Самопревосхождение

Должен был пройти довольно значительный период времени и моего доморощенного самообразования, чтобы я начал понимать, как много замечательных заимствований наполняли речи С. А., причём большая их часть носила характер так называемых «скрытых цитат», и лишь изредка упоминалось имя того или иного автора. До сих пор не знаю, на чём основывала она свой выбор – раскрывать или не раскрывать первоисточник. Как-то я набрался смелости и спросил, в каких случаях всё-таки дозволительны, необходимы или желательны ссылки на цитируемых авторов. Она легко разгадала мой язвительный подтекст и ответила, не задумываясь:

– Естественно, я использую информационные поля как пространство для поиска разного рода знаний. Если мысли, идеи – это то, что меня волнует, и они «витают в воздухе», то вполне возможно и, кстати, сейчас достаточно распространено, – многократное, многоуровневое цитирование и такое же комментирование смыслов. Получаются иногда весьма любопытные коллажи. Что же касается собственно знания, любого, то оно, по моему глубокому убеждению, лишь до какого-то предела – наука, со всеми её авторскими правами, престижем, статусом и прочее, потом – это вера, откровение, озарение. Даже высокое научное знание когда-то становится отвергнутым, и лишь божественное – навсегда.

Предупреждаю ваш вопрос: последнее недоказуемо.

Я уже привык в наших беседах не обращать внимание на отдельные непонятные слова и высказывания, стараясь вникнуть в «общий контекст». Я запомнил замечание С. А., брошенное ею однажды, что иногда полезнее идти не традиционным путём – от простого к сложному, а наоборот, от сложного – к простому, перескакивая ямы непознанного. Она обычно чувствовала, когда я начинал «буксовать», и старалась дать пояснения.

– Ныне есть великое намерение соединиться с древними, в т. ч. мистическими учениями: науке – с религией и мифологией, искусству – с философией, документом, фольклором; увидеть мир, как прежде, опять целостным, где всё взаимосвязано, где была и есть тайна, неразгаданность, даже, если хотите, нелогичность, в нашем современном понимании. Они-то все вместе и оказываются порой гораздо ближе к истине, которая не отменяет старое знание, но вбирает его в себя и, тем самым, привносит в истину полноту.

Вроде бы ответ, а может быть, новая мысль или её оттенок, или так, предмет для размышления, но мне почему-то нравились всё больше такие беседы, и я приходил к С. А. снова и снова.

Отчётливо помню один вечер, возможно, оттого, что его героями стали звери. На дворе было морозно, снежно, чисто, и в таких случаях С. А. обычно разрешала Диане войти в дом. Однако в этот раз Диана сама остановилась у порога и вопросительно посмотрела сначала на хозяйку, потом на меня. Я не сразу догадался, в чём дело. С. А., тихо посмеиваясь, наблюдала за происходящим, а потом и я увидел в нише, где стоял на подставке в виде колонны античный бюст Платона, на пуфике рядом уютно возлежащую пушистую кошку.

– Знакомьтесь, это Ева, – плавным медленным жестом указала на неё С. А. Разумеется, я попытался польстить хозяйке:

– Как вы, наверное, заметили, я собачник, а не кошатник, но эта красавица-персиянка, если не ошибаюсь…

– Ошибаетесь, – С. А. явно забавлялась. – Это помесь норвежской лесной и, действительно, перса-отца.

– А почему Ева?

– Так получилось… Диана, можно, проходи, – сказала С. А., легко встала, подошла к Еве и нежно стала гладить ей спинку и уши. Ева в ответ изящно прогнулась и переменила позу. В то же мгновение мне пришли в голову отчётливые картинки-воспоминания: а ведь я ни разу не видел ни одного зверя, который бы выглядел неестественно, фальшиво, чьи движения были бы нехороши или некрасивы. Даже когда мы с Ванечкой ходили в зоопарк и к нам навстречу на задних лапах заковылял якобы неуклюжий медвежонок, сын, заливаясь смехом, кричал от радости:

– Смотри! Смотри, папа! Какой он хороший, какой красивый!..

