Девочка из стаи

Екатерина Романова

Девочка из стаи

Найда

Мама сидела за столом, опустив руки на колени, и молча смотрела перед собой. Взгляд несфокусированный, пустой. Хотелось подойти к ней, хотя бы понять, все ли с ней хорошо, но было немного страшно. Наташа впервые в жизни видела ее такой. С утра мама отвела ее к соседке, а вернулась поздно, уже такая. Девочке было и жалко маму, и обидно немного – она у тети Светы рисунок нарисовала и наклеила на него самые дорогие свои наклейки, звездочки, а мама даже не посмотрела. Рисунок был для папы, который подолгу не бывал дома, работая водителем и пересекая порой, по его словам, полстраны. Каждый раз к его возвращению Наташа готовила какой-нибудь подарок, иногда вместе с мамой пекли пирожки, раз своими руками сделала игрушку на брелок, и папа повесил ее в кабине. Вот и сегодня хотела что-то придумать, когда мама придет с работы. А та уехала рано, не взяв ее с собой, и теперь не разговаривает. Девочка стояла в коридоре, выглядывая из комнаты, довольно долго, но мама ее не видела. Она словно превратилась в статую, даже когда Наташа намеренно вздыхала и шевелилась, пытаясь привлечь внимание, не замечала. Устав, Наташа села прямо на пол, и так еще некоторое время сидела, пока не скрипнула входная дверь.

– Ты что это? – Тетя Света, едва оказавшись в коридоре, подхватила девочку с пола, подняв на ноги: ей было легко – она была крупная, сильная. – Нельзя на полу сидеть, не лето уже… Мама-то где?

Наташа молча показала пальчиком. Говорить сегодня и ей не хотелось, хотя обычно она была общительной. Тетя Света взглянула на кухню, дверь которой была открыта… Наташа почувствовала, как руки сжались крепче на ее плечах, и подняла голову.

– Давай-ка спать, уговор был маму дождаться. – Тетя Света, заметив ее взгляд, подтолкнула девочку в комнату.

– Я с мамой лягу, я с мамой хочу, – тут же вцепилась в нее Наташа. – А чему мама молчит?

На лице соседки промелькнуло странное болезненное выражение, словно вопрос не то раздражал, не то был неприятен. Она снова вздохнула:

– Ложись, а мама придет. Нам с ней поговорить надо.

В их маленькой квартирке была всего одна комната, одновременно спальня, детская и гостиная, где по выходным собирались за столом, который папа переставлял на середину. Когда не хватало времени убраться, тут становилось тесно. Вот и сейчас по полу еще со вчерашнего дня были разбросаны Наташины игрушки. Сегодня с утра собирались быстро. Мама торопилась, говорила отрывисто, сказала, что Наташа побудет у соседки, пока она уедет. Соседка, старая мамина подруга, была палочкой-выручалочкой. Когда не было садика, Наташа проводила целые дни в квартире этажом ниже, с тети-Светиными детьми. Такое бывало летом. У папы на работе был «гуляющий график», как шутил он сам, и он порой уезжал на недели. Мама сначала не работала, целые дни проводила с Наташей дома. А потом пришлось определить Наташу в садик, и мама возвращалась за ней под вечер уставшая. Видимо, то ли работа маме не нравилась, то ли еще что, но она постоянно говорила тете Свете – и иногда Наташа слышала эти обрывочные разговоры, – что «не потянуть» им, денег не хватает расплатиться. Но Наташа не совсем понимала, что надо тянуть и за что расплачиваться. «Тянуть» – так говорила мама, когда девочка не хотела пить сироп от кашля. «Не тяни, все равно надо выпить, чем скорее, тем лучше».

Пройдя по комнате и подняв с пола несколько раскрасок, с которыми возилась утром, Наташа поняла, что убирать их не хочет. Ей хотелось спать и от усталости даже не хотелось плакать, хотя первое время после маминого прихода она тихонько хныкала. Из-за двери доносились тихие голоса, но она не могла разобрать слов. Наверное, мама обрадовалась бы, если бы она собрала все свои вещи в коробку и легла без напоминаний, без возни, не мешая ей. Но девочка еще надеялась, что, когда мама поговорит, она придет и они, как всегда, лягут вместе, как ложатся когда папы нет дома, на большой кровати, и мама что-нибудь расскажет ей перед сном. Сейчас единственным живым и приносящим жизнь в дом была тетя Света, ее голос звучал увереннее и громче, а маму было едва слышно. Наташа подошла к приоткрытой двери и снова присела на пол, прислушавшись.

