Обманчивый блеск мишуры

Крессида же, очевидно воодушевленная шампанским, проявила большую искрометность, чем обычно. С Хилари у них вышел шутливый диалог, не лишенный любовных обертонов. Невеста сначала долго подтрунивала над «блеском и величием» «Алебард», а когда в ответ тот обиженно нахмурился, рассмеялась.

– Нет, поймите меня правильно, я сама готова вцепиться во все это зубами и когтями. От одного вида «Алебард» кровь Тоттенхэмов вскипает во мне, как… – Тут она, правда, осеклась, встретившись взглядом с миссис Форрестер, смотревшей сурово и укоризненно. – В общем, – заключила Крессида, делая ручкой неопределенный жест в сторону Хилари, – обожаю это место.

При этих словах полковник внезапно провел старческими узловатыми пальцами по губам. Вены на его руках как будто еще сильнее вздулись.

– О, дорогая, – произнес Хилари в ответ и отсалютовал суженой бокалом.

Мистер Берт Смит от шампанского тоже слегка отпустил вожжи. Он без умолку болтал об их с Хилари общих делах, и Трой ни на секунду не усомнилась: перед ней действительно тот трезвый, расчетливый, практичный и проницательный человек, за какого он себя выдает. Неудивительно, что он так сказочно преуспел. Надо полагать, в фирме «Билл-Тасман и Смит» – кажется, так они себя официально называют? – именно он играет роль двигателя, а Хилари – скорее внешний корпус с весьма изысканной обшивкой и совершенными линиями дизайна.

Форрестер слушал эти речи, несомненно, рожденные высокой мощью интеллекта, с видом почтительного удивления. Он сидел как раз рядом с Трой, и его тихо высказанная просьба помочь «все это усвоить» показалась ей очень трогательной.

– Вы не теряете нить его мысли? – шепнул полковник озабоченно. Слуховой аппарат, по счастью, находился при нем.

– Немного теряю. Во всем, что касается бизнеса, я – полный профан, – прошелестела она в ответ, чем вызвала у старика приступ восторга.

– Вот именно! Я тоже. Вот именно! Но надо сделать вид, будто нам все ясно, так, что ли?

– Я не посмею. Сразу себя выдам.

– Да… Звучит жутко толково. Прямо, знаете ли, слышен скрип мозговых шариков. – Форрестер выразительно поднял брови. – Потрясающе. Просто – уухх! Правда?

Художница кивнула. Полковник таинственно закусил губу и втянул голову в плечи.

– Ни за что нельзя показывать, какие мы недотепы.

Наверное, вот так же он вступал в разговор с благонравными девицами лет пятьдесят назад, когда был юным лейтенантом, подумалось Трой. Веселый беззаботный парень, способный бесконечно вальсировать под звуки эстрадного оркестра, исполнявшего «Судьбу»[38], а потом срывать мимолетные поцелуи в тенистой оранжерее за сценой – гроза пожилых компаньонок и гувернанток. Пожалуй, и предложение тете Клу он делал где-нибудь на балконе средь шумного полкового бала… Ну а сама тетя Клу – какой же, черт возьми, была она в пору первого расцвета молодости? Трой попыталась ее себе представить – и не смогла. Легкомысленной королевой вечеринок? Резвуньей? Кокеткой? Этакой породистой и неприступной молодой особой? Просто милой хорошей девушкой?

– …я ему и говорю: «Бога ради, приятель. Делай как знаешь, а коль хочешь меня послушать, так тебя надувают. Оставляют в дураках средь бела дня». А он: «Такая известная, солидная коллекция, высший класс». Да уж, высший класс! У тебя в штанах высший класс! Он будет рассказывать. Гора ржавого трухлявого дерьма фабричной сборки – вот что это за коллекция.

– Не сомневаюсь, так оно и есть, дядя Берт, – подытожил Хилари и повернулся к миссис Форрестер:

– Какая у вас чудесная «бомбочка» на груди, тетушка, – заметил он. – Я у вас такой не помню. Настоящее сокровище.

