Надежды маленький оркестрик

Булат Шалвович Окуджава

Надежды маленький оркестрик. Лирика (50-е – 70-е)

Песенка о ночной Москве

Б. Ахмадулиной

Когда внезапно возникаетеще неясный голос труб,слова, как ястребы ночные,срываются с горячих губ,мелодия, как дождь случайный,гремит; и бродит меж людьминадежды маленький оркестрикпод управлением любви.В года разлук, в года сражений,когда свинцовые дождилупили так по нашим спинам,что снисхождения не жди,и командиры все охрипли…Тогда командовал людьминадежды маленький оркестрикпод управлением любви.Кларнет пробит, труба помята,фагот, как старый посох, стерт,на барабане швы разлезлись…Но кларнетист красив, как черт!Флейтист, как юный князь, изящен…И вечно в сговоре с людьминадежды маленький оркестрикпод управлением любви.

На Тверском бульваре

На Тверском бульваревы не раз бывали,но не было, чтоб места не хватилона той скамье зеленой,на перенаселенной,как будто коммунальная квартира.Та зеленая скамья,я признаюсь без вранья,даже в стужу согреваланепутевого меня.А с той скамьи зеленой,с перенаселенной,случается, и при любой погодеодни уходят парамидорожками бульварными,другие в одиночестве уходят.Та зеленая скамья,я признаюсь без вранья,для одних недолгий берег, для других дымок жилья.

«Эта женщина! Увижу и немею…»

Эта женщина! Увижу и немею.Потому-то, понимаешь, не гляжу.Ни кукушкам, ни ромашкам я не верюи к цыганкам, понимаешь, не хожу.Напророчат: не люби ее такую,набормочут: до рассвета заживет,наколдуют, нагадают, накукуют…А она на нашей улице живет!

«Неистов и упрям…»

Ю. Нагибину

Неистов и упрям,гори, огонь, гори.На смену декабрямприходят январи.Нам все дано сполна —и горести, и смех,одна на всех луна,весна одна на всех.Прожить лета б дотла,а там пускай ведутза все твои делана самый страшный суд.Пусть оправданья нети даже век спустя…Семь бед – один ответ,один ответ – пустяк.Неистов и упрям,гори, огонь, гори.На смену декабрямприходят январи.

Синька

В южном прифронтовом городе на рынкеторговали цыганки развесной синькой.Торговали цыганки, нараспев голосили:«Синяя синька! Лиля-лиля!»С прибаутками торговали цыганки напустом рынке, в рядах пустых,а черные мужья крутили цигарки,и пальцы шевелились в бородах густых.А жители от смерти щели копали.Синьку веселую они не покупали.Было вдоволь у них синевы под глазами,синего мрака погребов наказанья,синего инея по утрам на подушках,синей золы в печурках потухших…И все же не хватало им синего-синего,как матери – сына, как каравая сытного,а синька была цвета синего неба,которого давно у них не было, не было.И потому, наверное, на пустом рынке,пестрые юбки по ветру кружа,торговали цыганки (чудеса!) синькой,довоенной роскошью, без барыша.

Сентиментальный марш

Надежда, я вернусь тогда, когда трубач отбой сыграет,когда трубу к губам приблизит и острый локоть отведет.Надежда, я останусь цел: не для меня земля сырая,а для меня твои тревоги и добрый мир твоих забот.Но если целый век пройдет, и ты надеяться устанешь,Надежда, если надо мною смерть распахнет своикрыла, ты прикажи, пускай тогда трубач израненный привстанет,чтобы последняя граната меня прикончить не смогла.Но если вдруг когда-нибудь мне уберечься не удастся,какое б новое сраженье ни покачнуло шар земной,я все равно паду на той, на той единственной гражданской,и комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной.

