Записки неримского папы

* * *

Возился на днях с Артемом. Он только что помылся и голенький катался по нашей взрослой кровати, как пельмешек в муке. Я подхватил его, лежа на спине, поднял на вытянутых руках за подмышки, водрузил в вертикальном положении на живот лицом к себе. Коротыш довольно подпрыгивал на мне, подозрительно глубоко проваливаясь ножками в ту область, в районе которой, по моим оценкам, должен был находиться каменный монолит пресса. И так трогательно Артемка смотрел, так агукал, так щедро изливал на меня свою недозированную радость, что я успел сто раз осудить себя за недоверие к нему, за глупую соревновательность, за подозрительность, за эти глупые мысли про конкуренцию. И, точно в доказательство моих мыслей, карапуз неожиданно замер и взглянул на меня сверху вниз проникновенно, сочувственно, понимающе и даже как-то по-взрослому. Вот оно, великое взаимопонимание отца и сына, без слов и ненужного пафоса, успел подумать я. И в следующую секунду полноводная струя мочи устремилась мне в открытый от умиления рот…

В тот момент в моем мозгу крутились только два слова: «вероломство» и «подгузник». И еще я сразу понял, с чем была связана та псевдоумилительная сосредоточенность моего голыша: пацан элементарно прицеливался. Еще бы – попробуйте пописать точно в рот лежащему под вами человеку. Не уверен, правда, что хочу представлять себе все обстоятельства, при которых вы это будете делать… Одним словом, сложная задача. А карапуз, кстати, видимо, долго замышлял, планировал и копил в себе, потому что он за ту же сессию мне еще и на голову сумел попасть. И хихикал при этом так некрасиво над веселыми брызгами, разлетающимися в стороны от моей лысины.

* * *

Мы с Артемом – как два компьютера разных поколений. Он – шестой айфончик, постоянно обновляется в фоновом режиме. Заснул, проснулся – бац, какая-то новая программка установилась за ночь: или ползать задом, или плеваться в папу, или еще что-нибудь. Я же – как 486-й комп. Очнулся утром – и минус одна фича. То загружаюсь по полчаса, вглядываясь в волосатого йети в зеркале, то дисковод не открывается, то экран гаснет сам по себе. А иногда сам вздрагиваешь вдруг от противного такого мерзкого клацающего металлического звука. Домашние нервничают: что это, где это? И только малыш взирает сочувственно со своих айклаудных высот с немым вопросом в умных глазах: «Что, папа, через диалап-модем опять в интернет пытаешься выйти? Ну-ну, смотри картридж не надорви».

* * *

Наш педиатр разрешил потихоньку вводить в рацион Артема мясо. И в одночасье все изменилось. Раньше в гастрономическом плане мелкий был для меня беспонтовым чуваком. Все эти жидко- и желеобразные субстанции поносного цвета – несерьезно. Но теперь… Теперь я ухожу из дома на работу, обвешанный патронташем из сосисок, из кармана торчит сервелат и еще по котлете за щеками. А иначе нельзя: этот малыш отныне – мой конкурент в пищевой цепочке. Пусть теперь этот толстопопый стервятник нарезает круги по полу перед холодильником – там только руккола и цветная капуста: бэ-э-э-э, приятного аппетита!

* * *

Выбирал Артему горшок. Наткнулся на вариант со встроенной музыкой. Это когда навалил кучку, а оттуда песенка. Спасибо, что не Вагнер, конечно. Не «Полет валькирий» тире ребенок заика навсегда. Но помилосердствуйте, по драматургии кто в этом случае оттуда поет? Оно, что ли? Само?

Купил обычный глухонемой горшок. Потому что и так много его вокруг: и поет, и просто разговаривает. А оно должно молчать. Хотя бы в горшке.

* * *

Рождение ребенка снова запускает процесс эволюции его родителей. Такое гениальное открытие я сделал на днях. Уже написал в Массачусетский технологический институт с требованием зачислить меня в штат почетным профессором. Это сложная теория, но я попробую объяснить на пальцах.