– Подарок на серебряную свадьбу. От твоего дяди, естественно. Я нечасто ношу ее.

Крупная бриллиантовая брошь сверкала, как бы небрежно приколотая к черному кардигану миссис Форрестер, в свою очередь накинутому поверх коричневого шелкового платья. Шею все так же обнимали жемчуга, а на пальцах появилась дополнительная россыпь колец.

Смит, чье внимание этот обмен репликами отвлек от сфер высоких финансов, смерил пожилую даму внимательным взором.

– Все мое ношу с собой, да? Все очень здóрово и красиво. Кстати! Вы по-прежнему таскаете весь свой скарб за собой? Все в той же жестяной коробке? Я не ошибаюсь?

– Pas devant les domestiques[39], – твердо оборвала его миссис Форрестер.

– А-а, хор! Как у древних греков?

Хилари поспешил вмешаться в разговор:

– Ради бога, умоляю вас, тетушка Клу… – запротестовал он, бросив взволнованный взгляд на Катберта, который стоял у буфета спиной ко всем.

– Хилари, – заметила вдруг Крессида, – мне это, кстати, напомнило…

– О чем, душа моя? – с некоторой опаской спросил хозяин усадьбы.

– О, это не так важно. Пустяки, в сущности. Я имею в виду… ну, насчет завтрашнего дня. Насчет праздника. Елка ведь у нас будет в гостиной, да? И что там по сценарию? Ты уже придумал? Режиссуру и все прочее?

Тем самым Крессида, пожалуй, впервые проявила – на словах, по крайней мере – хозяйский подход к делам в «Алебардах», и Хилари пришел в восторг (что не укрылось от Трой). Он тут же пустился в самые детальные пояснения: о звоне бубенцов, магнитофонной записи оленьего храпа, явлении Форрестера через французское окно в образе Друида; о «ветке поцелуев», рождественской ели и порядке мизансцен. Полковник слушал его с живейшим интересом и удовлетворением.

Беседа на эту мирную тему заняла весь остаток обеда. Крессида окончательно вжилась в роль «державной владычицы замка», вела ее с некоторым даже апломбом и, прежде чем миссис Форрестер, которая уже собиралась с духом, успела переломить ситуацию, наклонилась к ней с самой очаровательной улыбкой и заботливо спросила:

– Уже собираетесь, тетушка Колумбина? Вам помочь?

Та даже фыркнуть не успела. Трой не сомневалась, что юная девица сейчас впервые назвала будущую свойственницу по мужу «тетей», и тетя была этим положительно выбита из колеи. Во всяком случае, она рывком поднялась с места.

– Да, пора. Благодарю, я сама. – И направилась к выходу.

Супруг оказался у дверей раньше ее и галантно распахнул их.

– Но мы долго на приколе в гавани торчать не будем, знаете ли, – сообщил он доверительным тоном, переводя взгляд с жены на Трой и обратно. – Хилари говорит, у нас еще полно дел. Ставить елку, плести омелу и всякое такое. Как же здорово знать, что впереди тебя ждет нечто волшебное и прекрасное, ведь правда? – И он подмигнул художнице.

Несколько позже, вновь спустившись в гостиную, дамы обнаружили там только Найджела, Винсента и «яблокощекого» паренька с кухни – вся троица как раз деловито затаскивала через французское окно чудесную пушистую ель, слегка припорошенную снежком. Стройный стан ее был закреплен в особой зеленой трубке, которая, в свою очередь, крепилась на чем-то вроде маленькой хозяйственной платформы на колесиках – вроде тех, которые используются для ремонтных работ под днищем грузовых машин. В дальнем конце комнаты рождественское дерево уже поджидал специально разложенный поверх великолепного ковра кусок зеленого полотна – в центре этого куска елочку и водрузили на специальную подставку. Вместе с нею в гостиную будто ворвалась сама зима – и запечатлела по морозному поцелую на лице каждого. Крессида тут же плаксиво заныла, и слуги поспешили захлопнуть створки французского окна, после чего бесшумно удалились. Стремянка и огромная коробка с елочными украшениями остались сиротливо стоять возле возвышавшегося рядом дерева.