– …Мне и отдавать будет нечем, понимаешь?

– Марин, ну перестань, не чужие люди. Я что, не понимаю или тебя не знаю? Как наладится все – отдашь.

– Что же теперь наладится… – Мамин голос перешел на шепот, и у Наташи похолодело на сердце. – Ну найду я на похороны – а потом что? Теперь же только моя зарплата и останется, а у меня Наташка уже месяц вместо фруктов булку с сахаром жует, смотреть больно… А если еще буду у тебя просить…

– Так… – Деловой и серьезный голос тети Светы прервал мамины всхлипывания, от этого голоса становилось немного легче. – Ну-ка прекрати. Про меня забудь, когда деньги появятся – тогда и вернешь, тебе сейчас надо в первую очередь насчет похорон думать, может быть, на работе помогут.

– Не работа это, – тяжело вздохнула мама. – Платят гроши, не дадут там никаких компенсаций… Знаю, новую надо искать… Не знаю, как я все это выдержу. – И она снова заплакала.

Наташа подползла на коленях поближе к двери и, приоткрыв шире, выглянула через проем в коридор. Отсюда было видно, как мама сидит, положив руки на стол и уронив на них голову, как вздрагивают ее плечи. Тетя Света сидела рядом, держа руку у нее на коленке и слегка потряхивая, будто будила спящую.

– Ты что, как не выдержишь! – даже немного сердито проговорила она. – У тебя дочка, ее на ноги ставить надо. Тяжело, оно и понятно, но ты давай держись. Сейчас главное похоронить, потом легче будет, больно, конечно, но уже не так. Ты мне поверь, я брата так же отпускала, не поверишь, что первые дни творилось. Потом легче.

– Как ты это… спокойно говоришь. – Мама подняла голову, и Наташа юркнула назад, боясь, что увидят, и дальше только слушала. – Не твой муж, потому и легче.

– Если и я тут с тобой зарыдаю, то проку от нас будет мало, – уже мягче произнесла тетя Света. А потом вдруг совсем маминым, дрожащим голосом произнесла: – Я же понимаю, что говорить-то, мало пожил, только бы начинать жить-то, а тут… Но нельзя теперь духом падать, нельзя. У тебя дочка…

Но мама, наверное, не слушала, она говорила сквозь слезы.

– Вчера еще звонил… Вчера, Свет, понимаешь? А сегодня уже… Я как приехала, меня сразу в больницу нашу повезли, думала – ну авария, операция, может, ничего, подожмемся, выдержим как-нибудь. А они усадили, говорят – документы вот, вещи, опознать надо… А в вещах, в сумке термос наш с чаем, я ему с собой давала, почти целый еще…

Мама осеклась, шумно всхлипнула и глухо разрыдалась, видимо снова уронив голову на руки. Тетя Света тоже плакала, Наташа слышала, как она вздохнула, будто не хватало воздуха. Сама девочка сидела ни жива ни мертва. Ничего про похороны она за свою жизнь еще не знала, никого не приходилось хоронить, и родители оберегали от таких вещей – рано еще. Что именно случилось с папой, она сейчас понять не могла, но случилось что-то плохое, и мама плачет. Страшно, навзрыд, как никогда при ней не плакала. Значит, что-то очень плохое. Наверное, надо подойти, обнять ее… Но Наташа не могла пошевелиться. Ей было холодно, но она продолжала сидеть на месте, боясь слушать, но все же слушая дальше.

– Давай-ка так с тобой сделаем, – произнесла спустя какое-то время тетя Света. – Завтра я своего с тобой на машине отправлю, все оформите, там ведь что получается, в морг, а потом заказывать все, и на кладбище звонить… нет, давай на кладбище я сама, тебе нужно будет свидетельство получить. Деньги я, сколько не хватит, дам… – Видимо, в этот момент мама посмотрела на нее, как порой смотрела, когда подруга предлагала помощь, бескорыстно, а маме было неловко принимать. – Дам, – уверенно повторила тетя Света. – Потом разберемся что и как.

– У тебя самой двое детей, Свет.

– Ничего, не нищие, переживем. – Тетя Света немного помолчала, и повторила задумчиво, со вздохом: – Переживем.

Перед уходом она все же уложила Наташу спать. Мама надолго ушла в ванную, вода шумела там, когда Наташа раздевалась, когда легла и тетя Света принесла стакан молока, как она любила, в кроватку – Наташа не раз ночевала у соседки, и та уже знала, как нужно. Вышла мама с красными глазами и полотенцем на голове, когда тетя Света постучала в дверь ванной и попросила закрыть за ней. В коридоре женщины встали перед дверью.

