bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
10 из 26

– И я там был! – закричал кто-то из толпы. – Весь отряд наш карачевцы тогда полонили, и всех до единого Василей Пантелеич велел отпустить без откупа. Вот это князь!

– У такого и в ногах поваляться стоит того ради, чтобы принял нас под свою руку!

– Надысь сказывал мне сват мой, из карачевского села Клинкова, – крикнул рябой, – что приехал до них князь Василей Пантелеич и повелел всем, кто победнее, земли прирезать, а безлошадным подарил коней! А прикащика боярского, что народ обижал, присудил плетьми сечь!

– Энто настоящий князь, а не такой, что у народа как чирей на спине сидит!

– Его давай на княжение! Василея Пантелеича! – закричали кругом. – О иных и слышать не хотим!

Замахав шапкой, Шабанов не без труда восстановил на площади тишину.

– Кого хочет народ, дело ясное, – сказал он. – И лучшего выбора не могли мы сделать. Но помнить следует, что Василей Пантелеич в своей вотчине княжит и едва ли схочет ее покинуть…

– А кто велит ему свою вотчину покидать? – крикнул однорукий Федька. – Пущай и Брянском и Карачевом володеет!

– То еще и лучше! – закричали со всех сторон. – Соседи мы! Коли воедино сведем два наши княжества, всем от того польза произойдет! Гляди, какая сила получится! Никто сюды с войной сунуться не схочет!

– И по мне так, – промолвил Шабанов, – но надобно знать, что сам Василей Пантелеич на это скажет. Ведь Глеб-то Святославич еще в Брянске сидит, и сила при нем немалая. Может статься, не схочет князь Василей свой народ в войну с ним втравливать.

– Сами своего змея наладим! Пущай только согласится Василей Пантелеич у нас княжить!

– Знамо дело! Коли даст он свое согласие, сразу учнем народ подымать. А может, он нам и оружия чуток подбросит!

– Добро, – промолвил Шабанов, – тогда больше и толковать не о чем. Надо засылать к нему послов наших и звать на княжение.

– В сей же час посылать! Выкликай, народ, кого в послы?

– Шабанова, Дмитрия Романовича!

– Гостя[36] Фрола Зуева!

– Староста Бобров, Анисим Ильич, нехай едет!

– Отца Евтихия!

– Неможно мне, чада мои, без благословения владыки в такое дело встревать, – сказал протопоп, подходя к краю помоста, – а владыка Исаакий, сами ведаете, в отъезде. Мыслю я, что выбор ваш он одобрит, тако же как и я одобряю, однако от лица Церкви первое слово ему надлежит сказать, а не мне. Других выбирайте, братие, да не токмо от старшины, а и молодших людей не обходите: дело это всенародное!

– Истина! Гончара Фому давай!

– Ивашку Клеща!

– Федьку однорукого!

– Окстись ты! Куды я такой красивый да еще с ведмедем пойду? Других кричи!

– Андрюху Бохина!

– Матвея Никитина!

Вскоре состав посольства определился, и выборным было наказано отправиться в Карачев на следующий же день.

– Да чтоб с худыми вестями не ворочались! – напутствовали их. – Хоть землю у ног Василея Пантелеича лбами своими протрите, а чтоб его согласие было!

Глава 15

В середине декабря в Карачев приехал с небольшим отрядом воинов и слуг муж Елены Пантелеймоновны, княжич Василий Александрович Пронский. Сухощавый и подвижной блондин с гладко выбритым подбородком, он выглядел моложе своих тридцати двух лет, а по характеру был весельчак и балагур. С его приездом патриархальная тишина карачевского дворца сменилась шумным оживлением, которому, впрочем, не суждено было долго длиться: княжич приехал за женой и через несколько дней должен был выехать вместе с нею обратно в Пронск.

За первым же ужином, к которому по случаю приезда такого гостя были званы карачевские бояре и кое-кто из дворян, Василий Пантелеймонович, опечаленный предстоящей разлукой с сестрой, постарался отсрочить ее отъезд.

– Куда тебе спешить? – говорил он зятю. – Делов у тебя важных в Пронске нету, ну и погости здесь подоле! А то потянешь Елену в эдакую даль по самым лютым морозам.

– И рад бы я, братец, да нельзя: родитель мой человек строгий и не только княжество, а и нас, сынов своих, держит в страхе Божьем. Коли наказал он мне к Рождеству Христову быть назад в Пронск, стало быть, надобно ехать. А мороз русскому человеку не страшен.