Кто-то из работников – вероятно, Найджел – уже успел подвесить к основной люстре старую добрую «ветку поцелуев», традиционное сооружение в форме колокола из веток омелы и остролиста, с алыми яблочками, свисающими с него на нитках мишуры. Ожерелье свечей такого же ярко-алого цвета торжественно обрамляло композицию. Вся гостиная наполнилась пьянящим ароматом смолы и хвои.

Трой почти так же, как полковник, любила рождественские елки, поэтому надеялась, что совместными усилиями им удастся спасти праздничный вечер. Даже миссис Форрестер оглядела доставленный экземпляр рождественского древа с выражением степенного одобрения и заметила, что с ним «вроде как все в порядке, без изъянов».

– По крайней мере, – добавила она, – среди игрушек есть славный разборный вертеп. Им-то я и займусь. Я сама купила его в Обераммергау[40], когда юному язычнику Хилари было семь лет. Как видим, язычником он и доныне остается, но, чтобы угодить своей старой тетке, разрешает выставить святую вещь под елку. А как ясли Христовы уживаются в его голове с этим варварским бородачом Фредом и этим аляповатым бесстыдством на люстре, ведает только он сам. И еще, слава богу, у нас все-таки будет служба – в часовне в половине одиннадцатого. Вы не знали?

– Нет, – сказала Трой. – Я даже не знала, что здесь есть часовня.

– Есть, в западном крыле. Там служит капеллан из тюрьмы. Ну, время от времени. По обряду Высокой церкви[41], что Хилари, конечно, одобряет… А вам нравится этот обряд?

– Нет, – просто ответила художница. – Но он живописен, его интересно переносить на холст.

Миссис Форрестер издала неопределенный звук, что-то вроде «пффу».

Тут Мервин принес кофе и ликеры. Проходя мимо Трой, он бросил на нее взгляд, полный какого-то животного подобострастия – молодую женщину этот взгляд глубоко покоробил.

Приступ хозяйского чувства ответственности, накрывший Крессиду там, в столовой, к этому времени миновал без следа – она задумчиво стояла, покачивая носком золоченой туфельки перед ярко пылающим очагом и опершись прекрасной рукой о каминную полку. Завидя Мервина, она как-то беспокойно поежилась и, когда он удалился, заметила:

– Этот человек наводит на меня ужас.

– И не говори, – отозвалась миссис Форрестер.

– Просто мурашки по коже, как от змеи. Да все они такие, если уж на то пошло. Ай, да-да, мне все это известно – все эти высокие идеи Хилли, и пожалуйста, я готова согласиться: можно и так решать проблему подбора и воспитания прислуги. Наверняка очень действенный метод. Не сомневаюсь, что, раз мы хотим высоко поднять знамя «Алебард» и держать марку на высоком уровне, такие ребята нам могут в этом деле помочь. И все же я бы предпочла пригласить греков или еще кого-то такого… знаете ли.

– Значит, ты не берешь пример с Хилари и не пытаешься, как он, рассмотреть вопрос с точки зрения самих убийц? – иронически вопросила старая леди.

– Я знаю, как он этим увлечен, я все уже слышала, – Крессида продолжала нервно дергать туфелькой. – Но давайте честно признаемся: и для него, и для меня на самом деле важнее всего приятный, цивилизованный, удобный образ жизни… Если угодно. Понимаете ли.

Миссис Форрестер пристально поглядела на нее, а затем как-то особенно решительно, всем телом развернулась к Трой.

– А вы как справляетесь со своей прислугой?

