По лезвию струн. Ностальгический рок-н-ролльный роман

– Поступил в прошлом году на юридический. Ушел.

Я ошарашено взглянул на него. Мутч понял мой безмолвный вопрос и отмахнулся: мол, не мое это.

– А что потом?

– А если б не ушел, могло быть что-то? – он ухмыльнулся.

Общественное мнение – бросил учебу, значит, дурак. Как я учусь – все равно, что не учусь. Для корки и галочки.

– Ты колешься? – невыносимо об этом молчать после Сенькиных догадок.

– Нет, завязал.

Какой же я слепой баран! Или так поглощен собой, что мне до других дела нет…

Когда он докурил, мы зашли в квартиру.

– Зачем ты уехал из Питера? – поинтересовался Мутч. – Там гораздо больше возможностей. Тем более, ты музыкант.

Я усмехнулся. Музыкант! Там своих хватает. На каждом углу по музыканту.

Не знаю, как получилось, что я рассказал ему все об Иоланте и моей дурацкой любви. Мутч слушал внимательно, затем спросил:

– Какая она?

Не знаю, как выразить все, что помню о ней, в паре предложений. Необыкновенная. Одинокая фея.

– Как я понял, – заключил Мутч, – она надеялась на твою дружбу, а ты ее подвел?

– Я влюбился и все испортил. Не мог больше оставаться в этом городе, рядом с ней.

Мутч хмыкнул.

– Не слишком ли опрометчиво? Ладно, там, деревня или глухая провинция, но Питер!

В том-то и дело – слишком он яркий и колоритный, слишком многое в нем связано с Иолантой.

– Не очень понимаю, что ты конкретно испортил. Самое адекватное – расстаться, если любовь односторонняя. Ни тебе жизни не будет, ни ей. Знаю девчонок, которые с отвергнутыми ими ребятами спокойно общаются, пиво пьют и на концерты ходят, но не ведаю, каково этим парням.

– Да хреново! – рассудил я.

Хорошо, когда есть друзья! Мутч умел слушать. Мне же хотелось говорить о ней. Постоянно – все, что знаю и помню…

11 февр., пон.

В окно заглядывает рассвет. Мутч, естественно, спит. Я тихо иду на кухню и ставлю чайник. Как-то спросил Лану, что она делает, если по ночам не спится. Она ответила, пьет чай и пишет стихи. Ее стихи прекрасны, сравнения точны, а образы бездонны. Мне никогда не написать таких. Наверное, потому, что я не был настолько один. Неужели талант отнимает другие радости жизни? Она всегда знала, что одна, я же сталкивался с одиночеством время от времени.

Она снилась мне сегодня. Чудесный сон, и в то же время выбивающий из колеи, как обычно. Она – в длинном светлом платье, с венком ромашек на голове, босиком – шла по Невскому. Такая светлая в черно-серой толпе, будто лесная фея на асфальтовой равнине. Ветер трепал густые локоны и с каждым ее шагом Невский порастал ярко-зеленой травой. Она будто расстилала за собою покрывало. Толпа вдруг исчезла, остались только она и лужайка, залитая солнцем. Тогда я и проснулся.

Посидев еще немного на кухне, я тихонько взял в комнате шмотки, чтобы не будить Мутча, оделся и вышел из дома. Странно и занятно идти по городу в семь утра. Мороз в воздухе стеклом – ни ветерка. До занятий еще полтора часа. Можно дойти до универа пешком.

Я так жду весну! Ее запах настойчиво пробивается сквозь остекленевший воздух. Данчер сто лет назад написал песню на английском «It’s Spring Again – I’m Young Again». Мы валялись со смеху, когда он ее пел под гитару. Вот и я по старой привычке связываю весну с переменами.

12 февр., вторн.

Вечером к нам зашла Линда. Принесла торт – лечить меня от хандры. Она, как всегда, жизнерадостна, что не очень вяжется с ее готическим имиджем. Мы слушали «Сплиновский» «Гранатовый альбом», вливая в себя чай.

– Дрон, от этого нытья тебе лучше не станет.

– Кума, не навязывай мне свои загробные серенады.

Мутча веселил наш разговор. Линда все-таки обалденная девчонка, хотя мы очень разные. Если бы меня спросили, с кем мне было тяжелее всего расстаться, когда я уезжал в Питер, я бы ответил: с Лин и с Данчером.

– Играешь где-нибудь? – подмигнул я.

– В «Фантоме». Слышал?

Я помотал головой.

– И славно!

