Богиня в бегах

Женя Галкина

Богиня в бегах

© Галкина Е., 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Пролог

В котором Диана пытается спасти Полину в первый и последний раз

Маленькая Диана лепит снеговика. Она уже скатала первый большой ком и теперь деловито хлопает по нему рукой в теплой варежке. Ком становится гладким и плотным. Диана занята: это сложный проект. Снеговик должен быть не просто снеговиком, а снеговиком-зайцем. Он будет лежать на снегу, прижимая к спине ушки. Такого никто не делал, такого никто не умеет лепить. Это ее, Дианина, идея.

Пока на снегу лежит только первый ком, никто и не догадается, что это заяц.

– Можно я буду лепить его с тобой? – лепечет голосок с другой стороны кома.

Диана выглядывает и видит девочку. У той пушистая светлая челочка, носик пуговкой, губки бантиком. На ней красивое пальтишко, из-под пальтишка видна кружевная юбочка. Ботиночки – ах, черные и лакированные на каблучке! Не то что Дианины валенки!

– Можно, – разрешила Диана и подвинулась.

– Как хорошо! – обрадовалась девочка. – Я так мечтала слепить зайчика!

– А откуда ты знаешь, что это зайчик? – удивилась и слегка расстроилась Диана. – Это был мой секрет!

Девочка улыбнулась, протянула ручки к Диане и поплотнее завязала ее шарфик.

– Вот, – сказала она, а то замерзнешь.

– Спасибо. – Диана помолчала немного. Обе они теперь хлопали по снежному заячьему боку. – А как тебя зовут?

– Полина.

– А меня Диана. А вон моя мама! – И Диана махнула рукой в сторону, где мама с соседкой тетей Аней обсуждали какие-то постельные комплекты, пристукивая каблучками от холода. – А где твоя?

– Моя мама умерла, – серьезно ответила Полина.

Диана расстроилась окончательно. Ее детское сердечко затопило горькой жалостью к милой девочке, у которой – удивительно и страшно! – нет мамы…

– Подожди здесь, – велела Диана и побежала к своей маме. Все решится очень просто! Она попросит маму взять Полину к ним жить, и у нее будет сестра!

– Мама! Мама! – кричала она. – Давай возьмем эту девочку к себе! У нее умерла мама! Пусть живет с нами!

– Какую девочку? – удивилась мама, поворачиваясь к ней.

Ее брови недоуменно сошлись, губы поджались. Она внимательно осматривала голубеющую в вечерних сумерках площадку, на которой никого, кроме заячьего бока, не было.

– Полину же! – сказала Диана и обернулась.

Полины нигде не было.

– Полина! Полина! – закричала Диана и кинулась назад искать свою подружку.

Она бегала по снегу в быстро сгущающихся сумерках, ища Полину, и в груди ныло недетское горе потери, жгло ее душу, и слезы текли по щекам, а растерянная мама шагала за ней и пыталась понять: что же случилось с ребенком, который только что мирно лепил снеговика?..

Глава 1

В которой Марго торжественно объявляет Полину дурой, а Полина находит платье цвета лондонского дождя

Полина всегда вставала чуть свет, вместе с мужем. Она не могла нежиться в кровати, слыша его шаги то на лестнице, то за стеной, то вовсе – крадущиеся – вокруг нее.

Вставала, надевая легкий шелковый халатик, теплые тапочки, и спускалась вниз. Пока Глеб плескался в душе, она убирала мягкие светлые кудри в хвостик и готовила кофе с яичницей и тосты. Завтракал Глеб плотно, чтобы хватило сил до обеда, поэтому Полина до румяной корочки обжаривала ветчину или бекон, старательно нарезала сыр и до блеска вымытые овощи, а себе сооружала салатик, добавляла ложечку оливкового масла и щепоть прованских трав или листики свежего базилика.

Солнце лилось сквозь высокие окна сплошным золотым потоком, на полу лежали легкие кружевные отпечатки теней от яблоневых веток.

Пять лет назад, когда Глеб привез ее сюда после больницы крепнуть и выздоравливать, она первым делом открыла все окна и впустила в дом душистое бело-розовое цветение яблонь, вишен и груш, густо растущих на участке в двадцать соток.

Со временем Глеб привел в порядок полузаброшенный сад: где-то заасфальтировал дорожки, где-то выкорчевал деревья и кустарники и покрыл землю безупречным газоном. От ворот до входа в дом проложил широкую дорогу, накрытую прозрачной пластиковой крышей.

