Лекции по истории позднего Средневековья

Между тем городские общины носили совершенно иной характер; сначала они имели бедные цели: каждый гражданин искал обеспечение для собственной своей личности, стоял за свое личное право, заботился о том, чтобы никому нельзя было отнимать у него собственности без суда, чтобы его не заключили без расправы и чтобы за проступок брали с него должную пеню, чтобы его повинности были определены и не взимались с него по одному произволу, наконец, чтобы побор не сопровождался притеснениями. Он действовал сообразно закону и праву и мог трудиться для себя, не опасаясь потерять плоды трудов своих. Горожане получали хартии от королей, которые засвидетельствовали их права и льготы и в которых представляемы были взаимные ручательства за исполнение условий с обеих сторон. Горожане, однако, не слишком доверяли этим ручательствам на одной только бумаге; они обвели города свои стенами, окружили цепями, и в течение XII века общины во внешнем виде получили тот же воинственный характер, как и вся окрестность.

В каждой общине есть особенная колокольня, на которой постоянно стоит часовой и ударяет в набат в случае тревоги или нападения. Эта колокольня с вечевыми колоколами обыкновенно строилась на общий счет города, и горожане особенно любили украшать ее; это заметно преимущественно в городах фландрских. Но не только против внешних врагов, община должна была часто защищаться против внутренних: иногда феодальный владелец имеет замок среди самого города, тогда граждане обводят этот замок цепями; даже самый город иногда разделялся на две, на три враждебные части; Берлин до XV столетия разделялся на две части, на два города – Берлин собственно и Кёльн берлинский; промежду находился мост, опускавшийся каждую ночь во избежание нападений с той или другой стороны.

Но какой же должен был здесь возникнуть склад ума и какое воззрение? Здесь было скоплено народонаселение трудолюбивое, Заслужившее благодарность Европы, но чрезвычайно прозаическое, тупое, недоверчивое; горожане боролись сначала за собственные личные цели, потом защищали общину, но все-таки они считали себя отличными от баронов и других феодальных владельцев: они говорили с ними только как члены общины одного нравственного лица, а не сами от себя; сознание личного достоинства было здесь чрезвычайно слабо. В городах Южной Франции были особенные явления: здесь феодальное рыцарство само поселилось в городе и сообщило ему более изящный и свободный характер. Здесь горожане сами могли поступить в рыцари, как и в Италии, и не отличались от последних внешними формами. В Германии же купец надевал меч не на себя, а на шею лошади, чтобы благородный рыцарь при встрече не счел его за равного себе. В городах жил народ совсем иной, чем в рыцарских замках, и потому литература городов была совсем иная; она чрезвычайно замечательна, но в ней отразились совершенно другие воззрения.[41] Не надо смешивать средневековые города со средним сословием: среднего сословия тогда не было. Во Франции оно началось только с XV столетия.

Каждый город есть индивидуум, нравственное лицо, преследующее свои цели; его народонаселение – купцы, ремесленники. Среднее же сословие – адвокаты, медики, ученые, художники, хотя и живут в городе, но не принадлежат[42] городской жизни.[43]

Лекция 29. 1849 г., 14 февраля

Мы изложили вкратце состояние составных элементов средневековой общественности до XI в., мы видели феодализм, общину и церковь, видели их враждебные отношения друг к другу и готовность к борьбе, целью которой должно было быть преобладание одного из этих элементов. Внизу под этими элементами были еще другие, менее замеченные историей классы общества, о которых известны только их страдания, о которых история ничего не сказала до сих пор. Сюда относятся рабы и вообще сельское население Западной Европы во все продолжение средневекового порядка вещей. Нет никакого сомнения, что христианство принесло великие перемены в жизнь раба; античное[44] рабство было невозможно, но перевороты в сфере идей медленно переводятся на факты, поэтому положение средневекового раба, виллана, вообще всего сословия, стоявшего на различных ступенях этой лестницы, немногим было лучше состояния древнего раба, хотя немецкие историки с особенною гордостью говорят об улучшениях, принесенных германцами в это сословие.