– Опричь мороза, вам и Рязань угрожает. Лучше бы Елене здесь переждать, поколе минет у вас опасность войны.

– Э, тезка! Та опасность, кажись, николи не минет, – так что же, нам с женою до старости порознь жить?

– А как у вас ныне с Рязанью?

– Живем как братья родные, как Каин и Авель, – усмехнулся княжич. – Рязанский князь Коротопол никак того забыть не может, что Пронск прежде рязанским уделом был. Спит и во сне видит, как бы это снова на него лапу наложить. В минувшем году уже собрал он против нас большую рать, да не вышло: припугнул его князь московский, Иван Данилович, – он, вестимо, нашу сторону держит, потому что сильная Рязань ему никак не с руки. Мы же, пока суд да дело, времени не теряли и Пронск, который и прежде был зело крепок, еще гораздо укрепили. Потому Елене и можно туда смело ворочаться: зубы на нас Коротопол по-прежнему вострит, только ежели теперь сунется, беспременно их под нашими стенами оставит. Еще, гляди, как бы мы его самого из Рязани не выгнали!

– Не боишься, Аленушка, ехать к таким забиякам? – шутливо спросил Василий.

– Чего же, братец, бояться? Война и здесь может случиться.

– С кем она тут будет? Глеб Святославич воюет со своими подданными, ему не до нас. Иные же соседи у нас смирные.

– А в уделах у тебя все спокойно? – спросил княжич.

– Все, слава Богу, хотя и есть люди, коим весьма бы хотелось дядьев моих взбунтовать, – сказал Василий Пантелеймонович, покосившись на боярина Шестака. – Княжение свое не войнами крепить хочу, а миром и правдой, которая у меня будет одна для всех, и для больших, и для малых. К слову, боярин, – обратился он к Шестаку, – ведомо ли тебе, что намедни прикащику твоему, Федьке Никитину, приказал я дать пятьдесят плетей за разбой?

– То мне ведомо от моих людей, – ответил Шестак. – Только зря тебе его оговорили, княже, и напрасно ты тем наговорам веру дал. Коли не спешил бы ты рушить старые обычаи и предоставил то дело мне, я бы в нем лучше разобрался.

– Разбирать там было нечего, поелику твой холоп сам повинную принес. А вот про какие порушенные мной обычаи ты говоришь, я что-то в толк не возьму.

– Говорю я про то, что на Руси спокон веку суд над холопом вершит его господин. А ты тот обычай порушил и сам моего холопа судил и казнил.

– Стало быть, князь, по-твоему, не может в своем государстве судить и казнить разбойника, ежели он чей-то холоп? Не слыхал я что-то о таком обычае!

– За своих холопов перед князем я ответчик, но я же им и судья, – не унимался Шестак.

– Сдается мне, князь Василей, что не разумеешь ты своего боярина, – вмешался в разговор княжич Пронский, – а дело тут ясное: в обиде он на тебя за то, что ты велел дать плетей прикащику, а не ему самому, понеже он за холопов своих ответчик!

Шестак привскочил на лавке, но за столом раздался дружный взрыв хохота, и дело обернулось шуткой.

– Коли так, не серчай, боярин, – сквозь смех промолвил Василий. – Я тебя обидеть не хотел. То лишь по моему незнанию обычая вышло.

– Это все шутки, князь, – пробурчал Шестак, – а человека ты ни за что высечь велел.

– Повинную он принес при всей твоей челяди, – переставая смеяться, жестко ответил Василий, – а коли мыслишь ты все же, что вины на нем нет, стало быть, он на себя чужую вину принял. Я в то дело въедаться не стал, а ежели ты имеешь к тому охоту, дознайся от него правды, и я тогда истинному виновнику втрое плетей велю дать!

– То не беда, что вздул ты Фому за Еремину вину, – засмеялся Пронский. – Чай, Фоме оно на пользу пойдет, а Ереме на острастку. Скажи-ка лучше, братец, где ты добыл такую важную турью голову, что вон там на стене висит? Что-то я в прошлый приезд ее не видел.

– Этого тура мы вместе с Никитой взяли в минувшем месяце недалече от Карачева. И тогда же вон того секача: видишь, голова над дверью?

– Видать, знатный был секачина. Но турьих рогов таких я отродясь не видывал!