– Что, чудики в черных сутанах, увешанные «анкхами» и раскрашенные, как жрицы любви?

Линда швырнула в меня ложку. Я поймал ее на лету.

– Очередной псевдоготический бэнд с ломаным английским и девичьими завываниями? – не отстал Мутч.

Лин сказала, что нам не удастся ее разозлить, как бы мы ни старались. Она относилась к тому замечательному типу людей, общение с которыми всегда в радость, а молчание не тяготит (за исключением утра после ее дня рождения, но это единичный случай).

Часов в девять Мутч куда-то ушел.

– За дозой? – шепнула Лин, когда за ним закрылась дверь.

– Не волнуйся, он не прячет дурь в моей квартире, – улыбнулся я.

– Можно подумать, ты искал!

Не нашелся с ответом. Когда молчание затянулось, я признался, что люблю, когда Лин меня навещает, и попросил ее заходить почаще.

– Дронов, ну тебя, вечно ты меня смущаешь!

– Извини…

Посмеялись, а потом стали говорить обо всем на свете, как ни в чем не бывало. Разве можно чувствовать себя одиноким, когда тебя окружают такие люди?

18 февр., пон.

Выходные прошли ужасно: так надоело лежать дома, захлебываясь кашлем! С удовольствием потащился в универ. Погода почти весенняя, свежий воздух мне на пользу.

В универе встретил Арсения. После лекций зашли ко мне, я накормил Сеню обедом собственного приготовления, далеким от совершенства, но гость неприхотлив. Мутч уехал на выходных, решил вернуться домой.

– А кто у него дома? – спросил Сеня.

– Мать, – ответил я, – отца он не знает. То ли он их бросил, то ли умер.

Честно, я рад, что он уехал – иногда не знал, как себя вести с ним, и это напрягало. Теперь есть возможность побыть одному. Можно позвать ребят, посидеть вечерком. Соскучился по ним.

В семь пришли Данчер, Линда, Сеня, Дэн и даже Риз. Кто-то принес пива и печенья (отличное сочетание!). Пока Дэн и Риз обсуждали философию Монтеня, Сеня с Данчером терзали старый телевизор, мы с Линдой ушли на кухню, и я спел ей слезливую муть, которую написал об Иоланте.

– Я немного завидую этой девушке, – прошептала Лин.

Не успел сказать, что завидовать не стоит. В кухню зашел Дэн и позвал в комнату – Риз уходит, надо проводить.

– И много у тебя еще таких баллад, колись? – спросила Линда уже в дверях.

Я пожал плечами, мысленно подсчитывая.

– Почему бы тебе не записать сольник? Откроешься с неожиданной стороны!

23 февр., субб.

Верная примета: если день начинается со стиха – все пойдет кувырком. В моем случае – с песни. Назвал ее «Город тающих лиц», но Данчеру и ребятам показывать не хочу.

Слова Лин о сольном альбоме не шли у меня из головы. Нет, не то чтобы я об этом никогда не задумывался. Было дело. И, разумеется, исключительно для себя – я вовсе не планировал открываться кому-то с неожиданной стороны. Я ж такой брутальный парень – и вдруг запою эту сопливую чушь! Мне стало интересно, каким меня видит Лин, какая именно сторона будет для нее неожиданной. Очень хотелось с ней поболтать, но как-то неловко звонить – все о себе да о себе…

Суббота, праздник, кабак «У Дрона» работает круглосуточно.

25 февр., пон.

В институте, где я учусь, много занятных людей, и в основном они сбиваются в шайки. Есть шайка отличников, которые считают себя умнее всех на свете. Шайка двоечников-завальщиков, которым на все плевать, но это не мешает им ненавидеть отличников. Шайка активистов, которые участвуют во всех общественных мероприятиях. Шайка музыкантов, которые точно знают, как извлечь звук из любой консервной банки. Также есть шайки модных девиц, пробитых рокеров, ролевиков… Короче, хрен знает что творится в вузах. Есть и отдельные личности, которые, по разным причинам, не примыкали к структурам. К таким относился и я. Есть и такие, которые успевали везде, в результате приобретали известность, которой позавидовал бы Оззи Осборн.

В моей группе мало народа. Еще меньше заслуживает внимания. Некоторые из шаек представлены очень ярко, например шайка ботаников, состоящая из пяти человек. Ходят на все лекции, все аккуратно записывают, считают себя героями, потому что поступили на такооооой факультет. Их ждет большое будущее: государство просто обязано обеспечить старательным студентам достойное существование с окладом в полмиллиона евро.