– Когда скажешь? – Света кивнула на дверь комнаты.

Наташина мама, Марина, покачала головой.

– Давай вместе поговорим, – предложила Света.

– Посмотрим, – глухо откликнулась та и, уже когда подруга вышла за порог, тихо добавила: – Спасибо.

Спустя некоторое время мама вошла в комнату и прямо так, с полотенцем, легла. Наташа все ждала, что она хотя бы подойдет и поцелует ее на ночь, но мама быстро затихла, и спустя минуту девочка села на кровати. Спросить тетю Свету о том, что случилось с папой, она испугалась, и до сих пор ей было не по себе. Наташа бесшумно выскользнула из-под одеяла и подошла к маме. Всегда такая красивая, молодая, та будто постарела за этот день. Морщинка на лбу, обычно почти незаметная, теперь была глубокой и различимой, на лице застыло серьезное болезненное выражение, даже сейчас, когда мама спала, не исчезнувшее. Наташа уже не придумывала, как привлечь внимание, как задать нужный вопрос, чтобы все сразу стало легко и ясно, чтобы мама успокоила и сказала, что все хорошо. Она чувствовала, что сейчас не может ничего сделать, что бессильна перед чем-то, от чего мама стала такой грустной. Осторожно отогнув одеяло, Наташа медленно, чтобы не разбудить маму, легла рядом с ней, укрывшись краешком, который смогла вытянуть из-под ее руки. А та, видимо во сне, обняла ее.

Папу хоронили скромно, с домашними поминками, на которые пришли его друзья и тетя Света с мужем. С самого утра в день похорон было непривычно холодно, и Наташа, которую мама укутала и посадила рядом с собой на сиденье «газели», жалась к ней и поглядывала назад, где отсутствовали сиденья как в обычных маршрутках и вместо них стоял большой красивый лакированный ящик. В нем лежал папа, и, наверное, ему тоже было холодно. Понять, что именно сейчас с папой, было сложно. Когда объясняли мама и тетя Света, казалось, что есть какая-то далекая страна, куда все люди в определенный момент уходят. Наташа слушала тогда, поглядывая за окно и представляя, как где-то там, дальше облаков, есть эта страна, и еще есть папа, здоровый и улыбающийся, как всегда, когда возвращался с работы и ловил ее на руки. Но того, что он еще частично здесь, она не ожидала. В морге она долго смотрела на осунувшееся восковое лицо со страшно вздутыми губами, словно он держал что-то во рту. Это был будто бы и папа – и одновременно не он. Что-то чужое было в его лице, и уже трудно было представить, что сейчас он откроет глаза, поднимется и улыбнется ей. Такой папа уже не мог улыбнуться. Только в машине, вцепившись в рукав маминого пальто, Наташа начала плакать. Не навзрыд, как мама в морге, и в церкви, и потом на кладбище, пока не устала от слез и не замолчала, пустыми глазами глядя, как ящик опускают в землю. Нет, Наташа сидела и посматривала через стекло, а потом на ящик и снова на небо, и по щекам бежали дорожки слез. Она еще не осознавала, насколько страшна потеря, не понимала этого непоправимого «никогда», но начинала представлять, что теперь что-то в ее жизни осталось позади и папы уже не будет.

* * *

Поезд прибыл на станцию вечером, около семи. По осени в это время было уже темно. Марина с горем пополам сгрузила из вагона огромный чемодан – вещи пришлось забирать все: ехали надолго. То есть Наташу она везла сюда надолго. До сих пор не осознавая, что оставит дочку и завтра сама одна сядет в такой же поезд, женщина подхватила невесомую Наташу и опустила на мокрую от прошедшего недавно дождя платформу.

– Стой, – бросила она не своим голосом, забираясь за вторым чемоданом на подножку.

Наверное, сейчас и надо было быть другой, мягче, нежнее, но сил на это не хватало, как только Марина представляла, что ждет впереди. Продать квартиру и заплатить все долги, а потом в Томск, где жила знакомая по институту, обещавшая ее куда-нибудь пристроить. С высшим образованием в их городке было нечего делать, хорошо было, когда Саша устроился водителем фуры, ему платили нормально, а Марине приходилось ютиться на грошовых местах, и работу она меняла довольно часто. Теперь выбора не оставалось: кредит выплачивать было нечем, – и, чтобы вернуться за дочкой, надо было освоиться и найти жилье в Томске. На это Марина планировала потратить полгода максимум. Но вот с продажей квартиры, с переездом… О том, что может получиться больше, Марина старалась не думать, просто стаскивала с поезда второй чемодан, перетянутый Сашиным ремнем. Теперь нужно было просто не останавливаться, ни за что, как бы ни было тяжело и больно, и чем быстрее она возьмется за все это – тем лучше.

