Бойтесь данайцев, дары приносящих

Задевало и отношение генерала к пасынку – Юрочке. Никакого отношения, впрочем, не было. Подарки ему Провотворов из своих вояжей, конечно, привозил (не соответствующие возрасту, правда, – из Англии, к примеру, железную дорогу) – и то хлеб. Но, кроме редких актов дарения, генерал малыша просто не замечал. Нет бы приласкать или взять на руки – смотрел на ребенка с плохо скрываемой брезгливостью. И это тоже задевало и обижало.

Вот и получалось: при живом муже – даже, если считать Иноземцева, при двух супругах – Гале приходилось коротать вечера в одиночку. Точнее, как какой-то брошенке, наедине с сыночком. И ничто ее не радовало. Ни четырехкомнатная квартира с видом на Кремль. Ни мебель, специально сконструированная для этого дома скульптором Иофаном – да и как она может радовать: черно-коричневая, неудобная, с жестяными инвентарными номерами. И даже сыночек Юрочка в восторг ее совсем не приводил. Ну да, он милый, лепечет чего-то, топает своими ножонками, лазит всюду. С ним забавно бывает поиграть, поучить его чему-нибудь, книжечку почитать, сказочку рассказать, песенку спеть. Однако довольно быстро она от него уставала. Слишком непомерным казалось ей то внимание, которое требовалось, по-хорошему, ему уделять. Не получалось у нее раствориться в младенце целиком – как доводилось, рассказывали, другим мамочкам.

Да и мысли о будущем не давали расслабиться. Сейчас она – здесь, в провотворовской квартире в Доме правительства – кто? Формально и официально – решительно никто. А случись с генералом, не дай бог, чего? Он вечно летает, то на военном аэродроме находится, то на полигоне. А самолеты, бывает, бьются. И ракеты взрываются. И если Провотворова в один ужасный день вдруг не станет – что будет с ней? А ничего. Здесь она никто, и ей ничто не принадлежит. Придется съехать и коротать век с милым, но постылым Владиком. Наверное, опять в съемном домике с русской печью и удобствами во дворе.

Иван Петрович ведь оказался таким же, как все мужики: чтобы заманить ненаглядную, чего только не наобещал. А как добился своего – над ним не каплет. Все посулы забыты, все обещания побоку. Мне хорошо живется – а как там ты, дорогая, себя чувствуешь, мне неинтересно.

Вдобавок и другое имелось обещание, что дал генерал молодой женщине, – по-своему даже гораздо более интересное, чем женитьба. Замужество – оно что! Миллионы и миллиарды создавали семью, ячейку общества. А вот то, что однажды сорвалось с уст Провотворова… То, что он сказал ей, когда они переходили поздно вечером Большой каменный мост, возвращаясь с приема в Кремле по случаю первого полета в космос… То, что Иван Петрович изрек четырнадцатого апреля шестьдесят первого года… Вот это – да! Ради такого можно перенести и перетерпеть все. Подумаешь, одиночество в четырехкомнатной квартире! Да Галя ради этого – особенно глядя на то, как Юру Самого Первого принимают во всех странах и чествуют, – готова в землянке жить! Хлебом с водой питаться! Тренироваться как проклятая! Самолет научиться водить! С парашютом по десять раз на дню прыгать!

Да-да, вернуться в парашютный спорт ей очень хотелось. Как всегда, когда становилось больно, плохо или трудно, она начинала мечтать: вот они едут на полуторке на груде парашютов на аэродром. Вокруг мальчишки, они трогательно помогают и по-рыцарски ухаживают за нею. Вот они все вместе в самолете, «мешки» за плечами. Вот она подходит к распахнутому люку, толчок – и полет! Огромная земля, огромное небо, свист ветра в ушах!