Улучшение совершалось более в сфере идей, нежели в сфере практических отношений. Мы не имеем ни одной достаточной монографии об этом предмете. Недостаток[45] объясняется трудностью предмета, и летописцы смотрели более на верхушки общества, в победах и страданиях которых выражались шаги истории, между тем как раба и среднего сословия как будто бы не было.

Надобно посвятить чрезвычайно много трудов, чтобы из разнородных источников составить ясное понятие о состоянии рабов,[46] и к этому надобно прибавить, что отношения их изменялись в частностях, хотя в общем были одни и те же; в Германии одни отношения, во Франции другие. В самой Германии можно пересчитать бесчисленное множество отношений владетелей к рабам; они условливались не одними роковыми географическими условиями, но исходили часто из наглой воли необузданных владетелей;[47] тем не менее я считаю необходимым сказать о некоторых трудах: Histoire de l’esclavage dans l’antiquite du Vallon – самое обширное сочинение[48]Д. Яновский, поляк, работает над второю частью этого труда – над историей рабского сословия в Средних веках. Из этого труда мы еще ничего не имеем. Наконец, есть довольно дельная монография Био – Histroire de l’esclavage dans l’Occident; она одна из первых попыток на этом трудном поприще, хотя далеко не удовлетворяет всем требованиям.

Я сказал о том смягчении прежних суровых римских понятий, об отношении господина к рабу, о смягчении, принесенном философскими идеями; я не указал на Сенеку,[49] можно представить и других писателей II столетия, но эти идеи не были принадлежностью немногих,[50] они вошли в законодательство, вошли в общественную жизнь, и во II столетии, мы видим в особенности, например. Богатые римские владельцы заботятся о воспитании своих рабов; древний Катон тоже образовывал своих рабов, но чтобы продавать их дороже; здесь же было дело чисто филантропическое. Тем не менее отношения рабства древнего не могли быть совершенно уничтожены.

В общество, построенное на античных основаниях, вместе с христианством вошли разрушительные элементы. Уже одно понятие[51] о равенстве, об общем происхождении всех людей нанесло удар юридическим законам. Когда германцы заняли римскую почву, они нашли здесь готовое сословие колонов и рабов; и те и другие не были чужды германцам. Леты представляли сходство с колонами, они не обязаны личными службами,[52] по права римского колона не могли быть обязательными священными для германских пришельцев, в глазах которых колон и serviis были одно и то же; мы видим поэтому чрезвычайно пестрые названия в средневековых памятниках. Многие определения сохранились от римлян, другие внесены германцами; оттого возникло множество других отношений, темных и трудных, оттолкнувших от себя ученых исследователей, посвящающих труды свои предметам более благородными.[53] Между тем можно сказать, что это самые живые вопросы – показать состояние низших классов Западной Европы и показать, откуда явились нынешние пролетарии.[54]

Мы укажем только на важность задачи. Защитницей, союзницей рабов до XI столетия была церковь; в своих храмах она открыла им убежище, она одна впустила их в ряды свои. Церковь действовала здесь под влиянием начал христианства, которого была хранительницею; но, входя в состав средневекового общества, она не могла отрешиться от его привычек,[55] она должна была заведовать землями, ей принадлежавшими. Осталась от тех времен поговорка: под посохом епископа хорошо жить. Рабы церковные пользовались большими правами, нежели рабы светских владельцев. В стенах монастырей находят следы того, что в IX столетии церковные владельцы заключали со своими рабами условия, и, таким образом, в Италии, особенно на севере, церковные рабы должны были на церковь три дня работать, остальное время употреблять для себя. Церковь часто уступала земли своим рабам на правах пользования (emphiteusis);[56] из этих-то владельцев образовалось огромное число мелких владельцев.