Я с грустью вспоминал этот летний недавний эпизод, когда в моей семье было так мирно и безоблачно, по крайней мере, мне тогда так казалось, – и одновременно, бездумно и машинально, следил за С. А., пока не поймал себя на мысли, что, несмотря на всю свою грусть, я любуюсь её неторопливыми плавными движениями, тем, как она неслышно и мягко переходит от одного предмета к другому, как её жесты становятся особенно выверенными и осторожными, когда она приближается к Еве, а их безмолвный, но явно ощущаемый мною в тот момент диалог доставляет несказанное удовольствие им обеим.

– Почему бы вам не полюбить и других зверей, – как всегда мягко, негромко обратилась ко мне С. А., играя с Евой. – Вспомните, как красив бег свободного табуна лошадей с развевающимися гривами; а немыслимый прыжок леопарда, и вообще вся лепка его тела, окрас, повадка. Да возьмите любого: кружащие, как ангелы, в небе птицы; рассекающие воду, взлетающие над водой дельфины… А трава, цветы, деревья?..

С. А. рассказывала о зелёном разуме, о том, что растения – это живые существа с развитой мыслительной системой и чувствами, что об этом уже есть масса исследований. К примеру, когда человек собирается полить дерево, оно чувствует себя счастливым, – и у него один график эмоций; когда же к нему направляется человек с топором, и дерево знает, что его будут рубить, оно начинает дрожать от страха, а соседние деревья тоже чувствуют боль в ту же секунду, когда гибнет их собрат, и в их графиках пропадают ритм и гармония, но появляются рваные зигзаги. Если же идёт тот же самый садовник, лесник или ещё кто-то, и топор у него тот же самый, но намерения причинить боль растениям у него сегодня нет, – дерево спокойно, и вокруг него всё спокойно, а графики опять полны гармонии.

Я сидел в старинном удобном кресле и чувствовал себя непривычно спокойным, почти счастливым, что было для меня весьма странно в ту пору, попеременно впадающего то в состояние раздражения, «шума и ярости», то враждебно-холодного безразличия. Здесь же, в этом тёплом доме, С. А. зажигала свечи и ладан и своим тихим, умиротворяющим голосом рассказывала чудесные истории о счастливых и любящих растениях, об умных, героически-благородных животных и о людях, живущих вместе с ними какой-то особенно прекрасной жизнью. Я слушал её в состоянии приятного полусна-полубодрствования, и до меня доносились отдельные слова и предложения:

– Какое красивое название: «Родословная альтруизма», не правда ли? Эту книгу написал великий исследователь и великий человек… Анализ громадного количества фактов, теорий, гипотез в сочетании с собственным научным опытом привели его к неопровержимому выводу, что уже древнее племя без нравственных начал было обречено на вымирание, и, значит, человечество без альтруизма, т. е. сопереживания другому [альтер – эго = «другой “я”»], не выжило бы… Сама идея справедливости, добра, самопожертвования подобна фениксу, – говорил он, – она способна к регенерации, постоянному возрождению из пепла… И она постоянно прослеживается в живом опыте… Вот небольшой пример. Есть стая маленьких обезьян. Она знает, на водопое её может встретить леопард, её враг. Естественно, стая старается его избегать. Но иногда бывают случаи, когда избежать столкновения оказывается невозможно… И тогда в центр стаи становятся самки с детёнышами, их окружают самцы, и в таком виде они идут к воде. Но! Вперёд выдвигаются два молодых самца: обезьянки маленькие, а леопард по сравнению с ними большой, – они первыми встречают хищника. Один бросается на шею, другой – на хвост, и, как правило, оба погибают в неравной схватке. Но и леопард ослабевает, если не гибнет тоже, а стадо получает вожделенную воду…

…И как, скажите на милость, кроме как «подвиг» и «героизм», можно назвать этих маленьких смелых обезьянок? Предположить, что они не понимают, на что идут каждый раз, тоже невозможно… Откуда в природе появилось и постоянно воспроизводится благородное начало? А ведь оно есть везде, и обезьянки – только один пример… А защита своего стада и своей территории вожаком? А самопожертвование самок ради детёнышей? А преданная, порой смертельная дружба человека с самыми разными представителями животного мира? Может быть, в том числе, и отсюда появились слова в священной книге: «Нет большей любви, чем положить жизнь за други своя…»

…Я слушал ровно и мягко текущую речь С. А. и сквозь её слова, внутри меня, сначала еле слышно, потом сильнее, начинала явственно звучать боль вины и неисполненных обещаний, сотканная из сплетения стыда за ошибки и бессилия их исправить… И в это время я услышал:

– Я бы назвала это совестью или пробуждающимся нравственным чувством… А потом:

– Хотите, я вам поиграю?