И Галя решила: когда бы ни приехал в следующий раз Провотворов, в каком бы настроении ни пребывал, какие бы подарки ни привез – она должна с ним поговорить серьезно. Не стесняться, не чиниться и его возраста и звезд на погонах не бояться. А обсудить с ним, как взрослая женщина, две темы, два пункта: а) их совместное проживание и будущую женитьбу и б) полет в космос первой советской женщины. Второе было даже намного интересней первого – хотя, надо признаться, и гораздо сложнее. Или генерал тогда, вечером четырнадцатого апреля, наклюкавшись кремлевского коньячку, просто болтал? Шутил, балагурил?

Провотворов

О своих обещаниях, данных Галине, генерал нисколько не забыл. Ни о первом – о женитьбе, ни даже о втором – отправить ее в качестве первой женщины в космос. Да! Что может спаять их крепче любых семейных уз, любого загса или даже венчания в церкви! Космический полет! Который совершит – она: молодая и красивая советская девушка, комсомолка, парашютистка, выпускница иняза! Но этот полет первой женщины к звездам пробьет в инстанциях он, генерал! И ее, Галю, на вершину ракеты вознесет! И на вершину всемирной славы!

Он, как мало кто другой, знал, что Юра Самый Первый – лишь вершина пирамиды. Тысячи молодых и красивых летчиков отсеялись еще в частях, в ходе первых собеседований. Из двухсот пятидесяти кандидатов, приехавших на обследование, столичные медики из центрального госпиталя ВВС в Сокольниках, а потом мандатные комиссии выбрали двадцать. И только из тех двадцати как-то сам собой жребий пал на Юру. Всем он понравился. И Королеву. И другим главным конструкторам. И ему, Провотворову. И даже Хрущу (тому парней на фотографии показывали, но премьер-министр отмахнулся: решайте сами!).

Однако генерал знал: случись в период подготовки со стороны Юры любое неосторожное слово, или косой взгляд, или вдруг забарахливший медицинский показатель – не видать тому полета (и всемирной славы), как своих ушей. Нашлись бы другие, запасные. Гера. Гришка. Паша. Андриян. Да любой из оставшихся девятнадцати. Точнее, уже из восемнадцати – один, Павлик Бондаренко, бедняга, на тренировках погиб.

А тут генералу письмо передали. Да не письмо – донос, надо называть вещи своими именами. Если бы оно вдруг до адресата добралось до полета, пришлось бы Первого Советского Космонавта на запасного менять. Но в том и штука, что о том, что Юра станет первым, знал крайне ограниченный круг лиц. И доносчик в него, разумеется, не входил. Поэтому с доносом – опоздал. Промахнулся. Ведь победителей, как известно, не судят.

А письмо, с родины Юры Первого пришедшее, повествовало о неприглядных фактах его биографии. Для начала – что проживал он на оккупированной территории. Пусть мальчиком, но – проживал. В составе всей своей семьи. Но это еще терпимо. Хрущ приказал теперь на это внимания не обращать. Главное другое: родная сестра и родные братья нашего героя, Юры Самого Первого, были угнаны на работу в Германию. И в течение нескольких лет трудились на врага. Но и это еще не все: космонавт о сем прискорбном факте своей биографии не указал ни в одной из своих анкет. В том числе в той, что заполнял для мандатной комиссии после того, как прошел медицинский отбор и зачислялся в спецгруппу ВВС номер один, то есть в космонавты. Значит, если считать по суровым меркам: проявил трусость и неискренность, обманывал партию и государство.

Однако, слава богу, письмо задержалось. И победителей впрямь не судят. Но если бы оно каким-то чудом добралось до адресата – до того же генерала Провотворова – хотя бы даже за день ДО двенадцатого апреля, он был бы обязан дать ему ход. И принять меры. И, с вероятностью сто процентов, первым Юра в космос бы не полетел. И вряд ли полетел бы когда-нибудь вообще.