Веселый барабанщик

Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше,когда дворники маячат у ворот.Ты увидишь, ты увидишь, как веселый барабанщикв руки палочки кленовые берет.Будет полдень, суматохою пропахший,звон трамваев и людской водоворот,но прислушайся – услышишь, как веселый барабанщикс барабаном вдоль по улице идет.Будет вечер – заговорщик и обманщик,темнота на мостовые упадет,но вглядись – и ты увидишь, как веселый барабанщикс барабаном вдоль по улице идет.Грохот палочек… то ближе он, то дальше,сквозь сумятицу, и полночь, и туман…Неужели ты не слышишь, как веселый барабанщиквдоль по улице проносит барабан?!

«Время идет, хоть шути – не шути…»

Время идет, хоть шути – не шути,как морская волна вдруг нахлынет и скроет…Но погоди, это всё впереди,дай надышаться Москвою.Мало прошел я дорогой земной.Что же рвешь ты не в срок пополам мое сердце?Ну не спеши, это будет со мной,ведь никуда мне не деться.Видишь тот дом? Там не гасят огня,там друзья меня ждут не больным, не отпетым…Да не спеши! Как же им без меня?Надо ведь думать об этом.Дай мне напиться воды голубой,придержи до поры и тоску и усталость…Ну потерпи, разочтемся с тобой —я должником не останусь.

«Женщины-соседки, бросьте стирку и шитье…»

Женщины-соседки, бросьте стирку и шитье,живите, будто заново, все начинайте снова!У порога, как тревога, ждет нас новое житьеи товарищ Надежда по фамилии Чернова.Глаза ее суровы, их приговор таков:чтоб на заре без паники, чтоб вещи были собраны,чтоб каждому мужчине – по паре пиджакови чтобы ноги – в сапоги, а сапоги – под седлами.Прощайте, прощайте, наш путь предельно чист,нас ждет веселый поезд, и два венка терновых,и два звонка медовых, и грустный машинист —товарищ Надежда по фамилии Чернова.Ни прибыли, ни убыли не будем мы считать —не надо, не надо, чтоб становилось тошно!Мы успели всяких книжек сорок тысяч прочитатьи узнали, что к чему и что почем, и очень точно.

«Не верь войне, мальчишка…»

Не верь войне, мальчишка,не верь: она грустна.Она грустна, мальчишка,как сапоги тесна.Твои лихие конине смогут ничего:ты весь – как на ладони,все пули – в одного.

«…И когда удивительно близко…»

…И когда удивительно близкоостается идти до тебя,отправляется нежность на приступ,в свои тихие трубы трубя.И поротно, и побатальоннольется в душу она сгоряча,и ее голубые знаменана твои упадают плеча.Знаешь, Оля, на улочке этой,где старинные стынут дома,в поединках сходились поэты,гимназистки сходили с ума.Продолжается жизни движеньевдоль по улочке. Век непочат.Продолжается листьев круженье,каблуки по асфальту стучат.И за щедрой твоею рукоючто-то брезжится мне впереди,и в груди назревает такое,что уже не хватает груди.

«Глаза, словно неба осеннего свод…»

Глаза, словно неба осеннего свод,и нет в этом небе огня,и давит меня это небо и гнет —вот так она любит меня.Прощай. Расстаемся. Пощады не жди!Все явственней день ото дня,что пусто в груди, что темно впереди —вот так она любит меня.Ах, мне бы уйти на дорогу свою,достоинство молча храня!Но старый солдат, я стою, как в строю…Вот так она любит меня.

Голубой шарик

Девочка плачет: шарик улетел.Ее утешают, а шарик летит.Девушка плачет: жениха все нет.Ее утешают, а шарик летит.Женщина плачет: муж ушел к другой.Ее утешают, а шарик летит.Плачет старушка: мало пожила…А шарик вернулся, а он голубой.

«Не бродяги, не пропойцы…»

Не бродяги, не пропойцы,за столом семи морейвы пропойте, вы пропойтеславу женщине моей!Вы в глаза ее взгляните,как в спасение свое,вы сравните, вы сравнитес близким берегом ее.Мы земных земней. И вовсек черту сказки о богах!Просто мы на крыльях носимто, что носят на руках.Просто нужно очень веритьэтим синим маякам,и тогда нежданный берегиз тумана выйдет к вам.