Рабочие в один день установили сказочную деревянную избушку сауны, выкопали и декорировали прудик.

Опытные садовники соорудили альпийскую горку, прикрыли стены двух гаражей вьюнками.

Полина с грустью наблюдала, как тает на глазах волшебное цветение, похожее на белый крем кокосового пирожного. Словно кто-то невидимой ложкой загребает. То там прогалина, то там пролысина…

Глеб заметил, что Полина приуныла, и, приобняв ее, сказал:

– Поля, мечта так просто не дается. Ты хотела все это великолепие? Сауну, прудик, цветочки? Значит, придется обойтись без сада.

Полина поежилась. «Поля» – сто раз просила не называть ее этим именем, похожим на имя волнистого попугайчика. Но она уже поняла, что Глебу так удобно и менять свои привычки он не будет.

– Давай хотя бы возле дома деревья оставим, Глеб? – попросила она. – Чтобы просыпаться – а они в окна…

Глеб подумал и кивнул.

– Посмотрим на них. Если аварийных гнилушек нет – оставим.

– Спасибо.

Так Полина сохранила остатки старого сада. Прошло пять лет, и яблони цветут еще пышнее, словно в благодарность Полине за свое спасение.

Полина понимала эту благодарность, но не могла не поймать себя на корысти: если бы не будили в ней странные полузабытые чувства любви и радости эти легкие лепестки, ароматные, как фруктовое вино, она бы без сожаления рассталась с ними. И высадила здесь, например, туи.

Солнце лилось сплошным золотым потоком. Полина даже замурлыкала что-то, наслаждаясь майским теплом. Надкусила тост, проверила – хрустящий, – и выложила оставшиеся на тарелку, а следом – поджаренные яйца, ломтики бекона, кружочки помидоров, базилик, немного оливкового масла.

Последняя капелька кофе упала в белую фарфоровую чашку, когда Глеб появился на пороге кухни.

Завтракал он всегда в «натуральном», как сам это называл, виде – обмотав бедра полотенцем и еще мокрый после душа. Одеваться заранее побаивался, потому что ел неряшливо, влезая локтями в соусы, обсыпаясь крошками, роняя на колени то помидоры, то яичницу и обязательно проливая кофе на стол и на себя.

Полина привыкла и держала под рукой салфетки. Сама она завтракала позже – в одиннадцать часов, поэтому садилась с мужем за стол просто так, за компанию.

Это был ритуал, который соблюдался неукоснительно. После завтрака она завяжет ему узел галстука – еще один ритуал, поцелует на прощание и будет стоять на крыльце, пока его «мерседес», пятясь задом, выкатит из гаража и, наконец, исчезнет за воротами. После этого весь день принадлежит Полине – до позднего вечера.

Иногда, когда Глебу нужно задержаться по работе, Полина и ночует одна. Тогда она подолгу сидит в темноте спальни второго этажа, на огромной кровати, в белоснежных простынях и подушках, с бокалом вина в руке, и смотрит вниз, в чудесное хитросплетение черно-белой графики. Тени, углы, углы и тени. Привычный двор изменяется до неузнаваемости. Днем он цветущий, яркий, вылизанный до последнего камешка. А ночью – ух, холодный, геометрически-прекрасный… как стократно увеличенная снежинка на черном фоне.

Раньше такие ночи были редкостью, и Полина принимала их как подарок грустного одиночества, в котором она почему-то нуждалась. Теперь таких ночей стало слишком много, и Полина встревожилась, но как донести свою тревогу до Глеба, в какие слова ее облечь, не знала.

Поэтому ничего не менялось: утренние ритуалы оставались прежними, дни протекали все так же.

– Поля, – сказал Глеб, дожевывая последний тост и смахивая на пол крошки с широкой волосатой груди, – какие у тебя планы на день?

Он всегда задавал этот вопрос и днем несколько раз звонил, проверяя – делает ли она то, что задумала?

– Левкои высажу, – не задумываясь, ответила Полина, – табак душистый решила в этом году вдоль забора пустить. Рассада давно готова.

– Умница, – похвалил Глеб, – ты так мечтала о цветнике.

– Еще я позвала Марго. Она обещала приехать к обеду.

– Только не напивайтесь, – предупредил Глеб. – Выпейте бутылочку под сплетни, и хватит. Вечером мне ее опять домой отвозить, хотелось бы, чтобы дамочка была в форме, а не как всегда.