Вот Артем закрывает мне ручкой рот. Я начинаю дышать носом. Это еще не эволюция, это обычная предустановленная по дефолту реакция организма. Малышу не нравится, что из меня продолжает откуда-то выходить воздух, и он, немного поразмыслив, закрывает мне второй ручкой нос. И вот тут, собственно, и начинается эволюция. Поскольку Артема забавляет, как красиво синеет папа, он ни за что не отпустит ручки. Организм судорожно пытается придумать новые альтернативные варианты. Сначала – дурацкие: пукает, извивается, пробует мычать. Вот мычание, кстати, Артема особенно восторгает, и он еще плотнее прижимает удушающие ладошки. А потом…

Потом у меня лично пока ничего не было, организм останавливался на дурацких вариантах. Но ведь что-то произойдет со временем, это несомненно. Я либо научусь дышать кожей, либо у меня вырастут жабры. Либо у Артема будет новый, уже не такой синий папа. Но нет, об этом не хочется даже думать. Уж лучше жабры.

* * *

Артем приболел. Из детской поликлиники прислали дежурного врача, женщину. Первое, что она сказала испуганным голосом, войдя в комнату: «Ой, какой маленький!» Педиатр! Хотелось ей ответить: «Ну, если очкуешь, меня осмотри, я большой», – но воздержался.

* * *

В первый раз, когда я смотрел с Артемом футбол по телевизору, он капризничал. Играла сборная России, так что немудрено. Но мне все же хотелось досмотреть. И вдруг сынок перестал ныть, а, напротив, стал даже иногда подхихикивать. Его забавляло, как я кричал: «Вперед, Россия!» С тех пор я стал использовать этот прием, чтобы спокойно наблюдать за футболом в его присутствии. А недавно задумался. Задумался в тот момент, когда в матче Эль-Класико «Барселона» в очередной раз бежала в атаку, а я вопил во все горло на радость малышу: «Вперед, Россия!» А не создаю ли я у сына ложных ожиданий? Он же может решить, что и Россия должна вот так же нестись к чужим воротам. И не станет ли он заикаться, однажды увидев вместо Иньесты Березуцкого?

* * *

Артем иногда перестает хаотично ползать, садится на попку и принимает меланхолично-задумчивый вид. В эти минуты я спешу оказаться рядом. Так как это означает, что он собирается пукать. А когда малыш пукает, он сильно подпрыгивает. Видимо, срабатывает азотистый ускоритель. И я страхую, чтобы сынок не ударился головой об потолок.

* * *

Когда Артем капризничает, я беру его детский игрушечный телефон и делаю вид, что набираю номер. «Алло, – говорю я, – это детская полиция? Здесь детский дебош. Высылайте детский омон. Будем закрывать клиента в детскую КПЗ по беспределу». Сынок сразу успокаивается. Без году неделя, а уже понимает, что у нас в стране правоохранителям лучше не попадаться.

* * *

Рождение сына научило меня одной вещи. Если над вами нависла жопа, не нужно отчаиваться. Приглядитесь. Если жопа в подгузнике, значит, это просто ребенок проснулся и приполз пообщаться.

* * *

Артем освоил прием работника Макдоналдс «свободная касса». Сидя ровно на своей удобной хлебобулочной попке посередине комнаты, он поднимает вверх ручку. Это означает: папа должен немедленно подойти и предложить забаву. Если забава не забавная, ручка остается поднятой вплоть до нахмуривания бровей и надувания щек. А это уже кризис масштаба Карибского. Если забава забавная, ручка опускается с одобрительным шлепком на лысину папе. Что означает: у тебя есть три минуты, можешь пойти заняться каким-нибудь своим беспонтовым взрослым делом.

* * *

Как общаются корабли? Гудками. Короткими, длинными. Привет, корыто, у тебя на мостике все та же старая жопа, которая в прошлом году посадила тебя на мель? А, это ты, жестянка, чего везешь, феррари? Корма не треснет? Видимо, как-то так.

Артем тоже взял на вооружение такую сигнальную систему. Он гудит. Длинное «у-у-у-у-у» – одобрение: прикольно ты, папа, споткнулся о мой столик для кормления, давай еще. Короткое, отрывочное «у-у-у» – это все, хана, сейчас «Полет валькирий» начнется, причем та самая версия из «Апокалипсиса сегодня». Прерывистое, нестабильное «у-у-у-у, у-у-у-у» в сочетании с мечтательным взглядом вдаль означает, что сынок задумался о тщетности всего сущего: эх, батя, знал бы ты, как сложна жизнь в девять месяцев, давай-ка лучше долбанем по «ФрутоНяне».

