Вероника Спидвелл. Опасное предприятие

Пожилая женщина вышла из тени позади клетки. Она шла вперед медленно, крепко сжимая шишковатой рукой трость из слоновой кости; но мне почему-то показалось, что она использует ее скорее как символ власти, чем как предмет, поддерживающий ее ослабшие ноги.

Вопрос, очевидно, был риторическим, а потому я и не пыталась на него ответить, а просто стояла, опустив руки, и наблюдала, как она, приблизившись, принялась осматривать меня с головы до пят.

Я воспользовалась случаем и тоже рассмотрела ее. Она была выше остальных Боклерков, а спина ее была такой прямой, что никакому шесту и не снилось. Голова высоко поднята, и хотя возраст и склонность к полноте сгладили ее черты, это не коснулось глаз. Они были черными и все еще красивыми той красотой, какой славятся глаза у сокола: зоркие и неумолимые. Нос также напоминал клюв, а подбородок был немного острым для того, чтобы казаться красивым. Очевидно, она никогда не была красавицей, но я легко могла представить ее в роли обаятельной дурнушки, способной привлекать к себе внимание хотя бы своей живостью.

– У вас хорошая осанка, – сказала она наконец. – Это говорит о твердых основах. Кто бы вас ни воспитывал, они знали, что делали.

– Меня вырастили мои тетки, – сказала я ей, выбрав более простую, официальную, версию. – Одна из них была доброй, другая – нет. Вторая пришивала мне на воротник листья падуба, чтобы я не опускала подбородок.

Она кивнула.

– Меня каждый день на время уроков привязывали к доске. Мой отец считал, что учеба дает девочкам лишь скрюченную спину, так что такой своеобразный корсет был единственной возможностью для меня получать образование. Вот так я и выучила Горация, – сурово закончила она. – А вы дитя Спидвелл, правильно? Я леди Веллингтония Боклерк. Можете называть меня леди Велли. Я не люблю церемониться, как вы уже и сами, несомненно, поняли.

– Вы любовались птицами, – сказала я, чтобы завязать беседу. Я указала на клетку, в которой попугайчики-неразлучники леди Корделии, Кратет и Гиппархия, неразборчиво болтали, глядя на нас.

– Милые создания, – сказала леди Веллингтония. – Но они ни на минуту не прекращают этот адский шум. Я как раз собиралась открыть клетку и запустить туда кошку. Или это жестоко? Может быть, стоит просто их задушить и разом покончить с этим?

Я не знала, что ответить, но мне на помощь пришел Стокер.

– Добрый вечер, леди Велли, – сказал он, галантно склонившись к ее руке. Он коснулся руки губами, и старая дама жеманно улыбнулась.

Затем она подставила ему напудренную щеку.

– Привет, мой мальчик. Поцелуй старушку, теперь в другую и еще пожми мне руку, как ты умеешь.

Стокер подчинился, а затем отошел, улыбаясь.

– Рад снова видеть вас, леди Велли.

– Ах ты проказник, – сказала она, постучав его веером по костяшкам пальцев. – Мы не виделись больше шести месяцев. Мне нравится твой новый питомец, – добавила она, кивнув в мою сторону.

Стокер прыснул, а я больно ткнула его под ребра.

– Ну все, хватит, – сказала я и повернулась к леди Веллингтонии.

– Мы со Стокером вместе работаем над проектом его светлости – открыть в Бельведере музей, доступный для публики, – сказала я ей.

Она закатила глаза.

– Какая бесславная идея. Кому нужно, чтобы публика шаталась по саду, разбрасывая повсюду обертки от сладостей, пустые бутылки и бог знает какой еще мусор?

– Вы не считаете, что у людей должен быть доступ к экспонатам, представляющим достижения человеческого ума: собраниям искусства и результатам исследований?

На ее губах заиграла легкая улыбка.

– Думаете, простого человека волнуют подобные вещи? Нет, дитя. Ему нужны полный живот, теплые ноги и крепкая крыша над головой. Но мне нравится ваш идеализм. Это очень обаятельно, только обещайте от него избавиться к тридцати годам. Женщина за тридцать не может позволить себе быть идеалисткой.

– Мне кажется, это очень цинично, – ответила я.

Она скорчила гримасу.

– Стокер, девочка считает меня циничной.

Стокер спокойно взглянул на нее.

– Девочка будет думать о вас еще хуже, когда познакомится с вами поближе.