Он встал из-за стола, с хрустом потянулся массивным, начинающим грузнеть телом и пошлепал одеваться.

Полина быстро убрала посуду, смела крошки и побежала следом – завязывать галстук.

Галстуков у Глеба было множество: их можно было назвать его маленькой слабостью. Мужчины его круга часто зацикливались на мелочах, пытаясь сделать их своей фишкой: кто-то щеголял портсигарами, кто-то запонками, а Глеб избрал предметом обожания галстуки. Полина, открывая шкаф и созерцая бесконечные разноцветные ленты, свернутые и висящие змеями, матовые и глянцевые, шелковые и шерстяные, однотонные и узорчатые, никогда не терялась.

Именно ее руками должен был торжественно извлечен нужный галстук, и ее руками он должен быть безупречно завязан.

Рубашки Глеб тоже практически коллекционировал, но особенного пиетета к ним не питал – они были просто фоном.

Сегодня он избрал бледно-розовый «фон», настолько светлый, что Полина еле-еле уловила оттенок.

– Галстуки, галстуки… – пробормотала она, вытаскивая нужные. – Выбирай: либо в тон, либо вот этот, классика Barberry… Или – вишня.

– Клеточку, – выбрал Глеб, и Полина потянулась к нему повязывать галстук.

Его лицо наклонилось к ней, и Полина внимательно всмотрелась, пока пальцы привычно двигались вокруг шеи Глеба.

Лицо как лицо. Квадратное. С морщинами на лбу, и уже глубокими. С мощной челюстью, немного даже обезьяньей… После бритья кожа кое-где красноватая. Волосы модного оттенка «соль с перцем». Глеб хотел поседеть именно так, поседел рано и даже обрадовался.

Глаза светло-карие.

Полина быстро отвела взгляд. Светло-карие глаза Глеба смотрели на нее с гордостью, теплом и восхищением.

А она? Она-то разглядывает его равнодушно, как следователь, дознаватель, как преступника она его рассматривает.

Как предателя.

Разве так можно смотреть на любимого мужа? Разве так можно смотреть на него – без единого доказательства вины? Ну, не ночевал он дома три раза за одну неделю… Так и работает он как! На износ! Все ее, Полинины, мечты он исполняет. Хотела загородный дом? Пруд? Сауну? Цветник?

Хотела быть домохозяйкой, уйти от суеты большого города?

Все, все для тебя сделано, Полина! Разве можно так… подло его подозревать?

– Поля, – сказал Глеб, мягко целуя ее в губы. – Через неделю я поеду в командировку. Ненадолго – всего на месяц. Как пару лет назад, помнишь? Снова в Англию.

Полина не помнила, и вопрос явно отразился на ее лице.

– Два года назад я ездил на конференцию. Привез тебе серое шелковое платье. Ты еще восхищалась – мокрый шелк, мокрый шелк! Говорила, что оно рождено под лондонским дождем… Не помнишь? – он с тревогой всмотрелся в ее глаза, потом взял за плечи и аккуратно потряс. – Поля, девочка моя бедная…

Полина прислонилась к его плечу и прикусила губу. То, что она не помнит никаких прошлогодних поездок и платьев в стиле лондонского дождя – ерунда. К провалам в памяти она уже привыкла. А вот то, что Глеб собрался уезжать, это важно. Это может быть настоящей зацепкой, ведущей к правде. А как выяснится правда – будет легче смотреть ему в глаза.

– Хорошо, Глеб, – кротко сказала она. – Тебе помочь со сборами?

– Конечно, – он снова коротко ее поцеловал и посмотрел на часы. – Я составлю тебе список, а ты все соберешь. Но это – ближе к делу. А пока – отдыхай, девочка моя. Сажай свои любимые цветочки, гуляй с подружкой.

Полина провожала его, стоя на крыльце. «Мерседес» пятился-пятился, потом развернулся, словно крупная акула в узком проливе, и пропал за воротами, а те медленно поползли, закрывая от взгляда кусок улицы – мимо спешила женщина, толкая ярко-красную коляску с щекастым малышом.

Щелчок – и женщина пропала.

Полина вернулась в дом и, прежде чем вернуться к ежедневным делам и заботам, заглянула в гардеробную. Там, среди смешанных запахов цветочных духов, она с легким стуком перебрала все плечики с платьями: бледных тонов – пепельно-розовых, сумрачно-голубых, кофе с молоком; с цветочками, с вышивками, с летящими длинными юбками… Вот и пепельно-серое платье струящегося прохладного шелка. С белым геометрическим узором на груди. Свадебное платье Мэри Поппинс.