Но цидуля достигла полка подготовки космонавтов (так теперь называлась спецгруппа ВВС номер один) с явным опозданием. И Иван Петрович, данной ему властью, даже не стал давать доносу ход. Не вызвал свежеиспеченного майора и Героя, не стал вызнавать у него подробности и вести следствие. Подметное письмо слишком припозднилось. Даже если все в нем было правдой (а по каким-то деталям и черточкам генерал понимал, что так и есть), никто теперь ничему обратного хода не даст. И разбираться в «личной неискренности» самого известного майора в мире не будет. И Провотворов заложил подметное письмо в конверт, опечатал сургучом, поставил личную печатку и дату и бросил документ в сейф.

Из ситуации следовало сделать только один вывод: никто на свете не безгрешен. Ни в моральном, ни в физическом смысле. Ни тем паче по состоянию здоровья. Особенно в столь тонком деле, как покорение космоса. Любого можно утопить. Но любого – и возвысить. Хотя, конечно, возвысить значительно труднее, чем утопить.

По поводу полета на орбиту первой в мире советской женщины тоже все обстояло непросто. За год с лишним работы рядом с Королевым (хоть по службе ему нисколько не подчиняясь) генерал понял: многое в космических делах зависит от главного конструктора, от его точки зрения и даже настроения. И если главный конструктор чем-нибудь загорится, можно считать дело наполовину или даже на три четверти сделанным:

Эс-Пэ всех вокруг изнасилует, включая высшее политическое руководство, да и самого себя, но своего добьется. Поэтому генерал долго выбирал момент подхода к нему: чтобы Сергей Палыч пребывал в хорошем настроении, был благодушен, не слишком занят и, по возможности, слегка выпивши – самую малость, потому как много пить себе не позволял. Но даже если бы Иван Петрович неотлучно сопровождал Королева, момента доброты и благодушия у последнего, постоянно заряженного на дело, пришлось бы дожидаться многие недели и месяцы. При эпизодических же встречах оставалось полагаться на удачу. Наконец выпал момент редкого меж Королевым и Провотворовым тет-а‑тета.

– Сергей Палыч, – начал генерал, – у вас такие огромные планы по части освоения космоса, – элемент лести, генерал точно знал, ни в одном деловом разговоре лишним не бывает, – поэтому, наверное, в скором времени будет необходим набор новых слушателей в отряд космонавтов, как вы думаете?

– В правильном направлении мыслите, Иван Петрович, – согласился Королев, – нам нужны будут новые космонавты, позарез, и далеко не только из числа военных летчиков: инженеры, конструкторы, врачи. Обязательно с высшим образованием.

– Давайте выйдем в Президиум ЦК с совместной запиской, от ОКБ-один и ВВС, – предложил Провотворов: – создать второй отряд космонавтов, для него отобрать и подготовить пятьдесят молодых летчиков и специалистов.

– Почему пятьдесят? – немедленно откликнулся главный конструктор. – Сто! – Имелось у Королева своего рода завихрение, которое, впрочем, зачастую помогало ему достигать успехов: если ему какая идея нравилась, он ее сразу наполнял поистине гаргантюанским размахом. – И почему брать только молодых? Давно пора снизить медицинские и прочие требования к космонавтам. Мы и сами с вами еще слетаем, а, Иван Петрович?

– Хотелось бы, конечно, Сергей Палыч, – осторожно улыбнулся Провотворов, но стал гнуть свою линию: – А что вы думаете насчет того, чтобы набрать во второй отряд женский контингент?

– Женщин? – скривился Королев. – А зачем нам женщины? Вы же сами знаете: баба на корабле – жди неудачи.