«Она угадала», – подумал я, закрывая глаза и расслабляясь. С первыми же звуками рояля, зазвучавшего хрупко и нежно, я стал ощущать неуклонно расширяющийся во мне простор внутренней свободы, надоедливая «пляска мыслей» куда-то исчезла, а на её месте отчётливо стала проявляться наполненная музыкой особая пустота. Приятно успокаивающее тепло медленно разливалось по всему телу, в то время как вокруг лба ощущалось лёгкое, прохладное дуновение ветерка, и всё это вместе – музыка, простор, прохлада и тепло – создавали впечатление такой удивительной свежести и чистоты, как будто кто-то невидимый, похожим на серебряные нити потоком, омывал меня целиком, наполняя сияющей энергией…

…Когда я открыл глаза, то первое, что увидел, была Ева, уютно устроившаяся у меня на коленях и тихо поющая свою песню.

– И как долго продолжалось… всё это?

– Минут пятнадцать, наверное.

С. А. и Ева посмотрели друг на друга, Ева перевела взгляд на меня, как бы ожидая похвалы за хорошо выполненную работу. Я понял и погладил её с благодарностью. Она удовлетворённо мяукнула, спрыгнула с колен и вернулась на своё место.

– Умница, молодец! – сказала ей С. А. и обратилась ко мне:

– Вы, конечно, знаете, что лучшим доктором считается кошка: когда вы её гладите, это стимулирует определённые точки на ладонях, а её песни не просто успокаивают, но и снимают стресс, и даже кое-что похуже.

– Это кто-то исследовал?

– Вы опять за своё? Конечно. И здесь все единодушны – и учёные, и народная мудрость, и общественное мнение. В Интернете вывесили список (со всеми необходимыми ссылками!) из шести главных животных-целителей. Угадывать будете?

– Это собаки?

– …собаки, лошади, пчёлы и змеи, но на первом месте – кошки!

Ещё чувствуя приятное расслабление, я медленно встал. Диана, всегда быстро считывающая моё настроение, поняла, что мы уходим, и подошла ко мне. Я ещё раз поклонился С. А. и Еве и спросил:

– А что это было?

– Всего лишь старый добрый АТ = аутотреннинг.

– А музыка?

– Музыка обязательна.

– А Ева?

– А вот Ева – это уже роскошь.

– Я ваш должник.

– Ну да, – усмехнулась С. А. – Только не приносите ей «Вискас».

– Почему?

– Она любит всё натуральное.

Эти отрывочные записи наших встреч показывают, должен с горечью это признать, как бездумно я плыл по течению, растрачивая время, игнорируя чувства и забывая мысли, не предполагая даже, что когда-нибудь воспоминания будут раскачивать мою память во все стороны, пытаясь восстановить прошлое. Когда пришло какое-то понимание, было уже поздно. Правда, я и сейчас думаю, записывать наши беседы С. А. всё равно бы не позволила. Она была известным театральным художником по костюмам и, как всякий истинный рукотворящий, мастер стремилась быть как можно дальше от каких-либо  видов техники.

В то время, как мы встречались, я не сразу, но с каждым днём всё отчётливее стал замечать, что куда-то уходит, растворяется моя нервозность и раздражительность, первоначальная эмоциональная острота обид и потерь становится просто предметом для анализа, да и я сам постепенно превращаюсь в довольно уравновешенного, несамолюбивовнимательного наблюдателя. Как и почему так получалось, я не смог бы объяснить и сейчас, но то, что это было связано с влиянием С. А., у меня не вызывало сомнений. Она каким-то таинственным образом передавала мне способность «спокойного созерцания хода событий», доверия к миру, уверенности в том, что мир расположен к каждому из нас, что всё есть и, тем более, будет хорошо, если я сам  сумею настроиться на определённый лад, не стану отворачиваться от правды событий, но принимать на себя всю ответственность за происходящее и стараться сознательно выстраивать свои мысли и чувства в нужном направлении.