Глеб говорил, что у нее самый лучший вкус, – она носит только женственные, длинные платья округлых силуэтов и приятных цветов. Никакой вульгарщины.

И платья он дарил ей по вкусу. Лондонский дождь. Значит, командировка была.

Полина повертела платье в руках и нащупала под юбкой твердый прямоугольничек. Откинув шелк, она потянула за него и увидела магазинную этикетку. Черная, с красивым узором, с виньеткой вокруг названия и года коллекции.

Значит, Полина ни разу его не надела. Что ж, неудивительно. Выезжать ей некуда и незачем – бешеный темп работы в прошлом довел ее до тяжелейшего нервного срыва, и она пожелала уйти от суеты в тихий садик своей мечты.

Все, кто хотел ее навестить, приезжали сами. Несколько раз за пять лет Глеб устраивал вечеринки-барбекю, куда приглашал только коллег.

На них Полина тоже не наряжалась. Глебу это нравилось – он хвалил ее за скромность и целовал в макушку.

Парикмахер, косметолог, врач и массажистка – все они появлялись раз в неделю по установленному расписанию.

Марго приезжала по приглашению, и это была единственная подруга «из прошлого». Полина понимала, что это означает – настоящая подруга. Остальные быстро отвалились от нее, как только она ушла с руководящей должности большого холдинга, как только поселилась на отшибе и занялась высаживанием цветов. Полина не горевала – она плохо помнила этих людей. Мелькали в памяти какие-то имена и тени: то Марина, то Антон с Владом… Но кто такие эти Марина и Антон? Глеб давно сказал, как топором отрубил: они тебе никто. Паразиты, которые сосали соки, пока сладко да гладко шло. А как ты заболела – так нет их никого, все разбежались.

И Полина согласилась – да уж, ну и жизнь она вела… ничего настоящего… Хорошо, что есть Глеб, добрый муж, стена, опора, сила, и Марго – подруга со школы, готовая поддержать и Полину-бизнес-леди, и Полину-домохозяйку.

О том, что ей было невыносимо, до сумасшествия, скучно в огромном доме с пустым садом, Полина умалчивала.

Этот дом – ее мечта, осуществленная Глебом. Он предусмотрел для нее все – даже рыбок запустил в пруд именно таких, каких она хотела – бело-красных пятнистых карпов.

И признаться Глебу, что здесь ей скучно – Полина не могла. Была и другая причина, по которой Полина молчала. Глеб говорил, что перед нервным срывом она, расписывая ему прелести загородной жизни, обмолвилась, что хочет растить на природе деток – мальчика и девочку.

Такого желания Полина не помнила совершенно, поэтому поначалу она отнекивалась нездоровьем, потом – остаточными провалами в памяти, мол, дорогой, а вдруг я забуду, что у меня мальчик и девочка? Вспомню только мальчика, например. Или только девочку. И что тогда делать?

Потом, когда выяснилось, что провалы относятся только к долгосрочной памяти и становятся все реже, скользкий вопрос о детях снова поднялся, но Полина упорно его саботировала, и Глеб отступил.

Полина чувствовала, что отступил он временно, и стоит ей только пожаловаться на скуку – как он тут же начнет расписывать, какой прекрасной матерью она мечтала стать, как желала наряжать девочку в платьица, а мальчика отдать в секцию футбола…

Все это звучало очень заманчиво, и Глеб был убедителен, но Полина чувствовала сильнейший и необъяснимый внутренний протест.

Нет, прежние ее мечты о детях теперь не мечты, а настоящий ужас. Она не согласна. Никому и никогда она не смогла бы объяснить этого протеста: у нее было все, чтобы обеспечить не одного, не двух, а целых четверых, но – нет.

Лучше уж скучать.

Глеб, впрочем, делал все, чтобы занять жену. Врач настрого запретил ей негативные эмоции, поэтому ни телевизора, ни компьютера в доме не было. Глеб пользовался ноутбуком, который всегда носил с собой. Он же и рассказывал ей новости, выбирая те, которые могут порадовать. Например, о спасении колонии морских котиков от браконьерских судов, или о том, что в Японии началось шествие цветов, и вскоре вся страна будет любоваться цветением сакуры.