– Ну, Сергей Павлович, тут ведь момент политический. Женщины у нас в стране, как известно, имеют абсолютно равные права с мужчинами. Они могут избирать и быть избранными, заседают в Верховном Совете, являются членами правительства…

– Только одна. Катька Фурцева – дура, – как бы про себя, в сторону пробросил главный конструктор, но Иван Петрович, не обращая на его слова внимания, с налету продолжал, за сорок лет карьеры в Советском Союзе он наблатыкался произносить политические речи:

– …Есть у нас и комбайнеры-женщины, и капитаны дальнего плавания, и летчицы. Почему же, вскорости могут спросить нас с вами, советская женщина не может выйти в космос?

– Ладно, генерал, – вполголоса отсек Королев, – будет вам молотить, не на партсобрании. – Свидетелей у их диалога не было, поэтому главный конструктор мог позволить себе любую вольность.

– А американе? – не терял запала Провотворов. Он даже употребил любимое королевское прозвание его извечных соперников из-за океана, слегка уничижительное: не американцы, а американе. Он хорошо знал, что Королев (как и Хрущев, кстати) чрезвычайно ревниво относится к любой щелке или зацепке, где можно было бы опередить, уесть, обогнать извечных конкурентов‑противников. – Как мы будем выглядеть, если американе вдруг возьмут и запустят свою леди в космос первой?

– А они собираются? – прищурился Королев.

Генерал имел доступ к «белому ТАССу», однако знал, что, в отличие от него, по своей тематике главный конструктор информируется вдобавок по линии КГБ и Главразведупра Генштаба – и поэтому владеет гораздо более полной информацией. Иван Петрович пожал плечами.

– Готовится у них в астронавты такая Джеральдина Кобб. Вроде, говорят, частным образом тренируется. Впрочем, точных данных, полетит ли она и когда, у меня нет. Но, может быть, я недостаточно информирован? – пришлось слегка сдать назад Провотворову. – Однако если они вдруг примут решение о запуске женщины, могут застигнуть нас врасплох. Дело небыстрое, успеть подготовить женский отряд. И тогда они нас обставят. Пропагандистский момент опять же надо учитывать. Представляете, каким мощным агитатором за дело коммунизма станет первая советская женщина-космонавт?

– Да, шумихи будет много, – задумчиво проговорил Королев. – Хорошо, Иван Петрович, по первому вопросу договорились: я распоряжусь подготовить положение о наборе нового отряда космонавтов – сто человек для начала, а потом вместе выйдем прямо в Президиум ЦК. А насчет баб на орбите – это надо покумекать.

Насколько Провотворов успел узнать Королева, его прохладное финальное замечание «надо покумекать» означало скорее нет, чем да. Если главный конструктор чем загорался и что в самом деле хотел осуществить, он реагировал гораздо бодрее и эмоциональнее.

Что оставалось делать генералу? Сдаться? Но он был не из тех, кто сдается. Если уж затевал чего, то бился до конца – до победы или поражения. Но чаще – до победы, иначе не стал бы сталинским асом и Героем Советского Союза. Однако ведь и Королев взял в последнее время такую власть, что выше его в космических делах не было никого. Впрочем, имелся в стране один человек, который стоял выше всех и в космических, и во всяких прочих делах.

Звался он Никита Сергеевич Хрущев.

Хрущев Никита Сергеевич

Никита Сергеевич был просто счастлив. Он вышел на берег Москва-реки, на свой собственный земельный участок на запретном для всех отрезке Воробьевской набережной, за пятиметровым забором, и прямо-таки хрюкнул от удовольствия. Маленький, толстенький, лысенький, в семейных трусах по колено, в соломенной шляпе на темечке, он прямо-таки сочился от самодовольства.

На шестьдесят седьмом году своей жизни он наконец-то достиг такой власти, выше которой в стране (а может, и в мире) не было и которую никто в стране (и мире) не решался оспаривать.

Если говорить с пролетарской прямотой – кто сейчас может с ним сравниться? С ним, крестьянским сыном из-под Юзовки[3]? С ним, некогда учеником церковно-приходской школы – как говорится, три класса образования, четвертый коридор? С ним, которого Сталин звал «Мыкитой» и выбивал, в воспитательных якобы целях, о его голый лоб свою знаменитую трубку?