– Направлений этих множество, – говорила она, – об этом позаботилась современная наука – и не только! А мы вольны выбирать то, что больше всего соответствует нашей индивидуальности. Правда, есть и общие правила, например, наши эмоции. Они для нас как индикатор истинности или ложности. Очень быстро, почти мгновенно сообщают, о чём мы думаем и хорошо это для нас или плохо. Плохие новости – неприятные ощущения, негативные эмоции, например, подавленность, гнев, обида, раздражительность, чувство вины, зависти, страха… Особенно опасно чувство страха. Но и плохое самочувствие, дурное настроение, разочарование, тоска, депрессия могут привести к различным заболеваниям (сейчас врачи уже всерьёз говорят о том, что страх, депрессия, стресс провоцируют развитие раковых клеток). Если мы со своими дурными мыслями попадаем на частоту, вырабатывающую, хранящую негативную информацию, мы закономерно получаем ещё больший «негатив», в результате чувствуем себя ещё хуже, и так по кругу. Мир как бы говорит нам: ты это чувствуешь, значит, тебе это нравится; раз ты в этом поле постоянно находишься, значит, ты этого хочешь, – так возьми! Получи ещё! И всё вроде бы справедливо… В словах это выглядит несколько упрощённо, неточно, но вы, надеюсь, поняли, о чём речь. Я часто и на разные лады спрашивал сначала себя, а потом и С. А.:

– Значит, если ко мне придут другие чувства, например, восхищение, радость, благодарность, любовь, в конце концов, то получается, и они способны притянуть, может быть, даже с большей силой, позитивные эмоции, которые будут отражаться и на моём самочувствии?

– Ответ положительный, – уверенно сказала С. А. – Как видите, всё просто и ясно. Наши чувства – любви, радости, милосердия, осознания истинности причин и следствий… – это своеобразные сообщения от нас во Вселенную и обратно. И главная, конечно, среди них ЛЮБОВЬ – к жизни, природе, отечеству, мужчины и женщины друг к другу, к детям… Заметьте, всё искусство «про любовь», и герой, нашедший любовь, всегда прав, а если потерял, предал её, – то осуждён.

Она задумалась на некоторое время, что-то припоминая, потом стала говорить:

– Есть и выше познание, где «пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но Любовь из них больше». И «если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая…», «если имею дар пророчества и знаю все тайны…, а не имею любви, – то я ничто». Это – апостол Павел, первое послание к коринфянам…(*

Первое послание к коринфянам св. апостола Павла. – XIII: 13; 1, 2, 3.)

– Но ведь, насколько я помню, – осторожно заметил я, – именно

Павел был жестоким гонителем христиан, он их преследовал, убивал… С. А. улыбнулась своей доброй, лёгкой улыбкой:

– Более того, Павел не был среди 12 избранных апостолов, он никогда не видел живого Христа и написал свои 12 посланий до того,как появились на свет четыре главных Евангелия. Но! Он был преображён на пути в Дамаск, потом смог сам сделать те самые единственные шаги навстречу Богу, раскаяться и совершить со всею искренностью и пылом, ему присущими, то, что никому не удавалось в то время: он сам познал учение Христа, и здесь он подобен нам, точнее, мы – ему, когда мы стремимся к высшему. А его образованность, пламенность, способность к проповедничеству, заражению вот уже больше двух тысячелетий вдохновляют и обновляют нас свежестью и силой слова:

«Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится; Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла; Не радуется неправде, а сорадуется истине… Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится»*.(Там же. XIII: 4, 5, 6, 8.)

Я обречённо вздохнул:

– Для меня это недосягаемо. Мне бы что-нибудь попроще: «Хочешь быть счастливым, будь им».

– Видите, для вас уже то, над чем с переменным успехом бьются современные психологи, – просто.

– Можно и продолжить: «Засмейся, и с тобой засмеётся весь мир. Заплачь – и ты останешься в одиночестве».

– Да. «Возрадуйтесь!» В Библии это пожелание звучит 365 раз,

т. е. столько, сколько дней в году.