– Худо-бедно. Правда, мой муж – офицер полиции, и одно его рабочее расписание способно свести с ума нормальную прислугу, привыкшую к размеренному быту.

– Полицейский?! – вырвалось у Крессиды, но она тут же овладела собой и добавила: – Ах, ну да, конечно. Совсем забыла. Хилли говорил мне. Но ведь он страшно… высокопоставленный и знаменитый, да?

Поскольку никто другой в комнате отвечать на эту реплику не стал, Трой тоже воздержалась.

– Не пора ли нам заняться елкой? – обратилась она вместо этого к миссис Форрестер.

– Надо подождать Хилари. Вы ведь, наверное, уже заметили, как он любит руководить.

– Какое веселое общество нас ожидает, просто как в мюзик-холле, если можно так выразиться. Только вообразите себе этот блестящий съезд! – не унималась Крессида. – Тюремный начальник. Тюремный врач. Тюремная стража. Тюремный капеллан. Я уж не говорю о молодой тюремной поросли, о достойной смене, так сказать… И еще – как я могла упустить! – прольется золотой дождь соседей, не слишком знатных и никак не младше семидесяти каждый. Вот уж повеселимся всласть.

– Мне ровно семьдесят, а моему мужу – семьдесят три.

– Ну, вот видите! Вы еще в нижней возрастной категории! – Крессида залилась смехом. И вдруг, внезапно бухнувшись на колени прямо перед миссис Форрестер, девушка откинула назад блестящую гриву шелковистых волос и молитвенно сложила ладони. – Поверьте мне, пожалуйста, я совсем не такая безнадежно ужасная, какой себя выставляю. Вы оба были ко мне бесконечно, фантастически добры! Всегда-всегда. Вы просто не представляете, как я вам благодарна. Когда мы с Хилли поженимся, ему придется изо всех сил лупить меня, чтобы выбить всю дурь. Знаете, как по гонгу лупят – БАМ, бам!!! И вот увидите, я стану просто шелковой. Тетушка Колумбина, милая, хорошая, умоляю вас, простите меня за все.

Трой подумала, что, обладай старая леди даже силой горгоны Медузы, ей не удалось бы сейчас заставить это юное существо окаменеть. И в самом деле, уголки губ миссис Форрестер тронула даже легкая улыбка.

– Полагаю, дорогая, ты ничем не хуже и не лучше основной массы своего поколения, – заключила она. – Чистоты и свежести тебе, во всяком случае, не занимать.

– О да, я чиста, как слезка ангела, и свежа, как огурчик, правда ведь? Как по-вашему, тетя Колумбина, смогу я украсить собой дом Хилли хоть немножко?

– Внешним видом так уж точно, – отвечала пожилая дама. – Что есть, то есть. Остальное будет зависеть от поведения.

– От поведения, – задумчиво повторила Крессида.

Воцарилось молчание. Поленья потрескивали в очаге. Легким дуновением воздуха откуда-то из-под самого потолка слегка качнуло «ветку поцелуев» на ее мишурном шнурочке. Из столовой, отделенной от гостиной толстыми стенами и дверьми, донесся приглушенный смех Хилари. И тоном, столь поразительно далеким от давешнего, что разницу уловил бы и глухой, мисс Тоттенхэм задала очередной вопрос:

– Тетя Колумбина, а могли бы вы назвать меня «великой грешницей»?

– Господи, о чем ты, дитя мое? Что случилось?

Девушка открыла парчовую золотистую сумочку и вынула сложенный вдвое листок бумаги.

– Это я нашла у себя под дверью, когда ходила переодеваться. Хотела дождаться Хилари. Но, наверное, вам обеим тоже надо показать. Вот, пожалуйста. Возьмите. Откройте. Прочтите. И вы, и вы.

Миссис Форрестер смерила ее взглядом, нахмурилась и развернула бумагу на расстоянии вытянутой руки – так, чтобы Трой тоже могла видеть какие-то неестественно огромные заглавные буквы, отпечатанные на машинке:

«ВЕЛИКАЯ ГРЕШНИЦА, БЕРЕГИСЬ!