Ванька Морозов

А. Межирову

За что ж вы Ваньку-то Морозова?Ведь он ни в чем не виноват.Она сама его морочила,а он ни в чем не виноват.Он в старый цирк ходил на площадии там циркачку полюбил.Ему чего-нибудь попроще бы,а он циркачку полюбил.Она по проволке ходила,махала белою рукой,и страсть Морозова схватиласвоей мозолистой рукой.А он швырял в «Пекине» сотни,ему-то было все равно.А по нему Маруся сохнет,и это ей не все равно.А он медузами питался,циркачке чтобы угодить.И соблазнить ее пытался,чтоб ей, конечно, угодить.Не думал, что она обманет:ведь от любви беды не ждешь…Ах, Ваня, Ваня, что ж ты, Ваня?Ведь сам по проволке идешь!

«Нева Петровна, возле вас – всё львы…»

А. Шуб

Нева Петровна, возле вас – всё львы.Они вас охраняют молчаливо.Я с женщинами не бывал счастливым,вы – первая. Я чувствую, что – вы.Послушайте, не ускоряйте бег,банальным славословьем вас не трону:ведь я не экскурсант, Нева Петровна,я просто одинокий человек.Мы снова рядом. Как я к вам привык!Я всматриваюсь в ваших глаз глубины.Я знаю: вас великие любили,да вы не выбирали, кто велик.Бывало, вы идете на проспект,не вслушиваясь в титулы и званья,а мраморные львы – рысцой за вамии ваших глаз запоминают свет.И я, бывало, к тем глазам нагнусьи отражусь в их океане синемтаким счастливым, молодым и сильным…Так отчего, скажите, ваша грусть?Пусть говорят, что прошлое не в счет.Но волны набегают, берег точат,и ваше платье цвета белой ночимне третий век забыться не дает.

«Мне нужно на кого-нибудь молиться…»

О. Батраковой

Мне нужно на кого-нибудь молиться.Подумайте, простому муравьювдруг захотелось в ноженьки валиться,поверить в очарованность свою!И муравья тогда покой покинул,все показалось будничным ему,и муравей создал себе богинюпо образу и духу своему.И в день седьмой, в какое-то мгновенье,она возникла из ночных огнейбез всякого небесного знаменья…Пальтишко было легкое на ней.Все позабыв – и радости, и муки,он двери распахнул в свое жильеи целовал обветренные рукии старенькие туфельки ее.И тени их качались на пороге,безмолвный разговор они вели,красивые и мудрые, как боги,и грустные, как жители земли.

Вобла

Холод войны немилосерд и точен.Ей равнодушия не занимать.…Пятеро голодных сыновей и дочеки одна отчаянная мать.И каждый из нас глядел в оба,как по синей клеенке столаслучайная одинокая воблак земле обетованной плыла,как мама руками теплымиза голову воблу брала,к телу гордому ее прикасалась,раздевала ее догола…Ах, какой красавицей вобла казалась!Ах, какою крошечной вобла была!Она клала на плаху буйную голову,и летели из-под рукинавстречу нашему голодучешуи пахучие медяки.А когда-то кружек звон,как звон наковален, как колоколов перелив…Знатоки ее по пивным смаковали,королевою снеди пивной нарекли.…Пятеро голодных сыновей и дочек.Удар ножа горяч как огонь.Вобла ложилась кусочек в кусочек —по сухому кусочку в сухую ладонь.Нас покачивало военным ветром,и, наверное, потомуплыла по клеенке счастливая жертванавстречу спасению моему.

«На белый бал берез не соберу…»

На белый бал берез не соберу.Холодный хор хвои хранит молчанье.Кукушки крик, как камешек отчаянья,все катится и катится в бору.И все-таки я жду из тишины(как тот актер, который знает ценучужим словам, что он несет на сцену)каких-то слов, которым нет цены.Ведь у надежд всегда счастливый цвет,надежный и таинственный немного,особенно, когда глядишь с порога,особенно, когда надежды нет.