– «Не судите, да не судимы будете»…

– У нас настоящий дуэт получился, в унисон, – обрадовалась С. А.

– Не скажите. Я как раз вспомнил о так называемом «скандинавском» или «норвежском синдроме», не помню точно. Это исследования о садистах, маньяках, похитителях и т. д. Результаты показали, что через какое-то время жертва старается понравиться палачу и вызвать тем самым ответные чувства. Что вы об этом думаете? С. А. Вздохнула:

– Ох, не знаю, голубчик, боюсь, не смогу вам помочь. Там, где нет «высшего смысла», по Достоевскому, может возникнуть что угодно, ибо «всё позволено».

С. А. никогда не стремилась меня во что-то «обратить», в чём-то убедить или переубедить, – ей это было совершенно не нужно, просто она говорила то, что думала и чувствовала, но само её присутствие вдохновляло меня следовать какими-то своими, хотя ещё смутно ощущаемыми тропами, желательно соизмеримыми с теми мыслями и состояниями, которые она раскрывала и которые находили отклик в моих собственных поисках. Так, я сам «открыл» «Золотое правило» из «Золотого фонда человечества»: поступайте с другими так, как вы хотели бы, чтобы с вами поступили другие. Я, конечно, соглашался: «Всё понятно», – и тут же возражал сам себе: «Но ведь далеко не всегда и выполнимо, да и не все это знают». Словом, сомневался я гораздо чаще.

– Вы математик? – как-то спросила меня С. А.

– В том числе…

Я ещё не понимал, куда она клонит.

– Вы легко заметили некоторые нестыковки в текстах, которые мы разбирали. Например, авторы говорят: «если вы поступите так-то и так-то, то получите то-то и то-то». В определённых пределах это – правда, Закон именно так и работает. Я называю это «теорией среднего уровня» или, если снизить притязания ещё на один порядок, – «инструментальным уровнем». Вы хотите новую машину, – они часто приводят такого рода примеры, – выбирайте желаемую модель и постоянно прокручивайте этот «слайд» в голове, отчётливо, ясно, со всеми деталями, и довольно скоро всё как-то так и сложится, вам даже не надо думать, кто и как это будет делать, – говорят они, – и машина именно данной модели станет вашей. Разве не чудесно? – грустно сказала С. А.

– Люди любят такие чудеса… – попробовал заступиться я.

– Что же касается высшего уровня желаний и смыслов, глубинных причин возникновения связей между замыслом и исполнением, – здесь никто ничего по-прежнему точно не знает. Так, иногда, кое-кто догадывается. Кстати, лучшие среди пишущих на подобные темы честно признаются: «Это – Тайна, мы не знаем, почему так происходит, мы просто заметили, и не один раз, что при определённых условиях с одной и другой стороны это случается… Дальнейшее – молчание».

Я внимательно слушал С. А., а в голове вертелся один вопрос, и, наконец, я решился его задать:

– А вы сами используете эти законы в своей жизни?

Спросил и понял, что напрасно спросил. С. А. отвернулась, мне даже показалось, слегка поморщилась и неохотно проговорила:

– В некотором смысле, да.

– В каком смысле? – не унимался я.

– Видите ли, молодой человек, – тихо произнесла она, – привлекать к себе деньги, машины, наряды, тем более, успех и славу, это… не очень принято в нашем круге.

– Позвольте! – воскликнул я. – Что значит «принято» или «не принято»? Неужели ещё или уже снова, не знаю, как точнее сказать, существуют «свои» и «не свои» круги?

– Точнее, они существуют «уже снова», но я, конечно, не об этом.

Она посмотрела прямо мне в глаза и произнесла строго и твёрдо:

– У нас – принято – следовать – Заповедям – Заветам – и Нагорной проповеди.

Я растерялся:

– То есть, вы…

Я смотрел на С. А. и то ли вспомнил, то ли, наконец, догадался, что не следует так бесцеремонно вторгаться в частную жизнь другого человека. В голове стали мелькать какие-то слова о свободе вероисповедания, дурных манерах и даже зачем-то о том, что церковь давно отделена от государства… По-моему, я покраснел, и С. А. смиловалась: – Вы, разумеется, не можете знать, Ника…

«Хорошо, – облегчённо вздохнул я, – уже не “молодой человек”, а Ника».