ПАДШАЯ ЖЕНЩИНА – ВМЕСТИЛИЩЕ МЕРЗОСТИ

НЕ ПРЕТЕРПИТ ОТ БЛУДНИЦЫ В ДОМЕ СВОЕМ!»

– Что за гадкая белиберда? Где ты это взяла?

– Я же вам сказала. В своей комнате под дверью.

Миссис Форрестер сделала резкое движение, как бы желая изорвать послание в мелкие клочки, но Крессида порывистым жестом остановила ее:

– Нет, не нужно. Надо показать Хилари. Очень хочется надеяться, что хоть это в корне изменит его мнение о негодяе Найджеле.

IV

Вскоре мужчины присоединились к дамам в гостиной. Прочтя анонимку, Хилари вдруг притих. Довольно продолжительное время он только молча глядел на нее и хмурил брови. Смит заглянул ему через плечо и тихо, протяжно присвистнул. Полковник переводил взгляд с племянника на жену. Та неопределенно покачала головой, и старик, по-прежнему ничего не понимая, принялся с одобрительной улыбкой любоваться на «ветку поцелуев» и рождественскую ель.

– Ну как, малыш? – прервала молчание миссис Форрестер. – Что ты об этом думаешь?

– Не знаю. Полагаю, меня хотят навести на некоторые мысли, причем неверные, тетя Клумба.

– Что бы кто ни думал, – вмешалась Крессида, – а найти такое у себя в спальне – удовольствие ниже среднего.

После этих слов Хилари вдруг разразился странной философской речью – какой-то вкрадчивой, сдержанной и двусмысленной. То, что случилось, конечно, жутко неприятно и действует на нервы, но все же это ерунда, и Крессида не должна позволять всяким детским глупостям выбить себя из колеи. Она ведь такая разумная. И вообще, дело не стоит выеденного яйца.

– Вот гляди, – хозяин усадьбы театрально взмахнул рукой в сторону камина, – гори она огнем, пошлая, тупая, бездарная, бессмысленная писанина.

Клочки бумаги полетели в очаг, тут же сморщились, почернели, буквы глупого и несуразного текста мелькнули в языках пламени и, сделавшись на мгновение гротескно выпуклыми и отчетливыми, обратились в прах, в неосязаемое воспоминание – навеки исчезли из этого мира.

– Прочь-прочь-долой! – пропел Хилари странно хриплым голосом и «в доказательство» помахал руками словно крыльями.

– По-моему, ты зря это сделал, – холодно отчеканила Крессида. – Записку надо было сохранить.

– И я того же мнения, – глухо поддакнул Смит. И добавил: – Улика.

Трой испуганно вздрогнула, услышав термин, столь явно относящийся к профессиональному жаргону ее мужа. Смит заметил это и осклабился.

– В точку, да? Правда? Для вашего благоверного – небось повседневное словцо, часто слышите его дома? Хорошее словцо. У-ли-ка. Улику лучше б сохранить, Хилли, толку б больше вышло.

– Мне кажется, дядя Берт, я уже достаточно взрослый мальчик, чтобы по своему усмотрению разбираться с подобными глупыми, абсурдными, смехотворными казусами, – неожиданно жестко и напыщенно высказался Хилари.

– Ух ты, скажите на милость… – пробормотал антиквар и затих.

– Я более чем уверен, Крессида, любимая, что все это просто-напросто чья-то идиотская шутка. Не передать словами, как я ненавижу так называемые розыгрыши. До тошноты. – Владелец «Алебард», казалось, спешил овладеть собой и вернуться к обычной иронической манере речи, но получалось у него не очень убедительно. Словно в поисках поддержки он повернулся к Трой: – А вы?

– Столь неостроумные – конечно. Если только это розыгрыш.