Он приносил ей красочные альбомы живописи или фотоальбомы коллекций музеев мира, наборы алмазной вышивки, вышивки бисером и крестиком, покупал ленты, иглы, ткани, и Полина, надев очки в тоненькой титановой оправе, часами вышивала.

У нее было безукоризненное понимание цвета и формы. Ей не составляло труда подобрать по каталогу цвета лент или бисера, с помощью которых она потом воссоздавала знаменитые «Подсолнухи» Ван Гога или «Кувшинки» Моне.

Монотонная творческая работа была полезна с точки зрения доктора, а результат очень нравился Глебу. Он отвозил каждую новую вышивку в багетную мастерскую, обрамлял ее дорогим деревом и вешал куда-нибудь на стену. Так образовалась красочная и обширная галерея Полининых вышивок.

Марго только ахала, разглядывая их, и бормотала что-то о выгодных продажах… Полина благосклонно принимала комплименты, но сама чувствовала острое неудовлетворение. Что-то с этими «картинами» было не так. Были они ей неродными, чужими и непонятными, разочаровывающими. Как Даниле-мастеру не давался Каменный Цветок, так и Полине не давался идеал творчества, к которому она безотчетно стремилась.

Но занятия вышивкой она не бросала: какое-никакое развлечение, и Глебу нравится.

Полина старалась жить так, чтобы не оставалось ни одной свободной минуты. Она давно создала плотное расписание на каждое время года, и листала его, как календарь, вписывая новое, удаляя старое и добавляя изменения, когда они были нужны.

Весной, в мае, она вставала засветло, отправляла Глеба на работу, а после занималась уборкой. Пыль в огромном двухэтажном доме вытирала вручную, тщательно полировала светлые поверхности цвета липы и яблони, мраморные каминные полки и столешницы, подоконники, бело-малахитовые. Вытаскивала пылесос и гуляла с ним по коврам, держа на вытянутой руке (ей всегда представлялся в эти моменты Сальвадор Дали, прогуливающийся с муравьедом). Нежно-персиковый ковер, пушисто-лиловый ковер, снова персиковый, кофейный, немножко темного шоколада… и зефирно-взбитые белые ковры в ванных комнатах и душевых – для этих требовалась отдельная деликатная насадка, а раз в неделю Полина мыла их с нежнейшей пеной.

Полина натирала паркетные полы – паркет заказывал лично Глеб и очень гордился его натуральностью и очевидной дороговизной. Калейдоскопы мозаичного паркета кружились перед глазами, сияя обновленной влажностью.

Распахнув окна, Полина неслась из комнаты в комнату, всюду нажимая кнопочку спрятанного освежителя: за ней следом неслись ароматы вербены и гардении, жимолости и ландыша.

Потом она безжалостно сдирала с кровати белоснежное, еще скрипящее белье и волокла его в стиральную машину. В соседнюю машинку загружались рубашки Глеба. Собственное белье – хлопковое, с ручной вышивкой, Полина стирала руками, не доверяя даже деликатным режимам стирки.

Так она могла кружиться весь день, носясь из комнаты в комнату и перебирая все варианты ухода за домом: ежедневная уборка, стирка и готовка; генеральная уборка, стирка и изысканная кухня под бокал дорогого вина; уборка выходного дня, стирка, выпечка или создание сложного торта…

Варианты очень хорошо комбинировались и отнимали много времени – так, как и хотелось Полине.

Обязательные часы она отводила для того, чтобы совершить пробежку на беговой дорожке или покрутить педали велотренажера, по дням недели заменяя тренажеры йогой и фитнесом под видеозаписи с американскими тренершами. Она занималась дома, а Глеб – в фитнес-клубе, однажды ставший причиной небольшой ссоры: Полина просилась ходить с ним, он отказал…

Принимала душ, накладывала маски, мазалась у зеркала кремом, аккуратно трогая кончиками пальцев припухлости над верхними веками – они беспокоили ее, но косметолог уверяла, что ничего страшного и никакой коррекции пока что не требуется.

После обеда Полина отправлялась в сад – надевала бриджи и маечку с открытой спиной, надеясь подзагореть, и – огромную широкополую шляпу, чтобы не сжечь чувствительную кожу лица.

Там всегда находилось, чем заняться: подергать, подрезать, полить, подкопать, собрать, сгрести, сжечь, перенести, пересадить, помыть, обновить, подвязать…

Из всех цветов на участке хорошо принялись только те, которые были высажены на альпийской горке опытными садовниками. Остальные, что высаживались Полиной, росли вкривь и вкось, постоянно мерзли и обгорали, желтели и сохли. Она билась над ними, как птица над птенцами, но цветы игнорировали ее усилия.

