Надежды маленький оркестрик

«Сто раз закат краснел, рассвет синел…»

Сто раз закат краснел, рассвет синел,сто раз я клял тебя, песок моздокский,пока ты жег насквозь мою шинельи блиндажа жевал сухие доски.А я жевал такие сухари!Они хрустели на зубах, хрустели…А мы шинели рваные расстелим —и ну жевать. Такие сухари!Их десять лет сушили, не соврать,да ты еще их выбелил, песочек…А мы, бывало, их в воде размочим —и ну жевать, и крошек не собрать.Сыпь пощедрей, товарищ старшина!Пируем – и солдаты и начальство…А пули? Пули были. Били часто.Да что о них рассказывать – война.

Тамань

Год сорок первый. Зябкий туман.Уходят последние солдаты в Тамань.А ему подписан пулей приговор.Он лежит у кромки береговой,он лежит на самой передовой:ногами – в песок, к волне – головой.Грязная волна наползет едва —приподнимется слегка голова;вспять волну прилив отнесет —ткнется устало голова в песок.Эй, волна! Перестань, не шамань:не заманишь парня в Тамань…Отучило время меня дома сидеть.Научило время меня в прорезь глядеть.Скоро ли – не скоро, на том ли берегуя впервые выстрелил на бегу.Отучило время от доброты: атака,атака, охрипшие рты…Вот и я гостинцы раздаю-раздаю…Ты прости меня, мама, за щедрость мою.

«На мне костюмчик серый-серый…»

На мне костюмчик серый-серый,совсем как серая шинель.И выхожу я на эстрадуи тихим голосом пою.А люди в зале плачут-плачут —не потому, что славен я,и не меня они жалеют,а им себя, наверно, жаль.Жалейте, милые, жалейте,пока жалеется еще, покав руке моей гитара,а не тяжелый автомат.Жалейте, будто бы в дорогувы провожаете меня…На мне костюмчик серый-серый.Он весь – как серая шинель.

«Магическое “два”. Его высоты…»

Магическое «два». Его высоты,его глубины… Как мне превозмочь?Два соболя, два сокола, две сойки,закаты и рассветы, день и ночь,две матери, которым верю слепо,две женщины, и, значит, два пути,два вероятных выхода, два неба —там, наверху, и у меня в груди.И, залитый морями голубыми,расколотый кружится шар земной……а мальчики торгуют голубямипо-прежнему. На площади Сенной.

Песенка про Черного кота

Со двора подъезд известныйпод названьем «черный ход».В том подъезде, как в поместье,проживает Черный кот.Он в усы усмешку прячет,темнота ему как щит.Все коты поют и плачут —этот Черный кот молчит.Он и звука не проронит —только ест и только пьет,грязный пол когтями тронеткак по горлу проскребет.Он давно мышей не ловит,усмехается в усы, ловит насна честном слове,на кусочке колбасы.Он не требует, не просит,желтый глаз его горит,каждый сам ему выносити спасибо говорит.Оттого-то, знать, не веселдом, в котором мы живем…Надо б лампочку повесить —денег всё не соберем.

«Рифмы, милые мои…»

Б. Ахмадулиной

Рифмы, милые мои,баловни мои, гордячки!Вы – как будто соловьииз бессонниц и горячки,вы – как музыка за мной,умопомраченья вроде,вы – как будто шар земной,вскрикнувший на повороте.С вами я, как тот богач,и куражусь и чудачу,но из всяких неудачвыбираю вам удачу…Я как всадник на конесо склоненной головою…Господи, легко ли мне?Вам-то хорошо ль со мною?

«Раскрываю страницы ладоней…»

Раскрываю страницы ладоней,молчаливых ладоней твоих,что-то светлое и молодое,удивленное смотрит из них.Я листаю страницы. Маячитпережитое. Я как в плену.Вот какой-то испуганный мальчиксам с собою играет в войну.Вот какая-то женщина плачет —очень падают слезы в цене,и какой-то задумчивый мальчикднем и ночью идет по войне.Я листаю страницы, листаю,исступленно листаю листы:пережитого громкие стаи,как синицы, летят на кусты.И уже не найти человека,кто не понял бы вдруг на заре,что погода двадцатого веканачалась на арбатском дворе.О, ладони твои всё умеют,все, что было, читаю по ним,и, когда мои губы немеют,припадаю к ладоням твоим,припадаю к ладоням горячим,в синих жилках веселых тону…Кто там плачет?Никто там не плачет…Просто дети играют в войну!

