Девочка из стаи

Наташа не могла не нравиться. Света как-то сравнила ее с куколкой, фарфоровой куколкой, какие продаются в красивых платьях и с высокими прическами на лентах. Такая же белая кожа, такие аккуратные точеные черты детского личика, ни одного грубого изгиба губ, бровей. Она была в маму, женская красота передавалась у них через поколения. Курносенькая, с темно-каштановыми кудряшками и большими глазами девочка, стеснительная и оттого еще более милая, она у всех вызывала похожую реакцию. Но шла не ко всем. Сейчас осторожно, с опаской выглядывая из-за ног Марины, девочка изучала бабушку. О существовании бабушки Наташа знала только по рассказам мамы. Марина говорила о матери, показывала фотографии и обещала, что когда-нибудь они все вместе поедут к ней в гости, но в душе мечтала, что произойдет это не скоро. И уж точно не так… Не чувствуя особого радушия между Мариной и бабой Полей, Наташа сама насторожилась и пока не выходила.

– Ну как вы доехали? – голосом, каким обычно говорят с детьми, спросила мать, и Марина чуть поморщилась – ей казалось приторным и неумелым такое обращение с ребенком, сама она не говорила с дочкой как с новорожденным котенком.

– В автобусе укачало, – как можно более спокойно ответила она за Наташу, понимая, от кого ждут ответа.

Мать еще некоторое время подмигивала девочке, протягивая руку и подзывая ее, но Наташа не шла. Марина знала, что будет дальше. Поднявшись в рост, мать посмотрела на нее и закусила губы. Только сейчас не хватало этой жалости! И так у Марины уже подрагивал голос от нахлынувших воспоминаний, так еще и она начнет плакать – тогда все, пиши пропало.

– Давай дома, мам, – попросила она. Та быстро закивала, смутившись:

– Конечно, моя родная, конечно… – И все же, проходя рядом, провела рукой по ее плечу. – Пойдемте, голодные, наверное, я щей наварила…

Марина не могла не улыбнуться, и все же подступили слезы. Мамины щи были у нее символом детства. Теперь в такое же детство она отдавала, оставляя тут, Наташу. Надо было собраться, что же будет дальше, если уже сейчас она готова была расклеиться.

Просторный двор, огороженный забором, показался ей каким-то пустым и неуютным. Открывая калитку, изнутри имевшую массивную щеколду, мать с силой дернула ее – и забор качнулся. После городских квартир невольно хотелось сравнивать. Старая тропинка вела тем же путем, даже ее изгиб к колодцу Марина помнила. Дом всегда казался старым, но был прочным, построенным на совесть. Чуть в стороне – амбар для скота, покосившийся сарай, словно за много лет Олег так и не взялся подлатать хозяйство. Впрочем, по хозяйству здесь всегда была главной мать. Наташа шла за Мариной как привязанная, шлепая сапожками по грязи. Даже ранней осенью бывало сыро и холодно. В конуре возле калитки сидела на цепи унылая собака, дворняга – здесь породистых не держали. Проводив новых людей печальным взглядом, она не залаяла. То ли слишком умная, то ли слишком забитая.

Чемоданы мать сразу понесла куда-то в дом, пока Марина раздевалась в сенях и снимала шарфик и куртку с Наташи. Девочка смотрела на все удивленно и робко, но пока не испуганно. Любопытство очень часто заглушало в ней страх, и Марина надеялась, что полгода с бабушкой она воспримет просто как новый опыт и не станет бояться незнакомых людей после жизни здесь.

На шаги, от которых поскрипывал и вздрагивал пол, первой обернулась Наташа, пока мама возилась с молнией курточки. Обернулась и увидела высокого мужчину, на вид старше мамы, в спортивных штанах и теплой жилетке поверх рубашки. Он остановился, небрежно облокотившись о стену, глядя на девочку. Пахнуло табачным дымом и еще чем-то едким и не очень приятным. Марина, не спеша оборачиваться, чтоб не казаться затравленной и растерянной, сняла с дочки куртку и только тогда развернулась.