Песенка о солдатских сапогах

Вы слышите: грохочут сапоги,и птицы ошалелые летят,и женщины глядят из-под руки?Вы поняли, куда они глядят?Вы слышите: грохочет барабан?Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней…Уходит взвод в туман-туман-туман…А прошлое ясней-ясней-ясней.А где же наше мужество, солдат,когда мы возвращаемся назад?Его, наверно, женщины крадути, как птенца, за пазуху кладут.А где же наши женщины, дружок,когда вступаем мы на свой порог?Они встречают нас и вводят в дом,но в нашем доме пахнет воровством.А мы рукой на прошлое: вранье!А мы с надеждой в будущее: свет!А по полям жиреет воронье,а по пятам война грохочет вслед.И снова переулком – сапоги,и птицы ошалелые летят,и женщины глядят из-под руки…В затылки наши круглые глядят.

Король

Б. Федорову

Во дворе, где каждый вечер все играла радиола,где пары танцевали, пыля,ребята уважали очень Леньку Королеваи присвоили ему званье короля.Был король, как король, всемогущ.И если другу станет худо и вообще не повезет,он протянет ему свою царственную руку,свою верную руку, – и спасет.Но однажды, когда «мессершмитты», как вороны,разорвали на рассвете тишину,наш Король, как король, он кепчонку, как корону —набекрень, и пошел на войну.Вновь играет радиола, снова солнце в зените,да некому оплакать его жизнь,потому что тот король был один (уж извините),королевой не успел обзавестись.Но куда бы я ни шел, пусть какая ни забота(по делам или так, погулять),все мне чудится, что вот за ближайшим поворотомКороля повстречаю опять.Потому что на войне, хоть и правда стреляют,не для Леньки сырая земля.Потому что (виноват), но я Москвы не представляюбез такого, как он, короля.

Ангелы

Выходят танки из леска,устало роют снег,а неотступная тоскабредет за ними вслед.Победа нас не обошла,да крепко обожгла.Мы на поминках водку пьем,да ни один не пьян.Мы пьем напропалуюодну, за ней вторую,пятую, десятую,горькую десантную.Она течет, и хоть бы черт,ну хоть бы что – ни капельки…Какой учет, когда течет?А на закуску – яблоки.На рынке не развешенныедрожащею рукой,подаренные женщиной,заплаканной такой.О ком ты тихо плакала?Все, знать, не обо мне,пока я топал ангеломв защитной простыне.Ждала, быть может, слова,а я стоял едва,и я не знал ни слова,я все забыл слова.Слова, слова… О чем они?И не припомнишь всех.И яблочко моченоеупало прямо в снег.На белом снегулежит оно.Я к вам забегудавным-давно,как еще до войны,как в той тишине,когда так нужнывы не были мне…

Первый день на передовой

Волнения не выдавая,оглядываюсь, не расспрашивая.Так вот она – передовая!В ней ничего нет страшного.Трава не выжжена, лесок не хмур,и до порыобъявляется перекур.Звенят комары.Звенят, звенятвозле меня.Летят, летят —крови моей хотят.Отбиваюсь в изнеможениии вдруг попадаю в сон:дым сражения, окружение,гибнет, гибнет мой батальон.А пули звенятвозле меня.Летят, летят —крови моей хотят.Кричу, обессилев,через хрипоту:«Пропадаю!»И к ногам осины,весь в поту,припадаю.Жить хочется!Жить хочется!Когда же это кончится?Мне немного лет…гибнуть толку нет…я ночных дозоров не выстоял…я еще ни разу не выстрелил…И в сопревшую листву зарываюсьи просыпаюсь…Я, к стволу осины прислонившись, сижу,я в глаза товарищам гляжу-гляжу:а что, если кто-нибудь в том сне побывал?А что, если видели, как я воевал?

