Полная версия
Кровь. Закат
– Нет.
– Ты, наверное, милиционер, да? Или бандит?
– Не милиционер. И не бандит.
– Какие мы секретные!.. – сказала Людочка и вдруг хихикнула. – Ой! Я же поняла! Ты – шпион! Да?!
– А что, так заметно?
– Блииин! Я так и знала! – воскликнула Людочка, – Как интереснааа!.. А ты чей шпион? Наш?
Осип видел, как он покачал отрицательно головой. Лидочка зажала рот ладошкой:
– Немецкий???
– Нет.
– Ух ты!.. А чей? Английский?
– По правилам, – голос его Осип описал как тихий, но громкий, – если я скажу тебе об этом хоть слово, я…
Он сказал что-то ей на ушко.
– Хо-хо! – притворно испугалась Лидочка. – Как страшнооо!.. Так чей шпион ты?
Она взяла его под руку но, не пройдя и трех шагов, они остановились.
Осип вдруг понял, что они прошли почти весь парк насквозь и находятся рядом с городским бомбоубежищем. Совсем недалеко от входа. «Сейчас он ей впердолит!» – взволновано подумал Осип.
– Я разведчик, – сказал кавалер Людочки.
– Американский?
– Нет.
– О! Поняла! Японский!
– Нет. Я не принадлежу к разведке ни одной из перечисленных тобой стран.
– Да? А из какой тогда ты?
– Не из какой.
– В смысле?
– Ни из какой. Такой страны нет.
Осип говорит, что Людочка на пару секунд замолчала.
– Фу, дурак! – воскликнула она и хлопнула его по рукаву. – Пойдем?
– Нет, – сказал он.
Осип говорит, что это было похоже на взрыв – огромная стая ворон, устроившаяся на ночлег, сорвалась с деревьев, вереща во всю силу своих голосовых связок. Вороны вопили как полоумные, с перепугу сталкиваясь в воздухе и гадя на лету. Осип слышал, как сотни их крыльев режут воздух, и как где-то рядом шмякается на асфальт их помет, падая с высоты. Но не это испугало его.
А он испугался.
Так – что по ляжкам потекло горячее.
Людочка кричала. Кричала там – в этой темноте. И Осипу казалось, что ее крик мечется среди деревьев, искажаясь. Словно кто-то воет, передразнивая ее. А потом – почти сразу – она начала хрипеть. И Осип услышал странные звуки.
– Что за звуки? – спросил голос из замочной скважины.
– Звуки… – повторил Осип. – Странные звуки…
– Как что? – Косте казалось, что слова даются Криве с трудом. – Звуки похожие на что?
Осип пожал плечами.
– Ни на что не похожие… – сказал он, наконец. – Я таких звуков в жизни до того не слышал… Я и милиционерам об этом же рассказал…
– Что ты там еще им рассказал? – спросила замочная скважина.
Осип хотел убежать, но не мог пошевелиться и просто стоял, держась за дерево, а потом увидел какое-то движение.
Движение у входа в бомбоубежище.
Ему показалось, что кто-то приоткрыл огромную толстую дверь, ведущую под землю, и бесшумно юркнул туда – в черный зев.
– Все? – спросил Крива.
– Все… – ответил Осип.
– Нет… – помедлив, сказал Крива. – Не все.
Осип молчал.
– В обморок ты че упал? – спросил Крива, – А? Валялся там обосанный весь… в вороньем говне… Сторожа тебя нашли?
Осип молчал.
– А? – спросил Крива.
Осип выглядел так, словно сейчас еще раз бухнется в обморок.
Осип сказал что тот – ТОТ в темноте – прежде чем нырнуть в черный провал бомбоубежища, вдруг замер на пороге.
– Он обернулся, – сказал Саня. – Он обернулся и посмотрел на меня.
Милиция прочесала главное городское бомбоубежище два раза. Обнаружила еще один выход, намертво заваренный изнутри и склад покрытых плесенью противогазов. Больше ничего.
На похороны Людочки собралось полгорода. Костя тоже там был. Ему было неприятно: все шептались и с интересом заглядывали в гроб, пытаясь рассмотреть ее шею – говорили, неведомый убийца хотел оторвать ей голову. Говорили, что этот нехристь издевался над бедняжкой и пытался перепилить ей шею тупой ножовкой – такие жуткие рваные раны! Много чего говорили. Даже что убийца был людоедом и откусил от нее кусок. Под душераздирающую музыку и вой женщин Людочку Кривицкую положили в машину и увезли на кладбище.
На следующий день в школе начались экзамены.
«Стоп!» – Кровник жестом приказывает Сахно остановиться.
Стоят. Слушают. В который уже раз за последние несколько часов? Туман, еще полчаса назад доходивший им до колен, сейчас повсюду. Накрыл их с головой. Глушит все, как вата. Полчаса назад они отправили в эту предрассветную молочную мглу Луцика. Он примерно в трехстах метрах впереди. Он дозорный. Если что – он должен вступить в бой, должен поднять шум, давая знать о засаде.
Если что?
Кровник кусает нижнюю губу. Трогает Сахно за рукав, показывает ему – «обходим!».
Они начинают забирать правее. Идут быстро. Крутят своими стрижеными головами по сторонам. Туман начинает редеть, превращается в полупрозрачную дымку и неожиданно заканчивается.
Они выходят из него, как из облака. Как из белой клубящейся стены.