– Во что я не верю ни секунды, – подхватила Крессида. – Шутка! Как же. Это умышленное оскорбление. Если не хуже. – Она подбежала к миссис Форрестер. – Разве вы не согласны?

– Я не имею ни малейшего представления о том, что бы это значило. А ты что скажешь, Фред? Я говорю: что ты-ска…

Она осеклась на полуслове. Ее супруг был занят весьма неожиданным делом: он мерил шагами расстояние от французского окна до елки.

– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать! Точно пятнадцать шагов предстоит мне сделать от «кулис» до места назначения. А кто закроет за мной окно? Такие вещи надо заранее прорабатывать, знаете ли…

– Позволь сказать начистоту, Хилли, любовь моя, – тут же снова вклинилась мисс Тоттенхэм. – Я никак не могу плюнуть на все это и забыть просто так, стряхнуть с плеч вроде как, если угодно, потешное недоразумение. Ты сам сто раз рассказывал, что Найджел до сих пор называет свою бедную жертву не иначе как «великой грешницей» или там «грешной женщиной», не помню. Не знаю, как кому, а мне достаточно очевидно, что на сей раз он нацелился именно на меня, и я боюсь. Понимаешь ли, Хилли, я бо-юсь.

– В то время как, – невозмутимо подхватил Хилари, – бояться нечего. Уверяю тебя, детка, моя золотая крошечка, тут совершенно нечего страшиться. Обстоятельства совсем не такие, как тогда…

– Да уж, не совсем такие, учитывая, что та была уличной девкой!

– …и разумеется, я обязательно докопаюсь до правды, обещаю тебе. История слишком нелепая, чтобы остаться нераскрытой. Я предоставлю дело…

– Ты никому ничего не можешь предоставить, ты сжег бумажку!

– Найджел выздоровел окончательно и бесповоротно.

– Слышь сюда, – заметил мистер Смит. – А ну как кто-то сработал под него? Кто-то из их шатии? А ну как его подставили? Подсунули нам. По злобе. Нарочно то есть.

– Они все до единого отлично друг с другом ладят.

– А вот с этим гавриком полковника не ладят. Не-ет, с Маултом у них дружба врозь. Ладáми там и не пахнет, пятерку ставлю. Видал я, как они на него зыркают. И он на них.

– Что за чепуха, Смит, – вмешалась миссис Форрестер. – Сами не знаете, что говорите. Маулт служит у нас уже двадцать лет!

– И что с того?

– О господи боже мой! – взвизгнула Крессида и без сил повалилась в кресло.

– …а кто будет оглашать имена при раздаче подарков? – продолжал свои глубокомысленные размышления полковник. – Я ведь не смогу надеть очки, на Друиде они смотрелись бы глупо.

– Фред!

– Что такое, Клу?

– Подойти к нам сюда. Я говорю: по-дойди сю-да!

– Зачем? Я работаю над своей ролью.

– Ты переутомишь мозги. Иди сюда! Тут речь о Маулте. Я говорю: речь о…

Полковник прервал ее почти сердито – во всяком случае, сердито для него:

– Ну, вот, ты совсем спутала ход моей мысли. Так что там с Маултом?!

Словно в ответ на слишком громкий призыв (в театре любой зритель счел бы его нарочитым), искомое лицо – а именно Маулт с подносом в руках стремительно вылетел на «сцену» из-за дверей гостиной.

– Прошу прощения, сэр, – задыхаясь обратился он к Хилари. – Я подумал, это срочно, сэр. Полковнику, сэр.

– Что – «полковнику», Маулт? – довольно раздраженно перебил его старикан.

Вместо ответа камердинер выставил поднос на вытянутых руках перед своим хозяином. На нем лежал конверт с отпечатанными на пишущей машинке заглавными буквами:

«ПОЛК. ФОРРЕСТЕРУ».

– Он лежал на полу в вашей спальне, сэр. Прямо у дверей, сэр. Я подумал, это срочно, – повторил Маулт.