– Здравствуй, Олег, – не нашла ничего лучше, чем так поздороваться она.

Хоть Олег на самом деле был моложе не, внешне определить это было невозможно. Лицо у него было совсем не такое живое и чистое, как у сестры, а скорее не то загорелое, не то серое. Крупный нос и низкий лоб достались от отца. Наташе показалось, что его глаза какие-то… прозрачные. Словно внутри них была вода. Ни искорки. Не думая о том, почему боится, девочка в первую минуту невольно замерла. Когда мама заговорила, она поняла, что та знает этого человека, и чуть смелее оглядела его с головы до ног. Но в глаза смотреть все же больше не стала.

– Привет, – негромко откликнулся Олег хрипловатым голосом, изучающе глядя на девочку, пока пауза не стала слишком долгой. – Ну что встали, проходите. – Он наконец развернулся, направившись в кухню.

Вот и все. Вот все, что ждет ее здесь. Марина почти со злостью проводила его глазами. После смерти Саши, после стольких ночей без сна, долгого пути и такого трудного решения оставить им дочь – вот все, что будет. Нет, не стоило возвращаться, теперь она понимала, что не стоило. Отдавать девочку тому, кто с порога дает понять, что их не ждали, было ошибкой. Но они уже приехали, и Марина все еще пыталась убедить себя, что выхода нет.

Кухонька с низким потолком всегда была центром дома. Они собирались здесь всей семьей, когда еще была семья. На столе стояли старые деревянные солонки, которые Марина помнила, которые со временем потемнели, но сохранили рисунок по бокам, и которые берегла еще ее бабушка. Они стояли тогда в шкафу, теперь же, судя по состоянию, ими пользовались. Поморщившись от ударившего в нос запаха чего-то горелого, Марина вошла и усадила Наташу на старую лавку, какие всегда бывали в деревнях. Наташа покорно села, но стоило матери опуститься рядом – снова вцепилась в ее руку. Так хотелось, чтобы они были здесь гостями, и можно было, повидав мать, встать и уйти. Как можно скорее. «Прекрати», – мысленно приказала себе Марина.

– Голодные, мои хорошие. – Мать вернулась уже без вещей, и начала хлопотать с ужином.

Она явно намеренно старалась не смотреть на Марину. То ли понимала, что говорить особо не о чем, то ли боялась это понять. Марина молча наблюдала за ней, подмечая, как много стало морщин на лице и руках, как ввалились щеки и глаза, как она похудела и постарела. А ведь матери было всего чуть больше шестидесяти… Неожиданно кольнуло на сердце, словно от испуга, ведь она ничего не привезла ей! Можно было спросить по телефону, не надо ли чего, лекарства, вещи, ведь что достанешь в местном магазине… Но Марина не спросила. Слишком была занята своим, не подумала. Как и всегда, они вроде бы и говорили, но и не слышали друг друга. Попытавшись что-то исправить – наверное, зря, – Марина неуверенно произнесла:

– В другой раз позвоню заранее, скажешь, может, что привезти.

Ответ матери был ожидаемым.

– Да ничего не надо, обойдемся, у нас все есть, – ничуть не пытаясь обидеть, искренне начала уверять она, уже по-старушечьи взмахивая руками.

Марина только снова поморщилась, понимая, что мать не хочет затруднять, не принимая такой ненужной заботы.

– Сама же говорила, выбираетесь нечасто. Мать схватила со стола солонку и начала вертеть в руках.