Я говорил о праве кулачном, о праве феодальных владельцев объявлять войну своему соседу. Но мы видели, до какой степени ограждены были феодальные владельцы от военных опасностей своею одеждою и замками. В XI и XII столетиях совершались великие битвы между феодальными владельцами. Трудно было добраться до закованного в железо феодального владельца, следовательно, вся тяжесть падала на вилланов: их луга сжигались, у них отнимали скот, топтали жатву, и один голос был за них – это голос церкви. Но в конце XI столетия видим, что вилланы прибегают к разным средствам к своему облегчению.

Между горожанами и вилланами не было никакой связи, горожане смотрели с презрением на них: каждый город составлял отдельную эгоистическую единицу, которая преследовала свои цели: юридические и политические – стремление к торговле; им не было дела до жителей деревень; они не имели ничего общего. Эта ненависть была особенностью феодальной-общины. Но жизнь горожан не могла не возбуждать зависти в вилланах: города делаются местом убежища для рабов, они покупают от города защиту, селятся здесь. Для таких поселившихся в стенах города рабов есть много названий, они делаются вольными de facto,[57] хотя за стенами им угрожало новое рабство. Из этих-то рабов беглых составился городской плебс, из которого составились впоследствии цехи, и тут началась борьба между цехами и патрициатом в XIV столетии, в Италии и Германии особенно и легче во Франции.[58]

Результатом всего сказанного будет следующее: под феодализмом, церковью, под господствующими сословиями средневековой общественности есть еще огромная масса людей, до которой не доходила цивилизация; права не доставались ей в удел, отдельные лица спасались от этого положения бегством, отдельные попытки, вызванные примером городов, оканчивались поражением вилланов и наложением более тяжкого ига. Таково восстание нормандских вилланов в конце X столетия.[59]

Лекция 43

Нет времени продолжать обзор политического состояния государств западных в IX–XV столетиях. Приступая к изложению умственного движения в IX и XV веках, надо обратиться к средневековой науке, чтобы объяснить это движение. Скажем только несколько слов о духовных деятелях народа. Из сказанного доселе об истории Средних веков видно, до какой степени несправедливо мнение, кое называет Средние века временем варварства. Таких веков давно нет на почве европейской; рано здесь являются разные деятели, и мы увидим их в истории Средних веков.

Известно, какими нитями связан средневековый мир с древним. Это были компиляции, которые были доступнее, понятнее тогдашнему читателю, чем великие произведения Греции, созданные в эпоху ее высшего развития. Мы говорили о школах при Карле Великом и о зачатках образованности. В Х столетии эти зачатки, по-видимому, заглохли, но школы остались; в XI ст. Они блистательно обнаружили свое существование; как будто из земли выросли мыслители, которые были разбросаны во всех сферах человеческой деятельности.

Это были теоретики: мы видели их в сфере богословской (права и философии), в сфере борьбы империи с папами и т. д. Наука права также начинала обрабатываться.

Посмотрим прежде внешние условия этого развития и потом перейдем к идеям. Schola Palatina – дворцовая школа – исчезла вместе с Каролингами; мальчики учились при монастырях; значение школы зависело от личности преподавателя, иногда один преподаватель собирал около нее из всех сословий, и школа, хотя на время, получала значение. В XI столетии являются в европейском Западе школы: Парижская; Франция для средневековой Европы была тем же, чем Германия для новой. Там развилась схоластика. В Парижской школе обрабатывалось богословие и философия. В Италии, в Болонье особенно, обрабатывалось право.

Не без труда добывалась наука, которой так жаждали. Часто надо было идти к далекой Мавритании, в Испанию, чтобы выслушать комментарии арабских ученых на Аристотеля, или отправляться в Каир, в тамошнюю школу, чтобы познакомиться (с естественными науками и математикой), с восточной мудростью. Часто эти странствия были соединены с опасностью. Но человеку идет впрок только то, что приобретается с трудом. В XII столетии образовались университеты; первыми можно назвать Парижский и Болонский университеты; английский – Оксфордский университет, который, также имея притязания на древность, не имел этого права и не может доказать.

