Дон Кихот Ламанчский. Том I. Перевод Алексея Козлова

Незадолго до этого погонщик успел сговориться с Мариторнес, что в эту ночь им было бы неплохо повеселиться вместе, и она дала ему слово, что, как только гости угомоняться и уснут, она придёт к нему и удовлетворит все его самые причудливые прихоти и фантазии, какими бы они ни были. А про эту хорошенькую девицу поговаривали, что она никогда не бросала слов на ветер, и не было таких обещаний, которые не могла или не хотела бы исполнить, даже если она давала их на горе, в густом лесу и без свидетелей, потому что она очень похвалялась своим дворянским происхождением, и всем рассказывала, что не имела до этого никакого отношения к тому, чтобы служить на постоялом дворе, и только несчастья и злодеяния вообще забросили её в это гнусное государство, не говоря уж о этой гнусной дыре, где она служит.

Суровый, длинный, худой и бледный Дон Кихот плашмя лежал посреди конюшни, сквозь редкие стропила крыши которой в помещение всё время заглядывали мириады счастливых звезд, а совсем рядом с ним лежал Санчо, под которым лежал только в усмерть убитый мат и одеяло, которое демонстрировало больше пакли, чем шерсти. Вот что творилась с этими двумя ложами, а что касаемо погонщика, то он изловчился устроиться получше, изготовив, как уже было сказано, своё лежбище из попон, седел и хомутов двух своих лучших мулов, из числа тех, каких он пригнал, а их было на круг двенадцать, раскормленных, толстых и знаменитых своей породистостью, потому что он был одним из самых богатых погонщиков Аревало, как говорит автор этой истории, который особо упоминает этого погонщика, потому что знает его очень хорошо, и даже чуть ли не стал считать его роднёй, отчего много раз упомянул в своём бессмертном произведении. Вообще само повествование говорит нам, что Сид Махмут Бенгали был очень любопытным и очень пунктуальным историком во всех вещах, и посмотрите, обо всём, о чём идёт речь в этом потрясающем повестовании, включая самые мизерные и ничтожные детали, он и их не стал замалчивать и все ввёл в Историю! Вот где могут брать пример серьёзные историки: они рассказывают нам свои истории так коротко, скупо и лаконично, что те едва доходят до нас, оставляя суть дела в чернильнице, дабы известно, что бывает и так, что по усам текло, а в рот не накапало, и неважно, по небрежности ли это случилось, по злобе или невежеству произошло, самое главное – результат. И в этом смысле да будут вечно вознесены автор книги Рикамонта Таблядского и автор другой книги, в которой рассказывается о деяниях графа Томильского, – и с какой же пунктуальностью и дотошностью они всё тут описывают!

Я уже говорил, что погонщик, навестив и тщательно пересчитав по головам своих мулов, отсыпал им корма, а затем залёг на свои попоны и сёдла, пришпоривая свою фантазию в ожидании жарких объятий своей любимой служанки Мариторнес. Санчо, весь в пластырях и припарках, лежал, и, хотя старался заснуть, боль в боках не позволяла ему этого сделать. Дон Кихот тоже не мог заснуть, и от боли его глаза были непрерывно раскрыты, как у зайца в поле. Постоялый двор полностью погрузился в тьму и безмолвие, и только над входом горел одинокий тусклый фонарь.

Эта чудесная тишина, и мысли, которые всегда наш рыцарь заимствовал из событий, которые на каждом шагу рассказываются в книгах авторов и их несчастьях, заставляли оживить в воображении воображение одно из самых безумных и странных видений, какие себе можно представить в здравом уме и памяти, а именно то, что он воображал, что пришел в знаменитый замок, а он, как вы уже можете догадаться, принимал все попадавшиеся на его пути постоялые дворы и постоялые дворы, где ему приходилось останавливаться – за замки, и что дочь хозяина, то бишь дочь владыки замка, которая, сражённая его нежностью, по уши влюбилась в него и пообещала, что в ту ночь, в тайне от своих родителей, придет к нему побаловаться, и, увлёкшись всей этой химерой, которую он вообразил для себя и высосал из пальца под дырявым пологом своего сарая, он принял за нечно основательное, реальное и даже непреложное, а потом загрустил и начал размышлять и думать о том опасном опыте, в котором его честность могла быть подвергнута сомнению, и почёл за лучшее в сердце своём никогда не совершать адюльтера своей госпоже Дульчинее Тобосской, даже если пред ним вдруг предстанет мега-королева Аквитании Дженевра вкупе с лучшею своей придворной дамой доньей Кинтаной.

Погрузившись с головой во все эти глупости, он уже не замечал хода времени и едва не прошляпил тот момент, когда намечалось второе пришествие астурийки, которая наконец-то, в одной ночной рубашке и босиком, охватив волосы на голове крупной чёрной сеткой, тихим и трепетным шагом впорхнула в комнату, где находилась вся эта троица, расставив руки в поисках погонщика.