– Да ничего не надо, главное ты приезжай, – так искренне и с такой тоской вздохнула мать, что Марина шумно поставила солонку на стол. – Ой, все, даю, даю, мои хорошие, – тут же заулыбалась сквозь эту горькую тоску мать, доставая глубокие тарелки, и, хотя еще никто и не говорил, что голоден, все повторяла: – Проголодались…

Она создавала столько ненужной суеты, что это сглаживало неловкость. Марина не хотела видеть ее слез и не хотела говорить о прошлом, когда так легко покидала этот дом, уверенная, что без нее матери будет только лучше, легче. Осознание того, что ошибалась, накрывало волнами, плюс еще новая тупая недавняя боль никак не отпускала сердце. Но она вдыхала и делала каменное лицо, чтобы сохранить силы. Для слез будет время, когда вернется, когда будет перебирать Сашины вещи, что-то отдавая, что-то забирая с собой, что-то отпуская, будет время ночами, когда никто не увидит.

– Привет, Марин. – В кухню зашла Зоя, жена Олега.

Наташа ощутимо придвинулась ближе, и Марина обняла дочку за пояс. На них здесь смотрели со смесью непонимания и настороженности, но никак не с жалостью. Женщина в упор встретила взгляд Зои, которая, видимо, уходить не собиралась. Она была здесь теперь хозяйкой и наблюдала, как мама Марины со вздохами и сетованиями, что мало мяса осталось, разливает и ставит перед ними тарелки.

– Здравствуй, – глухо откликнулась Марина.

Зоя совершенно непроницаемым взглядом посмотрела на нее, но когда перевела глаза на Наташу – губы ее чуть дрогнули в улыбке.

– Я уже комнату для нее убрала, а мама сказала, что ты уедешь, – произнесла Зоя, проходя и садясь напротив, и изобразила улыбку. – Ну что, Натуська? Привет! Я тетя Зоя, давай знакомиться.

Почему-то Зоя теперь называла мать Марины тоже мамой. Марина мало о ней знала: брат женился, когда она уже практически не жила с ними, и Зою она видела всего несколько раз. Помнила, как в попытке подружиться ходили вместе на речку, но разговора не завязалось, и шли тогда больше в молчании. Зоя вообще была, на ее взгляд, тихой, молчаливой, особенно с мужем. Такую женщину и надо было Олегу – чтоб ни во что не лезла, не пилила, только слушалась. Они были даже чем-то похожи с ним внешне – у Зои было такое же странное выражение глаз. Сейчас, когда она вроде как улыбалась, глаза оставались беспристрастными и холодными. Марина отвела взгляд, а Зоя все пыталась разговорить Наташу.

– Останешься у дяди и тети? – Она явно пыталась придать голосу дружелюбия и веселости, но выглядело, как и у матери, немного не по-настоящему.

Наташа, с подозрением посмотрев на тетю, замотала головой. Молодец, дочка.

– Слышишь, комната у тебя своя будет. – Марина снова постаралась улыбнуться, доставая платочек и вытирая ей носик. – Мы же с тобой всегда хотели тебе комнату сделать, когда переедем, вот теперь попробуешь, не скучно ли будет одной.

Наташа молчала. К еде она пока не притронулась, даже ложку не взяла. Марина поняла, что дочка не заговорит, и просто успокоила ее напоследок:

– А не захочешь – будем, как раньше, вместе, ладно?

Девочка только посапывала, не отвечая. Она растерялась, вокруг были помимо бабушки еще незнакомые люди, и Наташа пока не знала, хорошие они или нет. Ей еще помнился мужчина с пустыми глазами, и не хотелось оставаться тут без мамы.

– Справится, – констатировала Марина, скорее чтобы заверить себя, чем чтобы не дать Зое повода понять ее невеселый настрой. – Только кровать высокую не ставьте, – попросила она, отламывая хлеб.

Мама пристроилась возле плиты, глядя, как она сама дает Наташе в руку ложку и девочка начинает мешать ею сметану в тарелке. Неповоротливые и милые детские движения Наташи заставили снова улыбнуться даже Зою.

– Ты как сама? – спросила она, не глядя на Марину, как бы между делом.