Очень естественно, чтобы владетели оказывали покровительства школе, ибо она привлекала слушателей и богатство. Оттого государство Каролингов давало привилегии Болонской школе, а школа спешно образовывала корпорацию, которая называлась университет – Universitas,[60] заключающую преподавателей и слушателей. Университет дробился на отделы – факультеты; обыкновенно университет большой разделялся на два: Universitas artium,[61] или artistariim,[62] где преподавались науки естественные, медицина. В другом факультете преподавались богословие и право. Надо заметить, что право и богословие (редко) соединялись между собой: и в Парижском университете папы долго запрещали преподавать римское право.[63]

Во главе университета был ректор, избираемый всем университетом; он был представитель университета и часто имел политическое значение, ибо, например, в Болонье, было 20 000 студентов, кои слушали только его приказания, исполняли его волю. Он избирался из докторов или магистров университета.

В наше время трудно понять то значение (университета): университет заменял книгопечатание; в наше время можно учиться дома, имея словари и руководства. В то время книг было немного; только в университете можно было учиться. На скамьях Парижского университета сидели люди всех возрастов, юноши всех стран, кардиналы и Данте – политический изгнанник. Но какие же науки привлекали такое число слушателей, ибо в Париже было иногда до 30 000 студентов? Это было, с одной стороны, римское право, с другой – философия и богословие, которые сливались, и философия находилась в услугах у богословия.

Часто слышатся неуважительные отзывы о средневековой схоластике. Но это мнение несправедливо; это была сильная, отважная рыцарская наука, ничего не убоявшаяся, схватившаяся за вопросы, которые далеко превышали ее силы, но не превышали ее мужества. Мы берем схоластику как искажение философии в XIV столетии,[64] но надо смотреть на нее в XI ст. Недаром был Иоанн Эригена, на которого мы указывали,[65] Беренгарий Турский высказывал мысли, которые привели его к костру и его защищавших.

Григорий VII – замечательное явление: ревнитель церкви защищал человека со свободными идеями.

В конце XI столетия являются два направления – номиналисты и реалисты; номиналисты говорили, что существуют только звуки. Реалисты учили, что universalia sunt realia.[66] Это был спор, который разрушал средневековый порядок вещей. Таков характер идей; тот, кто смеется над ними, не знает их важности, а между тем в этих идеях лежали начала нового порядка вещей. Надо указать на Петра Абеляра, который стоит во главе движения XI столетия. Он был юноша из Бретани, рыцарского происхождения, красив наружностью, но он говорил, что его заманили другие турниры, нежели какими занимались его братья, – турниры мысли. Он явился в Парижский университет и сел у ног Вильгельма из Шампо, был ревностный его слушатель и однажды, предложив ему возражения, сбил Вильгельма, который потерял доверенность слушателей, и они начали слушать Абеляра. Толпа везде за ним ходила, он был гоним из одного города в другой. Около Парижа образовался городок из хижин тех, кои его слушали. Отсюда он ушел в Лион. Он должен был возбудить подозрения;[67] он говорил, что грех заключается не в факте, а в намерении, и из этого выводил самые смелые последствия. К этому присоединялась его частная жизнь.

Известна его любовь к Элоизе и его переписка с нею. Она в этой переписке даже выше и красноречивее его, но он был виновником ее развития. Главою его противников был св. Бернар. Как Абеляр в мысли искал опору всему, так св. Бернар искал другой опоры и подчинял мысль чувству. Он также происходил из рыцарской фамилии, но удалился в монастырь. Но не находил довольно строгим монастырь и уговорил свое семейство следовать за собой. Летописцы говорят, что мужья не пускали жен, родители – детей на эту проповедь, боясь их лишиться, – так говорил св. Бернар. И его испугала свобода мысли Абеляра. Бернар был человек, который ничего не пугался, но, когда приходило время собора, где он должен был спорить с Абеляром, он писал к папе: силы мне изменяют; мне ли бороться с этим человеком?

