нас в Москве, несколько месяцев назад, когда вся эта история закручивалась? Уж там-то, возле пролома, вам бы никого не пришлось ни в чём убеждать…

– Угу, – мрачно кивнул Федерико, – только попробуйте исходя из вот этого, – он потряс растрёпанной книгой, – определить, где именно всё происходит. С датами все чётко, а вот место… Москва, она большая, даже очень, я в этом убедился. Съездил, как раз в этом июле, походил вокруг Храма Христа Спасителя, в тексте он упоминается, как находящийся неподалеку, только как поймешь, в каком именно доме из двух десятков всё происходило. Один раз мне даже показалось, что я заметил прадеда, он выходил из джипа, но раныпе-то я видел его только на плохих снимках, а сказать, что он не любил фотографироваться, – значит, ничего не сказать. Остались только два или три фото на документах и групповые снимки, а только где вы видели, чтобы такие «портреты» были похожи на оригинал? А подойти к незнакомому человеку и спросить: «Вы случайно не собираетесь завтра отправиться на сто лет назад?» как-то не решился… Я ответил на ваш вопрос?

– Полностью… – кивнул головой Прохоров, отметив для себя, что вот всё-таки есть нечто такое, на что праправнук не мог решиться.

– Тогда продолжаю… – Федерико приветственно помахал рукой какому-то парню на автозаправке, мимо которой они как раз проходили. – Я постоянно беру у них бензин для своей машины… – объяснил он.

– У вас какая тачка? – вежливо задал вопрос Слава.

Хотя ответ его абсолютно не интересовал, но надо же поддержать разговор, недаром праправнук заговорил о машине.

– Машина времени работает на бензине… – несколько даже обиженно ответил Федерико, – а автомобиля у меня нет.

– На бензине? – удивился Прохоров. – А почему не на электричестве?

– Потому что вышибает автоматы… – Горностаефф, похоже, опять обиделся, только на этот раз не на Славу. – Причем во всём доме… На бензине я сам себе хозяин, а тут должен соблюдать правила совместного проживания, чтобы у соседей не выключался телевизор и тостер.

– То, что машина находится у вас в квартире, я уже понял, – не до конца понял Прохоров, – но и бензомотор тоже там? Он же чадит и громыхает, какой бы отлаженный ни был… И никто не пишет на вас заявление в полицию?

Сложив, как ему казалось, случайно слово «бензомотор», наш герой даже вздрогнул, потому что оно напомнило ему Надежду, которая так называла автомобили. А не сможет ли новый знакомый помочь и дать им возможность всё-таки воссоединиться?

Если он не сошел с ума, конечно…

Даже не так, если оба они не сошли с ума, причем каждый по-своему. Вот так будет точнее…

– Я придумал, – беспечно махнул рукой Федерико, – одну штуку, назовем это, чтобы вас не мучить объяснениями, дополнительным клапаном, который резко позволил снизить и то и другое. Мотор тихо шипит и только иногда грустно вздыхает. А выхлопные газы уходят в форточку и поскольку их всего ничего, то заметить это можно только, если встать прямо под окном и засунуть определитель СО прямо ко мне в квартиру. Если, конечно, всё время стоять у трубы – то можно получить довольно сильную головную боль. Поэтому пришлось снять два помещения: в одном живу я сам, в другом работает бензиновый двигатель.

Прохоров приостановился и внимательно посмотрел на праправнука. Он начинал верить этому ненормальному всё больше и больше.

Надо быть абсолютно сумасшедшим, чтобы затеяться изготавливать машину времени. Но перед ним и был абсолютный сумасшедший, похоже, решивший всё-таки задачку, над которой бились и бьются ведущие инженеры и конструкторы всех автокомпаний мира и даже этого не заметивший…

– Я получил кое-какие деньги за это своё изобретение, хотя, как кажется, его так никто и не применяет. – заметил Горностаефф, опровергая только что выстроенную прапрадедом теорию. – И лишь на них смог закончить своё главное дело…

– Может быть, – прикинул Слава, – они вам заплатили для того, чтобы вы не продали свою придумку кому-то еще. Только почему они тогда не вводят его в действие?

