Ведьма

– Так, братья и сестры, что мы имеем? Куча кретинов, которые не пройдут даже через первое отборочное испытание. Даже если кто-то и проскользнет, во втором туре отвалятся, как родинки после жидкого азота. Королева, там свет в конце тоннеля вообще есть или нам можно идти по домам?

Ирина демонстративно сморщилась. Ей не нравилось, когда ее окликали по фамилии, и Садовская, курва, это знала.

– Там есть два потрясающих фрукта. Молодой парень и женщина. Они вдвоем сделают это шоу, остальных можно взять прицепом и тащить до финала.

Садовская не успела ответить. За нее это сделал генеральный директор.

– Так, барышни, – многообещающе начал он, и кожа кресла под его задом начала громко возмущаться, – я, конечно, сделаю вид, что ничего не слышал об этих ваших прицепах и прочей шаурме, но если мне мои друзья в бане скажут, что «Ясновидящий» – паленое говно, я вам этого никогда не прощу. Размеры моего непрощения вам лучше не представлять. Как минимум всех сошлю в Законодательное собрание на освещение нацпроектов.

– Не надо, – сказала Садовская.

– Сам не хочу… Ладно, давайте крутите свое кино дальше. И побольше оптимизма!

Садовская сняла плейер с паузы.

Смотрели еще полчаса. Оптимизма в кадре больше не стало, но перспектива протирать зады в фойе местного парламента вынуждала смотреть на мир более радужно. Даже Петр Калинин, имевший привычку поднимать на смех любые начинания своей напарницы Садовской, на этот раз воздержался от комментариев. Уныние было утрамбовано в желудках, а природный скептицизм профессиональных телевизионщиков засунут в одно место. «Изображаем радость», – пропела себе под нос строчку из песни Пугачевой Ирина Королева.

Пришло время Михаила Поречникова. Ирина приосанилась.

– Вот парень, о котором я говорила. Знаете, как его зовут? Ни за что не поверите…

– Дай посмотреть! – рявкнула Садовская.

Ирина прикусила губу.

Испытание Поречникова смотрели в гробовой тишине. Даже Соколовский перестал ерзать в своем кресле, и дорогая кожа под его задом получила небольшую передышку. Петр Калинин так и просидел несколько минут со вскинутой вверх левой бровью, а Женя Ксенофонтов оставил свои мазохистские воспоминания о Байкале. Экстрасенс Михаил (а в том, что это настоящий экстрасенс, никто не сомневался) без труда держал внимание аудитории.

Когда он ушел из черной комнаты, Садовская снова остановила запись.

– Как он сказал его зовут?

– Михаил Поречников, – буркнула Ирина.

Садовская качнула головой.

– Н-да, ребята оборжутся… или открутят нам головы.

Перед какими «ребятами» встанет такой странный выбор, Садовская пояснять не стала. Она сделала пометку в своем толстом, похожем на строительный кирпич блокноте и оглядела окружающих с таким торжеством, словно это именно ей принадлежала честь открыть новую звезду для рынка телевизионных чудиков.

– Ну что, хохлы, прищурились? Выше нос, все у нас получится. Королева, там еще есть что?

– Я уже говорила…

– Ну повтори, если тебе не трудно.

– Мне не трудно. – Ирина приклеила к губам фальшиво-подобострастную улыбку, а сама подумала, что, как только закончатся съемки третьего сезона, она положит на стол генерального директора заявление об уходе. А потом, когда Соколовский его подпишет, она вытащит из жестяной вазы в курилке пожухлые прошлогодние цветы и опустит эту вазу на голову Садовской… А потом она вцепится этой суке в волосы!

– Ну так я не поняла, что там? – поторопила ее Садовская.

– Перемотай на полтора-два часа вперед. В самый конец.

Садовская нажала кнопку на пульте. На экране, как в кинохронике позапрошлого века, забегали смешные люди. Они размахивали руками, прыгали, делали какие-то странные пассы, и даже при такой скорости перемотки было понятно, что больше ничего интересного во время кастинга действительно не произошло.

Запись добежала до конца.

– Стоп! – крикнула Ирина.

Садовская остановила режим перемотки. На экране Черная Дама Людмила Кремер как раз приступила к рассказу о главных вехах своего жизненного пути…

Соколовский сказал «о!».

Ирина Королева сначала отвернулась, потом поняла, что не сможет отгородиться от вредного воздействия плазменной панели, и просто зажмурилась, втянув голову в плечи.