Марина совсем не хотела есть. Аппетита не было ни когда приехали, ни теперь, а в желудке было неприятно пусто, потому что он то и дело сжимался, как от прыжка с высоты, от каких-то мыслей, воспоминаний. Но надо было поесть, она голодала с самого утра, и начинала кружиться голова.

– Уже лучше, – соврала она, даже не зная, что поймет Зоя под этим «уже», то ли ее состояние сразу после Сашиной смерти, то ли что еще.

Это было неважно. Марина не знала, как говорить с ней, и подошел бы любой вариант начала разговора.

– Смотрю, тут мало что изменилось, – продолжила она, откусив хлеб, не волнуясь, что говорит с набитым ртом.

– Тут вообще мало что меняется, – не стала продолжать Зоя.

Некоторое время они сидели молча, Марина и Наташа ели, Зоя просто задумчиво смотрела в сторону.

– Я все вещи ей собрала, – заговорила Марина, поняв, что иного момента все подробно рассказать может и не представиться. – И лекарства. Потом расскажу тебе, я написала в тетради, что ей от чего помогает, что нельзя есть. Зимние вещи в большом чемодане, остальные и все прочее – в том, что поменьше.

– Разберемся, – отвлеченно улыбнулась Зоя, словно уже и так являясь хозяйкой и чемоданов, и Наташи.

– У вас ведь дочка? – спросила Марина через минуту, отставляя уже пустую тарелку.

– Две дочки, – немного холодно ответила Зоя. Этот голос подходил ей больше.

Наташа больше возила ложкой, чем ела. Марина забрала ее у дочки и стала кормить сама. Конечно, Наташа все делала самостоятельно, все умела, но и спала порой с мамой, и кормить ее из ложки Марина любила, это было игрой – девочка сама клянчила, упрашивала, а потом садилась и старалась схватить ложку губами до того, как мама ее поднесет. Иногда что-то падало, и игра прекращалась до следующего раза, пока Наташа снова не начинала клянчить, и мама снова не уступала.

Зоя, понаблюдав за происходящим, встала.

– Смотри, я тебя так кормить не буду, – вроде бы миролюбиво, но как-то не очень искренне усмехнулась она.

– Ее кормить не надо, она сама ест, – произнесла Марина, стараясь, чтобы голос не звучал раздраженно. – Просто иногда так тоже любит.

Зоя хмыкнула и вышла.

– Это она сейчас такая, а потом привыкнет, – тут же начала мать с придыханием, как раньше называла такую манеру Марина – как плохая актриса.

– Мам, я прошу.

Теперь последняя надежда, что Наташу тут полюбят, была потеряна. Марина почти дрожащими пальцами держала ложку, а девочка ела, от нее принимая и «жижицу», и «густы-шу», все, что сама никогда не мешала и цедила по отдельности.

После ужина пошли смотреть комнату. Маленькая комнатушка, больше похожая на чулан, Марине не понравилась, но выбора не было.

– Раньше тут детская была, – заметила Зоя, пока Марина раскладывала Наташины вещи в небольшой шкафчик. – Мы когда Иру приучали одну спать, дверь открывали, можно и Наташе оставлять открытой. Дом старый, тут все шумит.

– У нее ночник есть. – Марина опустила на шкафчик небольшой прозрачный шарик с вилкой, которую вставляли в розетку, и шарик горел разными цветами, давая в темноте плавное мягкое освещение. – Будет куда включить?

– Конечно, вон розетка. – Зоя все говорила будто с долей скуки, и Марина уже волновалась, запомнят ли они с матерью про лекарства.

– Мама, вот сюда кладу, не потеряйте. – Она положила тетрадь в верхний ящик и похлопала по ней. – Все здесь, слышишь? Никакого самолечения не надо, она не привыкла, у меня расписано по сколько чего давать.