Я замерла от такой грубости, но леди Веллингтония запрокинула голову и громко рассмеялась.

– А теперь пойдем к ужину, потому что, если я сяду в одно из этих нелепых кресел, боюсь, уже не встану, – сказала она, строго взглянув на низкие кресла, и повернулась ко мне.

– В мое время кресла делались не для удобства. У них было одно предназначение – чтобы зад не касался пола, вот и все. Хорошо, что Корделии здесь нет. Она милая девочка, но мигом лишилась бы чувств, если бы услышала, что я в приличном обществе употребляю слово «зад». Знаете, это основное преимущество старости. Я могу говорить все, что заблагорассудится, и меня прощают, потому что я знала Моисея, когда он еще лежал в корзинке в камышах.

Она взяла Стокера под руку.

– Веди меня к ужину, мой мальчик. Мисс Спидвелл, боюсь, вам придется идти одной.

Стокер послушно проводил ее в маленькую комнату для ужинов, а не в большую столовую Розморранов. Стол был накрыт на четверых, и, когда мы уселись, я вопросительно приподняла бровь.

– Его светлость спустится к ужину? Или леди Корделия?

Прежде чем ответить, она внимательно проинспектировала холодного лосося под майонезом на приставном столике.

– Нет, дитя. Розморрана сегодня немного лихорадит, и я велела кухарке отправить ему наверх холодец и хороший бланманже. А Корделия с детьми уже уехала.

Она кивнула в сторону пустующего стула.

– Это для моей тени, если только он достаточно взбодрится для того, чтобы прийти. Он всегда опаздывает.

Только я начала подозревать, что пожилая леди немного не в своем уме, как дверь открылась и вошел священник; бормоча извинения и оттягивая воротник-стойку, он занял свое место.

Приставив к уху слуховой рожок, он кивнул леди Велли.

– Прости, Велли, но библиотека его светлости всегда так затягивает меня, что я просто забываю о времени.

Леди Велли вздохнула и заговорила с ним, возвысив голос и четко произнося каждое слово.

– Сесил, я видела, как ты забывал о времени, просто сравнивая длину шнурков на ботинках. Библиотека его светлости тут ни при чем. Тебе не хватает дисциплинированности, – проворчала она. Но в голосе ее слышалась нежность. Она махнула вилкой.

– Познакомься с мисс Спидвелл.

Священник повернулся ко мне.

– Я преподобный Сесил Баринг-Понсонби. Совершенно никак не связан с Бессбороу Понсонби, – строго добавил он.

Я напрягла память, чтобы припомнить, что Понсонби – фамилия семьи графов Бессбороу, семейства, известного своей эксцентричностью с начала века, когда одна молодая леди из этого клана стала любовницей лорда Байрона и посылала ему в письмах свои локоны, срезанные не с головы.

– Сесил, ты всем говоришь об этом еще с тех пор, как была жива леди Каролина Лэмб. Никому до этого нет дела, – строго сказала старая леди, подцепив на вилку еще один кусочек лосося.

– Стокер, ты помнишь мистера Баринга-Понсонби. Он все еще жив, как видишь. Сесил, – позвала она, возвысив голос, и он снова приложил к уху слуховой рожок. – Это Ревелсток Темплтон-Вейн. Вы с ним раньше встречались, но ты не вспомнишь, поэтому просто кивни, чтобы не казаться невежливым. Он, кстати, достопочтенный[3]. Сын виконта, который никогда мне не нравился.

Джентльмены сердечно приветствовали друг друга, а затем Стокер повернулся к хозяйке.

– Леди Велли, что привело вас в Бишопс-Фолли на этот раз?

– Предполагается, что мы все должны развлекать беднягу Розморрана. Хотя, между нами, очень уж это глупо выглядит: споткнуться о собственную черепаху. Чудно́е создание. Такое массивное и с таким забавным лицом; черепаха, не Розморран. Кстати, Сесил, мне только что пришло в голову, что ты очень похож на Патрицию.

– Что такое? – спросил он, приставив руку к уху.

– Я сказала, что ты похож на Патрицию! На черепаху его светлости! – прокричала она. Теперь, когда она это сказала, я не могла отделаться от мысли, что она права: сходство было заметно. Я была почти уверена, что мистер Баринг-Понсонби оскорбится, но он только пожал плечами и вернулся к лососю под майонезом.