Три сестры

Опустите, пожалуйста, синие шторы.Медсестра, всяких снадобий мне не готовь.Вот стоят у постели моей кредиторымолчаливые: Вера, Надежда, Любовь.Раскошелиться б сыну недолгого века,да пусты кошельки упадают с руки…– Не грусти, не печалуйся, о моя Вера, —остаются еще у тебя должники!И еще я скажу и бессильно и нежно,две руки виновато губами ловя:– Не грусти, не печалуйся, матерь Надежда, —есть еще на земле у тебя сыновья!Протяну я Любови ладони пустые,покаянный услышу я голос ее:– Не грусти, не печалуйся, память не стынет,я себя раздарила во имя твое.Но какие бы руки тебя ни ласкали,как бы пламень тебя ни сжигал неземной,в троекратном размере болтливость людскаяза тебя расплатилась… Ты чист предо мной!Чистый-чистый лежу я в наплывах рассветных,белым флагом струится на пол простыня…Три сестры, три жены, три судьи милосердныхоткрывают бессрочный кредит для меня.

Бумажный солдатик

Один солдат на свете жил,красивый и отважный,но он игрушкой детской был:ведь был солдат бумажный.Он переделать мир хотел,чтоб был счастливым каждый,а сам на ниточке висел:ведь был солдат бумажный.Он был бы рад – в огонь и в дым,за вас погибнуть дважды,но потешались вы над ним:ведь был солдат бумажный.Не доверяли вы емусвоих секретов важных,а почему?А потому,что был солдат бумажный.А он, судьбу свою кляня,нетихой жизни жаждал.И все просил: «Огня! Огня!» —забыв, что он бумажный.В огонь? Ну что ж, иди! Идешь?И он шагнул однажды,и там сгорел он ни за грош:ведь был солдат бумажный.

«…И когда под вечер над тобою…»

О. Батраковой

…И когда под вечер над тобоюжуравли охрипшие летят,ситцевые женщины толпоюсходятся – затмить тебя хотят.Молчаливы. Ко всему готовы.Окружают, красотой соря…Ситцевые, ситцевые, что вы!Вы с ума сошли: она ж – своя!Там, за поворотом Малой Бронной,где окно распахнуто на юг,за ее испуганные бровидесять пар непуганых дают.Тех, которые ее любили,навсегда связала с ней судьба.И за голубями голубымибольше не уходят ястреба.Вот и мне не вырваться из плена.Так кружиться мне, и так мне жить…Я – алхимик.Ты – моя проблемавечная…тебя не разрешить.

Джазисты

Ст. Рассадину

Джазисты уходили в ополченье,цивильного не скинув облаченья.Тромбонов и чечеток королив солдаты необученные шли.Кларнетов принцы, словно принцы крови,магистры саксофонов шли, и, кроме,шли барабанных палок колдуныскрипучими подмостками войны.На смену всем оставленным заботамединственная зрела впереди,и скрипачи ложились к пулеметам,и пулеметы бились на груди.Но что поделать, что поделать, еслиатаки были в моде, а не песни?Кто мог тогда их мужество учесть,когда им гибнуть выпадала честь?Едва затихли первые сраженья,они рядком лежали. Без движенья.В костюмах предвоенного шитья,как будто притворяясь и шутя.Редели их ряды и убывали.Их убивали, их позабывали.И все-таки под музыку землиих в поминанье светлое внесли,когда на пятачке земного шарапод майский марш, торжественный такой,отбила каблуки, танцуя, параза упокой их душ. За упокой.

Арбатский дворик

…А годы проходят, как песни.Иначе на мир я гляжу.Во дворике этом мне тесно,и я из него ухожу.Ни почестей и ни богатствадля дальних дорог не прошу,но маленький дворик арбатскийс собой уношу, уношу.В мешке вещевом и заплечномлежит в уголке небольшой,не слывший, как я, безупречнымтот двор с человечьей душой.Сильнее я с ним и добрее.Что нужно еще? Ничего.Я руки озябшие греюо теплые камни его.

