Афоня

– Чего тебя, Звонарь, приспичило14 в казаки податься?. – пропуская ивовый прут через основу щита, осведомился Серафим. – У батюшки – священника плохо жилось?

– Жилось-то не плохо – это точно! Но пришлась мне по нраву боярская дочь Параша, – сладу не было с собой. Попробовал к ней в светёлку проникнуть, да люди боярские чуть не схватили… Если бы взяли – убили. Батюшке обо всем доложили; он решил спровадить меня в монастырь, от греха подальше… Но я убёг на Волгу.

– Грамоте учён, а также с нами мыкаешься, – посочувствовал товарищу Птаха. – Наше дело простое: были нетягловые – гулящие люди, а как записали в тягло15 – совсем жизни не стало: подался до казаков, да здесь почитай, за редким исключением. все бежали от непосильного бремени.

Укрепив ивовые щиты на бортах лодки, казаки направились к месту ночлега. Спать разошлись двумя, определившимися составами: Охрим Барабаш с командой в избу Калистрата Могилы, а Михаил Бугай со своими казаками, среди которых были маломощные и неопытные Серафим Птаха и Афоня Титов, разместились на земляном полу, на пахучем свежем сене, в избе Ивана Метлы. Этот казак с Калистратом Могилой «обживал» данную местность в предгорьях Урала. Уснуть не могли – чувствовалось сильное возбуждение от начатого похода по рекам, – хотелось порассуждать и немного помечтать.

– Клевец, расскажи байку! – обратился к нему Маркел Чубатый, зная о том, что этот казак не только хорош в поле, но и отъявленный балагур. Знаток пикантных историй не заставил себя ждать, – Вот, слушайте, казаки, весёлую байку, – прищурив глаз, начал рассказ Кондрат Клевец. Казаки замерли.

– Вот однажды один мужик уехал в поле, но нечаянно, по нужде вернулся. Жена в это время к себе гостя привела, который давно у неё потчивал16. Не имея возможности его спрятать; она поместила его в бочке, но ноги его были видны. Когда муж вошёл в избу и спросил: «Что сие значит?» То жена глаголила: «Милый муж, сей человек торгует бочку и хочет её купить, а потому её осматривает, нет ли в ней щелей.»

– Продай ему; нам мало в ней проку. А ты, добрый человек, если осмотрел, вылезай и торгуй у хозяина». Мужик вылез из бочки и стал торговаться с хозяином. А хозяин не только торговался с ним, но и помог унести ему бочку.

– Ну, змея – баба, – возмутился Маркел Чубатый, который не всегда понимал тонкую иронию, и часто подобные байки принимал за «чистую монету», – так обмануть мужа, не выходя из дому!

Остальные казаки хихикнули, хохотнули не столько над рассказанной историей, сколько над доверчивым Маркелом Чубатым, и тут же попросили Клевца рассказать ещё какую – либо байку.

– Извольте, – ответил Кондратий, начиная новое повествование. – У одного старого и плешивого мужа была молодая жена, которая ему и говорит: «Хочешь иметь волосы на плешине? Я тебе лекарство скажу». Он говорит: «Скажи». Жена ему говорит: «Мочи голову мочёй жены, и вскоре увидишь, как на ней растут волосы».

Старик ответил шуткой, показав ей свой уд17: «Вот тридцать лет его полощу женской мочой, а волос на нём не выросло».

Казаки азартно «заржали», по достоинству оценив остроумный рассказ товарища.

– Ты, Клевец, лучше бы молодых казаков делу учил! – высказал своё неудовольствие Михаил Бугай. – Небось, Звонарь даже огня в поле без огнива и трута не добудет? – И не дожидаясь того, что Клевец, проявив желание, обучит молодых казаков кой – чему, начал монотонно рассказывать о том, как казак, оказавшись в поле без каких – либо средств, в состоянии был не только развести костёр, но и выжить, добывая себе пищу. Старший в этом походе по Барде казак ещё долго поучал товарищей о премудростях жизни в поле, но услышав храп, умолк, засыпая тяжёлым, неспокойным сном – он вынужден думать об успехе всего дела, до которого молодым казакам и нет порою никакого дела.