Но едва она добралась до двери, как Дон Кихот почувствовал ее по запаху, и, сев на кровати, несмотря на свои пластыри, бинты, а также и боль в рёбрах, протянул руки, чтобы схватить свою прелестную служанку. Астурийка, которая все молча пробиралась к своему суженому погонщику, прошла вперёд, в полной темноте разыскивая его, и вдруг наткнулась на руки Дон Кихота, который крепко схватил ее за запястье, и, рванув на себя, не произнося ни слова, заставил её сесть рядом с собой на кровать. Затем, ощутив на ощупь её сорочку, сшитую из грубой мешковины, он решил, что это тончайший шёлк поразительной восточной выделки. Хотя на запястьях у неё были обычные дешёвые стеклянные бусы, дон Кихоту тут же пригрезились россыпи драгоценных восточных жемчужин. Волосы, в точности походившие на растрепанную конскую гриву, он представил убранными прядями сияющего Аравийского золота, сияние которого затмевает блеск Солнца. А дыхание, которое, несомненно, отдавало душком скисшего салата, ему показалось мягкой и ароматной амврозией и, наконец, он целиком таким же способом нарисовал её в своем воображении, слив её облик с обликом другой принцессы, о которой он прочитал когда-то в книгах, и которая пришла, чтобы увидеть злобного раненого рыцаря, побежденного её любовью, одевшись, как подобает в подобной ситуации. И наш идальго до того погрузился в самообман, что ни ощущение от прикосновения, ни противное дыхание, ни прочие вещи, которые таила в себя добрая девка, и которые не могли быть приятны никому, кроме похотливого погонщика, не мешали ему и не могли разуверить его, напротив, ему всё в большей степени казалось, что он держит истинную богиню красоты в своих крепких и нежных объятиях.

И крепко обняв её, с любовными модуляциями, низким, страстным голосом он ей стал нашёптывать на ухо:

– Я хотел бы найти подобающие слова, о пречистая и прекрасная леди, чтобы иметь возможность отблагодарить вашу милость, за то великое благо, которое было явлено мне в тот момент, когда вы позволили мне созерцать вашу несравненную красоту! Я так хотел отблагодарить вас за ваше милосердие, что почти не замечал ударов судьбы, готовых помешать этому! Я не замечал превратностей судьбы, которая не устаёт преследовать добрых и праведных, уложив меня на это больничное ложе, и сокрушая все мои возможности и делая невозможным возможность отблагодарить вас за вашу несравненную доброту! И ещё, что добавляет к этой невозможности еще одну большую невозможность, которая является последствием моей клятвы, данной Дульцинее Тобосской, единственной даме моих тайных желаний, и если бы это было не так, и если бы предо мной не стояло столько суровых запретов, то я уж, поверьте мне, не ударил бы лицом в грязь, и конечно вопользовался бы возможностями, предоставленных мне вашей несравненной добротой!

Мариторнес уже просто извивалась в объятиях дон Кихота и, не разбираясь, что он там говорит, пыталась, не отвечая ни слова, ускользнуть из его рук. Бравый погонщик, которого обуревали нечистые желания, с того момента, как

в дверь вошла его любовница и он почуял её запах, всё время внимательно слушал всё, что говорил Дон Кихот, и, заходясь от ревности тому, что астурийка устраивает шашни с другим, с другой стороны подошел ближе к кровати Дон Кихота и остановился, ничего не понимая, чтобы послушать, куда дело клонится, но, увидев, что девка отчаянно дёргается, а Дон Кихот хватает и не выпускает её, словно в насмешку, погонщик что было сил размахнулся и так страшно ударил по узкой челюсти влюбленного джентльмена, что весь его рот залился кровью, и, не удовольствовавшись этим, забрался ему на грудь, и быстрой рысью ужасно немилосердно прошёлся кулаками по всем его членам, включая рёбра и ноги.

Ложе, которое покоилось на шатком и явно непрочном основании, не могло вынести добавки в виде тела тучного погонщика, и оно тут же рухнуло под его тяжестью на землю, произведя дикий грохот, мгновенно разбудивший хозяина, который тут же предположил, что виной всему должны быть проделки Мариторнес, потому что, когда он стал звать её, ответа не было. Начиная что-то подозревать, он встал и, вслепую, зажмурившись, пошёл туда, где по всем признакам происходило побоище. Девица, увидев, что пришёл её хозяин и что он находится в великой ярости, мгновенно забралась на кровать Санчо Пансы, который всё еще спал, и там, в углу свернулась в клубок.

Хозяин завопил:

– Где ты, сука? Я вижу, это твои шашни!