Нет, шалишь! После того как в пятьдесят седьмом он, с помощью Жукова, прищемил хвосты антипартийной группе – а вскоре отправил в отставку и самого Жукова, – во всем СССР не осталось ни единого человека, который в силах был бы посягать на его власть. Все так называемые вожди из нынешнего Президиума ЦК ему, образно говоря, по колено. И плакса Брежнев, и «человек в футляре» Суслов, который везде и всюду ходит в галошах, и тупой, как валенок, Фрол Козлов.

Да и в мире, после того, как президентом США стал этот мальчишка Кеннеди, кто с ним, крестьянином Микитою, может потягаться? Лишь только пацана этого американского Джонни «выбрали» (в кавычках) на ихней, штатовской, псевдодемократической процедуре «выборов» в президенты, как мы, простые советские люди, – на́ ему пилюлю! Первым в космос полетел не ваш Билл какой-нибудь, а наш, простой советский парень Юра! Ну, и где вы оказались с вашей хваленой американской техникой? С вашими машинами посудомоечными в каждом доме, которые вы нам тут, на выставке своей, пытались вкручивать? С вашими «фордами» и «кадиляками»?

Да, Кеннеди тогда, прям в апреле, быстренько решил было реабилитироваться – в глазах своего военно-промышленного комплекса и милитаристов всех мастей, которым, как известно, только и служат американские президенты. И устроил позорное вторжение на Кубу, в заливе Свиней. И получил по рогам от свободолюбивого кубинского народа! Вот молодцы Кастро с Че Геварой, умники-бородачи! Накостыляли мальчишке президенту американскому так, что мама не горюй! Уползли недобитые янки на свой континент, раны зализывая.

Не все, конечно, в стране и мире складывается, как по нотам. Но на то он и есть, диалектический матерьялизьм, единство и борьба противоположностей! И китайские оппортунисты гадят Стране Советов, чего там говорить. И реваншисты из ФРГ никак не успокоятся оттого, что у них под боком цветет и мирно развивается социалистическая Германия. Переманивают к себе неокрепшие немецкие души, соблазняют зарплатой в твердых германских марках. И бегут, бегут к ним немецкие бюргеры – дескать, на Западе сосиски толще и пиво слаще. Четыреста тысяч, говорят, только в этом году утекло. Да только мы им скоро устроим реванш по всем границам! Решение только что приняли, и теперь мы стену между двумя Германиями выстроим такую, что не то что какой-нибудь инженеришка, польстившийся на западные «блага цивилизации», – ни одна мышь не проскочит! И назовем ее – антифашистской! Дескать, строим мы ее не потому, что восточные немцы на Запад усвистывают, а потому, что недобитые фашисты и реваншисты всех мастей пытаются в обратном направлении проползти и в социалистической Германии устроить выходки и провокации. Пусть тут и наша пропаганда постарается, и ульбрихтовская[4].

А какую мы третьего дня плюху выдали очередную? И мальчишке Кеннеди врезали, и престарелому канцлеру немецкому Аденауэру! А?! Как им всем в очередной раз нос утерли?! Вы, американцы, шестого августа сорок пятого атомную бомбу сбросили на мирный японский город Хиросима – а мы, советские люди, ровно шестнадцать лет спустя, шестого августа шестьдесят первого, запустили, в целях мирного освоения космоса, нашего простого русского парня Геру на орбиту! И крутился он там целые сутки, семнадцать с лишним витков – в то время как американцы до сих пор и одного-единственного витка вокруг планеты не выдали! И сегодня, девятого августа, в годовщину того, как вы еще один японский город, Нагасаки, уничтожили – мы, напротив, готовимся принять и торжественно встретить в Москве второго советского космонавта, замечательного русского, советского парня Германа! Можно всем этим господам, иностранным послам и дипломатам, об этом напрямую сегодня сказать, и в Георгиевском зале Кремля, и с трибуны Мавзолея. Мы – мирные люди, а вы – агрессоры, империалисты и трубадуры войны! Нет, лучше не надо, не будем в такой торжественный момент тыкать им в глаза, кто они такие. Еще уйдут с приема, как тогда, в новогоднюю ночь. Не будем сами себе радость портить. Лучше сосредоточимся на главной теме: какую радость доставил космонавт номер два всему без исключения, советскому народу, всему прогрессивному человечеству! Снова наш парень, простой парень Гера, взмыл – благодаря усилиям советской техники, рабочих, ученых и конструкторов – над планетой и целые сутки парил над нею, семнадцать витков накрутил! Что, съел, щенок Кеннеди?! Где твои астронавты?! В море падают после суборбитальных полетов недоделанных!