Женя Ксенофонтов замер с раскрытым ртом.

Петя Калинин закрыл глаза.

…А Садовская выключила телевизор.

– Фу, бл… – выдохнула она, протягивая руку за сигаретой. – Не надо ее на проекте, я вас умоляю. Мы все свалимся с мигренью к чертовой матери уже после первой программы. Как думаете, Семен Семеныч?

Все обратили свои взоры к Соколовскому. Коллективный разум съемочной группы «Ясновидящего» безмолвно протестовал против пропуска загадочной дамы через сито отборочного тура, но у Соколовского было право вето на любое коллективное решение. Один его голос перевешивал стройный хор вечно недовольных жизнью и зарплатой телевизионщиков.

– Семен Семеныч!

Соколовский молчал. Одной рукой он тарабанил пальцем по подлокотнику кресла, а другой почесывал щеку. На скулах уже пробивалась трехдневная рыжеватая щетинка, и даже сидящему в отдалении Петру Калинину казалось, что он слышит, как она скрипит под ногтями Большого Босса.

– Может, поделитесь своими соображениями? – осторожно предложила Садовская. – Лично я считаю, что здоровье дороже рейтингов. Рейтинги завтра забудутся, а профессионалы на улице не валяются.

– Бывает, что и валяются, особенно после праздников, – буркнула Ирина Королева, но ее шутку никто не оценил.

Соколовский молчал, глядя куда-то в окно на качающиеся ветви березы. Пауза уже выглядела – вернее, звучала – довольно глупо. Когда всем показалось, что имеет смысл ущипнуть босса за ляжку или поводить перед его носом пузырьком с нашатырным спиртом, тот наконец подал голос:

– Она останется.

Интонация Соколовского не допускала возражений, и это все поняли сразу. Никто не решился протестовать.

– Она останется и дойдет до финала, – добавил босс, поднимаясь с кресла. – Обеспечьте ей финал любой ценой. Можете считать это приказом, невыполнение которого влечет автоматическое увольнение.

Он рассеянно оглядел собравшихся, словно капитан Смит, отдавший прощальное распоряжение радистам «Титаника», и вышел.

Ребята переглянулись.

– О как! – сказала Садовская. – Уже можно делать «ку»?

3. Честолюбие

Михаил Поречников принял решение участвовать в этом аттракционе (ему самому больше нравилась ассоциация с цирковыми обезьянками) под влиянием речей одного хмыря. Хмырь был коллегой, преподавал русскую литературу и обладал реальным даром убеждения. Он умел нажимать на разные тайные кнопочки, спрятанные в недрах человеческой психики, и стоило признать, что стервец пользовался у студентов не меньшей популярностью, чем сам Михаил. Хмыря звали Володя, фамилия его была Капустин, и, хотя лет ему было уже не так мало, волосы он носил длинные, почти до плеч, брился только по праздникам, а на шее таскал наушники от плейера. Короче, возрастной неформал в стане преподов.

Дело было в начале августа. Они случайно пересеклись в пустующем по случаю летних каникул деканате, поболтали с молоденькой секретаршей, а потом Володя затащил Михаила в бистро на проспекте Ленина напротив университета – в то самое, где Миша недавно съел первый гамбургер в компании своей возлюбленной студентки Елены Хохловой, – и с остервенением, достойным лучшего применения, начал нажимать на кнопки:

– Старик, о твоих разборках с Саакяном шепчется весь университет. Думаешь, никто ничего не видит и не слышит?

– В смысле?

– Да в том самом смысле! Вот скажи, о чем я сейчас думаю?

Миша нахмурился. Это была слишком бесцеремонная просьба. Из него упорно хотели сделать цирковую обезьянку.

– Что ты имеешь в виду? – прикинулся он чайником. – Хочешь сказать, что я умею читать чужие мысли?

– Да нет, блин, я хочу сказать, что ты бомбила с Курского вокзала! Не делай такое тупое лицо, тебе не идет.

Миша нахмурился еще сильнее.

– Кто болтает?

– Да как тебе сказать…

– Как есть.

– Да Саакян же и болтает! Ты же знаешь этого тщеславного ублюдка. Мало того что он сам на каждом углу сверкает своими цацками, так еще и тебя к себе притянул. Дескать, вот смотрите, каких мы орлов воспитали!