Глава 3

Счастливого Рождества!

I

Вытащив из конверта листок с каким-то посланием и пробежав его глазами, полковник Форрестер повел себя в точности так же, как его племянник в аналогичной ситуации несколько минут назад. То есть на некоторое время застыл безо всякого выражения на лице. Затем слегка покраснел и повернулся к Хилари.

– Дружочек, на два слова… – Старик свернул прочитанный листок. Руки его заметно дрожали.

– О чем речь… – начал было Хилари, но тетушка прервала его:

– Нет!

– Клу, позволь уж мне…

– Ни в коем случае. Как я вижу, ты тоже попал на крючок, – сказала она, – и мне нужно знать, на какой именно. Я говорю: на крю…

– Я тебя слышу. Но нет, Клу, не могу, дорогая. Это неловко и неуместно.

– Вздор, Фред, я настаиваю… – Голос ее сорвался на какой-то неожиданный стон. – Сядь сейчас же, Фред. Хилари!

Хилари ринулся к дяде, и вместе они кое-как усадили того на ближайший стул. Миссис Форрестер запустила узловатую кисть в нагрудный карман мужа и вытащила оттуда маленький флакон.

– Бренди! – скомандовала она, и Хилари тут же поднес ей бутылку с сервировочного столика, оставленного для гостей Мервином.

– Это движок. Стучит неровно, – сказал мистер Смит на ухо Трой. Затем он быстро отошел в дальний конец комнаты и распахнул окно. Вихри снега тут же ворвались внутрь, хвойные лапы на елке зашевелились, «букет поцелуев» закрутился во все стороны.

Полковник все еще сидел на стуле – с закрытыми глазами и взъерошенными волосами, он учащенно дышал.

– Со мной все в полном порядке, – просипел он наконец. – Было бы из-за чего поднимать шум.

– Никто ничего не поднимает, – отозвалась его решительная супруга. – Не могли бы вы теперь закрыть окно, Смит? Спасибо.

Тело Крессиды охватил приступ дрожи – продолжительной и наглядной, от макушки до пяток.

– Хорошо хоть без обморока, – шепнула она Трой. Та не прореагировала.

– Вот уже гораздо лучше, – произнес полковник, открывая глаза. Остальные вздохнули с облегчением.

Образ этой живописной группы, собравшейся в гостиной словно для того, чтобы позировать, глубоко запечатлелся в памяти Трой: пожилой офицер с прикрытыми веками изо всех сил пытается восстановить дыхание. Хилари – в вельветовом пиджаке сливового цвета, как всегда элегантен, но весьма взволнован и смущен. Крессида развалилась в кресле с золотистыми ручками в позе недовольной, но обольстительной. Миссис Форрестер с руками, скрещенными на груди, внимательно наблюдает за мужем с расстояния не более двух шагов. А сухонький старикан кокни в роскошной, дорогой домашней куртке рассеянно описывает круги вокруг праздничной елки.

В богатых усадебных декорациях, при своей старомодной чинности картина эта прекрасно подошла бы в качестве сюжета любому увенчанному славой мастеру эдвардианской жанровой живописи – Орчардсону или еще больше – достопочтенному Джону Кольеру[42]. Название могло быть, например, просто «Письмо». Ведь оно все еще лежало на ковре – там, где его уронил полковник, – и составляло, несомненно, эмоциональный центр композиции.

В довершение этого безнадежно отжившего, допотопного сюжета мистер Смит вдруг прервал свое бесцельное движение и застыл как вкопанный, а миссис Форрестер, Хилари и Крессида будто по команде повернули головы и уставились на одинокий белый клочок бумаги.

И тут уж «полотну» пришла пора ожить. Полковник, как уже отмечалось, открыл глаза. Его жена сделала пять широких шагов по ковру и подняла листок.

– Но, тетя Клу… – начал было Хилари, но она заставила его умолкнуть одним только строгим взглядом.