Оставшись вдвоем на пустой платформе, мать и дочь некоторое время отдыхали. Об остановке предупредили поздно, а сама Марина забыла, где выходить, и они вскочили с мест, уже когда поезд тормозил. К матери она последний раз ездила много лет назад, и с тех пор станцию переименовывали дважды, пришлось перед покупкой билета узнавать название. Вдалеке виднелись с десяток пятиэтажек за редкой полосой леса, которые в поселках преувеличенно называли городом, но больше частные дома. Они начинались уже здесь и дальше шли в глубь еще редкой здесь, у станции, тайги. Туда и нужно было ехать по старой дороге, когда-то вдоль и поперек исхоженной Мариной, выросшей здесь и ходившей до школы по нескольку километров в день. Наташа, за последние пару недель совсем притихшая и переставшая говорить, молча смотрела, как мама присаживается на чемодан. Марина сделала над собой усилие и подтянула дочку поближе. Теперь от этого было только больнее.

– Устала? – спросила женщина, сама выбившаяся из сил после долгой дороги. – Ничего, скоро приедем к бабушке. Вот бабушку увидишь… – Она посмотрела в темно-карие глазки дочери, и ком подступил к горлу.

Глаза Сашины. Последняя часть ее счастливой новой жизни должна была остаться там, где она провела детство: в поселке, вдалеке от городов, где магазин один на десятки километров и «скорую», если что, ждать несколько часов. Мысленно пообещав себе, что вернется через полгода, и ни днем позже, Марина обняла дочку, и та, как покачнувшийся столбик, облокотилась о ее плечо.

– Ты что? – засмеялась мать, пряча слезы. – Совсем обессилела? Бабушка щи варит, даже лучше, чем у меня, получаются, на своей-то капусте, поешь – силенок-то прибавится. – Она попыталась в шутку потормошить девочку, но та вдруг сама вцепилась в нее, обняв за шею. – Скоро приедем… – выдохнула Марина, безразличным взглядом глядя вслед поезду, теряющемуся из вида за поворотом и полосой леса. – Скоро, моя хорошая…

Смотритель на станции с сомнением поглядывал на хрупкую на вид женщину лет тридцати пяти, в одиночку волочившую чемоданы к автобусной остановке. Помогать он не напрашивался, да Марина и не ждала. Как по команде, всё, в чем раньше ей помогали другие, теперь резко стало ее личным делом. Автобусы от станции ходили аккурат под расписание поездов, и сегодняшний семичасовой затормозил на остановке. Был еще ночной поезд, но там уж добирались бы сами – ночами автобусов тут не было. Снова возня с чемоданами. Они оказались в салоне одни – больше на вечернем никто не приехал.

Наташа заинтересованно смотрела в окно. Откуда-то из-под платформы на тропинку, по которой они минуту назад шли, высыпали щенки, совсем еще маленькие, на шатающихся лапках. Мать лежала поодаль, видимо выпустив их, когда чужие люди отошли от их убежища на безопасное расстояние. Внимательно и даже с какой-то гордостью она смотрела, как они бегут, спотыкаясь друг о друга и пытаясь кусаться, делая смешные кувырки и тоненько тявкая. Мигом вымазавшись в луже грязи, щенята стали возиться друг с другом, а один, отделившись от группы, с интересом наблюдал за автобусом. Заметив это, Наташа подняла руку и медленно помахала ему, чуть задевая пальчиками холодное грязноватое снаружи стекло. Щенок не завилял хвостом, не бросился вперед – не с чего было, вряд ли он понимал, каким жестом люди приветствуют, – но заметил ее, и с этого момента неотрывно смотрел на девочку.

– Мама! – Наташа обернулась, подергав маму за руку. – Мама, смотри, собачка! – Она заглянула в лицо Марине и еще потрясла. – Собачка…

Та обернулась, посмотрев, куда указывала Наташа, но не сфокусировав взгляд на предмете. Мысли ее были далеко.