Миша крякнул. Несмотря на все его экстрасенсорные способности, некоторые вещи от него все же ускользали, и одна из таких вещей – сплетни на работе. Наверное, все дело в том, что он никогда не склонен был их искать. Но, черт возьми, выясняется, что сплетни игнорировать никак нельзя, особенно если ты работаешь в большом дамском коллективе и особенно если ты экстрасенс.

Саакян – титулованный седовласый засранец, которому некуда больше приложить свои неординарные способности, которому надо чем-то развлекаться, чтобы держать себя в тонусе. Кроме того, он действительно безумно тщеславен. Несколько лет назад он был преподавателем Михаила, и вражда началась уже в те относительно беззаботные времена, когда Мишка протирал штаны в аудиториях и создавал себе репутацию чертовски талантливого молодого человека, которому под силу все – от наук и искусств до подметания листвы на университетском стадионе. Закончив этот педагогический вуз, Мишка без проблем был зачислен в местную же аспирантуру и стал преподавать историю, и два экстрасенса автоматически стали коллегами. У обоих – немалые способности (профессор Саакян к тому же действительно носил титул какого-то там магистра каких-то таинственных наук, который он отхватил в Европе – наверняка дал взятку, козел!), у обоих – твердый характер и стальные нервы. Первое столкновение лбами произошло из-за женщины – очень симптоматично, кстати. Саакян любил молоденьких студенток, и одну из них Мишка буквально вырвал из его потных объятий, так что теперь ни о какой дружбе между ними речи быть не могло. Двум таким монстрам никогда не играться в одной песочнице, они – как два Горца, коротающие бесконечно долгую жизнь в стенах обычного учебного заведения. Впрочем, время выяснять, кто из них единственный и неповторимый Дункан Маклауд, еще не пришло, а потому в их отношениях установилось не оговоренное по срокам перемирие.

Но зачем этот, с позволения сказать, мужчина треплет языком, рассказывая всякому встречному-поперечному, кто есть кто в их иерархии Горцев? Не плюнуть ли на пакт о ненападении и не начистить ли ему рыло? Что-то даже кулаки зачесались…

– О чем задумался, старик? – спросил Володя, безмятежно приступая к пицце.

– О бабах в мужском обличье. Что именно он рассказывал?

– Что вы двое последние могикане на нашей грешной земле. Когда случится Страшный суд, спасетесь только вы двое и те, кого вы сможете зажать у себя в подмышках.

У Михаила отвисла челюсть.

– Погоди, погоди… Что он сказал?

Володя рассмеялся:

– Да ты не парься! Он был пьян в этот момент, как мой сосед перед смертью, царствие ему небесное.

Миша цокнул языком.

– Ты циник, Вов.

– Жизнь заставила.

– Какая она сука.

– Кто?

– Жизнь, жизнь. Ты кушай, не отвлекайся.

– А-а, пасиб.

Володя был вполне добродушным и безвредным парнем, которому чертовски не везло с личной жизнью. Точнее, она у него была довольно бурная, но какая-то… безрезультатная, что ли. Ни одна из его пассий не собиралась с ним надолго задерживаться, а до постели вообще доходила лишь каждая третья. Словом, ни туда ни сюда.

– Тебя опять бросили, – как бы между делом сказал Михаил, попивая кофе.

Володя замер. Кусок ароматной пиццы с ветчиной и грибами застыл на половине пути к распахнутой челюсти.

– Ты пытаешься убедить себя, что ничего нового в этом смысле не произошло, – продолжал Миша, – но на самом деле ты потрясен. «Сколько ж можно от меня бегать? Что со мной не так?» Об этом ты думаешь, старик?

Володя положил пиццу на тарелку, вытер руки о салфетку.

– Ладно, друг, убедил. Старая жопа Саакян был прав.

Миша улыбнулся. Прочесть мысли бесхитростного Володьки Капустина (как он с таким интеллектуальным багажом преподает русскую литературу?) не требовало приложения серьезных усилий.

– Ты у всех можешь так в башке ковыряться?

Михаил придвинулся к нему поближе.

– Тебе скажу: в принципе да, плюс-минус нюансы. И если ты проявишь себя как еще одна баба в штанах и с яйцами и растрезвонишь об этом по всему университету, я нашлю на тебя пожизненную мигрень.

– Да ну?

– Как два пальца…

Володя с восхищением покачал головой:

– Ну ты, блин… Чумак хренов!

– Не надо ассоциаций, я тебя умоляю.

Володя тихонько поаплодировал.

– Да, в самом деле очень убедительно. И у меня к тебе сразу два предложения.

– Слушаю.