Как мне все это надоело – нет слов, одни буквы. Наверное, Сеня – единственный нормальный человек в этом болоте, но, к сожалению, он не в моей группе. Линда в том же корпусе на филфаке. Много читает и поставляет мне книги, чтоб просвещался. Или пересказывал ей краткое содержание тех, которые сама не успевала прочесть.

С ними-то мы и встречались в столовке, на большой перемене, и, если получалось, вместе двигали домой.

На этот раз получилось – мы шли к автобусной остановке и о чем-то говорили. Точнее говорили Сеня и Лин, а я молчал.

– У Дрохи опять депресуха, – подколол Астахов.

– Он весенний человек, зимой он всегда такой, – изрекла Линда.

– А, понятно… помочь никак нельзя?

Ответа Лин я не услышал – видимо, она пожала плечами.

– Ладно, придумаю что-нибудь! – шепнул Сенька с энтузиазмом.

Мне уже страшно. Он-то придумает!

28 февр., четв.

Моя жизнь поползла по скучной колее: институт, репетиция, дом… Никогда не думал, что меня это коснется. Умение Линды видеть необычное в обычных вещах, радоваться мелочам и создавать из ничего праздник восхищало и удивляло. Один день не похож на другой только потому, что в институте читали другие лекции, она ехала домой не в маршрутке, а в автобусе, слушала не «Сепультуру», а «Нирвану», одета не в синие джинсы, а в черные… словом, искусство, недоступное моему пониманию.

Сеня явился без приглашения. Не сказать, что я не рад его видеть, но его веселость и жизнелюбие сейчас меньше всего меня трогали. В отличие от меня, Сеня плохо переносил одиночество и обилие свободного времени.

Он вернул мне тетрадку со стихами, и я опять споткнулся о мысль об альбоме.

– Чувак, поэзия у тебя совсем не в том ключе, что мы играем! – поерзал на стуле Астахов. – Лирично так, романтично… Даньке не хочешь показать?

Я помотал головой. Поэзия! Скажет тоже! Самолечение и сопли. Но мне, конечно, хотелось комплиментов, а не критики. Астахов почесал мое эго, сказав, что сейчас ему такое катит. Я не стал вдаваться в детали о «сейчас», решив, что виной всему погода и авитаминоз.

2 марта, субб.

Когда раздался звонок в дверь, я со всех ног бросился открывать. Пришел сияющий Астахов с пивом. Мы расположились на кухне, перетирая последние новости, в основном, Сенькины приключения.

– Лучше б коньячку притаранил, – хмыкнул я.

Наивный Астахов выпучил глаза, восприняв мой подкол со всей серьезностью, но вскоре оттаял:

– Не время щас заливаться, дружище, подожди до вечера.

– А что будет вечером?

– Я выведу тебя в свет!

Фанфары и барабанная дробь. Только света мне не хватало.

– Не артачься, все решено. Я познакомлю тебя с настоящими людьми! Мы с Линдой познакомим.

Сеня ничего не хотел слушать про футбол вечером, про то, что я не желаю никого видеть и ни с кем общаться…

– Слушай сюда: если нестарый, симпатичный чувак сидит в субботу дома и ждет вечера, чтобы посмотреть матч, то… – Сеня повращал глазами, подбирая слова, – он находится в очень плачевном состоянии.

Спорить я не стал.

– А вы не могли бы оставить меня в покое? – спросил я, тая глупую надежду на положительный ответ.

– Нет, – Астахов был категоричен, – не можем. Особенно Линда.

Я засмеялся. Апостолы Петр и Павел были очень разными, особенно Павел!

– В восемь мы с Лин за тобой зайдем. Попробуй только удрать! И еще: приведи себя в порядок, все-таки…

Ровно в восемь Линда и Сеня пришли ко мне. Голову я вымыл, как и обещал. Напялил серый свитер и относительно новые джинсы. Линда выглядела необычно в длинной черной юбке и оранжевом вязаном джемпере, который красиво оттенял ее бронзовую кожу. Только Сеня верен себе и не потрудился сменить клетчатую рубашку на что-то более презентабельное. Уж не знаю, что это за «настоящие люди».

Место тусовки на отшибе, и ехать пришлось битый час. Найдя нужный обшарпанный дом, мы поднялись на четвертый этаж и позвонили в хилую дверь. Открыла молодая угловатая женщина и впустила в чистенькую тесную прихожую, заставленную обувью всевозможных моделей и размеров. В гостиной не протолкнуться, но оказалось, забиты и остальные комнаты.