Афоня с Серафимом, спавшие рядом, проснулись утром одновременно. Бугай бродил по избе и чём – то тихо беседовал с хозяином избы.

– Слышь, Звонарь, – осторожно, на ухо, чтобы не разбудить спящих товарищей, зашептал Птаха, – сон видел красивый… Не поверишь? Будто женился я на царской дочери, отвели нам хрустальные хоромы для ночного почивания с ней. Злато, серебро кругом, а слуги несут нам яства и вина заморские, даже просыпаться не хотелось…

– И я тоже видел, – в свою очередь начал нашептывать соседу на ухо Афоня. – Оказался я в далёком глухом лесу; там живут барсуки, лоси, медведи, а я среди них проповедую, заставляю принять православие; волоку всех в воду и крещу. Не знаю, что и подумать?

– Н-да, – удивился Серафим, – что и подумать?

– Вставайте, казаки, – зычным голосом сказал Михаил Бугай. – Охрим Барабаш уже парус ставит, – и нам пора. Впереди у нас тяжёлый день.

Ордабазар18

Одинокий всадник быстро, настёгивая постоянно коня нагайкой, скакал по полям и перелескам, по лесным тропам, глухими логами, горными перевалами, немилосердно пугая пернатую дичь: тетеревов, и ожиревших к осени вальдшнепов. По всему характеру поведения было ясно, что всадник хорошо знаком с местностью; он знал все кратчайшие пути в окрестностях реки Сылвы, ведущие в ставку Кадыр – мурзы.

К месту назначения всадник сумел прибыть уже в темноте, когда самые яркие звёзды и кривой серп Луны чётко обозначились на потемневшем небосклоне. На широком поле, вблизи реки, разместилось около полутора десятка юрт. Это была временная ставка Кадыр – мурзы; в центре ставки, между юртами догорал костёр, над которым висел огромных размеров медный котёл; из него исходил запах варёной конины. Табун лошадей бродил по всему полю вокруг стоянки мурзы. Спускаясь с горы, уловив запах родного очага, конь под всадником тонко заржал; ему ответили лошади из табуна. Из нескольких юрт сразу же выскочили мужчины, потрясая короткими копьями и кривыми саблями; они с напряжением вглядывались в темноту, откуда доносилось ржание лошади. Вскоре всадник приблизился к юртам.

– Кто едет? – спросили войны Кадыр – мурзы, вышедшие из юрт.

– Шамкал, – ответил всадник, спрыгивая с потного, тяжело дышавшего коня, – Кадыр – мурза нужен – важное донесение!

– Кадыр – мурза уже отдыхает с женой, – ответил один из войнов, отставляя в сторону короткое копьё.

– А ты, Шамкал, садись к костру, – ешь… Там в котле для тебя остался большой кусок мяса. – Немного подумав, он же добавил. – Если у тебя серьёзная новость, – постараемся отвлечь мурзу от приятных занятий.

– Якши19, – ответил Шамкал, присаживаясь на землю возле костра; он был голоден. Отложив в сторону лук со стрелами, кривую саблю, достав кусок мяса из котла, свернул ноги «калачом», начал с жадностью рвать зубами упругие волокна варёной конины. Ел долго, до полного насыщения, пока не появилась характерная для кочевых племён отрыжка. Захотелось дремать, и Шамкал уже думал расседлать коня и, положив под голову седло, уснуть, но тут вылез из юрты Кадыр – мурза. Это был полноватый с набухшими веками и обвисшими, блестящими от жира щеками войн – степняк; характерную внешность предводителя ногаев дополняли редкие, по всей видимости очень жёсткие усы и бородка. В руках мурза держал маленькую подушечку. Он аккуратно положил подушечку на землю, возле костра, почти напротив Шамкала и, подогнув богатый расшитый золотом халат, с достоинством уселся на неё.