– Первое: взамен моего молчания про твои способности я получаю твое молчание относительно моих успехов на личном фронте. Точнее, неуспехов.

– А типа никто не в курсе.

– Нет, старик, одно дело – сочинять байки и шушукаться в курилках, и другое – забраться ко мне сюда. – Володя постучал пальцем по виску. – Мы договорились?

– Конечно, ты мог бы и не просить. Я в этом смысле как врач-психотерапевт, никогда ни с кем чужие тайны не обсуждаю. Второе предложение?

Володя все-таки сначала засунул в рот пиццу и отпустил себе немного времени на удовольствие. Прожевав, он заговорщически подмигнул.

– Могу свести с ребятами из «Ясновидящего».

– Из чего?

– Реалити-шоу такое на «Неон-ТВ» идет. Не смотрел разве?

– Я не смотрю телевизор.

– Совсем?

Миша кивнул.

– С ума сойти… Ладно, не важно. Ты не хочешь себя попробовать в этом деле?

– Зачем?

– Мне кажется, у тебя есть все шансы победить.

– А зачем?

Володя с шумом опустил руки на стол.

– Заладил как попка! Что – зачем?

– Зачем побеждать в этом реалити-шоу?

– А зачем люди вообще побеждают?! – Володя начал кипятиться. Как человек эмоциональный и увлекающийся, он всегда быстро закипал и в такие минуты был очень забавен, словно щупленький сержантик-дед, которого не слушаются новобранцы. Пожалуй, его стоило жалеть. – Слушай, друг, – сказал Вова, – у тебя честолюбие атрофировано начисто, как у сантехника Афони, или ты просто набиваешь себе цену?

Михаил улыбался.

– Чего ты прешься, чудик? Ты всю жизнь собираешься сидеть в этом вузе и дышать Саакяну в анус?

– Фу, блин, Вован!

– Что – Вован? Ты слушай, слушай, что тебе искренний друг говорит. Тебе такого больше никто не скажет, даже твоя Ленка Хохлова, две пятерки ей в зачетку… Ты не имеешь права отсиживаться в своей раковине, старик. Думаешь, Господь Бог направо и налево раскидывает такую благодать? Ни фига подобного!

Володя разделался с пиццей и перешел к кофе.

– Может, ты не знаешь, но я всю жизнь мечтал быть писателем. Я строчки в альбомах для рисования авторучкой выводил уже в двухлетнем возрасте, я читал в школе как проклятый все подряд – что задавали, чего не задавали и что удавалось достать за сданную макулатуру. Знаешь, скока мне лет?

– Знаю.

– Так вот, мне почти сорок, и все, что я сейчас умею, – это копаться в чужих книгах, чужих мыслях и чувствах. Я, наверное, хорошо копаюсь, грамотно, но я сам ничего путного не могу написать. Я пробовал много лет, прежде чем понял, что я – футбольный тренер, не способный пробить пенальти. Я отдал бы все, что у меня сейчас есть – а у меня, старик, ни хрена нет, кроме болеющей матери, собаки и долгов, – чтобы хоть одна обложка с моим именем мелькнула на прилавках книжных магазинов, но я ничего не могу написать…

– Володь…

– Заткнись и слушай, что тебе говорят. Тебе Бог дал чуть больше, чем остальным смертным. Он не просто так раздает такие подарки, он ждет ответной реакции, он ждет результатов. Это как с большим рабочим дрыном: ты можешь до старости, укрываясь в туалете, мастурбировать на фотографию Ксении Собчак, но не лучше ли таким прибором осчастливить какую-нибудь ивановскую ткачиху? Она ж тебя, эта ткачиха, на руках носить будет, дурень!

Володя умолк. В глазах прыгали чертики.

– А говоришь, что ничего написать не можешь, – произнес Миша, – с таким-то образным языком. Трепач.

– Я делаю то, чем меня наделила природа. А ты должен заниматься своим делом. Пойдешь на шоу – попробуешь свои силы в серьезном деле, может, поможешь кому-нибудь. А потом у тебя будет имя… И от своего предназначения тебе уже точно не укрыться. Ну, Собчак или ивановская ткачиха – что выбираешь?

Миша отодвинул поднос с пустыми тарелками, хлебнул немного кофе.

– А посередине ничего нет?