– Я слышал, – невозмутимо ответил Федерико, – что их инженеры взялись доводить то, что я придумал, до ума и всё испортили. Этот самый клапан после усовершенствования просто перестал работать…

– Похоже на то…

Они свернули на Кантштрассе и Прохоров поймал себя на том, что пытается найти, что бы ещё спросить у праправнука.

Зачем?

Бог его знает…

Наверное, со стороны их беседа выглядит так: младший пытается старшему что-то рассказать, а тот не даёт, всё время задавая ненужные, в общем-то, вопросы.

«И почему я так поступаю? – спросил сам себя Слава. И тут же ответил. – Похоже, боюсь нарваться на что-то, что заставит меня думать, что всё это – сон или бред. А почему тогда иду к нему в его квартиру? Наверное, в надежде, что всё это правда…»

– Вы меня слушаете? – спросил Федерико, прерывая размышления нашего героя, – Машина моя закончена была в середине июня, и сейчас я её тестирую…

– А в чём заключается проверка? – напрягся Прохоров.

Оказаться подопытным кроликом он, как любой нормальный человек, никогда не хотел, да и перспектива очутиться одной ногой в прошлом, а другой в настоящем совсем не радовала. Как-то в целом теле было уютней и привычней.

– Сейчас я вам всё объясню и покажу… – сказал Горностаефф, – мы пришли, у меня студия, вон мои окна на втором этаже.

14

– Вот здесь вы, вероятно, живёте, там кухня, – Слава из коридора заглянул в тёмную комнату, поводил головой по сторонам, потом показал на дальнюю дверь, – а тут, очевидно, спальня. И там же машина?

– Нет, она здесь… – праправнук смотрел исподлобья.

Потом включил свет.

Сделал шаг в комнату, за ним наш герой.

– Мы в ней стоим…

Прохоров чуть было не отпрыгнул обратно, но устоял, потом едва не начал испуганно задирать ноги, как делают все, попавшие во что-то липкое и чуждое, но огромным усилием воли сдержал и это желание, остался стоять и только оглянулся вокруг.

Комната, которую он в темноте принял за жилую, была довольно странной. Из всей возможной мебели здесь был только громадный старый диван в дальнем углу, да не менее здоровенный стол посреди комнаты. Слава плохо разбирался в мебели, но не исключил бы, что эти два предмета простояли здесь сто лет. На диване спал немалых размеров серый с белыми проплешинами кот, даже не поднявший головы, когда вошли люди, а только лениво приоткрывший правый глаз.

Больше тут не было ничего – ни шкафа, ни стульев, ни какой-нибудь этажерки в углу или компьютерного столика со всеми прибамбасами в другом. Только странное окно, смотревшее в соседнюю комнату, да из почему-то паркетного пола, рядом с диваном торчала какая-то ручка, которую наш герой принял за переключатель скоростей от «Жигуля».

И что-то ещё беспокоило Прохорова, что он поначалу не мог понять, и догадался только через несколько секунд.

Ни на подоконнике, ни на столе, ни на неширокой полке, которая венчала диван, тоже не было ничего.

Вообще ничего…

Никаких ожидаемых в такой квартире книг или недопитых стаканов с кофе…

Ни неожиданных для такого человека, которым казался праправнук, ракушечных замков или фотографий в разноцветных пластмассовых рамочках…

Ни нейтральных бумаг или карандашей…

Ничего…

– Всё это перемещается в прошлое… – неожиданно, словно прочтя мысли гостя, – заметил Горностаефф. – Стол и диван – нет, наверное, слишком тяжёлые для такого путешествия, машина рассчитана на сто пятьдесят – двести килограммов максимум, а они явно тяжелее. А остальное – да… Поэтому я здесь стараюсь ничего мелкого и легкого не держать и не забывать.

– А кот? – почему-то спросил Слава.

– Кот выманивается с помощью молока и брауншвейгской колбасы, никакой другой не ест, зараза… – ворчливо ответил Федерико и неожиданно добавил, – если не участвует в эксперименте, конечно…

Прохоров поглядел на кота, потом на его хозяина:

– И что рассказывает?