– Во имя Аллаха милостивого и милосердного! Говори, Шамкал! – начал разговор мурза с явным неудовольствием. – Надеюсь, что ты, Шамкал, не беспричинно нарушил мой покой?

– Хвала Аллаху, господу миров, – ответил войн, начиная хвалебную речь в честь мурзы, но был решительно «оборван» предводителем степного племени. – Говори, Шамкал!

– Мурза, казаки на двух лодках прибыли в устье реки Барды, численностью в десять человек, – коротко изложил суть донесения Шамкал.

– Где они сейчас?

– Остались там, ночевать будут, но судя по запасам продовольствия в лодках, – поплывут дальше…

– Эх, – перевалившись слегка на подушечке, вздохнул, раздумывая Кадыр – мурза, – они что – то пронюхали о наших связях с Беглебием… Но самое плохое, если они выйдут на Сямына, и не видать нам мехов этого народа… Казаков надо уничтожить, чтобы назад никто не вернулся, на меха мы покупаем огневой бой20… К утру нужно собрать тридцать всадников. Скачи, Шамкал, бери свежую лошадь, – к моему сыну Турбек-мурзе; он кочует возле Белой горы, – спать не дадим… Турбек – мурза должен выступить с отрядом… Эх, – потянулся Кадыр – мурза, поднимаясь с подушечки, направляясь обратно в юрту, где его ждала юная, шестая, – пока последняя, – жена Марьям.

Утешиться в эту ночь с молодой женой старый степной войн не смог; его мучили тяжёлые думы: «Нарушить примирение с казаками не желательно, но и допускать их до вогульского племени в верховьях реки Сылвы тоже нельзя, – всю пушнину заберут… В гибели казаков надо будет обвинить Беглебия, – пусть месть мурзы Строганова обрушиться на него…»

С этой, как казалось мурзе, успокоительной мыслью он и заснул, не отвечая на горячие ласки и молящие вздохи Марьям.

На следующий день, утром, сын Кадыр – мурзы Турбек уже выступил с отрядом в поход, и был уже на половине пути между Белой горой и ордобазаром своего отца.

По Сылве-реке

Лодка во главе с Охримом Барабашем, взявшем на себя более длительное и трудное испытание, уверенно поднимались вверх по реке уже четыре полных дня. На открытых участках реки, с помощью паруса, лодка двигалась значительно быстрее; в ущельях, возле скал, которые казаки любовно называли: «камушками», парус был бесполезен, – шли на вёслах.

Казаки, постоянно осматривая окрестности реки, не переставали удивляться богатству горного края: «Какая хорошая древесина – сосна на берегах, какие просторные и многотравные луга! А как много рыбы и дичи!»

– И лес по реке можно сплавить в любое место на строительство избы, – причитал постоянно хозяйственный во всех делах Андрей Черкес.

В последние два дня погода ухудшилась; изредка начал моросить мелкий дождичек, но посвежевший западный ветер помогал усерднее двигать лодку против течения. Поэтому казаки не роптали на плохую погоду, а кажется даже были рады такому обстоятельству.

– Охрим, – неожиданно обратился к сидящему с гребком на носу лодки старшему казаку Василий Чёрный.

– Чего? – ответил Барабаш, разглядывая правый берег реки

– Глянь в воду, – рыбы множись… Как серебром дно усыпано!

Охрим Барабаш, отодвинув ивовый щит у борта лодки и перевалив тело через борт, тут же с восторгом воскликнул: «Казаки, да это ж подуст! Жирная рыбка… Табань к берегу, – брать будем!»