Разговор за столом перешел на охотничьи воспоминания и более не возвращался к острым темам. Но когда гости разошлись и члены княжеской семьи остались одни, Василий Александрович, бывший человеком неглупым и очень наблюдательным, сказал шурину:

– Сдается мне, братец, что с боярами тебе будет немало мороки, ежели ты и впрямь общую правду для всего народа установить мыслишь. То им не на руку. Покуда ты с Шестаком препирался, я другим на рожи поглядывал и вижу, не жалуют они тебя.

– То мне ведомо, – ответил Василий. – По их разумению, князь для того и поставлен, чтобы масло им в кашу лить. А поелику знают, что я того делать не стану, рады бы меня в ложке воды утопить. Только руки коротки.

– Все же ты опасайся их. Есть оружие, коего ни тебе, ни мне честь наша не дозволит пустить в дело, ну а им оно как раз по руке: имя ему подлость. Оно и в слабых руках сильно, и тем оружием бояре не одного князя свалили.

– Упустили они свой час, – усмехнулся Василий. – Измены либо воровства какого ждал я от них, как вступал на княжение. И ведаю, затевали они что-то, да, видать, сорвалось у них. А теперь не скоро дождутся случая.

– Может, и так. Но все же на твоем месте я бы зорко за ними поглядывал. Берегись бед, пока их нет!

Несмотря на то что Василий уже привык к общей покорности и бдительность его значительно притупилась, слова зятя произвели на него некоторое впечатление. Придя к себе в опочивальню и сбросив кафтан, он глубоко задумался. Ему было очевидно, что бояре сами по себе не представляют серьезной опасности ни для княжества, ни для него лично: он был достаточно силен, чтобы, в случае надобности, скрутить любого из них. Опасность может возникнуть лишь тогда, когда они найдут себе пособников более сильных, чем они сами.

На кого же они могут рассчитывать? На золотоордынского хана? Эту мысль Василий тотчас отбросил: в интересах хана было защищать спокойствие и порядок в подвластных ему русских землях, и он, конечно, никогда не поддержит смутьянов, которые замышляют против своего законного князя, исправно платящего дань в Орду. Да они и сами к хану не посмеют сунуться.

Брянский князь едва ли пойдет на такое дело, а если бы даже и хотел, то не сможет: ему дай Бог самому на своем столе удержаться, не то что соседних князей спихивать. Нет, пожалуй, бояре могли рассчитывать только на его удельных князей. Но они сидят тихо и его вступление на карачевскнй стол приняли без возражений, как должное. Правда, крест они еще не целовали, но ведь он и сам пока не поднимал о том разговора. «И стоит ли его поднимать? Пожалуй, нет надобности, – подумал Василий. – Поелику они во всем покорны, – какая нужда обижать их лишним напоминанием о том, что они, старые люди, обязаны повиноваться воле своего племянника? Лучше привести их к крестоцелованию малость погодя, когда оба пообтерпятся и поймут, что он вовсе не ищет их унижения». Остановившись на этом, самом благоразумном, как ему казалось, решении, Василий успокоился и крепко заснул.

* * *

Через несколько дней Елена с мужем уехали из Карачева. Василий и Никита, провожавшие их до ближайшего ночлега, возвратились домой мрачные и подавленные, за всю дорогу едва обменявшись несколькими словами: каждый был поглощен своими невеселыми думами.

Никита любил Елену Пантелеймоновну с того самого дня, когда впервые ее увидел. Другой, менее скромный и бескорыстный человек, на его месте, вероятно, пытался бы добиться взаимности. Как-никак он принадлежал к хорошему, старому роду и при дворе карачевского князя был принят как свой, – брак его с Еленой хотя и был бы неравным, все же находился в пределах возможного. Но Никита любовь свою к дочери владетельного князя и своего государя считал безнадежной и чуть ли не кощунственной. Глубоко затаив ее в душе, он за все эти годы ничем не выдал своих чувств ни Елене, ни кому-либо другому, если не считать того разговора, при возвращении с охоты, который позволил догадаться о них Василию.

Когда княжна вышла замуж, Никита не очень убивался: сам он никаких надежд не питал и знал, что все это должно кончиться именно так. Но другие женщины его не привлекали. Незаметно для себя он привык жить лишь памятью об Елене, и последние месяцы, когда мог говорить с ней и видеть ее каждый день, он чувствовал себя почти счастливым. Теперь же, с ее отъездом, для него потускнели все краски мира.