– Не волнуйся, не волнуйся, все разберемся, все будет хорошо! – кивала мама.

– А где твои? – спросила Марина у Зои.

– Младшая Оля спит, а Ира у соседей, с подругой они там.

Детей Марина увидела позже, когда уже закончила оборудовать комнату для Наташи. Старшей оставался год до школы, и Олег с Зоей планировали отвозить ее каждое утро на автобусе до станции – именно там, помимо магазина и больницы, стояла одноэтажная сельская школа. Переезжать куда-то из-за такой ерунды, как образование для детей, они не планировали. Олег работал, перевозя грузы на служебной машине в поселке, и чаще всего несколько дней вне дома чередовались у него с несколькими днями отдыха. Зоя работу не искала. «Совсем как мы раньше, водитель – и просто мама, – подумалось тогда Марине. – Только и совсем по-другому. Как же страшно тут жить. Как скучно…»

Ира была девочкой бойкой и сама первая спросила Наташу, как ее зовут. Всего на год старше – но у детей разница так заметна. Тоже похожа на маму, круглое личико, светлые волосы. Наташа робко ответила, и Ира, не расслышав, тут же спросила у матери:

– Мам, а как девочку зовут? Я не поняла.

– Наташа, – ответила за ее мать Марина. – Ее зовут Наташа. А это Ирочка. – Она положила руку дочери на плечо. – Будете играть вместе, не скучно будет.

– А мне не скучно, – тут же выдала Ира, отправившись по своим делам и не проявляя к Наташе особого интереса.

Младшей Оле было три с половиной, и в этом возрасте девочка еще очень плохо говорила. На Наташу она смотрела с подозрением и тоже не стала сразу знакомиться.

– Привыкнут, – отмахнулась Зоя.

Видимо, так она их и воспитывала, и потому у старшей не закрывался рот от почемучек и просьб все сделать за нее, а младшая тихо сидела на месте и наблюдала за Наташей. Разные характеры, наверное, развились сами, вряд ли Зоя старалась успокоить или разговорить и помочь стать активнее кому-то из дочерей.

Эту ночь Марина ночевала с Наташей, а завтра должна была уехать. В последний раз причесывая девочку перед сном, заплетая волосы в косичку, она чувствовала, как все больше холодеет на сердце, как хочется скорее сбежать, лишь бы не видеть, не быть здесь, лишь бы не было такой болезненной надежды, шанса забрать ее и уехать вместе, а там – будь что будет. Наташа понимала настроение матери, и стоило выключить свет – прижалась к ней под одеялом и не отпускала.

– Когда приеду, у меня будет уже новый дом для нас, – начала шепотом рассказывать Марина, глядя дочку по голове. – И сделаем все-таки тебе свою комнату, просторнее этой, – твердо решила она. – На будущее-то все равно нужно будет. И обязательно повесим твои рисунки, все, что были для папы, ладно?

Город там большой, красивый. И там ты пойдешь в школу, когда мы приедем. Хочешь пойти в школу? – Марина улыбнулась, когда девочка слабенько закивала. – А потом поедем с тобой на море. Папа нас хотел отвезти на море, помнишь? Там всегда тепло, будем купаться с тобой, научишься плавать. И будем загорать, на шезлонгах, знаешь что это? Такая большая удобная раскладушка, поставим ее на берегу и будем греться, слушать волны. Да, моя хорошая?

Марине словно самой нужнее было говорить это, и чтобы Наташа отвечала, чем дочери.

– Мамочка, – Наташа вдруг подвинулась к ней вплотную и зашептала на ухо, – а папа тоже будет с нами на море… с неба смотреть?

Марина закрыла глаза:

– Будет, моя хорошая. Он теперь всегда будет с нами. Только не на земле, а вот тут. – Она коснулась рукой груди девочки. – Мы его любим, и он всегда будет с нами.