Леди Веллингтония повернулась ко мне.

– Мне непременно нужно зайти в Бельведер, пока я здесь. Я не была там уже лет сорок. Наверно, он все так же забит всяким мусором?

– В коллекции содержатся также редчайшие объекты искусства и естественной истории, – упрямо ответила я. Может быть, в этомсобрании и правда куча мусора соседствовала с редкими сокровищами, но я не могла позволить никому, кроме нас, думать о нем слегка пренебрежительно.

– Ничего себе! Ты слышал, Сесил? Меня отругали! Все в порядке, дорогая. Вы не должны обращать внимания на мои капризы. Я счастлива, что вы смогли сегодня со мной поужинать. Мне так хотелось увидеть вас и сопоставить наконец лицо с именем.

Она окинула меня долгим оценивающим взглядом.

– И правда мисс Вероника Спидвелл.

– Вы очень любезны, – ответила я.

Она разразилась громким грудным смехом, которого совершенно не ожидаешь обычно от дамы столь преклонных лет.

– Я совершенно не любезна. Спросите кого угодно.

– Да, я тоже так думаю, – сказала я ей. – Просто пыталась проявить вежливость.

К моему изумлению, она довольно отвратительно улыбнулась: стало видно несколько гнилых зубов. Она подняла бокал.

– Я решила, что мы станем прекрасными друзьями, мисс Спидвелл.

Я подняла свой бокал в ответном жесте и быстро осушила его, не вполне уверенная в том, польщена ли я такой перспективой или обеспокоена. В какие бы странные игры она нипыталась играть вначале, сейчас она их отбросила, и мы с удовольствием разговорились. Мистер Баринг-Понсонби время от времени вставлял очень разумные замечания, да и Стокер казался прекрасным рассказчиком, но более всего в этот вечер мне было интересно слушать леди Велли. Она была удивительной женщиной, и чем больше событий из ее прошлого мне приоткрывалось (места, где она побывала, люди, с которыми была знакома), тем сильнее мне хотелось узнать ее лучше.

– Вы прожили очень интересную жизнь, – заметила я после одной особенно занимательной истории с участием эрцгерцога Австрийского.

– Я вас шокировала? Не забывайте: я родилась совсем в другие времена, мисс Спидвелл. Девственность – это завет королевы Виктории. Мы были не настолько зашорены, – сказала она мне. – Послушайте моего совета и избавляйтесь от своей как можно скорее.

Меня позабавила мысль о том, что было бы, если бы я рассказала ей, что уже благополучно ее лишилась лет семь назад в очень приятных обстоятельствах, на живописном горном склоне в Швейцарии.

– И если вы достаточно благоразумны, то должны поручить это дело ему, – добавила она, бросив многозначительный взгляд через стол на Стокера, который что-то кричал в слуховой рожок мистера Баринга-Понсонби.

Как раз в этот момент Стокер повернулся и с любопытством посмотрел на нас.

– О чем это вы там говорите? Вы обе раскраснелись.

– Мы обсуждали лошадей, – сказала леди Веллингтония, – и как трудно порой найти хорошего жеребца для верховой езды.

Его ответ был трогательно наивным.

– Если вам нужна рекомендация, у меня есть пара знакомых по этой части.

Я подавила смешок, а леди Веллингтония наградила его очень мрачной улыбкой.

– Не сомневаюсь, мой дорогой мальчик, не сомневаюсь.

Затем она вновь повернулась ко мне, а он вернулся к разговору со старичком священником.

Мы беззаботно болтали до тех пор, пока не принесли пудинг. Леди Веллингтония передернула плечами в предвкушении:

– Яблочный снежок! – воскликнула она. – Мой любимый!

Она посмотрела на мистера Баринга-Понсонби, который задремал, еще когда подавали сыр. Стокер с аппетитом набросился на свою порцию, и суровые черты лица леди Велли смягчило выражение искренней привязанности.

– Я обожаю Стокера. Если бы я могла иметь сына, то хотела бы именно такого. Но все это деторождение – очень дурное занятие, – мрачно добавила она. – Избегайте его по возможности.

– Да, я так и собираюсь, – ответила я.

– Умница девочка.

Она кивнула и подмигнула мне, а я принялась за яблочный снежок. Я небольшой любитель сладостей, но кухарка превзошла саму себя, дополнив десерт кремом англез. О любви Стокера к сладостям можно слагать легенды: он уже дочиста выскреб свою миску и, как я с любопытством заметила, тайком поменял ее на нетронутую порцию дремавшего мистера Баринга-Понсонби.