Василий, проводив сестру, тоже остро почувствовал пустоту и одиночество своего холостяцкого существования. Правда, оставалась Аннушка, но ее жизнь протекала в стороне, видеться они могли лишь урывками, и Василия уже не удовлетворяли эти украденные у судьбы минуты счастья. Он сознавал, что так жить ему больше не пристало и надо обзаводиться собственной семьей. Но жалость к Аннушке все время заставляла его откладывать свое сватовство к княжне Ольге Муромской.

Чувство тоски и одиночества, охватившее Василия, обострялось вынужденным бездельем: после отъезда Елены целую неделю валил снег, затем ударили лютые морозы. Жизнь в Карачеве замерла, все отсиживались по домам, и, если бы не густые столбы дыма, повсюду поднимавшиеся из печей, город казался бы мертвым нагромождением снежных холмов, наметенных на руины древнего поселения, сотни лет назад покинутого людьми.

Однажды, когда Василий, погрузившись в раздумье, сидел у пылающего очага, дворецкий ему доложил, что прибыли какие-то люди из Брянска и просят допустить их к князю.

– Кто такие? – вяло спросил Василий, не сразу переходя от своих дум к действительности.

– Шестеро их пришло, княже. Старшим у них сын боярский Дмитрий Романов сын Шабанова, а с ним торговые люди Анисим Бобров да Фролка Зуев, да еще гончар один и двое посадских, – запамятовал я имена-то их.

«Это, видать, что-то незвычайное», – подумал Василий, а вслух сказал:

– Ладно, веди их в переднюю горницу да с морозу поднеси по доброй чарке, а я сейчас выйду.

Когда через несколько минут князь вошел в приемную палату, шестеро сидевших там посетителей поднялись со скамей и низко поклонились, касаясь руками пола.

– Будь здрав вовек, князь-государь Василий Пантелеймонович, да хранит тебя Господь на долгие годы, – промолвил стоявший впереди всех пожилой мужчина с сильной проседью в бороде. По подбитому мехом кафтану военного покроя и висевшей на боку сабле Василий сразу понял, что это и есть боярский сын Шабанов. Двое из его спутников были в крытых сукном лисьих шубах, остальные в нагольных тулупах.

– Будьте здравы и вы, добрые люди, – приветливо ответил Василий. – Сказывайте, с чем пожаловали?

– Чай, ведомо тебе, княже, какое лихолетье переживает ныне наша Брянская земля, – не сразу начал Шабанов. – Непрестанными усобицами князей наших народ разорен дочиста. Некому пахать, некому сеять: все здоровые смерды, годные к работе, кто голову сложил, кто воротился домой увечным, а иные в княжье войско поверстаны. По деревням только и остались бабы, детишки да старцы немощные, кои не выходят из нужды и голода. Не лучше и в городах. Рукомесло ныне умельца не кормит, торговля замерла: брянцам покупать не на что, а со стороны кому охота торговать с нами, коли в земле нашей нет ни закона, ни порядка? Князь же наш, Глеб Святославич, наиглавный в тех бедах виновник, вместо того, чтобы народ свой пожалеть, еще пуще его душит и выколачивает из людишек последнее…

– Погоди, – перебил Василий. – Все горести земли Брянской мне ведомы, и, отколе идут они, я тоже добро разумею. Но того, что хулишь ты здесь князя Глеба Святославича, мне слушать не пристало. Не я его вам на княжение ставил, не мне и судить его.

– Мы у тебя суда на Глеба Святославича не ищем, – ответил Шабанов. – Мы сами, весь люд брянский, его судили, и приговор наш единокупен: не хотим больше такого князя, ибо не защитник он своего народа, а первый ему лиходей и кат. Коли оставим его, он и вовсе всю землю нашу обезлюдит. Ты не мятежников зришь перед собой, княже, а выборных брянских людей, вечем народным посланных к тебе челом бить: избави нас от великой беды и смуты, прими над землею нашей княжение! – С этими словами Шабанов и его спутники повалились перед Василием на колени.

Василий, который, судя по первым словам Шабанова, полагал, что брянцы будут просить какой-нибудь помощи в борьбе против своего князя, был настолько изумлен этим неожиданным челобитьем, что в первый миг даже растерялся.

– Да как же так? – промолвил он. – Ведь я несвободен. У меня своя вотчина есть… Да вы встаньте с колен-то… Аль мыслите вы, что я землю отцов своих оставлю другому, а сам к вам пойду?