Однако Абеляр проиграл и был не в состоянии бороться со строгою дисциплиною, которую выставил против него папа. Абеляр должен был формально отказаться от некоторых мыслей, но ему дозволено было провести остаток жизни у одного почтенного священника Петра.

Наука была прежде уделом особого класса людей. Абеляр вывел ее на площадь, и это обстоятельство испугало и Бернара, и других. Абеляр сильно действовал на женщин.[68] Его учение распространялось по Европе.

Таково было выступление схоластики. Она явилась совсем не тою, покорною, подчиненною папе наукой, какой она сделалась в XIV столетии; но Абеляра, хотя не совсем справедливо, можно назвать явлением исключительным; он стоял против господствующего направления века, как видно из последовательной схоластики, св. Фомы и других, которые все искали в мысли.

Одну услугу оказала схоластика. Она дала западному уму смелость и гибкость. Такое наследие получила западная мысль от схоластики.[69] Теперь скажем о римском праве: его изучали не только те, которые посвящали себя судебной деятельности, оно вошло разрушительным образом в жизнь Средних веков; юристы поставили идеал римского права в противоположность с идеалом феодального права. Мы видели в XIV столетии людей, кои судят тамплиеров и т. д. И добивают Средние века. Это римские юристы. Когда умирал король, его преемник обыкновенно выдавал его советников на жертву народной ненависти; их обвиняли, их казнили. Новый король набирал новых советников, кои ждали той же участи.

Мы иногда улыбаемся простоте этой науки, но нельзя не удивляться этим великим людям, коим приобретение науки стоило труднее, чем нам, и кои так резко отличались живым интересом.

Лекции 1849/1850 г

Новая история

Лекция 1. 10 сентября

Мы будем заниматься историей последних трех столетий, так называемой Новой историей.[70] Известно, каким рубежом этот отдел истории отделяется от истории средневековой – открытием Америки, началом движения реформационного в Германии. Следовательно, последними годами XV и первыми XVI столетия начинается эпоха, к изучению которой мы приступим. Мы имели случай сказать в предыдущих курсах о самоуправном делении истории на периоды, но отделение истории средней от новой основано на самой сущности предмета. Если мы всмотримся в отличительный характер этих отделов истории, мы увидим здесь глубокое различие, мало – отрицание новою историей того, что служило содержанием истории средней. Характеристические особенности новых веков выдаются при сравнении их с древними и средними веками. Если обратимся назад, к древней истории, мы увидим, что она начинается на Востоке, в Азии, завершается на берегах Средиземного моря, около которого жили главные исторические народы Древнего мира; Греция и Рим – вот два главных деятеля древней истории.[71] Известен характер греко-римской жизни, по преимуществу муниципальный. Гражданин взял верх над человеком. Государство подчинило себе все остальные области человеческой деятельности и наложило печать на всю религию, искусство; человек настолько пользовался правами, насколько принадлежал тому или другому государству. Без определения гражданина ему нет места. История Средних веков принимает другой характер; театр истории становится шире; от берегов Средиземного моря, сделавшегося Римским озером, история идет далее на север, народы германские становятся на первом плане; Восточная Европа – древняя Скифия постепенно вдвигается в историю, хотя передовыми народами своими, живущими на окраинах германского мира.

Но не одно это внешнее различие отделяет среднюю историю от древней. Другие формы жизни, другие понятия отличают их. Между тем как древняя жизнь была муниципальная, каждый город был отделен, пока Римская империя не расплавила их в себе самой.

В истории Средних веков, преимущественно в первые семь столетий этого отдела, города не играют почти никакой роли. Властители народонаселения, на плечах которых лежит история, живут вне городов.