Живописцы

Живописцы, окуните ваши кистив суету дворов арбатских и в зарю,чтобы были ваши кисти словно листья.Словно листья, словно листья к ноябрю.Окуните ваши кисти в голубое,по традиции забытой городской,нарисуйте и прилежно, и с любовью,как с любовью мы проходим по Тверской.Мостовая пусть качнется, как очнется!Пусть начнется, что еще не началось.Вы рисуйте, вы рисуйте, вам зачтется…Что гадать нам: удалось – не удалось?Вы, как судьи, нарисуйте наши судьбы,наше лето, нашу зиму и весну…Ничего, что мы чужие, – вы рисуйте!Я потом, что непонятно, объясню.

Песенка об Арбате

Ты течешь, как река. Странное название!И прозрачен асфальт, как в реке вода.Ах, Арбат, мой Арбат, ты – мое призвание.Ты – и радость моя, и моя беда.Пешеходы твои – люди не великие,каблуками стучат – по делам спешат.Ах, Арбат, мой Арбат, ты – моя религия,мостовые твои подо мной лежат.От любови твоей вовсе не излечишься,сорок тысяч других мостовых любя.Ах, Арбат, мой Арбат, ты – мое отечество,никогда до конца не пройти тебя!

«Над синей улицей портовой…»

Над синей улицей портовойвсю ночь сияют маяки.Откинув ленточки фартово,всю ночь гуляют моряки.Кричат над городом сирены,и птицы крыльями шуршат,и припортовые царевнык ребятам временным спешат.Ведь завтра, может быть, проститьсяпридут ребята, да не те…Ах, море – синяя водица!Ах, голубая канитель!Его затихнуть не умолишь —взметнутся щепками суда.Земля надежнее, чем море, —так почему же вы туда?Волна соленая задушит —ее попробуй упросить…Эх, если б вам служить на сушеда только б ленточки носить!

«А мы швейцару: “Отворите двери!..”»

А мы швейцару: «Отворите двери!У нас компания веселая, большая,приготовьте нам отдельный кабинет!»А Люба смотрит: что за красота!А я гляжу: на ней такая брошка!Хоть напрокат она взята,пускай потешится немножко.А Любе вслед глядит один брюнет.А нам плевать, и мы вразвалочку,покинув раздевалочку,идем себе в отдельный кабинет.На нас глядят бездельники и шлюхи,Пусть наши женщины не в жемчуге,послушайте, пора уже,кончайте ваши «ах» на сто минут.Здесь тряпками попахивает так…Здесь смотрят друг на друга сквозь червонцы…Я не любитель всяких драк,но мне сказать ему придется,что я ему попорчу весь уют,что наши девушки за денежки,представь себе, паскудина брюнет,они себя не продают.

Каравай

Вы видели, щиток приоткрывая,в задумчивой и душной глубинеприщуренные глазки каравая,когда он сам с собой наедине?Когда очнуться не хватает мочи,когда румяный край – под цвет зари…О чем он думает? О чем бормочет,ленивые глотая пузыри?А в нем живут сгоревшие поленья,старанья мастериц и мастеров.Он, как последнее стихотворенье,и добр, и откровенен, и суров.И задыхается на белом блюдеот радости рожденья своего…И кланяются караваю людии ломтики уносят от него.

«Разлюбила меня женщина и ушла не спеша…»

Разлюбила меня женщина и ушла не спеша.Кто знает, когда доведется опять с нею встретиться.А я-то предполагал, что земля – это шар…Не с кем мне было тогда посоветоваться.

Старый пиджак

Ж. Б.

Я много лет пиджак ношу.Давно потерся и не нов он.И я зову к себе портногои перешить пиджак прошу.Я говорю ему шутя:«Перекроите всё иначе.Сулит мне новые удачиискусство кройки и шитья».Я пошутил. А он пиджаксерьезно так перешивает,а сам-то все переживает:вдруг что не так. Такой чудак.Одна забота наявув его усердье молчаливом,чтобы я выглядел счастливымв том пиджаке. Пока живу.Он представляет это так:едва лишь я пиджак примерю —опять в твою любовь поверю…Как бы не так. Такой чудак.