– Почто ее другому оставлять? – сказал Шабанов, поднимаясь с колен. – Будешь княжить и там и тут. Сольем два государства наших под твоею властью! Каждой стороне от того будет выгода. Давно ли Брянск и Карачев частями единого княжества Черниговского были, наибольшего на Руси? Вот к тому и надобно обратно идти.

– Почто меня-то призываете вы? Или мало вам на Руси других князей, гораздо старших и славных, нежели я?

– А ну их, этих старших да славных! – махнул рукой Шабанов. – Мы как раз не славного, а тихого да разумного князя хотим! Хватит с нас славных-то! Тебя к себе на княжение просим потому, что ты всем брянцам люб. Оно и не диво: всем ведомо, как в твоей вотчине люди живут. И дед твой, и отец были государи мудрые и смирные, о народе своем пеклись, войнами да усобицами его не губили, – знаем, что и ты такой. Не зря на Брянщине тебя всем прочим князьям в пример ставят. Пожалей, батюшка Василей Пантелеич, народ наш горемычный, уважь челобитье его!

– Уважь, батюшка-князь, всем миром тебя о том просим! – повторили и другие выборные, снова опускаясь на колени.

Василий, уже оправившийся от неожиданности, глубоко задумался. То, что предлагали ему эти люди, было не только разумно, но и отвечало его собственным представлениям о пользе раздробленной на уделы Руси. Перед ним открывалась возможность объединить под своей властью два сравнительно крупных княжества и тем положить во всем этом крае конец раздорам и усобицам, зачинщиками которых всегда являлись неугомонные брянские князья.

Он уже готов был дать свое согласие, но сейчас же ему пришло в голову другое соображение: Глеб Святославич со своей дружиной сидит еще в Брянске и добром оттуда, конечно, не уйдет. Значит, надо будет идти на него войной. Удобным для себя моментом легко могут воспользоваться оба Мстиславича, которые попытаются отделить Козельск и Звенигород, а то и захватить Карачев. Тогда вместо умиротворения весь край окажется залитым кровью, и в глазах народа единственным виновником этого будет он, Василий, погнавшийся за чужой вотчиной. Нет, прав был отец, – в таких делах надобно охватывать все и нельзя поддаваться первому чувству, сколь бы оно ни казалось благонамеренным.

– Брянский народ я благодарю за высокую честь и в челобитной ему не отказываю, – медленно сказал Василий после продолжительного раздумья, – но и принять ее не могу, покуда князь Глеб Святославич находится на Брянщине. Коли есть еще люди, которые за него стоят, стало быть, не все у вас хотят меня князем. Значит, не миновать войны, – прольется много крови и моих и ваших людей. Я же ищу мира и не хочу, чтобы мои подданные помыслили, что ради возвеличения своего повел я их на убой. А посему вот вам мое слово: силою выгонять Глеба Святославича из Брянска не стану, а коли вы сами ему от себя путь укажете, тогда приду и буду у вас княжить. И земли наши воедино сольем.

– Того мы от тебя и ждали, – также подумав, ответил Шабанов. – Вестимо, ежели дал бы ты нам в помощь своих воев либо пособил оружием, все это дело куда скорее бы завершилось. Однако перечить тебе не станем и волю твою чтим. Коли ты своих людей бережешь, стало быть, и нас беречь будешь, когда сядешь в Брянске князем. А что сядешь, – в том у нас сумнения теперь нет, ибо Глеба Святославича мы, с помощью Божьей, и сами сгоним! У людишек наших силы вдвое прибудет, как узнают они, что дал ты согласие свое. Ну, а пока прощай, княже, и спаси тебя Христос за то, что не отвернулся ты от нас и уважил мольбу страждущей земли нашей!

– Недостоин был бы я любви вашей, коли отпустил бы от себя голодными в такой холод, – усмехнулся Василий. – Прошу в трапезную: закусим и побеседуем за чаркой об иных делах.

Глава 16

Аще не охранит Господь града, не спасет ни стража, ни ограда.

Древнерусская поговорка

Томительно долго тянулся студеный январь. Плотно укрывшись горностаевой шубой снегов, земля спала глубоким сном. Ледяные цепи зимы крепко сковали природу. Под тяжестью искрящихся снежных пластов в насыщенном холодном воздухе неподвижно стыли темные лапы елей. Даже звери попрятались по укромным убежищам и норам, а о человеке и говорить нечего: коли не было в том крайней нужды, он старался не покидать своего жилища и жался поближе к очагу, в котором ни днем ни ночью не погасал огонь.