Мы втроем плюхнулись в большое кресло. Линда рассказала, что квартира принадлежит супружеской паре – Маше и Владимиру. Они очень образованные интеллигентные люди, а это сборище – их друзья (и знакомые их знакомых). Собираются они тут регулярно и ведут философские споры. Кто-то из начинающих литераторов зачитывает рассказы или стихи, некоторые играют на рояле… в общем, понятно. Маша – троюродная сестра Линды.

Люди как люди: бледнолицые философы, пылкие мужланы, молчаливые астральные путешественники, самодовольные дамы, курившие, как паровозы, и почему-то уверенные, что сигарета придает им экстравагантный вид. Глотка свежего воздуха я не ощутил, ни в прямом, ни в переносном смысле. Я общался и был открыт всему новому, но почему-то душа этого нового не получила. Зато старое накатило: здесь оказался Энди – гитарист, место которого я занял, когда он ушел из группы Данчера. Кажется, он совсем не рад встрече: смотрел волком и поздоровался сквозь зубы. Странно как-то…

Лин повезло больше: нашелся здесь не поймешь откуда взявшийся англичанин, над которым все издевались, но Линда его приголубила. Она прекрасно говорит по-английски и, не упуская возможности потренироваться, познакомилась с ним. Дэвид Колдуэлл, на вид лет тридцать, одет в бабушкинский свитер и брючки со стрелочками, в лице ничего кельтского, но морда нерусская, видно сразу. Линда играла ему на рояле в соседней комнате и, по-моему, даже пела.

Сеня мило беседовал с крошкой-кудряшкой легкомысленного вида по имени Катя. Типичная неформалочка в шипованом кожаном барахле и с крашеными волосами.

Наобщавшись вдоволь, я пришел на кухню, где Маша напоила меня чаем. Вопреки Сениным ожиданиям спиртного не было. Маша не похожа на гениальную даму, которой плевать на внешность: маникюр идеальный, впрочем, как и прическа. Я отмечал эти детали бессознательно и, уж конечно, ни с кем ими не делился – просто в юности меня сразила мать, и потрясение до сих пор свежо в памяти. Всю жизнь я думал, что у мамы рыжие волосы и красивая фигура, но оказалось, волосы она красила, а фигуру утягивала и носила лифчик с каким-то там эффектом… Короче, чтоб грудь казалась больше, чем на самом деле. Почему-то я рассказал об этом Маше за чаем.

– А можно спросить, как ты это узнал? – отсмеявшись, спросила она.

– Просто увидел в ванной этот несчастный лифчик и краску для волос.

Маша стала хохотать пуще прежнего. Да, хорошенькая интеллектуальная беседа!

– А хочешь, по руке погадаю? – подмигнула она.

Я согласился – никто мне раньше не гадал. Маша долго рассматривала мою ладонь, бубня непонятности про холмы Венеры.

– Это руки не интеллектуала.

– Я и не претендую…

– Это руки артиста! Художника. Или человека, как-то связанного с искусством.

– Что, мозоли на пальцах? – засмеялся я.

– Да нет, – отмахнулась Маша, продолжая изучать мою лапу, – и пальцы, и форма ногтей, и запястья… короче, все. А еще, друг мой, ты очень умный!

Я покатился со смеху. Вот уж не ожидал!

Предсказывать мне судьбу Маша не стала – этого она еще не умеет. Что ж, сам узнаю, когда придет время.

Линда и профессор Колдуэл, наконец, перестали щебетать, и подруга вернулась в мое неинтеллектуальное общество. Колдуэл – именно профессор, ибо в Англии любого институтского преподавателя называли профессором, будь он хоть ассистентом. Математик, в общем. Точнее, инженер. У него какие-то дела с нашим КБ.

3 марта, воскр.

Что-то подсказывает, что в группе я не задержусь. Все хорошо, отношения с ребятами всегда были нормальными, возможность реализоваться есть, но… что-то мучает, сам не знаю, что. Наверное, дозреваю до сольного проекта. До «неожиданной стороны», будь она неладна. Хорошо бы ее увидеть самому – я смертельно устал от себя, жующего сопли и оплакивающего невзаимную любовь и порушенную славу в любимом городе. Хочу писать свои песни и играть их, неважно, нравятся они еще кому-то или нет. Надо освободиться от груза на сердце – записать, что накопилось, и забыть.