Мы видели, как в истории Средних веков эти внешние условия жизни, замок, доспех, вооружение содействовали к образованию тех неукротимых характеров, своенравных личностей, которые не склонялись ни пред каким законом. Средняя история представляет явления, противоположные древней. Между тем как в Древнем мире отдельные личности терялись в государстве, в средней истории лицо ставит себя бесконечно выше государства; феодализм отрицал государство; мы бываем часто принуждены употреблять выражение: феодальное государство, но в сущности этого государства не было. Под государством разумеется органическое целое, где каждый член имеет свои должности, свои права: в феодальном государстве только господствующее сословие имело права.

Еще одно великое различие между средним и древним миром – религиозное: в древнем мире каждый народ имел свою религию, религия была народною, продуктом национальности, как искусство; в древней мифологии каждый народ выразил сам себя, создавая ее по своему образу. Отсюда свирепая вражда народов древнего мира; сражаются не только люди, но и божества. Когда римляне соединили государства древнего мира, они собрали богов их в свой пантеон. Так образовалась новая система мифологии, породившая неверие.

Оторванные от родной почвы божества древнего мира потеряли всякое значение; их место было там, где создала их народная потребность; они оторвались от родины и не пристали к Риму. Совсем другое в среднем мире: здесь одна религия, соединяющая все человечество в одно великое братство, обещающая ему единую будущность.

Распространение этой религии пространственное, ее судьбы составляют один из самых важных отделов истории Средних веков. Эта общность религии, принятой западными народами, уловила возможность единой европейской цивилизации. Несмотря на расколы и реформации, западная цивилизация сохранила при всех разнообразных народных цивилизациях нечто общее, общую европейскую цивилизацию, в которую каждый из этих народов принес свою дань. Но эти борьбы религиозные, которых был свидетелем древний мир, распространились еще в большем объеме в Средних веках; целые массы и системы религиозные боролись – такова была борьба христианства с исламом.

Была одна страшная пора для человечества западного – VIII век, когда в порывах первого одушевления поклонники ислама завоевали всю Северную Африку и грозили тем же Европе. Флот аравийский осаждал Константинополь, войска – Пиренейский полуостров. Острова Средиземного моря были большей частью в руках магометан. В этом первом столкновении христианство должно было уступить много стран, покрытых остатками древней цивилизации.

С конца XI столетия эта борьба принимает новый оборот. Наступательное движение принадлежит уже христианству. Войны, известные под именем крестовых походов, кончились, по-видимому, неудачно для Западной Европы, она должна была отказаться от завоеваний своих; но Европа вынесла из этих войн другое, духовное, внутреннее завоевание. Победа ислама была только наружная, внешняя.

Последним актом в битве ислама и христианства было падение Византийской империи, одряхлевшей, ограниченной почти в одном городе (Царьграде), отрезанной от христианских народов, ибо турки успели занять славянские земли, откуда они набирали своих ратников.

Новая история открывается при обстоятельствах, по-видимому, неблагоприятных (для христианства). Южный конец Европы занят могущественным воинственным племенем, вся тяжесть борьбы с ним пала на Польшу и на Венгрию. Венецианская республика помогала им, но занята была еще другими своими делами (застигнутая бедствиями внутренними, не могла выставить всех своих сил). Наконец, еще одно великое характеристическое явление, отличающее Европу новую от средневековой. Мы видели, до какой степени были упрямы античные национальности, у которых было все отдельное, даже религия; можно сказать без преувеличения, что идея национальности чужда средневековому миру, он не знает народностей, знает лишь сословия. Везде, на всех концах Европы у феодального владельца общие враги – города и вилланы. На всех концах Европы идет мучительный процесс образования национальностей; деятелями здесь – монархи; надо было задавить и непокорную общину и непокорный замок, за стенами которого феодальный владелец считал себя таким же господином и властителем. Надо было, чтобы эти упорные особенности сплавились в национальности. Этим мучительным процессом исполнены XIV и XV век. Не без труда, не без страшных борений образовались они. Феодализм, разбитый, лишенный политической самостоятельности, сохранился в преданиях, в надеждах; в продолжение XVI, XVII столетия он являлся в разнообразных формах, не принимая уже имени феодализма, но мы увидим не раз его попытки выразить свою власть.