– Да…

Марина помнила, как уезжала отсюда много лет назад. Как хотела вырваться из опостылевшей жизни в здешних местах, напоминающих болото, затягивающее своим однообразным мерным течением дней, губительной привычкой, верой, что и так живут, и это нормально. Катастрофические уединенные и почти отрезанные от внешнего мира поселения контактировали с ним по-минимуму. Вернуться и остаться сейчас здесь означало бы заживо похоронить себя. Хоть их город, где жили с Сашей, не был даже районным центром, там по сравнению со здешним пейзажем кипела жизнь. Да и планы были большие…

С Сашей Марина познакомилась, когда уезжала учиться. Ей к окончанию института было уже под тридцать – на учебу решилась поздно; ему – чуть больше. Не красавец, но, как любила потом оправдывать мать, мужчина видный, разведен – с первой женой расстались незадолго до знакомства с Мариной. Брат не одобрял, но Марине было все равно, она уже тогда понимала – Олег ничего хорошего ей в жизни не желает, и мать он не отпустит, ему так легче, когда все вертится вокруг него. А у нее, Марины, пусть будет своя жизнь. Жилья у Саши не было – квартира осталась первой жене, – но с милым и в шалаше рай. Сначала снимали комнату, копили деньги. Потом решились – кредит и квартира. Нужно было, так как хотели ребенка. «Вытянем», – уверенно говорил Саша, и Марина всегда верила, потому что он не подводил, за ним – как за каменной стеной. До чего не похожа она сейчас на ту молодую статную женщину, шуструю, веселую, и красивую – в мать, у той тоже в молодости были густые темные волосы, она была фигуристой и привлекательной. Счастье от рождения дочери сглаживало все, и даже бедность. Приходилось платить в месяц большую часть Сашиной зарплаты, благо Света, найденная уже там, в городе, лучшая подруга помогала с Наташей, и уже через два года Марина сама устроилась на работу, на неполный день, чтобы забирать из садика дочку. Летом Света брала Марину к себе, и денег за то, что сидит, не просила. Тогда казалось – все по плечу, всего можно добиться, но только вместе. Сейчас в памяти оставалась только боль. Вот отсюда она уехала в новый дом. Дальше были надежды, дочка, счастье, планы. А потом…

Что будет теперь, она не могла предсказать. Мама согласилась приютить Наташу, пока дочь уедет. О жизни с ней и семьей брата и речи быть не могло, Марина и Олег никогда особо не ладили, а теперь наверняка стало бы и того хуже. Уж он-то не станет сочувствовать, и у него есть оправдание – сама на это шла, сама выбирала, ехала, считай, в никуда, за одной только любовью, вот и получай. От мысли, что она отдает этим людям Наташу, сжималось сердце, но Марина успокаивала себя – мать хоть и бывала слепа и шла на поводу у сына, но всегда любила ее, несмотря на ее выбор, и по телефону твердо сказала – привози, Олег своей семьей занят, а с Наташей я сама справлюсь. Конечно, несладко будет маленькой с чужими людьми, но оставлять ее на Свету Марина не решилась, и так уже слишком много та ей дала, да и как-никак мать все же.

Отношения их складывались сложно. После ее второго брака Марина все чаще чувствовала, что на первое место у матери выходит муж, а с ним и ее брат. То ли мать угодить старалась, то ли искренне пыталась заменить Марининого отца новым мужем, утолить горе, но семья для нее стала новой, и Марине словно не были в ней рады. Олег всегда этим пользовался и, когда Марина решила уехать, не возражал, только говорил, что глупо. Однако через какое-то время мама стала звонить, потом приехала посмотреть Наташу. Вроде бы улеглось, уладилось. Впрочем, Марине всегда было легче принимать все как есть и не осуждать. У каждого путь свой.

Автобус тронулся, а Наташа все смотрела на щенка на тропинке. Маленький, глазки-бусинки, но толстенький – видимо, молока у матери много, и щенок был похож на шарик на трогательных толстых лапках. Девочка развернулась на сиденье, чтобы до последнего можно было на него смотреть. Марина, наконец заметив, чем увлечена Наташа, обернулась.

– Наверняка у бабушки есть собаки, – попыталась она привлечь внимание дочки и хоть как-то заинтересовать ее. – Может быть, и щенки… И курочки с цыплятами. Знаешь, какие маленькие цыплятки? На ладошке помещаются.

– А можно с тобой? – Наташа развернулась и посмотрела на нее, почти как тот щенок, темно-карими глазками-бусинками.

– Я приеду за тобой… очень скоро, – пообещала Марина.