Надо поговорить об этом с Линдой, она всегда меня понимает. Если надумаю записывать альбом, на ее помощь могу рассчитывать стопроцентно. Сеня, думаю, тоже не откажет с ударными, если я не заставлю себя прописать их. Могу, конечно, все сам сделать. Возможно, именно с лиричными и романтичными песнями так было бы правильнее всего. А уж если я не поленюсь хлопотать насчет концертов, надо привлекать ребят. Причем, энтузиастов – платить сессионщикам нечем.

Я названивал Лин весь вечер, но она не брала трубку.

4 марта, пон.

Сеня с Катей шли мне навстречу, когда я выходил за ворота института. Меня не покидала мысль, что они не смотрятся вместе. Домой шли втроем, и девчушка почему-то проявила недюжинный интерес к моей персоне, засыпала меня вопросами, на половину из которых отвечал Арсений. Ее удивляло, что я ушел из дома в семнадцать лет, что жил в Питере год, потом отслужил в армии, поступил в ЛГУ, а через два года вернулся сюда.

– А на что живешь? – спросила Катя.

– На стипендию.

Она недоверчиво хмыкнула.

– А еще он пишет фонограммы, минусовки, миксы для танцулек и делает классные аранжировки, – пропел Арсений, – хороший минус кучу денег стоит!

Я отвернулся, чтобы не рассмеяться. Про пацанов, которых я порой учу терзать гитару, слава Богу, промолчал.

Через некоторое время безмолвной прогулки (лишь подобие снега хлюпает под ногами), Катя спросила, кокетливо склонив голову и улыбнувшись:

– А почему ты такой немногословный?

– Он – настоящий викинг, – отколол Сеня.

Катя кивнула. Забавная она, как Цоевская восьмиклассница.

Дойдя до своего дома, я молча махнул им рукой. Даже улыбнуться не хотелось. Не было настроения ворошить свою биографию, да и открывать душу незнакомой девчонке, которая смотрит в рот.

5 марта, вторн.

В столовке, на большой перемене, захлебываясь слюной, Сеня рассказывал, что вчера видел Линду «с этим англичашкой».

– Нет, ну представляешь?! Идут себе по проспекту, щебечут на английском, бла-бла-бла, бла-бла-бла… так и воркуют!

Я смеялся от души. Сенька учит немецкий, он чужой на празднике жизни!

– Ну, тебе-то что? Может, это тот, кто нужен Лин. Может, это ее судьба?

– Э, нет, друг мой, ты неверно рассуждаешь. Этак он ее и в Англию увезет!

– Ну, если ей захочется, пусть везет.

Хотя, я буду ужасно скучать…

– Мы национальное достояние не отдаем! – горячился Сеня.

Что это он так за Лин беспокоится? Никак влюбился?

– У тебя же Катя есть.

Астахов скривился:

– Это так, время провести. Кстати, ты ей жутко понравился. Отбей ее у меня, ради Бога!

Вот еще – чтобы молодежь сопленосая мне на шею вешалась!

Жаль, сегодня нет Лин, вместе бы посмеялись. Надо бы ей позвонить.

Сенька предложил на восьмое марта сходить на концерт Escape в местный гадюшник с гордым названием «Стилет». Что ж, можно и сходить. В этой группе раньше играл Риз. С тех пор как он от нас ушел, я ничего о нем не слышал. Интересно, как он. Музыка не помогает? Могу поспорить – зачастую только она и помогает.

6 марта, среда.

Вечером Линда сидела у меня на кухне и в очередной раз выслушивала мое нытье. Я рассказывал о своих сомнениях относительно группы.

– Насчет ухода, я бы не торопилась. А альбом можешь записывать хоть сейчас – группа тебе не помешает.

Все правильно, конечно, я и сам так думал, но времени мало: свалилось несколько заказов на минуса.

– Данчер огорчится, если ты уйдешь, – нахмурилась Лин,

– Не впервой. Он знает, что я эгоист.

– А всегда ли тебе от этого хорошо?

Дельный вопрос. Частенько мне это боком выходит. Иногда я думаю, если бы чуть-чуть подождать, не горячиться – всем было бы лучше. Как не хватает Линдиной выдержки!

– Замену тебе найти нелегко. Разве что Энди позовут? Но он гордый, откажется.

Первая фраза польстила мне так, что я не сразу расслышал остальные.

– Он же сам ушел, чего гордиться?

Я припомнил нашу встречу у «настоящих людей». Раньше с ним особо не общался, и теперь не потянуло. Не понимаю, почему он на меня осклабился.

– Поделиться с тобой своим творчеством? – сменила тему Лин. – В прошлом году альбом записала…

– И молчала?!