В деревнях и селах по очереди собирались в каждой избе, бабы чесали кудель, пряли нитки и ткали, негромко напевая. А когда надоедало петь, пугали друг друга страшными рассказами об упырях и оборотнях, об озорных проделках лешего, о русалках и другой нечисти. Или слушали длинную, как зимняя ночь, сказку о непобедимых богатырях и прекрасных царевнах, которую заводила какая-нибудь бывалая старуха. Мужчины, делая вид, будто их мало интересуют все эти бабьи россказни, тут же неторопливо правили свои зимние дела: чинили сбрую, катали валенки или сучили лески из конского волоса.

Однообразно тянулось время и в княжеских хоромах. Со дня отъезда сестры Василий лишь два-три раза навестил Аннушку да однажды ходил с Никитой в лес брать из берлоги медведя. Все же остальное время коротал преимущественно в своей трапезной, в обществе Никиты, Алтухова и других ближних дворян. От скуки пили и ели гораздо больше обычного, вспоминая прошлое Русской земли, обсуждая ее настоящее и делясь мыслями о будущем. Вокруг было тихо, и все, казалось, предвещало Карачевской земле мир и спокойствие.

В первых числах февраля в Карачев нежданно приехал князь Андрей Мстиславич Звенигородский. Василий, несколько удивленный его появлением, насторожился, но тем не менее принял дядю с подобающим радушием.

– Ну вот и я, братанич дорогой, – ласково говорил князь Андрей, троекратно целуясь с Василием. – Не обессудь, что я тебя по старой привычке так называю. Ведаю, ныне ты над нами великий князь, и надлежит мне чтить тебя в отцово место, – с добродушным смешком добавил он.

– Полно, Андрей Мстиславич, княжеские дела одно, а семейственные – иное. И нету к тому причин, чтобы менять наши родственные обычаи.

– Рад это слышать от тебя, Василей Пантелеич! Сам ведаешь, как сына, тебя люблю и лучше иных разумею, что большого княжения из нас всех ты наиболее достоин! От сердца тебя поздравляю и первый пред тобою голову клоню, – с этими словами Андрей Мстиславич и в самом деле низко поклонился племяннику.

– Что ты, дядя Андрей! – обнимая его, воскликнул Василий, невольно поддаваясь обаянию этих льстивых слов. – Не по службе приехал ты, а как дорогой гость и как равный!

– Не только гостевать я приехал, а наипаче долг свой пред тобою исполнить. И поверь слову, Василей Пантелеич, доселе не мог я этого сделать: изрядно позадержался у тестя в Литве, а как добрался до дому, гляжу – делов накопилась целая прорва. Только вот сейчас и удалось вырваться.

– Не разумею я, о чем говоришь ты, Андрей Мстиславич?

– Крест тебе целовать я приехал.

– Ну какой в том спех? Я тебе и так верю.

– Нет, не говори, Василей Пантелеич! Это надобно сделать немедля. Беспременно сыщутся злые языки, которые станут тебе на меня всякое нашептывать. Так вот, я и хочу, чтобы промеж нас все ясно и чисто было и ты бы сам мое к тебе усердие видел!

– Воля твоя, но знай: я тебя к тому не понуждаю.

– Знаю, родной. Но сам я хочу исполнить то, что мне моя совесть велит. Ты предвари отца протопопа, чтобы готов был, а то мне сегодня же в обрат ехать надобно: княгиню свою оставил вовсе хворой.

– Ну по крайности сперва хоть потрапезуем по-христиански!

– От этого отказываться, вестимо, не стану. Только допрежь всего хочу я сходить во храм Михаила-архангела, поклониться праху возлюбленного братца Пантелеймона Мстиславича, родителя твоего. Как горевал я, получивши весть о его кончине! Веришь, целую ночь плакал, как махонький! Ехать на похороны было уже поздно, но я в тот же час отписал Покровскому монастырю пятьсот четей земли и две деревни на вечное поминовение его праведной души.

Пока Андрей Мстиславич совершал свое паломничество, Василий, не переставая удивляться усердию дяди, послал звать к обеду отца Аверкия и бояр.

Трапеза затянулась надолго. Звенигородский князь был в ударе и обстоятельно рассказывал обо всем, что видел и слышал в Литве, а боярин Шестак задавал ему бесконечные вопросы, выпытывая все новые подробности. Наконец, когда начало смеркаться, князь Андрей спохватился, что ему скоро надо ехать, и поднялся из-за стола.

На страницу:
10 из 26