Я повернулась к леди Велли.

– Вам нужно писать мемуары, – сказала я ей.

Она лишь отмахнулась.

– Если прожить с мое, обязательно будет что припомнить за столько лет. Дитя мое, я старше Нила. Кстати, о Ниле… – Она замолчала и отдала быстрое распоряжение дворецкому Люмли. На мгновение он изменился в лице.

– Не будь таким занудой, Люмли, – сказала она ему. – Я уже готова пить чай, и мне совершенно не интересно тащиться самой и тащить мисс Спидвелл обратно в гостиную и ждать его там. Мы выпьем чай здесь, пока джентльмены будут пить портвейн. Подозреваю, ради этого мистер Баринг-Понсонби даже проснется.

Люмли побледнел, но низко поклонился.

– Конечно, миледи.

Люмли, как обычно и бывает со старшей прислугой, крепче держался за традиции, чем семья, в которой он служил. То, что леди Веллингтония не захотела удаляться после ужина в гостиную, как положено дамам, шокировало его не меньше, чем если бы мы все начали срывать с себя одежду и танцевать на столе.

Но он не мог ослушаться приказа, а потому вскоре появился с графином портвейна для мужчин и чайным сервизом, подобных которому я еще не видела. От восторга я даже задержала дыхание, и леди Веллингтония посмотрела на меня одобрительно.

– Так и думала, что вам понравится. Это Веджвуд[4], – сообщила она. Но такой Веджвуд не попадался мне никогда в жизни. Набор был выполнен в глубоком матовом бордовом цвете, стилизован под древнюю глиняную посуду, и по каждому предмету шел рельефный черный узор. И что это были за узоры! Сфинксы и различные животные перемежались с широко раскрытыми крыльями и шли по кругу на каждой чашке, а на чайнике ручка была сделана в виде крокодила.

– Его изготовилив честь победы Нельсона в Египетской кампании Наполеона. Забавный, правда?

– Потрясающий! – ответила я.

Пока мы пили чай, она вновь начала вспоминать людей, с которыми была знакома, совершенно не хвастаясь, а просто припоминая их странности и разные интересные истории. Не знаю, что на меня нашло, но я почему-то подумала, что она может быть нам полезна в нынешнем расследовании.

Мистер Баринг-Понсонби проснулся, когда внесли портвейн, и они со Стокером принялись за него, по достоинству оценив лучший тони[5] лорда Розморрана.

– Интересно, леди Веллингтония, вы когда-нибудь встречались с сэром Фредериком Хэвлоком?

– Фредди? Сто лет его не видела! – сказала она, и ее глаза подернулись дымкой воспоминаний. – Знаете, он дважды писал меня. В первый раз это был милый портрет для Королевской академии, еще до того, как он взбесился и его вышвырнули оттуда за то, что он ударил президента на открытии. Тот позволил себе колкое замечание об одной из его работ, а Фредерик никогда не выносил критику. В чем-то похож на этого, – добавила она, кивнув в сторону Стокера. – Все сражается с ветряными мельницами. Его за это же выгнали в прошлом году из Королевского музея естественной истории.

Я уставилась на Стокера.

– Ты кого-то ударил?

Он пожал плечами, потягивая вино.

– Того, кто этого заслуживал.

Леди Велли издала свой хриплый смешок.

– Я в числе покровителей этого заведения, проще говоря, я даю им деньги, а они приглашают меня на все мероприятия. Стокер давно уже был в немилости, но я брала его в качестве своего кавалера на все торжества, и никто не смел даже пикнуть. Так бы и продолжалось, если бы Стокер не начал возражать против одной из экспозиций.

– А что в ней было такого спорного? – спросила я.

Стокер сжал губы, начиная злиться просто от воспоминания о прошлом.

– Директор выставил чучела высших приматов, чтобы продемонстрировать эволюцию человека согласно теории Дарвина.

– Звучит вполне разумно, – заметила я.

– В конце этого ряда он поместил живого африканца в львиной шкуре, в цепях, – сказал он в гневе, будто выплевывая слова.

– И все его старания привели лишь к тому, что ему выбили зуб, – напомнила леди Велли. Потом она повернулась ко мне.