 …что меня воспитывала моя бабушка, а она родилась в 19-м веке.

– Не может быть! – искренне удивился я, радуясь такому развороту нашей беседы.

– Может! В начале Отечественной войны ей ещё не было и 50 лет. Это для вас Вторая Мировая – далёкая история, а для нас – самая настоящая жизнь. Мама с папой воевали. Отец и его 14 солдат погибли, когда им не было ещё и 30 лет, защищая небольшую деревушку в Молдавии с красивым названием «Дубки». Все как один. Очень похоже на фильм «А зори здесь тихие», только это про молодых мужчин, юношей, а там были девушки. Потом им поставили памятник, высекли имена на мраморе, отец там – первый, он был командир. Сейчас не знаю, остался ли памятник или нет… Мама снова вышла замуж, у неё был военно-полевой роман, тоже почти как в кино. Потом – новая семья, дети, а я так и осталась с бабушкой, до конца, до её конца… Хотите взглянуть на её портрет?

– Конечно!

На фотографии была изображена юная красавица лет 18, стоящая вполоборота и смотрящая в сторону от объектива. На ней было нарядное кисейное белое платье, обтягивающее тонкую талию и плечи. Волосы и грудь украшали жемчуга. Одной рукой она придерживала лёгкую ткань платья, в другой держала веер. Мне захотелось перевернуть фотографию и я вопросительно взглянул на С. А. Она слегка кивнула головой, разрешая. На обороте было написано:

Продолговатый и твёрдый овал,

Белого платья раструбы… Юная бабушка, кто целовал Ваши надменные губы?

(Из Марины Цветаевой, 1913 год)

Я смотрел на прекрасное, молодое, такое нездешнее лицо, и у меня в голове протяжно и грустно зазвучала скрипка, и чей-то знакомый голос тихо проговорил: «серебряный век»… Я повернул голову в одну, потом в другую сторону, и как будто заново увидел всё вокруг: старинные картины и фотографии на стенах, большой киот с иконами в глубине дальней комнаты, перед ним – зажжённая лампада, в шкафах – большие тяжёлые книги с золотым тиснением на переплётах. Я увидел стройный силуэт С. А. в длинном платье, её тонкие руки, зажигающие вечерние свечи, и почувствовал всем существом своим, как давно живут эти вещи в доме вместе с нею, как далёк и неведом мне этот строгий, чужой мир и как жаль, что он вряд ли примет меня к себе, да и почему, собственно, он должен меня принимать, если я сам живу в совершенно другом, временном, суетном, не совпадающим с ним, таким вечным миром?

Мимо прошла Ева, мягко задела меня своим пушистым хвостом, но я не стал её гладить и касаться, я был полон горького прозрения: «С. А. всё это время разговаривала со мной не то что вполсилы, а просто как с неразумным щенком, который ещё только учится понимать первые, самые простые слова человека».

– Зачем вы предлагали мне эти упрощённые, облегчённые варианты? Разве нельзя было иначе?

Я запнулся, не зная, что сказать дальше, но С. А., кажется, поняла.

– Не обижайтесь, – она добро и грустно смотрела на меня. – Не так уж всё и упрощённо. Не гневите Бога и не пестуйте свою гордыню. Вы как раз многое сейчас способны понять и сделать, а многое уже сделали.

– Почему «сейчас»?

– Потому что кризис – это и новые возможности, а не только потери. А духовный поиск может начинаться с чего угодно, …ибо «все пути ведут к храму».

– А почему «из Марины Цветаевой», а не просто – «Марина Цветаева»?

С. А. была само терпение:

– Видимо, потому, что у Марины Ивановны написано: «чёрного платья раструбы», а здесь – «белого».

– А почему «видимо»? Разве не вы это писали?

 Нет, не я. Право, какой вы сегодня…

Мы замолчали. Ева ходила по комнатам, появляясь, казалось, сразу в разных местах. Я, наконец, смутился: – Извините, действительно, я, пожалуй, пойду… – Приходите. Ева явно вам симпатизирует.

– Не знаю…