Уезжала Марина рано, но Наташа вскочила с кровати сразу вслед за ней и сидела рядом, пока бабушка хлопотала с завтраком, а Марина через силу ела. Мать уложила ей с собой целый пакет всего – в дорогу. Автобус вышли ждать заранее, и Марина держала Наташу рядом, распахнув пальто и обернув ее с боков, прижав к своим ногам. При маме не хотелось проявлять слабость, да и дочку слезами бы только напугала. Поэтому она молча гладила Наташу по голове. Та стояла неподвижно, глядя на дорогу. Автобус задержался, но отправить Наташу греться домой с матерью у Марины не повернулся язык. Было так тоскливо и больно, будто свою душу оставляла здесь. Наверное, так и есть.

Когда подъехал автобус, начали спешно прощаться. Расцеловав дочку, Марина еле отняла ее от себя – Наташа как повисла на шее, так и не отпускала.

– Береги ее, – наказала она матери. – Полгода, не больше, потом приеду. Ты обещала, что будешь беречь.

– Да конечно, конечно, – со слезами уверяла та, тоже обнимая дочь.

Марина первый раз за все это время от души ответила, обхватив худые плечи и прижав мать к себе. От нее пахло кухней и чем-то залежалым, как в их кладовой.

Уже из окна Марина видела, как Наташа с бабушкой машут ей, стоя на дороге, пока автобус не скрылся за поворотом. И думала, что все могло бы быть иначе. Мать могла бы жить с ними, увезти ее отсюда – и оставляли бы на нее Наташу, и была бы опора, когда все случилось, и ехали бы сейчас вместе. Как-нибудь с трудом, но справились бы. Только вот не оставила бы она тогда Олега, не согласилась бы… В какой-то момент Марина с удивлением поняла, что не плачет, просто сидит в расстегнутом пальто, дрожа от холода, и комкает в руках платок. Вернется, заберет дочь, и будет и новый дом, и море, и все что захотят. Обязательно. Уже у станции снова заметила она щенков под платформой. Все они мирно спали, свернувшись калачиками возле матери. Не сдержавшись, она подошла, достав из пакета зажаренных для нее матерью котлет. Собака настороженно поводила глазами, но когда поняла, что кормят, завиляла хвостом и отпустила уже нюхающих воздух щенков, тут же побежавших толкаться возле лакомства на куске газеты.

* * *

Со дня отъезда мамы прошла неделя, и Наташа никак не могла привыкнуть к новому месту. Все здесь было чужое и непривычное. Дом стоял на краю леса, и права была тетя Зоя – ночами тут было страшно. Скрипы и свист ветра в щелях не раз заставляли Наташу просыпаться ночами, и она сама вставала и закрывала оставленную тетей Олей открытой дверь. Уж лучше было закрыть и остаться в маленькой комнатке с ночником, чем слушать, как где-то в доме тихонько шлепает по полу и скребется что-то невидимое, а по чердаку словно кто-то ходит.

– Это ветер, – успокаивала бабушка, когда Наташа говорила, что ночами слышит что-то в доме. – Или мыши. Знаешь, как мыши скребут? – Бабушка сама скребла пальцами по столу. – Так?

– Так, – кивала Наташа и на время успокаивалась.

Ира ничего не боялась, она была такой непохожей на всех подруг Наташи, которых та знала в садике. Смелая, немного грубая, Ира порой была непредсказуема, могла засмеяться невпопад и вдруг резко хлопнуть в ладоши или стукнуть чашкой по столу. Она была «громкой», как точно назвала ее как-то бабушка. И сделать с этой громкостью было ничего нельзя – характер. Наташа нечасто общалась с ней, стараясь оставаться с бабушкой. Как и со второй двоюродной сестрой – Олей, которая ходила смурная и только порой о чем-то шепталась с Ирой, после чего та либо отмахивалась, либо начинала хохотать, и Оля обижалась.