– Никита Сергеевич, вам пора. – Начальник охраны неслышно подошел по траве. – Только что позвонили: самолет со Вторым Космонавтом вылетел из Куйбышева во Внуково.

Да! Надо возвращаться к государственным хлопотам. Однако нельзя не согласиться, что среди этих хлопот бывают до чрезвычайности приятные. Встреча на аэродроме второго советского космонавта – из их числа.

Провотворов

Гале он сразу так и сказал: на прием ты сегодня не пойдешь. Она, конечно, ждала и готовилась. На встрече Юры Самого Первого в Кремле она ведь присутствовала. Тем более что полет Геры все-таки оказался на сутки длиннее, чем у Юры. Вдобавок как-то складывалась уже традиция внеурочных, можно сказать, неожиданных торжеств. Понятнее стало высшему советскому свету, как одеваться в таких случаях, какого рода причесончик делать. И, конечно, Галя ужасно расстроилась. И обиделась. Однако виду не подала. Никаких женских штучек, на которые горазд слабый пол, применять не стала. Никаких слез, ломанья рук или упреков. Просто замкнулась, губы сжала. И лишь спросила: «Почему?» А генерал – ответил: «Сейчас я не могу рассказать. Это очень важно, и, поверь мне, это решение направлено лишь тебе во благо». А она только слегка набычилась: «Здесь замешана другая женщина?» – девчонка, право слово! Провотворов обнял Иноземцеву, приласкал – чего обычно не делал практически никогда, в дневные, обыкновенные, не интимные моменты. Сказал: «Ну, что ты!»

Он ведь тоже: еще с первой своей женой поставил во главу угла правило: с женщиной, как и с подчиненным, надо быть до конца честным. И не копить обиды и недомолвки. Разъяснять все сразу. Ставить точки над «и». Поэтому взял за плечи, повернул Галино лицо к себе и выговорил: «Поверь мне, в этот раз тебе в Кремль со мной лучше не идти. Я тебе потом все объясню, но сейчас намекну. Ты девочка умная, поймешь. Иногда лучше проиграть один бой, но благодаря этому выиграть битву. И еще: чем ходить раз за разом в качестве приглашенной на чужой праздник, лучше однажды пригласить всех на свой праздник. Ты меня поняла?» – строго спросил.

– Не совсем. Но я тебе верю. – Ее плечи слегка обмякли в его руках.

– Это хорошо. Поверь мне: я бы очень хотел тебя видеть сегодня рядом с собой, но нашему общему делу это, к сожалению, может очень сильно помешать.

И генерал убыл на демонстрацию на Красной площади, а потом и на торжественный прием в Кремль один.