Казаки быстро причалили лодку к пологому левому берегу, скинув верхнею одежду, начали разматывать сеть, которую чуть позднее завели в направлении противоположного берега. Двое казаков усиленно колотили по воде жердями; таким образом они загоняли рыбу в сеть. Поёживаясь от холода, рыбаки с трудом вытащили сеть на берег. Крупный серебристый подуст бился друг о друга и вываливался через бечеву сетки на берег.

– Ан, казачки, – надевая зипун, азартно восклицал, прыгая на одной ноге, Василий Чёрный, – сразу на пару бочек взяли… Хороший улов! Ай да улов!

– Да помолчи ты – трепло! – возмутился вдруг Охрим Барабаш. – Тихо!

Казаки замерли. «Чего Охрим?» – спросил, любопытствуя Андрей Черкес, надевая на мокрые ноги сапоги.

– Чего? В другоряд21 слышу лошадиное ржание, – не нравится мне всё это: если мирно было бы, то «татаровы» показались бы непременно… Будьте на страже, пока трое производят засолку рыбы, – два казака держат пищали под рукой. Поняли!

Казаки быстро и споро занялись засолкой рыбы. Единственная бочка, предназначенная для рыбы, заполнилась, пришлось приспособить под рыбу и вторую, предусмотренную ранее для мяса…

– Рыбы много здесь, – продолжал восхищаться Василий Чёрный.-«Татаровы» её плохо едят, – вот бы жить здесь: свободно и благодатно.

– Полно болтать – то; сети в лодку, – сушить не будем, – отдал распоряжение Барабаш. – Развернём на ночь вокруг костра…

И вот заметно потяжелевшая лодка, с помощью вёсел вышла на середину реки, где казаки, поправив парус, начали вновь движение вверх по течению. К вечеру они, изрядно утомившись, решили остановиться у небольшого песчаного плёса, у которого почти до середины реки рос «лопушник» – заросли водной растительности.

– Здесь сварим уху, раскинем сети для просушки, а спать будем в лодке, среди» лопушника». Жердь для паруса убрать на ночь, – Охрим показал пальцем на густую поросль растительности на самой середине реки. Уху казаки сварили быстро и ещё быстрее её съели. Но когда стемнело, они растянули сеть по ивовым кустам вокруг костра на уровне человеческого роста. Только ночь полностью опустилась над рекой, и уже была утрачена видимость на расстоянии вытянутой руки, Охрим Барабаш сделал неожиданное предложение: «Соорудить из травы, ивовых ветвей и дерюги чучела, усадить их вокруг костра. Делать тихо и незаметно, – под утро у нас могут быть новости…»

Казаки, не спеша выполнили распоряжение Охрима и, разместив чучела вблизи костра, заблаговременно подбросив в него дров, ушли в лодку и не производя особого шума и всплесков, остановились в «лопушнике», где и бросили якорь. В лодке расположились без лишней суеты, укрывшись от моросящего дождя толстыми дерюгами.

Ночь была темна; тучи застилали весь небосклон. Изредка раздавались всплески рыбин, или же это – возможно, вышли на промысел бобры и выдры. Уставшие за день казаки, заснули крепким сном; буквально утром их разбудили яростные крики на берегу, около догоревшего костра. Там бесновались ногайские войны, рубившие в азарте рыболовную сеть, в которой они основательно запутались. Чучела от кривых ногайских сабель приняли всю исходившую от войнов злость и ненависть; их рубили исступлённо.

Казаки в лодке не шевелились, боялись даже вздохнуть полной грудью.

– Алагей, где казаки? – закричал старший из нападавших войнов на молодого кривоногого юношу.

– Здесь, мурза, были: из котла ели… Потом к вам пошёл, – растерянно отвечал юноша.