«Мы стоим – крестами руки…»

О. Б.

Мы стоим – крестами руки —безутешны и горды,на окраине разлуки,у околицы беды,где, размеренный и липкий,неподкупен ход часов,и улыбки, как калитки,запираем на засов.Наступает час расплаты,подступает к горлу срок…Ненадежно мы распятына крестах своих дорог.

«Тьмою здесь все занавешено…»

Г. В.

Тьмою здесь все занавешенои тишина, как на дне…Ваше величество женщина,да неужели – ко мне?Тусклое здесь электричество,с крыши сочится вода.Женщина, ваше величество,как вы решились сюда?О, ваш приход – как пожарище.Дымно, и трудно дышать…Ну, заходите, пожалуйста.Что ж на пороге стоять?Кто вы такая? Откуда вы?!Ах, я смешной человек…Просто вы дверь перепутали,улицу, город и век.

Старый дом

Дом предназначен на слом. Извините,если господствуют пыль в нем и мрак.Вы в колокольчик уже не звоните.Двери распахнуты. Можно и так.Всё здесь в прошедшем, в минувшем и бывшем.Ночь неспроста тишину созвала.Серые мыши, печальные мышивсе до единой ушли со двора.Где-то теперь собралось их кочевье?Дом предназначен на слом. Но сквозь тьму,полно таинственного значенья,что-то еще шелестит по нему.Мел осыпается. Ставенька стонет.Двери надеются на визит.И удивленно качается столик.И фотокарточка чья-то висит.И, припорошенный душною пылью,помня еще о величье своем,дом шевелит пожелтевшие крыльястарых газет, поселившихся в нем.Дом предназначен на слом. Значит, кромене улыбнется ему ничего.Что ж мы с тобой позабыли в том доме?Или не все унесли из него?Может быть, это ошибка? А еслиэто ошибка? А если – она?..Ну-ка, гурьбой соберемся в подъезде,где, замирая, звенит тишина!Ну-ка, взбежим по ступенькам знакомым!Ну-ка, для успокоенья душикрикнем, как прежде: «Вы дома?.. Вы дома?!»Двери распахнуты. И ни души.

Черный «мессер»

Вот уже который месяци уже который год прилетаетчерный «мессер» —спать спокойно не дает.Он в окно мое влетает,он по комнате кружит,он как старый шмель рыдает,мухой пойманной жужжит.Грустный летчик как курортник…Его темные очкиприкрывают, как намордник,его томные зрачки.Каждый вечер, каждый вечеру меня штурвал в руке,я лечу к нему навстречув довоенном «ястребке».Каждый вечер в лунном свететоржествует мощь моя:я, наверное, бессмертен —он сдается, а не я.Он пробоинами мечен,он сгорает, подожжен,но приходит новый вечер,и опять кружится он.И опять я вылетаю,побеждаю, и опятьвылетаю, побеждаю…Сколько ж можно побеждать?

«Я жалею собак с нашей улицы…»

Я жалею собак с нашей улицы:очень грустно сидеть на цепи…Все они белозубы и умницы,только им не хватает степи!

Песенка о Сокольниках

По Сокольникам листья летят золотые,а за Яузу – лето летит.Мы с тобою, Володя, почти молодые —нам и старость в глаза не глядит.Ну давай, как в канун годового отчета,не подумав заняться другим,мы положим на стол канцелярские счетыи ударим по струнам тугим.И разлукой, и кровью, и хлебом мякинным,и победой помянем войну:пять печальных костяшек налево откинем,а счастливую – только одну.Все припомним, сочтем и учтем, и, конечно,непохожи на сказку и бред,побегут под рукой за колечком колечкоцвета радостей наших и бед.Ах, потери, потери – с кого мы их спросим?Потому, разобравшись во всем,два печальных колечка налево отбросим,три веселых направо снесем.…По Сокольникам сумерки сыплются синим,и домишки старинные спят.Навсегда нам с тобою, Володя Максимов,Каждый шорох за окнами свят.Навсегда-навсегда, меж ночами и днями,меж высокой судьбой и жильеммы вросли, словно сосны, своими корнями,в ту страну, на которой живем.