Как-то распустились ранней весной где-то на задворках тюльпаны, клубни которых она бросила туда безо всякой надежды. Взошли и распустились!

Полина, кутаясь в тонкую шерстяную шаль, задумчиво смотрела на их плотные хрустящие бутоны.

Глеб обрадовался:

– Ну вот, все и зацвело! Как ты и хотела, девочка моя.

Тюльпаны Полина почти сразу срезала и поставила в вазу. Они долго раскрывались, чтобы показать угольное свое нутро, а потом в одночасье осыпались.

Но левкои! Полина прочитала, что если рассада взошла, то высадить и уберечь левкои сможет даже ребенок. Она посадила рассаду в марте, как полагается, а сейчас, в начале мая, пришла пора их высаживать. Пусть исполняют мечту.

Марго обещала приехать к обеду, поэтому Полина сильно изменила свое расписание. Уборку сделала наспех и сразу взялась за готовку, а потом, пропустив пробежку, пошла устраивать уютное гнездышко на площадке для барбекю.

Оно было готово как раз к тому моменту, когда под воротами раздался сигнал «опеля» Марго, прозвучавший как фанфары.

Марго все делала особенно громко и торжествующе: даже ходила так, словно с каждым шагом каблуком втаптывала в грязь гордость своих врагов. Она была монументальной женщиной – баскетбольного роста, статная, с длинными руками и ногами.

Из небольшого «опеля» Марго выдвигалась по частям. Сначала появилось костистое, словно каменное, колено, потом второе, за ними – мощные ляжки и бедра, следом вытянулись руки с французским маникюром на длинных пальцах, и только потом показалась голова Марго. Она смотрела исподлобья, потому что держала голову сильно набок – чтобы не упереться высоким пучком волос в потолок салона авто.

– Мне сначала показалось, что ты голая, – призналась Полина, принимая от гостьи подарок – бутылку африканского вина.

– Что? А! Изумительно, да? Цвет нюд. И это не костюм: брюки и лонгслив брала отдельно. Правда, идеально? Тон в тон. Очень модно. С жирами на боках такой цвет не носят, поэтому редко кому идет.

– Тебе идет, – согласилась Полина.

«Жирами» на боках Марго никогда не страдала. Но ее огромное мощное тело так голо смотрелось в модном цвете нюд, что было как-то неловко.

– Впрочем, я привезла переодеться, – сказала Марго и снова сунулась в машину, а вылезла обратно уже с большим бумажным пакетом в руках. – У тебя же тут природа.

– Отлично, – с облегчением выдохнула Полина. – Переодевайся и приходи к беседке. Я там стол накрыла.

Вскоре они уже сидели за столиком, уютно укутав ноги большими клетчатыми пледами, которые Полина называла «уличными», и пили вино. Полина жмурилась от удовольствия, распознавая в богатом вкусе то нотку ванили, то дыни, то печеного яблока.

– Прекрасно же, – вздохнула Марго, пальцами отламывая кусочки от запеченной в слоеном тесте форели, которую Полина подала к вину. – Благодать.

– Главное, не напиваться, – сказала Полина, с сожалением отставляя бокал. – Глеб волнуется. Говорит, врач категорически против алкоголя.

Марго фыркнула.

– А какой врач тебе его порекомендует? Они всегда так говорят… Хотя! В Испании роженицам дают бокал вина. В процессе и после завершения. Считается – полезно! А раньше, в Средневековье, в Италии недоношенных и слабых новорожденных купали в горячем вине со специями. Слышишь, Полька! Глинтвейн с дитём!

– Марго, – поморщилась Полина, – сколько раз говорить: полька – это танец такой… ну не нравится мне это имя.

– Грустная ты, мать, – заметила Марго, отщипывая форель и оборачивая кусочек золотистым тестом. – Зря я про рожениц, да?

– Нет, – отмахнулась Полина и укуталась в плед.

Майское тепло обманчиво – под кронами вишен пляшет холодок.

– Роженицы и глинтвейн меня не расстраивают… Я по другому поводу…

– Ой, ну ты с Глебом поговори, – наклонилась Марго поближе и снова вытаращила глаза, красиво обведенные тоненькими стрелками, – он тебе любого врача найдет и на блюдечке предоставит. Нет такого диагноза – бесплодие, в наше-то время! Я знаю, ты всегда мечтала…