* * *

В очередной раз за последнее время в магазине фермерских продуктов не оказалось козьего молока для Артема. Почему, спрашиваю. «Зимой всегда так, – отвечает продавщица. И добавляет: – У фермеров наших сейчас одни козлята». Про зиму я, допустим, еще могу понять. А вот на козлятах меня как-то замкнуло. «А козлят-то вроде не доят», – заметил я философски. Пожилая интеллигентная дама в очереди за мной, слышавшая наш диалог, не выдержала и сказала: «Вообще-то то, молодой человек, взрослых козлов тоже не доят». Ушел я оттуда посрамленный, одним словом. И до сих пор не понимаю – при чем тут козлята…

* * *

Утром перед работой выбирал себе одежду в шкафу. Пытался найти наилучшую комбинацию из единственных брюк и двух рубашек. Жена с Артемом на руках присутствовали при этом. Процесс несколько затянулся. У меня никак не получалось принять решение. Жена не выдержала и начала сокрушаться: «Ну что ты не можешь определиться, как баба!» Мой сынок до этого момента пребывал в кисломолочном анабиозе и не проявлял особого интереса к внешнему миру. Но после слов жены он неожиданно встрепенулся, ожил и явственно так и громко произнес: «Баба!»

«А ты не простой шкет, – подумал я про себя. – Хитрый политик. Буду впредь наблюдать за тобой, вызов принят».

* * *

Медленно ехал в пробке по дороге на работу. На автобусной остановке в своем районе заметил старого школьного приятеля. Подхватил его до метро. Едем, болтаем про старое, довольные. Он вдруг говорит: «А помнишь, как мы с тобой тогда почти вот так же катались?» Был такой случай, действительно. Давно, в юности, в 90-е.

Шумная компания отрядила нас двоих за догоном. На ногах мы держались нестабильно, поэтому поймали машину. Сели, поехали в магазин. В машине у бомбилы играла музыка (еще кассета или уже диск, не помню). Второй концерт Рахманинова. Шутка. Играл, конечно, Круг, «Кольщик, наколи мне купола», как сейчас помню. И что-то нас с товарищем перемкнуло. Мы перестали ехать за водкой. Взамен мы попросили водителя кружиться по району, не выключая этой песни и перематывая ее на начало. Так ему задачу и поставили. Водитель, судя по всему, был человеком опытным. За свой стаж бомбилы он привык не удивляться разнообразию местной гольяновской фауны. Авто нарезало бессмысленные круги по парковым улицам, из его опущенных стекол Круг в сотый раз призывал всех окружающих вплоть до Перово наколоть ему купола, а мы с приятелем блаженствовали. Такой вот нехитрый пэтэушный гештальт.

Товарищ вспоминал эту историю вслух, взахлеб смакуя забытые детали. Вдруг я обратил внимание, что паузы в его рассказе стали длиннее, интонация все тише, и в какой-то момент он вообще замолчал на полуслове. Между тем все то время, что он рассказывал, фоном в моей машине играла музыка. Я был занят дорогой и не вслушивался. И только когда мой спутник так внезапно прервался, я начал соображать, что же у меня в машине играет. Я осознал, что секундой раньше закончилась песенка про мамонтенка («пусть мама услышит, пусть мама придет»), следом запустилась «голубой вагон бежит качается», а перед этими двумя вроде бы мы с ним прослушали «елочка, елка, лесной аромат». Все это время у меня играл плейлист для Артема, которым мы его успокаиваем в машине.

Тем временем мы подъехали к метро. Товарищ начал собираться на выход. Как все неврастеники, я страшно не люблю неловких ситуаций. Поэтому я судорожно перебирал в голове варианты, чтобы объяснить такой эпик фейл известного в прошлом поклонника Круга, каковым я был известен своему приятелю. Но варианты не подбирались. Я чувствовал, как краснею. Товарищ между тем уже совсем вылез из машины, но вдруг завис в дверях, неуклюже повернулся ко мне и с какой-то докторской утешительной интонацией сказал: «Знаешь, я ведь тоже теперь уже немного другую музыку слушаю».

«Немного другую», боги! Спасибо, друг, лучше бы ты совсем промолчал…

* * *

Артем приполз ко мне с доброй открытой улыбкой. Целоваться будет, решил я. Он так уже пару раз к жене приползал, и они целовались. Я приблизил свое лицо к малышовому и начал усипусить. Сынок продолжал тянуться ко мне. Вот ведь, всплакнул я внутренне, какая любовь к отцу! И только в последнюю секунду я успел инстинктивно отдернуть голову: передо мной опасно клацнули четыре мелких редких зуба. Батлук-младший и не думал целоваться. Он просто хотел откусить мне нос.