4. О вреде хорошего звука

Был в съемочной группе «Ясновидящего» еще один человек, который имел все основания ненавидеть это шоу. Алексей Кузьмичев выполнял обязанности звукорежиссера, и именно ему выпадала честь прикасаться к участникам. Ни гримеры, ни костюмеры постоянного и настолько плотного контакта с экстрасенсами не имели, а вот Кузьмичев успел ощупать несколько десятков человек. Он цеплял к их одежде микрофоны.

О своих ощущениях Леша предпочитал не распространяться, хотя коллеги догадывались, что ему есть что рассказать. И операторы, и осветители, и даже монтажеры в аппаратной не скрывали, что во время съемок иногда чувствуют себя плохо или наоборот – испытывают какой-то небывалый энергетический подъем, и в этом смысле очень многое зависело от настроения участников шоу. Все эти чудики, обладающие экстрасенсорными способностями, не всегда контролировали выброс энергии. Кто-то из проигравших, уходя с площадки, мог бросить что-нибудь в сердцах, и половина персонала потом целый день не слезала с толчка. Кто-то не выспался, кому-то жена не дала или, наоборот, дала слишком много, и все это безобразие могло выплеснуться непосредственно во время съемок. Поэтому Леша Кузьмичев наверняка чувствовал что-то особенное, поглаживая экстрасенсов по одежде, выбирая место для «жучка».

– Ну, как она вблизи? – спрашивали его в курилке друзья-операторы, вспомнив, что Кузьмичев накануне готовил к интервью молодую колдунью Леру. Дело было на съемках второго сезона, в кареглазую, жизнерадостную и фигуристую двадцатипятилетнюю Леру были влюблены все поголовно, включая ведущего, актера амплуа вечного мачо Кирилла Самарина, и перекинуться с ней парой фраз, не говоря уже о том, чтобы пощупать, считалось великим счастьем. (Увы, Лера вылетела из проекта на пятой программе, показав в целом весьма скромные результаты, и ее уход вызвал такой транс у мужской половины группы, что на следующий день почти у всех наблюдалось дикое похмелье. Не иначе наколдовала девка!)

– Ну так как она? – донимали Лешку коллеги.

Немногословный Леха лишь пожимал плечами. У Леры платье было с роскошным декольте, и звукорежиссеру пришлось изрядно потрудиться, чтобы пристроить микрофон, не разрушив композиции.

– Леха, ты видел ее сиськи?

– А запах чувствовал?

– А как у нее?..

– А что?..

В конце концов Леша сдался, понимая, что друзья не отстанут, пока не получат информацию из первых рук.

– Ребята, – буркнул он, обильно покраснев, – у меня весь день стоял так, что хоть дубленку вешай.

Друзья были в восторге.

– Ну, старик, это не новость! Тут ей не надо быть колдуньей, все равно встанет!

Леша только смущенно кивнул и не стал уточнять, что всегда был совершенно равнодушен к чарам Леры, предпочитая собственную, во всех отношениях очаровательную молодую жену, и своими прелестями колдунья не могла вызвать такую убойную и длительную эрекцию (от которой, кстати, потом жутко ломило). Скорее всего Лера так пыталась его соблазнить. Жестоко, но бесперспективно.

Словом, Алексей Кузьмичев, ощупавший таким образом почти всех участников реалити-шоу, хранил много тайн. Коллеги шутили, что когда-нибудь он обязательно напишет мемуары. «Как я мацал ведьму» или «Жизнь с микрофоном в трусах» – так могла бы называться эта книга, которая, несомненно, распродавалась бы гигантскими тиражами. Людям всегда нравились рассказы о содержимом чужих трусов.

По другую сторону экрана «счастливому» звукорежиссеру дичайшим образом завидовала спелая сорокапятилетняя дама по фамилии Шипилова. Звали ее Агнесса, а отчество ее никто не решался произносить вслух, боясь покалечить речевой аппарат, ибо состояло оно из сплошных подряд идущих согласных – что-то вроде Мкртчяновна, но еще более бесчеловечно. Дама работала операционисткой в банке, жила в хрущевской двухкомнатной квартире, из домочадцев имела попугая и вечно голодную кошку британской голубой породы, с соседями постоянно ругалась по поводу громко включенного «Русского радио» по утрам (музыкальный центр стоял на кухне, и, чтобы услышать музыку, например, из спальни, Агнессе приходилось врубать аппарат на полную мощность, а мощности у старого и крепкого «Панасоника» хватило бы на лондонский «Уэмбли»). Впрочем, это была вполне безвредная женщина, еще не увядшая, но быстро приходящая в уныние ввиду отсутствия поблизости вменяемых мужиков.