– Он не говорит, потому, как не умеет, – угрюмо пошутил праправнук, – только письменные отчеты предоставляет…

Они так и стояли на самом краю… не знаю, как правильно сказать – комнаты или машины времени.

– Может, по русскому обычаю, – предложил Горностаефф, – пройдём на кухню?

Наш герой испуганно глянул по сторонам, идти насквозь через машину (комнату) как-то нога не поднималась.

– Нет, вот эта дверь… – радушно предложил Федерико и жестковато добавил, – я же вижу, вы боитесь, хотя бояться решительно нечего, пока мотор не включен и вон та ручка, – он подбородком указал на рычаг у дивана, не повернута, ничего даже теоретически не может произойти…

Прохоров промолчал, они вернулись в коридор, сняли куртки и молча прошли на кухню, где хозяин всё так же молча включил электрический чайник, потом полез в холодильник.

Слава через его плечо заглянул внутрь.

Мышь на верёвочке не висела, на двери стояло полбутылки молока, а на второй полке скучали без друзей два небольших свертка.

– Чай? Кофе? – спросил Горностаефф. – Сыр? Спаржа?

– Спаржа? – не понял Прохоров, который раньше никогда не слышал, чтобы к чаю или кофе предлагали овощи.

– Угу… – кивнул Федерико. – Я её очень люблю и ем со всем, что только существует на свете. Да, хлеба нет, я его недолюбливаю…

– Мне сыр… – решительно сказал наш герой. – И чай… – затем сменил тему. – Расскажите про ваши опыты… – и вежливо добавил, почувствовав, что повёл себя как начальник, – пожалуйста…

– Предметы, если отправляешь их на пять-десять минут, исчезают и возвращаются точно в срок там, куда их ставишь перед отправкой. На более ранние сроки не отправлял, потому как не знаю, кто здесь жил и как отнесётся местное население к невесть откуда взявшемуся яблоку или блюдцу. Во всяком случае, проверить ничего не удастся, вряд ли предметы простоят на своём месте пять лет…

Чайник вскипел, и Горностаефф полез на полку возле холодильника, достал чашки, ложки, сахар и две баночки – одну с чаем, вторую с кофе.

– Кот, посланный на сто лет назад, – буркнул он, – не вернулся, да и не должен был…

Прохоров при слове «кот» глянул на дверь, за которой вроде бы только что видел животное, на что был тут же вознагражден репликой:

– Это его брат… Вот всё, что нужно, кладите, сыпьте, берите… – Федерико и сам начал разливать и раскладывать, не переставая рассказывать. – Только недавно я допетрил до совершенно простой вещи, что рычаг, включающий машину, должен быть не только снаружи, но и внутри…

Наш герой резко поднял голову от чашки с чаем и недоуменно посмотрел на хозяина. Однако тот ничего не заметил и продолжал:

– Только вот сдуру купил как-то на рынке целую связку ручек от «Жигулей», дешёвые, удобные в руке и мне как раз по росту, однако они всё время отламываются… Две уже выкинул, ещё несколько осталось…

– Означает ли это, – напряжённо спросил Слава, – что вы сами ни разу ещё ни в прошлое, ни в будущее не путешествовали?

Федерико поднял глаза от чашки, несколько секунд разглядывал своего прапрадеда.

– Ну да, – сказал он после этого, – раз ручка снаружи, значит, я управляю, а не перемещаюсь. А раз эта всё время ломается, то, вроде, выходит, мне это ни разу и не удалось… Однако это не так, на короткое время я перемещался. Вдруг всё темнеет вокруг и ты, судя по часам, оказываешься на полчаса раньше… Тут ещё трудность, чтобы меня в этот момент дома не было, а то получится петля времени, а её не расхлебаешь…

– И как же вы потом совпадаете? – хотя Прохоров очень, просто жгуче, хотел спросить про другое, но пока задал этот вопрос.