– Четверо мужчин еле оттащили от него Стокера. А я тем временем выяснила, что этот молодой парень – квалифицированный кондитер в поисках работы, забрала его с собой и пристроилав мой любимый отель. Если будете обедать в Садбери, дорогая, не забудьте заказать на десерт крокембуш а-ля Боклерк. Это его фирменное блюдо, – посоветовала она мне.

Я представила себе, как Стокер нападает на директора академии, и с трудом сдержала улыбку.

– Вы сказали, что сэр Фредерик писал вас дважды, – напомнила я леди Велли. – Приятно было ему позировать?

– Приятно? Ни капельки. Он, кажется, взял себе за образец Караваджо. Ничего, кроме перегара и шаловливых рук. Я больше отбивалась от него, чем позировала. Но второй портрет был просто прекрасен, – задумчиво добавила она. – Я была совершенно обнаженной. Он, конечно, написал меня в маске, чтобы никто не узнал. Но портрет был потрясающим. Он висит на стене в баре клуба «Геликон».

Стокер вдруг сильно закашлялся и никак не мог прийти в себя.

– Я его видел, – выдавил он наконец.

– Неплохо, правда? – спросила она, подмигнув.

– Потрясающе, – с чувством ответил он, подняв за нее бокал.

Она вздохнула.

– Мне было чуть за сорок, когда Фредерик меня написал. Последний цвет красоты.

Она вновь посмотрела на меня.

– Дитя мое, непременно нужно, чтобы он и вас написал. Сейчас у вас лицо греческой богини, но однажды вся красота начнет сползать, и кончится все тем, что ваша грудь будет болтаться у талии.

Мистер Баринг-Понсонби поднес к уху рожок.

– А? Что такое?

Леди Велли повысила голос.

– Мы говорили про женскую грудь, Сесил.

– Грудь – это прекрасно, – пробормотал он и сразу же начал снова клевать носом, а через минуту послышался и приглушенный храп. Она посмотрела на него с обожанием.

– Он как комнатная собачонка, мой старичок. Приятная компания в моем старческом маразме. Но болтается как ослиные причиндалы.

Стокер снова зашелся кашлем над стаканом с портвейном, а я никак не могла придумать подходящего ответа. Леди Велли беззаботно продолжала.

– Дети, я старее Темзы и даже с этим смирилась. Но у меня в запасе есть еще несколько лет до того, как смерть пригласит меня на танец, и я собираюсь насладиться ими не меньше, чем всеми предыдущими. А теперь скажите-ка мне, зачем вам понадобился Фредди Хэвлок.

Не успела я придумать подходящего ответа, как заговорил Стокер.

– Работы Чарльза Уилсона Пила подали мне интересную идею: я хочу совершенно по-новому организовать экспозицию различных биологических видов в Бельведере у его светлости. Собираюсь поместить их в среду, приближенную к реальным условиям обитания. И если позади каждой экспозиции расположить соответствующую картину, детальную и написанную специально для этих целей, мы создадим таким образом эффект, которого еще никому до нас не удавалось достичь.

Я уставилась на него.

– Стокер, это же гениально!

Но тут я поняла, что мы должны быть заодно, а значит, я должна была знать об этом плане и не выдавать своего удивления.

И леди Велли было не провести.

– Вам был неизвестен этот замысел, правда, мисс Спидвелл?

– Впервые о нем слышу, – честно ответила я.

– А почему же тогда вы так хотели познакомиться с сэром Фредериком? – спросила она, испытующе глядя на меня. Уголки ее губ тронула улыбка, она будто чувствовала мое замешательство, и оно ее забавляло.

– Я хотел, чтобы это стало сюрпризом для мисс Спидвелл, – солгал Стокер не моргнув глазом, – но предложил ей познакомиться с сэром Фредериком, чтобы изучить его работы.

Она медленно кивнула, будто нехотя принимая такое объяснение.

– Да, Фредди уникален и когда-то по достоинству оценил бы этот проект, но не сейчас.

– Почему не сейчас? – спросила я.

Леди Велли развела руками.