Телевизор был ее почти единственным развлечением (если не считать резинового друга длиной двадцать сантиметров, спрятанного под постельным бельем в шкафу спальни). Причем увлекалась она не «мыльными операми», а так называемой научно-популярной документалистикой. Фильмы о колдунах, шаманах и гадалках, спасающих девушек от пожизненной девственности, а мужчин – от чрезмерной похоти, она не пропускала никогда. Иногда она даже звонила и писала в различные редакции с просьбами, предложениями и прочей белибердой, которая заполняла ее кудрявую голову после просмотра очередного фильма о каких-нибудь неизвестных публике секретах Нострадамуса. Вскоре в редакциях несчастную Агнессу стали называть не иначе, как городской сумасшедшей, и номер ее квартирного телефона в конце концов попал в черный список. Позже она еще пыталась звонить со своего мобильного аппарата, но со временем накрылась и эта халява.

Реалити-шоу, появившееся в вечернем воскресном эфире телекомпании «Неон-ТВ», стало для нее настоящим спасением. Агнесса никуда больше не звонила, никого не доставала своим видением потустороннего мира – она просто, раскрыв рот, смотрела, как люди, наделенные экстраординарными способностями, бегали по манежу, словно цирковые обезьянки, и показывали сногсшибательные трюки.

В итоговой программе первого сезона, в которой показывали телевизионную кухню и забавные моменты съемок, она увидела звукорежиссера Алексея Кузьмичева. Парнишка цеплял микрофоны к колдуньям и шаманкам, а потом в камеру рассказывал о своих ощущениях. Лицо у него было сосредоточенное и даже немного испуганное. Агнесса очень долго не сводила с него глаз.

О, сколько бы она отдала ради одного подобного мига! Хоть ненадолго поменяться с парнем местами, дотронуться до настоящего волшебника, который, может быть, привнесет в ее жизнь смысл, вдохнет что-то новое… покончит с ее диким одиночеством, наконец! О, она все бы отдала, что у нее есть: кошку, самотык, музыкальный центр и двадцать восемь тысяч рублей, накопленных за два года и припрятанных на пластиковой карточке.

Но… руки коротки.

5. Рустам Имранович

Утром двадцать девятого августа Миша Поречников брился в ванной комнате перед зеркалом. Брился медленно и вдумчиво. Он настраивался. Весь вчерашний вечер и всю минувшую ночь в голове у него вертелся разговор с Володей Капустиным, точнее, не весь разговор, а та его часть, на которую Вовка надавил особо – так, как он умел давить, стервец. С каким-то неожиданным поросячьим восторгом Миша вспомнил буквально недавно прочитанную у братьев Стругацких в «Хромой судьбе» фразочку: талант к анализу роковым образом оборачивается неспособностью к синтезу. То есть то же самое Вовка и сказал – он талантливо копается в чужих книжках, но сам ничего не может написать. А Мишка? К чему у него таланты, о чем он думает, о чем мечтает и зачем вообще он умеет делать то, что умеет? Поигрывать ли ему своими талантами, как бицепсами, перед легко возбудимыми девчонками или, черт возьми, действительно что-то создавать?

Когда он побрился и уже сбрызгивал подбородок лосьоном, он понял, что его снова взяли «на слабо». Володя Капустин сделал то же самое, что и Саакян полтора месяца назад. Чуть более изящно и наверняка из самых лучших побуждений, но – то же самое.

Ну не засранцы ли работают у них в университете?

Он прибыл на съемочную площадку одним из первых. В огромном ангаре, арендованном у еще не достроенного торгового комплекса, который, в свою очередь, когда-то оттяпал несколько цехов у разорившегося завода, телевизионщики обустроили три павильона различной площади. В самом маленьком устроилась передвижная аппаратная, в среднем – актовый зал для одного из отборочных заданий, а самый большой зал… Миша, из эстетических соображений практически не смотревший телевизор, не подозревал, что его могло ожидать в гигантском зале, уставленном деревянными, железными и пластмассовыми ящиками различных размеров и цветов. Он лишь мельком заглянул с улицы в этот бывший заводской цех, присвистнул и вернулся обратно на солнце. Впрочем, постаравшись, он мог бы увидеть, что его ждет впереди, но до сих пор не преодоленный скепсис мешал ему проявить подобную инициативу. Будь что будет, решил он. Если Капустин прав, то у меня здесь что-то получится, если он ошибается… Что ж, забуду как забавное приключение, не более того.