– Не знаю… – честно признался праправнук. – Может, я из того времени исчезаю, когда подхожу к дверям квартиры, может, ещё как-то это происходит… Вы хотели что-то другое спросить, я вижу…

В другое время Слава бы изумился странному сочетанию тонкой чуткости и всепонимания, которые демонстрировал Горностаефф, с тем, что он каких-то простых вещей не замечал и не чувствовал.

Но сейчас его раздирало возмущение, так что ничего тонкого и полускрытого он сам не замечал.

И возмущение это, наконец, прорвалось наружу:

– Значит, вы на полчаса, а меня на недоделанной машине – на сто лет, так получается?

15

Встал утром Прохоров с головной болью от недосыпа, но… с хорошим настроением. Первое легко, хотя с каждым прожитым годом всё труднее и труднее, побеждалось таблеткой обезболивающего, душем и крепким кофе, со вторым было сложнее.

Слава и любил, и не любил одновременно состояние такого драйва, которое у него было в это утро. Любил понятно почему – как-то так Бог устроил человека, что ему важно и нужно хотя бы изредка вставать на лыжи и с бешеной скоростью спускаться с горы. Дело даже не в том, к чему это приводит – удачной сделке, выпеченному сложнейшему кулинарному изделию или законченной книге, это всё важно. Но важней, почему-то не результат, а процесс, адреналин в крови, уверенность в своих силах, готовность к любым неожиданностям.

Зов предков или милость Божья?

Кто знает, так есть, и всё…

А вот почему не любил? У Губермана есть такой «гарик»:

Бывает – проснешься, как птица,крылатой пружиной на взводе,и хочется жить и трудиться;но к завтраку это проходит.

Вот поэтому, как-то с годами пыл юношеский утихает, любой пафос, а в таком драйве пафоса полно, кажется нелепым, а ты сам, если попадаешь в него – несуразным и смешным. Нет, без него нельзя, но насвистывающий что-то бравурное во время бритья (он иногда подбривал себе щеки, чтобы не казаться неухоженным и брошенным) наш герой показался сам себе в зеркале настолько глупым, что даже щёку порезал, чего не случалось с момента ухода от Варвары.

Хотя радоваться, если по большому счету, было с чего. Всю ночь, даже пока он спал, крутился в голове у Прохорова эпизод из фильма «Девять дней одного года»…

… смотри-ка, получается, Федерико прав, но не дошёл до конца. Не только филологи, все мы мыслим не словами, а картинками и цитатами, вон на полторы минуты вторая ссылка…

… эпизод из фильма «Девять дней одного года», в котором молодой Баталов, узнав, что облучился и скоро умрёт от радиации, говорит врачу: «Если есть какое-то средство, пусть непроверенное, но хоть какая-то надежда на него имеется, согласен, пробуйте на мне…». Конечно, в фильме слова были другие, но смысл – именно такой, наш герои помнил это хорошо, точнее, вспомнил вчера вечером, фактически ночью, после тридцати лет, прошедших с последнего просмотра, и с тех пор все время картинка повторялась в сознании, как гифка на компе.

Горностаефф вчера после наезда прапрадеда честно предложил поменяться местами.

– Кто-то должен быть здесь… – затряс руками он, явно обижаясь, что его заподозрили в трусости и бегстве от собственного эксперимента. – Мало ли что может случиться, ручка та проклятая опять обломится. А ведь она – единственное связующее звено между тем временем и этим, если её потерять, то назад не вернешься уже никогда. Машина ведь в нашем времени находится, она как бы выбрасывает тебя в другое, как рак метастазы, но сама-то тут. И если ручка отломится или просто ударишься и забудешь, где она – всё, Ка mate! Что по-маорийски, означает – «сдохнешь», точнее, «я сдохну», но это не имеет значения, как кажется… Поэтому кто-то должен быть здесь, вон в той комнате, чтобы, если что пошло не так, дёрнуть ручку и вернуть пассажира назад… Я потому к вам и обратился, что вы мне поверили, а с какой стороны ручки буду, мне всё равно, даже туда, назад, интереснее…

На страницу:
4 из 5