– Фредди – практически калека, – решительно сказала она. – Несколько лет назад у него начались приступы дрожи в конечностях. У него хватало сил, чтобы заниматься повседневными делами: писать письма, бриться – но он не мог уже держать кисть больше нескольких часов подряд. Он сделал себе имя как раз на размере своих полотен: масштабные, огромные картины, больше самой жизни, вот они какие. Вам нужно посмотреть на мой портрет в клубе «Геликон», мой бюст там размером с младенца, – сказала она, хрипло рассмеявшись. – Но в нынешнем состоянии, когда он не может работать долго, полотно такого размера заняло бы у него годы. Он пробовал себя в миниатюрах, но для них нужна тонкость, на которую он больше неспособен. И он занялся дизайном мебели и перестройкой дома. Устрашающая громадина – внутри выглядит как Королевский павильон в Брайтоне.

– Хэвлок-хаус?

– Да, он, – кивнула она. – Ему от отца досталось приличное наследство. Вы слышали о Септимусе Хэвлоке?

Она поочередно посмотрела на меня и Стокера, и мы закивали.

– Да, Септимус был очень известным художником своего поколения. Портрет королевы Виктории в день коронации обеспечил ему попадание в Королевскую академию в беспрецедентно раннем возрасте, в семнадцать лет. Он написал всех коронованных особ в Европе, а закончил свои дни при дворе русских царей в качестве их личного художника. В общем, Фредди на жизнь вполне хватит его наследства.

Она замолчала и потянулась к миске с орехами и щипцам и увлеченно начала колоть орехи, а мы ждали, когда она закончит свой рассказ.

– Пока Фредди был молод, он не интересовался этим наследством. Хотел сам заработать много денег. Молодец, что тут скажешь. Нельзя полагаться только на семейные связи, – добавила она, многозначительно посмотрев на Стокера. – Если у человека есть таланты, нужно использовать их на благо королевы и страны.

Стокер рассматривал свои ногти и ничего не ответил.

– И сэр Фредерик сумел добиться успеха, – напомнила я.

– Да, это правда, – согласилась она. – Он был очень талантливым художником на своем уровне, но ему было не сравняться по гениальности с отцом, и это было для него болезненно, – сказала она мне, подтвердив свои слова уверенным кивком. – Когда тело Фредерика стало ему отказывать, он построил это удивительное монструозное здание на краю Холланд-парка, нечто среднее между жилым домом, студией и картинной галереей. Он хотел организовать клуб для поклонников искусства, чтобы они могли собираться там и устраивать дискуссии, а также пристанище для подающих надежды молодых художников.

– Очень великодушно с его стороны, – заметила я.

Леди Велли хмыкнула.

– Великодушно, да. Фредди может быть очень великодушным, но только когда ему самому это выгодно.

– А чем ему выгодно это предприятие?

– С ними он пытается играть бога. Он советует им, какую плату брать за свои работы, в какой художественной манере писать, с кем спать. Когда вокруг него толпятся все его юные протеже, он чувствует себя все еще важной персоной, этаким pater familias для этой перспективной молодежи. Он знакомит их с богатыми покровителями – у этих людей денег больше, чем вкуса, и они могут позволить себе платить много за то, чтобы их научили, что нужно любить.

Мое сердце взволнованно забилось. Я все гадала, как лучше подвести леди Велли к разговору о Майлзе Рамсфорте, но она и сама подошла вплотную к этой теме.

Я широко раскрыла глаза и придала лицу самое невинное выражение.

– А не связан ли сэр Фредерик с бедным мистером Рамсфортом?

Темные глаза леди Велли блеснули.

– Майлзом Рамсфортом? Да, связан. Но странно называть его «бедным», девочка моя, если он убийца, приговоренный к смертной казни, – мягко добавила она.

– А вдруг он невиновен? – заметила я. – Он не предоставил никакого алиби.

– Что как раз и указывает на его виновность, – возразила леди Велли. – Но я вижу, вы оптимистка, мисс Спидвелл. Я часто наблюдала эту черту в лепидоптерологах.

– Я тоже ей об этом говорил, – вмешался Стокер.

Леди Велли задумчиво посмотрела на меня.

– Да, охотники на бабочек любят сложную погоню за красотой, которая может ускользнуть прямо из-под носа. Но странное это занятие – охотиться на бабочек, а не на тигров, – тихо добавила она. – Вы собственноручно умерщвляете живые существа, правда, мисс Спидвелл? Интересно, сможете ли вы остановиться на бабочках?

Я потянулась к чашке и осторожно обхватила пальцами теплый фарфор.

– Смерть – это необходимый противовес жизни, леди Веллингтония.

Она вновь хрипло рассмеялась.