Осень в Кахетии

Вдруг возник осенний ветер, и на землю он упал.Красный ястреб в листьях красных словно в краске утопал.Были листья странно скроены, похожие на лица, —сумасшедшие закройщики кроили эти листья,озорные, заводные посшивали их швеи…Листья падали на палевые пальчики свои.Называлось это просто: отлетевшая листва.С ней случалось это часто по традиции по давней.Было поровну и в меру в ней улыбки и страданья,торжества и увяданья, колдовства и мастерства.И у самого порога, где кончается дорога,веселился, и кружился, и плясал хмельной немноголист осенний, лист багряный, лист с нелепою резьбой…В час, когда печальный ястреб вылетает на разбой.

По Смоленской дороге

Ж. Б.

По Смоленской дороге – леса, леса, леса.По Смоленской дороге – столбы, столбы, столбы.Над Смоленской дорогою, как твои глаза, —две вечерних звезды – голубых моих судьбы.По Смоленской дороге – метель в лицо, в лицо,всё нас из дому гонят дела, дела, дела.Может, будь понадежнее рук твоих кольцо —покороче б, наверно, дорога мне легла.По Смоленской дороге – леса, леса, леса.По Смоленской дороге – столбы гудят, гудят.На дорогу Смоленскую, как твои глаза,две холодных звезды голубых глядят, глядят.

Дежурный по апрелю

Ах, какие удивительные ночи!Только мама моя в грусти и тревоге:– Что же ты гуляешь, мой сыночек,одинокий,одинокий? —Из конца в конец апреля путь держу я.Стали звезды и круглее и добрее…– Мама, мама, это я дежурю,я – дежурныйпо апрелю!– Мой сыночек, вспоминаю все, что было,стали грустными глаза твои, сыночек…Может быть, она тебя забыла,знать не хочет?Знать не хочет? —Из конца в конец апреля путь держу я.Стали звезды и круглее и добрее…– Что ты, мама! Просто я дежурю,я – дежурныйпо апрелю…

О кузнечиках

Два кузнечика зеленых в траве, насупившись, сидят.Над ними синие туманы во все стороны летят.Под ними красные цветочки и золотые лопухи…Два кузнечика зеленых пишут белые стихи.Они перышки макают в облака и молоко,чтобы белые их строчки было видно далеко,и в затылках дружно чешут, каждый лапкой шевелит,но заглядывать в работу один другому не велит.К ним бежит букашка божья, бедной барышней бежит,но у них к любви и ласкам что-то сердце не лежит.К ним и прочие соблазны подбираются, тихи,но кузнечики не видят – пишут белые стихи.Снег их бьет, жара их мучит, мелкий дождичек кропит,шар земной на повороте отвратительно скрипит…Но меж летом и зимою, между счастьем и бедойпрорастает неизменно вещий смысл работы той,и сквозь всякие обиды пробиваются в векахлеб (поэма), жизнь (поэма), ветка тополя (строка)…

«Когда известный русский царь в своей поддевочке короткой…»

Когда известный русский царь в своей поддевочке короткой,усмешкой странной на губах и журавлиною походкойнапоминая давний свой портрет в ореховом овале,входил в присутствие, то все присутствующие вставали.В присутствии вставали все, хоть на царе была поддевка.Неважно, что таилось в ней: дань старине или издевка.Не думая, как взглянем мы на них – с надеждой или болью,—они вставали, словно лес, и ран не посыпали солью.Присутствующие тех лет, предшествующих тем и прочих,не оставлявшие следов достойных у порогов отчих,стремятся в райские врата, все гимны скопом прооравши,киркой, лопатой и пером ни разу рук не замаравши.И мы, присутствуя при сем со дня рожденья и до смерти,так расточительны подчас и так жалки в своем усердье,что лишь по нашему труду, по нашей лишь недоброй волерастет, растет цена на соль тем более, чем больше боли.