Дядю Олега Наташа пока видела нечасто, только когда садились за стол. Он не особо обращал на нее внимание и сам был всегда каким-то грубым, отталкивающим. Все в его речи, движениях заставляло Наташу невольно его сторониться. Умей девочка рассуждать по-взрослому – наверняка провела бы аналогию с Ирой, и поняла, что дочка вся в отца. Родных детей он воспитывал отрывистыми приказами и просто своим присутствием, чего порой бывало достаточно, чтобы они ходили по струнке. Даже Ира держала себя в руках и не баловалась. А пару раз Наташа была свидетелем того, как она получала от отца подзатыльники и оплеухи. Самым удивительным было для девочки то, что Ира не плакала, не жаловался никому, да и вообще принимала все как есть. Это пугало. Значит, так тут принято, и так может быть и с ней. Порой дядя Олег вставал рано и куда-то уезжал. Наверное, тоже работа, догадывалась Наташа. А когда было не так, он проводил все дни дома, и в эти дня Наташа старалась не показываться. Она пока не понимала, что за угроза исходит от него, но когда встречалась с ним глазами – чувствовала, что он не хочет ее видеть и не хочет, чтобы она была здесь.

Тетя Зоя первое время была ласковой и старалась подбодрить Наташу, как могла. Но девочка все равно чувствовала фальшь, когда старания были вымученными. Да и наскучивала она тете Зое очень быстро. Скромная и не привыкшая к чужим девочка с трудом представляла, как жить в частном доме со своим хозяйством, и хоть честно старалась принимать участие в жизни новых родственников – опыта у нее не было. В первый раз пойдя с тетей Зоей в небольшой курятник, обеспечивающий семью яйцами и мясом, Наташа, которой та дала корзинку для яиц, неосторожно повернулась и уронила одно. Тетя Зоя нахмурилась и ничего не сказала, но больше ее помогать не брала.

На третий-четвертый день она поймала скачущую во дворе Иру и попросила пойти пригласить Наташу погулять.

– А то сидит там одна, общается только с мамой, как не от мира сего, – сказала она.

Ира с порога забыла, зачем шла к Наташе, когда увидела у нее на кровати россыпь интересных вещей – игрушек, раскрасок, всего, что Наташа привезла из дома. Она тут же подошла и схватила приглянувшийся прозрачный шарик-ночник.

– А это что? – вместо приветствия громко спросил она, делая ударение не на слово «что», а на «это».

Наташа, проводившая ревизию вещей, поджа ла под себя ноги и немного отодвинулась, с беспокойством наблюдая за шаром в ее руках.

– Светик… – робко ответила девочка.

– Светик – это имя. – Ира глянула на нее, не понимая, что она делает и почему отодвигается. – А это что?

Наташа растерялась, не зная, что ответить. Светик всегда был светиком. Даже с мамой они его так называли.

– Ты говорить умеешь? – Бойкая Ира приблизилась к кровати, опершись о нее руками.

– Да, – ответила Наташа, не понимая, чего от нее хотят.

Говорить она умела обо всем и со всеми, но в последнее время какая-то преграда мешала ей это делать, от растерянности и неопределенности не было желания. А теперь она и вовсе часто проглатывала язык.

– А что это? – нетерпеливо повторила Ира.

– Светик…

Ира посмотрела на нее, будто не понимала, на каком языке она говорит. А потом вдруг развернулась и направилась из комнаты с ее ночником. Наташа некоторое время не могла понять, почему так и куда она идет. Конечно, и прежде дети в садике могли отобрать игрушку, и приходилось невольно играть с ними в догонялки, но теперь игра словно была другой. И не было той спокойной дружелюбной светлой комнаты, где воспитательница играла с ними и показывала мультфильмы, и в этом доме она не видела еще ничего хорошего. Вздрогнув от мысли, что Ира заберет светик себе, Наташа отбросила куклу, спрыгнула с кровати и побежала за ней.