– Получай, собака! – со злостью крикнул командир ногайских войнов, вонзая в живот ногайца саблю, которая заскрежетав о кости позвоночника, вышла на шее, возле ключицы. Неуклюже взмахнув руками, молодой войн ещё пытался закрыть ими живот, но, как мешок из которого выпущен воздух, начал падать на колени. Мурза выдернул саблю из тела юноши; в раневое отверстие, пузырясь, с шумом вышёл воздух. Разгневанный предводитель отряда ногайцев, вытер саблю об одежду упавшего на землю война и громко закричал: «По коням, к следующей излучине реки, – не уйдут собаки!» Толпа вооружённых войнов, сквозь кусты ивняка, направилась к ближайшему оврагу, где находились лошади степных наездников.

– Охрим, – тихо произнёс, не веря в чудесное спасение Василий Чёрный, – ты спас наши жизни.

– Приём старый: на Волге часто им пользовались… – ответил так же тихо Барабаш. – Теперь с ногаями всё ясно, – надо возвращаться назад. Пусть Строганов воюет Кадыр – мурзу.

Полежав ещё немного в лодке, казаки подняли якорь, начав спуск вниз по реке.

Вверх по Барде

Казаки, плывшие на лодке вверх по Барде, особо не спешили; они знали, что Охриму Барабашу понадобиться вдвое больше времени на поход по Сылве чем им по этой полноводной, но более короткой реке. Старшим в экспедиции шёл немногословный опытный казак с «косой саженью» в плечах Михаил Бугай. Добрый десяток лет он провёл в поле на Дону и Волге, но судьбой был занесён в безлюдные таежные места. В Сылвенском остроге ходило много слухов о том, как он у своего барина изнасиловал дочь, – Михаил подобным «подвигом» не похвалялся, – да и кто из казаков не имел греха за Душой.

В первый день похода казаки засолили полную бочку рыбы – подуста; на второй день, утром, Афоня неожиданно заметил впереди, на излучине реки – он сидел с гребком за рулевого, – лосиху с крупным лосёнком, и тут же недалеко от них, на пологом берегу, стоял большой серо – бурого цвета медведь. И он по всей видимости, не давал лосям возможности выйти на берег.

– Бугай, глянь вперёд! – «мясо» к нам само идёт, – крикнул Афоня, показывая рукой на излуку реки. Старший казак мигом оценил ситуацию: «Прижимаем лодку к правому берегу, – „выжимаем“ лосей к левому крутому!.. Ты, Клевец, готовь пищаль, – вдруг медведя нужно будет пугнуть…»

Лодка быстро повернула к правому берегу, но совершенно непуганый людьми, медведь злобно рыкнул и с азартом подпрыгнул на лапах. После такой угрозы, лоси повернули обратно, направляясь вглубь реки, к левому берегу; вначале они спокойно шли, а затем и поплыли…

– Поворачивай лодку за лосями! – крикнул на рулевого Михаил Бугай.

– Быстрее! Уходят! Налегай на вёсла! – орал в охотничьем азарте он.

Перед самым крутиком, у берега, лодка настигла лосей; лосиха уже пыталась подняться на высокий, обрывистый берег, тщетно выбрасывая передние ноги вперёд на глинистый скользкий обрыв.

– Бей, лосёнка, – надрывая горло, командовал Бугай, бросившему весло, вставшему на нос лодки, вместо рулевого с луком и стрелами Маркелу Чубатому. Тонко зазвенела тетива, и стрела, почти не вызвав всплеска, вонзилась в шею лосёнку чуть пониже светло-коричневого ушного лепестка. Животное издало мычащий утробный звук, на который бросилась лосиха, к нему, своему детёнышу. В это время вторая стрела, – Маркел не терял времени, – воткнулась рядом с первой. Лосиха вновь бросилась на берег, но потеряв надежду подняться, поплыла вниз по течению, повернув голову к месту трагедии; её печальные глаза как бы осуждали жестокость казаков, – но последние ничего не замечали в азарте подвернувшегося фарта. После некоторой борьбы за жизнь лосёнок начал погружаться в воду, надрывно и тоскливо прохрипев в последний раз. Лосиха отозвалась печальным ревом. Маркел перегнувшись через борт лодки, завёл петлю на шею лосёнка, затем деловито и споро привязал конец верёвки к уключине и, вытерев мокрые руки о чугу, отметил: приторочил. Казаки дружно выразили одобрение молодецкой хваткой товарища.