Песенка о московских ополченцах

Над нашими домами разносится набат,и затемненье улицы одело.Ты научи любви, Арбат,а дальше – дальше наше дело.Гляжу на двор арбатский, надежды не тая,вся жизнь моя встает перед глазами.Прощай, Москва, душа твоявсегда, всегда пребудет с нами!Расписки за винтовки с нас взяли писаря,но долю себе выбрали мы сами…Прощай, Москва, душа твоявсегда, всегда пребудет с нами!

Гитара

Усталость ноги едва волочит,гитара корчится под рукой.Надежда голову мне морочит,а дождь сентябрьский льет такой…Мы из компании. Мне привычныи дождь и ветер, и дождь и ты.Пускай болтают, что не типичныв двадцатом веке твои черты.Пусть друг недолгий в нас камень кинет,пускай завистник свое кричит —моя гитара меня обнимет,интеллигентно она смолчит.Тебе не первой, тебе не первойпредъявлен веком нелегкий счет.Моя гитара, мой спутник верный,давай хоть дождь смахну со щек.

«Непокорная голубая волна…»

Л. Лужиной

Непокорная голубая волнавсе течет, все течет, не кончается.Море Черное, словно чаша вина,на ладони моей всё качается.Я все думаю об одном, об одном,словно берег надежды покинувши.Море Черное, словно чашу с вином,пью во имя твое, запрокинувши.Неизменная среди всяких морей,как расстаться с тобой, не отчаяться?Море Черное на ладони моейкак баркас уходящий качается.

Песенка веселого солдата

Возьму шинель, и вещмешок, и каску,в защитную окрашенные краску.Ударю шаг по улицам горбатым…Как просто быть солдатом, солдатом.Забуду все домашние заботы.Не надо ни зарплаты, ни работы.Иду себе, играю автоматом…Как просто быть солдатом, солдатом.А если что не так – не наше дело:как говорится, «родина велела».Как славно быть ни в чем не виноватымсовсем простым солдатом, солдатом.

«В саду Нескучном тишина…»

В саду Нескучном тишина.Встает рассвет светло и строго.А женщину зовут Дорога…Какая дальняя она!

Песенка о московском трамвае

Раскрасавец двадцатых годов,позабывший про старость и раны,он и нынче, представьте,готов нам служить неустанно.Он когда-то гремел и блистал,на него любоваться ходили.А потом он устал и отстал,и его позабыли.По проспектам бежать не дают,в переулках дожить разрешают,громких песен о нем не поют,со смешком провожают.Но по улицам, через мостыон бежит, дребезжит и бодрится.И с горячей ладони Москвывсе сойти не решится.

«Допеты все песни. И точка…»

Допеты все песни. И точка.И хватит, и хватит о том.Ну, может, какая-то строчкаосталась еще за бортом.Над нею кружатся колеса,но, даже когда не свернуть,наивна и простоволоса,она еще жаждет сверкнуть.Надейся, надейся, голубка,свои паруса пораскинь,ты, хрупкая, словно скорлупка,по этим морям городским.Куда тебя волны ни бросят,на помощь теперь не зови.С тебя ничего уж не спросят:как хочется – так и плыви,подобна мгновенному снимку,где полночь и двор в серебре,и мальчик с гитарой в обнимкуна этом арбатском дворе.

«Всю ночь кричали петухи…»

Всю ночь кричали петухии шеями мотали,как будто новые стихи,закрыв глаза, читали.Но было что-то в крике томот едкой той кручины,когда, согнувшись, входят в домпостылые мужчины.И был тот крик далек-далек,и падал так же мимо,как гладят, глядя в потолок,чужих и нелюбимых.Когда ласкать уже невмочьи отказаться трудно…И потому всю ночь, всю ночьне наступалоутро.

Песенка о пехоте

Простите пехоте,что так неразумна бывает она:всегда мы уходим,когда над землею бушует весна.И шагом невернымпо лестничке шаткой спасения нет.Лишь белые вербы,как белые сестры, глядят тебе вслед.Не верьте погоде,когда затяжные дожди она льет.Не верьте пехоте,когда она бравые песни поет.Не верьте, не верьте,когда по садам закричат соловьи:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.