Зато не тряпка-неженка, как папашка, а хищник, чо.

* * *

Еще совсем недавно Артем лежал замотанным кульком и пускал пузыри. А сейчас, деловой, стоит в джинсах и кедиках, держась за косяк, и высокомерно причмокивает. Ка-а-ак?! И что дальше? Пиво из горла, и вот, предки, познакомьтесь, эта стремная баба с пирсингом – моя невеста?!

* * *

Артем исполняет мечты. Всю жизнь мечтал купить себе Jeep Wrangler. Друзья-автомобилисты отговаривали: дурацкая, мол, для России машина, непрактичная, не бери. Да я и сам видел, что она дорогая, не на мой кошелек с отделением для мелочи. А тут благодаря Артему психанул и в одночасье купил. Да, ему еще рано, конечно. Но я буду его развлекать, гоняя перед ним и вокруг него. Только батарейки в Jeep Wrangler’е успевай менять. И в пульте управления тоже. Мечта!

* * *

Мне не нравится, как жена кормит Артема кашей. Я думаю, женщинам вообще это не дано. Словно на светском рауте – чинно, благородно, ребеночек после бранча чистенький, как будто и не ел вовсе.

Другое дело я. После кормления из моих рук на сына любо-дорого посмотреть. Каша везде – на лице Артема, на его голове, на руках, на столе, на полу, на стенах и даже на жене, хотя она во время процесса безотлучно находилась в соседней комнате. Единственное место, куда каша обычно не попадает, – это слюнявчик. Вот это я понимаю, Артем покушал. По-мужски. Сразу можно в ванную на полчаса.

* * *

Артем так весело играет со всем тем, что напоминает ему о папе! Так уж он забавляется, мурлычет, радуется. А жена кричит: «Забери у него эту гадость!» А это не гадость, это папины вчерашние носки. Сынок тянется к прекрасному.

* * *

Этот незабываемый момент, когда твой сын говорит тебе: «Папа». Душа тает, как снег в Москве зимой. Такой подъем, и воодушевление, и желание свернуть горы. Еще более незабываемым моментом может стать разве что тот, когда твой сынок говорит «папа» также и своей маме. А еще чуть более незабываемым – когда он говорит «папа» и бабушке. Ну, а самым-самым незабываемым становится тот момент, когда он говорит «папа» курьеру, который привез нам пиццу. Такой широкой души этот парень, мой сынок, это что-то.

* * *

Чем обычно занимается среднестатистический москвич ночью в промежутке между 3:30 и 6:30? Секс? Запой? Наркотический угар? Кубики? Первые три варианта – у них, у счастливых. А четвертый – мой, родимый. Однажды я полночи играл с Артемом в кубики. Сон же – это такой атавизм взрослой жизни, зачем он тебе, да, сынок?

* * *

Когда Артем вырастет, он станет мэром Москвы. У него к этому все наклонности. Наша игра в кубики всегда происходит по одному и тому же сценарию. Что бы я ни построил, малыш моментально это разрушает. Без предупреждения и письменного уведомления. Делает он это всегда с остервенелым лицом. Из чего я заключаю, что, видимо, по его мнению, мои постройки нарушают архитектурную целостность и портят вид его детского коврика, на котором в беспорядке разбросаны тонны игрушек.

* * *

Ну вот и наступил этот тревожный день нашего первого детского анализа крови. Мы пригласили лаборантку на дом. Заранее обложились разными малышовыми ништяками – запрещенками, чтобы сунуть их Артему сразу после того, как его уколют в пальчик: айпадом, айфоном, клавиатурой, вязанкой моих носков, рулоном туалетной бумаги. Я посадил сына на колени, лаборантка на диване слева, предобморочная жена – справа. Включили одновременно все электроприборы в доме, и мы, родители, отвернулись. Сижу, внутренне зажмурившись, прикидываю, в какой последовательности его успокаивать. Жду ора и крика. Вдруг слышу, как Артем начинает смеяться. Промахнулась, что ли, – мелькнула мысль. Поворачиваю голову. Глаза медленно лезут на лоб. Оказывается, лаборантка уже давно уколола Артема и даже успела заполнить почти целый резервуарчик. А малыш с интересом наблюдает за тем, как его кровь набирается в пробирку, и довольно хихикает.