– Всё. казаки, плывём обратно, к пологому берегу; там на камушках лосёнка разделаем, – распорядился спокойно, без былого азарта старший казак. Медведь не покидал своей позиции на берегу, с удивлением наблюдая за охотой странного «плавающего существа» на маленького лосёнка.

– Пугни нахала, Клевец, – приказал казаку Бугай, – а то ненароком и на нас полезет…

Клевец взял заранее приготовленную пищаль, подсыпал на полку пороху, поджёг фитиль, и перед тем, как лодке заскрипеть днищем о прибрежные камни, выстрелил. Медведь недоумённо покачал головой, – вероятно, что пуля слегка задела его, рявкнул, вновь артистично подпрыгнул на четырёх лапах, развернулся, и покачивая толстым упитанным задом, скрылся в густых зарослях черёмухи.

– Не пуганный совершенно зверь, – отметил молчавший до сих пор Серафим Птаха. Лодка, заскрипев о камни, наехала на каменистый берег.

– Птаха и Звонарь готовят костёр; остальные разделывают лося, – так распорядился старший в этом походе казак Михаил Бугай. К середине дня казаки не без удовольствия ели молодую лосятину, в особенности нахваливая пикантную печень.

– А может. Михайло, и заночуем здесь, – куда нам торопиться, – сделал предложение, поглаживая заметно разбухший живот, Кондратий Клевец.

– Надо торопиться: погода начинает хмуриться, – чего под дождем – то махать вёслами… Через два – три дня назад покатимся…

С большой неохотой, после сытной трапезы, казаки потянулись к лодке, установив в неё предварительно бочку с подсолённой лосятиной. Грести вёслами казаки не желали; установили парус, и лодка медленно поползла медленно вверх по течению. На берегу реки «безобразным пятном» маячили лишь внутренности лосёнка, его голова и конечности; вскоре здесь будет «пиршество» для лесной твари. На следующем повороте реки казакам пришлось менять положение паруса, и такие действия нужно было производить на каждой новой излуке реки. На очередном повороте речного русла Серафим Птаха, бывший на этот раз за рулевого, заметил на невысоком берегу костёр, возле которого находился человек с собакой.

– Вогул, Бугай, – сказал он негромко.

– Там Бугай или вогул? – переспросил не без иронии старший казак.

– Вогул, там на берегу, – подтвердил сообщение Серафим, не меняя интонации и силы голоса.

– Табань к берегу, – приказал Бугай. – Поспрошаем его…

Лодка вильнула к берегу и вскоре пристала к нему чуть ниже дымящегося костра. Казаки, прихватив две пищали, вышли из лодки, направляясь к костру. В лодке остался только Серафим Птаха. У ярко горящего костра их ждало разочарование: вогула там уже не было.

– Может поблизости схоронился.., – проявив инициативу, высказался Кондратий Клевец.

– Ищи ветра в поле, – отметил Михаил Бугай, – но казаки всё же начали обследование территории вокруг костра.

– Как сквозь землю провалился, – только здесь был, – чертыхаясь и ругаясь Маркел Чубатый первым направился обратно к лодке; за ним потянулись остальные

– И даже собака у него не вякнула, – отметил Афоня Титов.

Через несколько мгновений лодка отчалила от берега, казаки, налегая на вёсла, не скрывали своего разочарования. Подходя к очередному повороту реки, Серафим Птаха оглянулся назад.

– Бугай, вогул, – вновь сказал он.

– Хватит брехать, – рассердился на рулевого старший казак.

– Да ты, Бугай, подними голову, – тихо и спокойно возразил ему Птаха.