Полночный троллейбус

Когда мне невмочь пересилить беду,когда подступает отчаянье,я в синий троллейбус сажусь на ходу,в последний,в случайный.Полночный троллейбус, по улице мчи,верши по бульварам круженье,чтоб всех подобрать, потерпевших в ночикрушенье,крушенье.Полночный троллейбус, мне дверь отвори!Я знаю, как в зябкую полночьтвои пассажиры – матросы твои – приходятна помощь.Я с ними не раз уходил от беды,я к ним прикасался плечами…Как много, представьте себе, добротыв молчанье,в молчанье.Полночный троллейбус плывет по Москве,Москва, как река, затухает,и боль, что скворчонком стучала в виске,стихает,стихает.

Медсестра Мария

А что я сказал медсестре Марии,когда обнимал ее?– Ты знаешь, а вот офицерские дочкина нас, на солдат, не глядят.А поле клевера было под нами,тихое, как река.И волны клевера набегали,и мы качались на них.И Мария, раскинув руки,плыла по этой реке.И были черными и бездоннымиголубые ее глаза.И я сказал медсестре Марии,когда наступил рассвет:– Нет, ты представь: офицерские дочкина нас и глядеть не хотят.

Новое утро

Не клонись-ка ты, головушка,от невзгод и от обид.Мама, белая голубушка,утро новое горит.Все оно смывает начисто,все разглаживает вновь…Отступает одиночество,возвращается любовь.И сладки, как в полдень пасеки,как из детства голоса,твои руки, твои песенки,твои вечные глаза.

«Настоящих людей так немного!..»

Настоящих людей так немного!Всё вы врете, что век их настал.Посчитайте и честно, и строго,сколько будет на каждый квартал.Настоящих людей очень мало:на планету – совсем ерунда,на Россию – одна моя мама,только что ж она может одна?

Песенка об открытой двери

Когда метель кричит как зверь —протяжно и сердито,не запирайте вашу дверь,пусть будет дверь открыта.А если ляжет дальний путь,нелегкий путь, представьте,дверь не забудьте распахнуть,открытой дверь оставьте.И, уходя, в ночной тишибез долгих слов решайте:огонь сосны с огнем душив печи перемешайте.Пусть будет теплою стенаи мягкою скамейка…Дверям закрытым – грош цена,замку цена – копейка!

Песенка о Фонтанке

По Фонтанке, по Фонтанке, по Фонтанкелодки белые холеные плывут.На Фонтанке, на Фонтанке, на Фонтанкеленинградцы удивленные живут.От войны еще красуются плакаты,и погибших еще снятся голоса.Но давно уж – ни осады, ни блокады —только ваши удивленные глаза.Я – приезжий. Скромно стану в отдаленье.Слов красивых и напрасных не скажу:что я знаю? Лишь на ваше удивленьеудивленными глазами погляжу.

Московский муравей

Не тридцать лет, а триста лет иду, представьте вы,по этим древним площадям, по голубым торцам.Мой город носит высший чин и звание Москвы,но он навстречу всем гостям всегда выходит сам.Иду по улицам его в рассветной тишине,бегу по улочкам кривым (простите, города)…Но я – московский муравей, и нет покоя мне —так было триста лет назад и будет так всегда.Ах, этот город, он такой, похожий на меня:то грустен он, то весел он, но он всегда высок…Что там за девочка в руке несет кусочек дня,как будто завтрак в узелке мне, муравью, несет?

«Часовые любви на Смоленской стоят…»

Часовые любви на Смоленской стоят.Часовые любви у Никитских не спят.Часовые любви по Петровке идут неизменно…Часовым полагается смена.О, великая вечная армия,где не властны слова и рубли,где все – рядовые: ведь маршалов нет у любви!Пусть поход никогда ваш не кончится.Признаю только эти войска!..Сквозь зимы и вьюги к Москве подступает весна.Часовые любви на Волхонке стоят.Часовые любви на Неглинной не спят.Часовые любви по Арбату идут неизменно…Часовым полагается смена.