Местность вокруг почти не менялась с момента, когда она была тут в последний раз. Точнее, возможно и менялась, но особой разницы не было. Они ехали через лес, порой перемежающийся открытыми местами со стоящими вразнобой домиками. Дворы здесь были куда больше, чем в дачных поселениях, которые проезжал по пути поезд. Более призе мистые бревенчатые дома, амбары, как в старину, пристройки для скота. Тут жили не коротким летом, а круглый год, и по старинке топили печи, хотя электричество в большинстве населенных пунктов было проведено, и еще во времена детства Марины на почте был телефон. И все это было окружено лесом, густым и непроходимым, если отойти чуть дальше череды поселений. В детстве Марина даже видела в этих лесах волков, что для города казалось диким – настоящие волки в километре от дома, со светящимися глазами. Про лесные стаи тут ходили легенды.

Как задрали охотника, как отбивали от стада коров, когда летом их выгоняли на заливные луга. Как пробирались в деревни… Во времена ее детства видела она их всего несколько раз, но привычно было слышать истории стариков, как по этой же дороге еще на лошадях добирались в былые годы до станции, когда это был единственный транспорт, и в пути их сопровождали по обочинам горящие глаза. Еще мама Марины рассказывала, как натерпелась страха, когда ехала раз одна, а лошадь наотрез отказалась идти и с трудом удалось заставить ее миновать место, где стоял и наблюдал за ней волк. Но самой Марине страшно никогда не было. И привычка, и осторожность, и уверенность, что, пока в поселке люди, стаи не сунутся, делали свое дело. Не тот век, чтоб бояться волков больше, чем людей.

Дорога была долгой, и по мере удаления от путей все более тяжелой. Автобус подпрыгивал на рытвинах, его трясло, брызги от колес летели до самых стекол, и Наташу начало укачивать. Девочка, вся бледная, прилегла Марине на колени. Наконец не было опасности, что она увидит ее слезы. Поглаживая по голове и придерживая за плечо дочку, Марина то и дело тыльной стороной ладони протирала глаза: «Ничего, моя хорошая. Ничего… Проживем и так. Заберу тебя сразу, как только комнату найду. А то и квартиру. В школу хорошую пойдешь. Снова будем с тобой засыпать вместе, как будто папа в дороге где-то… А он будет с нами, вот увидишь. Только потерпи…» То и дело пальцы сами начинали гладить обручальное кольцо. Марина не сняла его, решила – так и поедет в Томск. Она еще довольно молодая, а мужчины разные попадаются, кто поймет, а кто и нет. Поэтому для остальных – муж с дочкой остались, а она уехала. Так решили. И не ваше дело.

Наверное, мать встречала их уже днем, выходя на дорогу, как делала прежде, когда, бывало, ждала Марининого отца. Марина узнала мост через неширокую местную речку, где в детстве купались, и растолкала Наташу, заматывая в шарф, заставив себя улыбаться и говорить что-то, зная, что как только увидит мать – все старания пойдут прахом. И точно, стоило заметить вдалеке на обочине знакомую фигуру, как снова подступило. Наташу мама видела всего раз, когда сама приезжала к ним.

Наверное, Олег был недоволен, потому и не зачастила с визитами. Уже издалека она помахала, будто можно было не заметить ее одну на дороге. А стоило выйти – тут же бросилась обнимать, сначала дочку.

– Мам, чемоданы… – сдавленно произнесла Марина, которой было немного неловко – все же слишком давно они не виделись.

– Ой, сейчас!

Поняв ее слова как просьбу, мама быстро заскочила в автобус и начала передавать вещи. На некоторое время обе оказались заняты. Наташа, стоило закончить и обратить на нее внимание, юркнула за Марину, обхватив сзади ее ноги.

– Ты куда? – засмеялась женщина. – Вылезай, обними бабушку. Не помнишь ее? А бабушка тебя видела, ты тогда совсем маленькая была. Баба Поля. – Она, а сама неуверенно взглянула на мать – так?

– Ната-ашенька! – Та наклонилась, чтобы видеть лицо девочки, на ее щеках разгладились морщинки, сейчас она выглядела такой привычно радостной, словно бы и не было долгой разлуки, и Наташу видела часто, и ждала их как родных. – Здравствуй, вну-ученька, – ласково улыбнулась она, растягивая гласные. – Какая ты краси-ивая, так давно я тебя не видела, и не думала даже, что ты у нас такая красивая будешь! Ты что спряталась? Иди сюда.