Казаки. оторвавшись от вёсел, подняли патлатые головы, посмотрели на оставшийся вдали костёр. Возле костра сидел тот же человек с собакой.

– Может, вернёмся? – сделал предложение Маркел Чубатый.

– Нет, только время потеряем; он нас как курей обвёл… Лучше нажмите на вёсла, – отреагировал Михаил Бугай, потеряв интерес к вогулу.

Нападение

На седьмой день плавания казаки достигли верховьев реки Барды; её ширина местами не превышала десяти аршин22, и тяжёлая большая лодка, царапая днище о речные камни, с трудом преодолевая речные перекаты. В таких мелководных местах казаки толкали лодку шестами или же просто руками, покидая лодку. Мелкий моросящий дождичек не доставлял удовольствия путешественникам, которые, не переставая ругались по этому поводу. В небольших старицах и заводях скопилось бесчисленное количество гусей и уток; они огромными стаями, почти над поверхностью воды, проносились над лодкой. При пролёте одной из стай уток, Кондрат Клевец взмахнул на них длинным шестом; утки ловко увернулись от мнимой угрозы, и только одна из них, – как позднее говорили казаки: «сослепу», – ткнулась в парус, и тот же Клевец, бросив шест, успел схватить её руками, по-хозяйски сразу «открутив» утке голову.

Утка, распуская широко крылья, билась в предсмертных судорогах на дне лодки.

– Изобилует дичью эта сторона, – взяв в руки весло, отметил удачливый охотник. – В остроге, дома, ни за что не поверят, что здесь уток можно ловить руками… Нет, не поверят!

– Шабаш, – неожиданно сказал, поглаживая при этом бороду, Михаил Бугай. – Чаль к берегу, – последняя ночёвка будет… И домой! Никакой «татаровы» и в помине нет. Остановимся вон под той раскидистой елью, – от дождя спасать будет. – Он показал рукой на правый берег реки.

После такого приятного известия казаки дружно, добавляя усилия налегли на вёсла. Вот лодка прижалась к невысокому бережку, поросшему у воды осокой, а чуть повыше – обычной полевой травой. Под елью было сухо и, как показалось казакам, теплее. Самые слабосильные: Звонарь и Птаха, занялись заготовкой дров, разведением костра. Афоня высмотрел невдалеке, под горкой, целую рощицу сухостойных вязов. Там он решил вести заготовку дров. Рубить сухостой было трудно, но зато, – знал он уже по опыту, – такие дрова дают много жару и не искрят, не жгут казачью одежду и обувь. Ствол сухого деревца он обычно разрубал на брёвна длиною в одну сажень23 и носил такие «обрубки» к костру. После того, как казак принёс к костру четыре пары таких брёвен, – костёр разжёг Маркел Чубатый. После этого Михаил Бугай послал молодого казака к реке, принести из бочки сухарей. Афоня быстро выполнил распоряжение предводителя похода.

В котле, на костре, уже усердно бурлило варево с солёной лосятиной, а утка, так удачно попавшая в руки Клевца, обмазанная глиной, находилась на углях между двумя пылающими брёвнами. Возле толстой ели, полукругом, своеобразной скобкой, казаки сделали из ветвей ивы и черёмухи стенку, которая спасала от ветра, удерживая под елью тепло от костра.

– Казаки, сколько здесь смородины и черёмухи – ально24 ветви гнутся, – добродушно, по – хозяйски размышлял Маркел Чубатый. – Бабам бы из острога такую благодать…

Товарищи по походу разговор не поддержали; все были голодны. К месту стоянки, под ель, казаки перенесли пищали, чтобы не намокли под дождём, закрыли бочки с сухарями, толокном, солёной рыбой и холодное оружье, рогожей. Варилась лосятина не долго, а утка, запечённая в глине, была готова ещё раньше. Её «раздёрнули» пять голодных мужчин в один момент.