«Мой мальчик, нанося обиды…»

Ст. Рассадину

Мой мальчик, нанося обиды,о чем заботятся враги?Чтоб ты не выполз недобитый,на их нарвавшись кулаки.Мой мальчик, но – верны и строги —о чем заботятся друзья?Чтоб не нашел ты к ним дороги,свои тревоги пронося.И все-таки, людьми ученый,еще задолго до седин,рванешь рубаху обреченно,едва останешься один.И вот тогда-то, одинокий,как в зоне вечной мерзлоты,поймешь, что все, как ты, двуноги,и все изранены, как ты.

«Дома лучше (что скрывать?)…»

Дома лучше (что скрывать?),чем на площади холодной:здесь хоть стулья да кровать,там – всего лишь флаг бесплодный.Здесь, хоть беден, хоть богат,остаюсь самим собою.Здесь я – барин, там – солдат,и разлука за спиною.

«Жизнь моя – странствия. Прощай! Пиши!..»

Жизнь моя – странствия. Прощай! Пиши!Мне нужно выяснить не за рубли:широки ли пространства твоей души,велико ль государство моей любви.

«Эта женщина такая…»

Эта женщина такая:ничего не говорит,очень трудно привыкает,очень долго не горит.Постепенно, постепенноподнимается, кружапо ступеням, по ступенямдо чужого этажа.До далекого, чужого,до заоблачных высот…и, прищурясь, смотрят жены,как любить она идет,как идет она – не шутит,хоть моли, хоть не моли…И уходят в норы судьикоммунальные мои.

«Я ухожу от пули, делаю отчаянный рывок…»

Я ухожу от пули, делаю отчаянный рывок.Я снова живой на выжженном теле Крыма.И вырастают вместо крыльев тревогза моей человечьей спиной надежды крылья.Васильками над бруствером, уцелевшими от огня,склонившимися над выжившим отделеньем,жизнь моя довоенная разглядывает меняс удивленьем.До первой пули я хвастал: чего не могу посметь?До первой пули врал я напропалую.Но свистнула первая пуля, кого-то накрыла смерть,а я приготовился пулю встретить вторую.Ребята, когда нас выплеснет из окопа четкий приказ,не растопчите этих цветов в наступленье!Пусть синими их глазами глядит и глядит на насидущее за нами поколенье.

«Из окон корочкой несет поджаристой…»

Е. Рейну

Из окон корочкой несет поджаристой.За занавесками – мельканье рук.Здесь остановки нет, а мне – пожалуйста:шофер в автобусе – мой лучший друг.А кони в сумерках колышут гривами.Автобус новенький, спеши, спеши!Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенныйв любую сторону твоей души.Я знаю, вечером ты в платье шелковомпойдешь по улицам гулять с другим…Ах, Надя, брось коней кнутом нащелкивать,попридержи-ка их, поговорим!Она в спецовочке, в такой промасленной,берет немыслимый такой на ней…Ах, Надя, Наденька, мы были б счастливы…Куда же гонишь ты своих коней!Но кони в сумерках колышут гривами.Автобус новенький спешит-спешит.Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенныйв любую сторону твоей души!

Песенка о комсомольской богине

Я смотрю на фотокарточку:две косички, строгий взгляд,и мальчишеская курточка,и друзья кругом стоят.За окном все дождик тенькает:там ненастье на дворе.Но привычно пальцы тонкиеприкоснулись к кобуре.Вот скоро дом она покинет,вот скоро вспыхнет бой кругом,но комсомольская богиня…Ах, это, братцы, о другом!На углу у старой булочной,там, где лето пыль метет,в синей маечке-футболочкекомсомолочка идет.А ее коса острижена,в парикмахерской лежит.Лишь одно колечко рыжеена виске ее дрожит.И никаких богов в помине,лишь только дела гром кругом,но комсомольская богиня…Ах, это, братцы, о другом!