– А что говорить? Сам услышишь. Кустарщина! Только я не хочу, чтоб его слушал еще кто-то. Даже Арсений.

На этот счет я ее успокоил: тайны я хранить умею.

7 марта, четв.

В универе короткий день, все носятся с завтрашним праздником. Я сидел в столовке с Сеней и Линдой, закусывая чай сникерсом. Сеня постоянно подкалывал Линду насчет Дэйва. Не подозревал его в таком изощренном сарказме! Лин мудро не обращала внимания. А тем временем, мистер Колдуэл уже стал Дэйвом. Естественно, я желаю Лин счастья, но все-таки будет жаль, если она уедет. Впрочем, до этого еще далеко! Так я думал до тех пор, пока мы не вышли на улицу. У ворот института Дэйв ждал Линду. Да-а, неужели все так серьезно?

Пришел домой и поставил диск Линды. Она даже обложку сама нарисовала. На ней изображена чья-то рука, сжимающая клинок, который посередине раздваивается, и из раздвоенных гнутых железок выглядывает голова дракона. Фон – темно-зеленая кирпичная стена, подсвеченная факелом. Клавиши, бас-гитара и флейта записаны Линдой. А больше на альбоме ничего и нет – только аранжировки, сделанные на синтезаторе и на компьютере.

На диске тринадцать песен. Некоторые спеты под фортепиано, другие представляли собой сочетание бас-гитары и флейты. Были и «натехнаренные» – нечто этно-нью-эйджевое. Пара инструменталок, в коих сочетались клавишные трели и соло на басу, флейта и прописанные на компьютере ударные.

Тексты поражали красотой и яркостью – не ожидал от Линды столь филигранной поэзии. То женственные, то жесткие, будто написаны зрелым, решительным мужчиной. Манера исполнения то нежная, то резкая и экзальтированная, то кричаще-рычащая, а то голос звучал настолько чисто и высоко, что удивляешься безграничности талантов этой девушки. Как ей удалось с минимумом инструментов создать такую картину? Это продуманная эклектика, потрясающая глубина и многогранность.

Я в шоке – скорее от созерцания души, которая мне открылась. И от сознания того, что этого человека я знаю уже лет десять, но даже не догадывался, какой он потрясающий.

А еще я немного приуныл, задумавшись о собственном проекте. Вряд ли у меня так получится. Я всего лишь гитарист, причем сценический. Концертный драйв всегда был мне милее, чем студийная работа со звуком. Признаться, минусовками я занялся от безденежья, они на меня тоску наводят. Если же возьмусь за сольный альбом, такого шикарного результата мне не видать. И это обидно.

Кстати, альбом называется Vertigo («Головокружение»). Справедливо!

Я отправил смску Лин с единственным словом: «Мастер!!!» Может, банально, но не буду же я ей по телефону отсылать свою рецензию! Да и на тот момент слов у меня не нашлось – одни эмоции, которыми хотелось поделиться.

8 марта, пятн.

Насыщенный денек.

Утром поехал к своим, поздравил маму и сестренку – Женьке восемь лет, я с трудом сообразил, что подарить ребенку. Она родилась, когда родители сошлись после развода. Мне было пятнадцать, по-моему…

Маме подарил что-то из косметики – по совету Лин и с ее помощью в покупке, а Женьке – огромного серебристого слона, похожего на Дамбо, но без шапочки. Вроде обрадовалась.

Мы посидели на кухне, попили кофейку, а потом пришли мамины подружки – еще нестарые тетки (маме было семнадцать, когда родился я). Разговоры в основном о работе, курортах, реже о детях, но много о мужьях. И о мужчинах вообще. Ничего лестного я не слышал, но потом тетки вспоминали о моем присутствии и начинали выспрашивать о моей жизни, делая вид, что им интересно. У всех дети куда моложе, а иные ими еще не обзавелись – видимо, негласно маму считали глупышкой, что родила так рано, всю жизнь себе сломала. Противно стало – ушел раньше, чем планировал. Женька проводила меня до остановки – единственный человек в этом доме, который мне рад.

Ровно в семь я приперся к клубу – обшарпанному зданию, у которого толпился разодетый в кожу и атрибутику пипл. Линда с Дэйвом – шок для всех. Англичанин светился счастьем, а на Лин смотрел тааааак… понятно, мужик поплыл. С Сеней была Катя, как я и ожидал. Чувствовал себя пятым лишним. И так настрой фиговый, а тут и вовсе испортился.