* * *

Подходящий момент случился, когда Никита, дойдя до нужного градуса восторженности – которая всякий раз его посещала, когда в державе случалось что-нибудь великое, – схватил свою рюмку и направился в самый дальний конец Георгиевского зала, где скромненько стояли, никем не узнанные, в гражданских костюмчиках, никому не известные молодые парни: летчики из спецотряда ВВС номер один – иными словами, отряда космонавтов. А неподалеку – так же никому не известные товарищи более зрелых лет, обеспечившие этот великий звездный прорыв, а именно: конструкторы, ученые и инженеры, от Королева Сергея Павловича до других, не менее умных товарищей. Следом за Хрущевым отправились и виновники нынешнего торжества, можно сказать, именниники в мундирах майоров ВВС: Юра Самый Первый и слегка затмивший в этот день его всемирную славу Космонавт Два Герман. За Никитой и главными героями события по залу потянулись сановные подхалимы – в первых рядах, конечно, Леня Брежнев.

– Вот, хочу и с вами чокнуться, товарищи, – Никита потянулся к будущим космонавтам рюмкой, которая, невесть каким образом, вдруг оказалась наполненной. – Видите! – воскликнул он, чокаясь со всеми подряд. – как говорится, все там будете! Я имею в виду, – лукаво поправился Хрущ, – что все вы, как ваше начальство вам и обещало – правильно, Сергей Павлович? – он поворотил свое большое, но живое тельце к Королеву, – тоже возвыситесь, так сказать, в космос, и всех вас мы, я надеюсь, здесь, в Кремле, будем встречать и чествовать. Все ли в порядке у вас? – Маленькие, проницательные глазки Председателя Совета Министров и Первого секретаря Президиума ЦК заелозили по лицам молодых старлеев, которым уже и безо всяких полетов выдалось редкое по советским меркам счастье: служба в элитном отряде в Подмосковье, на которой год идет за два. – Всего ли у вас в достатке? Жилье, денежное довольствие? – Все, разумеется, наперебой стали заверять вождя, что да, отлично, прекрасно, лучше не бывает. А тот гнул свое: – Не слишком ли вам главный конструктор, Сергей Павлович, освоением новой техники докучает? – Будущие космонавты, в большинстве своем салажата, моложе тридцати, чуть не хором стали заверять Хруща, что все замечательно, мы хотим и можем учиться еще больше. А Никита заметил новое лицо, которое, конечно, тут как тут: – А Провотворов – как? Он вас своими тренировками не сильно мучает? – И все, естественно, откликнулись: то, что надо, Никита Сергеевич, мы можем еще больше, готовы заниматься еще лучше, тренироваться еще шибче, круглые сутки! – Еще бы, все парни на двух примерах, Юры Первого и Германа Второго, разглядели, какими почестями и какой славой завершаются их упорный труд и подготовка, и готовы были претерпеть и преодолеть все на свете, лишь бы их с такой же помпой и почетом, как первых двух, встречали на Земле.

Провотворов не единожды виделся с первым секретарем в полуофициальной обстановке и всегда знал, что люди вокруг него, словно под воздействием невидимых силовых линий, располагаются по ранжиру. Как будто каждый точно знает, какое ему место в пространстве занять, словно ему невидимый церемониймейстер в уши командует. Причем расстановка фигур в ходе каждой встречи совершенно своя, и в следующий раз она может абсолютно не повториться – хотя, конечно, в общих чертах одна конфигурация походила на другую. Главным лицом, конечно, все время был Хрущев со своими тремя звездами Героя Соцтруда на летнем пиджаке. Подошедшие вместе с ним от центрального стола Юра Первый и Гера Второй, оказавшись среди друзей-космонавтов, передвинулись как бы на их сторону и оказались к первому секретарю лицом. За спиной Никиты маячили Брежнев и Микоян, которые в своем холуйском раже сочли необходимым сопроводить первого секретаря, а за ними побежали из числа членов Президиума сошки помельче. К космонавтам подтянулись и стали на их стороне Королев и Провотворов, которым, как говорится, сам бог велел. Жены Юры и Геры остались, слава богу, мучиться своим смущением у центрального стола – жен тут тоже следовало учитывать: случились бы те рядом – дальнейший разговор, глядишь, и не состоялся бы.