Искала прачка клад

На дне глубокого корытатак много лет подрядне погребенный, не зарытыйискала прачка клад.Корыто от прикосновеньязвенело под струну,и плыли пальцы, розовея,и шарили по дну.Корыта стенки как откосы,омытые волной.Ей снился сын беловолосыйнад этой глубиной.И что-то очень золотое,как в осень листопад…И билась пена о ладони —искала прачка клад.

До свидания, мальчики

Ах, война, что ж ты сделала, подлая:стали тихими наши дворы,наши мальчики головы подняли —повзрослели они до поры,на пороге едва помаячилии ушли, за солдатом – солдат…До свидания, мальчики! Мальчики,постарайтесь вернуться назад.Нет, не прячьтесь вы, будьте высокими,не жалейте ни пуль, ни гранати себя не щадите, и все-такипостарайтесь вернуться назад.Ах, война, что ж ты, подлая, сделала:вместо свадеб – разлуки и дым,наши девочки платьица белыераздарили сестренкам своим.Сапоги – ну куда от них денешься?Да зеленые крылья погон…Вы наплюйте на сплетников, девочки.Мы сведем с ними счеты потом.Пусть болтают, что верить вам не во что,что идете войной наугад…До свидания, девочки! Девочки,постарайтесь вернуться назад.

«На арбатском дворе – и веселье и смех…»

На арбатском дворе – и веселье и смех.Вот уже мостовые становятся мокрыми.Плачьте, дети!Умирает мартовский снег.Мы устроим ему веселые похороны.По кладовкам по темным поржавеют коньки,позабытые лыжи по углам покоробятся…Плачьте, дети!Из-за белой рекискоро-скоро кузнечики к нам заторопятся.Будет много кузнечиков. Хватит на всех.Вы не будете, дети, гулять в одиночестве…Плачьте, дети!Умирает мартовский снег.Мы ему воздадим генеральские почести.Заиграют грачи над его головой,грохнет лед на реке в лиловые трещины…Но останется снежная баба вдовой…Будьте, дети, добры и внимательны к женщине.

«Не вели, старшина, чтоб была тишина…»

Не вели, старшина, чтоб была тишина.Старшине не всё подчиняется.Эту грустную песню придумала война…Через час штыковой начинается.Земля моя, жизнь моя, свет мой в окне…На горе врагу улыбнусь я в огне.Я буду улыбаться, черт меня возьми,в самом пекле рукопашной возни.Пусть хоть жизнь свою укорачивая,я пойду напрямикв пулеметное поколачиванье,в предсмертный крик.А если, на шаг всего опередив,достанет меня пуля какая-нибудь,сложите мои кулаки на грудии улыбку мою положите на грудь.Чтоб видели враги мои и знали бы впредь,как счастлив я за землю мою умереть!…А пока в атаку не сигналила медь,не мешай, старшина, эту песню допеть.Пусть хоть что судьбой напророчится:хоть славная смерть, хоть геройская смерть —умирать все равно, брат, не хочется.

«О чем ты успел передумать, отец расстрелянный мой…»

О чем ты успел передумать, отец расстрелянный мой,когда я шагнул с гитарой, растерянный, но живой?Как будто шагнул я со сцены в полночный московский уют,где старым арбатским ребятам бесплатно судьбу раздают.По-моему, все распрекрасно, и нет для печали причин,и грустные те комиссары идут по Москве как один,и нету, и нету погибших средь старых арбатских ребят,лишь те, кому нужно, уснули, но те, кому надо, не спят.Пусть память – нелегкая служба, но все повидала Москва,и старым арбатским ребятам смешны утешений слова.

«Горит пламя, не чадит…»

Горит пламя, не чадит.Надолго ли хватит?Она меня не щадит —тратит меня, тратит.Быть недолго молодым,скоро срок догонит.Неразменным золотымпокачусь с ладони.Потемнят меня ветра,дождичком окатит…А она щедра, щедра —надолго ли хватит?