Отходят недалеко и замедляют шаг. Останавливаются совсем.
Пахнет близкой рекой.
Кровник смотрит на мальчишку.
Маленькая ладошка, вцепившаяся в его руку, холодна как лед. Ребенок смотрит на него снизу вверх. Зрачки – как две крупных вишни. Кровник понимает, что у мальца от страха дрожат коленки.
Кровник с трудом забирает у него свою руку.
«ТИХО!!!» – показывает он.
Сахно медленно ставит кейс на землю.
Они упираются плечами в приклады и поднимают стволы.
Стоят и смотрят туда, откуда пришли.
Слышат шелест в тумане: кто-то быстро-быстро бежит по мху, растущему между деревьев.
Они слышат сопение: кто-то нюхает холодный воздух негромко, фыркая.
Кровососы. Тут. Стоят прямо в тумане. Метрах в тридцати отсюда.
Легкий холодок в животе. От этого холодка начинает неметь солнечное сплетение и корень языка. И сердце – оно начинает пропускать удары.
Сахно плавно ведет стволом влево. Еще левее. Еще.
Он прикасается щекой к ложу и вкладывает правую глазницу в оптический прицел. Левее. Еще левее.
Они словно проявляются на фотобумаге – три темные фигуры, шагнувшие из тумана.
В ту же секунду он и Сахно начинают стрелять.
Он бежит.
Бежит изо всех сил.
Бежит, чувствуя их дыхание за спиной.
Чувствуя как душа уходит в пятки.
Держа в одной руке кейс, а в другой сжимая ладонь мальчишки.
Вниз, по склону холма, который хлещет голыми ветками кустов по бедрам и животу.
Споткнутся – и полетят вниз головой, кубарем, кувырком – сдирая лица, ломая руки и ноги.
Споткнутся – и им конец.
Они бегут.
Бегут, не чуя земли под ногами. Не имея возможности лавировать – просто несутся вниз, к земному ядру, под воздействием силы притяжения. Попадись им сейчас на пути дерево – расшибутся насмерть.
Но здесь нет деревьев. Деревья остались позади.
Где-то там, среди деревьев, он на ходу сбросил свой РД – рюкзак десантника.
Где-то там позади остался Сахно. Еще полминуты назад были слышны его выстрелы.
Сейчас – нет.
Они начали стрелять одновременно, по трем силуэтам, вынырнувшим из тумана.
Одному из них Сахно попал в шею. Двум другим они попросту снесли черепные коробки – рухнули как подкошенные.
Долгие несколько секунд ничего не происходило, и вдруг (!) – они с Сахно посмотрели друг на друга – паровозный гудок! Где-то совсем рядом!
И тут же – ВОЙ ЖУТКИЙ – от которого кровь стынет в жилах.
Кровник не успевает обернуться – Сахно молниеносно вскидывает оружие и делает три быстрых выстрела куда-то ему за спину:
– БАХ-БАХ-БАХ!!!
– Поезд! – говорит оглохший на одно ухо Кровник и дергает головой. – Там!
Он забрасывает автомат за спину, хватает левой рукой кейс, правой – пацана:
– За мной!
Выстрелы за спиной. Это Сахно, став на одно колено, вколачивает пулю за пулей в шевелящийся туман.
Лес кончился.
Лес остался позади.
Он бежит вниз по склону холма и видит белеющую полоску неба где-то впереди. Рассвет начнется с минуты на минуту. Он видит – где-то там же – впереди – широкую реку в клочьях тумана. И еще ближе – вот прямо у подножия этого холма – железнодорожную насыпь с полосками рельс. Кровник слышит поезд, его лязгающий шум. Он видит свет его прожектора, ползущий по рельсам откуда-то из-за поворота. Он видит сам тепловоз – урчащую квадратную коробку с мощным фонарем в квадратном лбу. Тепловоз, натужно гудя, тащит за собой пустые платформы. Одна за другой, громыхая на стыках, появляются они из-за холма. Кровнику кажется, что тепловоз ползет как черепаха. Как ленивая сонная змея.
Ему кажется, что они сейчас с разгону перепрыгнут его. Взлетят над рельсами и перемахнут состав в два счета – вот как быстро они бегут. Вот как несутся, вниз сшибая остатки желтой листвы.
Они уже не могут затормозить. Они уже не могут бежать быстрее. Еще немного – и отвалятся ноги.
И тут (наконец-то!) склон заканчивается.
Кровник делает несколько шагов по ровной поверхности и чуть не воет от боли: судорогой свело все мышцы ног. Он спотыкается. Еще раз.
«Сейчас упаду» – думает он, но чудом умудряется удержаться на ногах.
Рукоять кейса скользит в мокрой ладони.
Ему кажется, что он больше не сможет сделать и шагу.
Пот заливает глаза. Капает с носа.
– Бах! – сзади, – Бах! Бах!
Они стреляют в него на ходу. Летят вниз по склону, не разбирая дороги, поднимая пыль и ломая ветки.
Не зная, как это у него получается, он сгибает правую ногу в колене и переставляет ее вперед. Делает шаг. Другой.
Он бежит! Бежит по гравию железнодорожной насыпи вдоль едущего вровень с ним поезда. Вдоль платформы с остатками песка. Дорога начинает еле заметно изгибаться, и поезд послушно начинает изгибаться вместе с ней. Стук колес о стыки рельс – метроном, задающий темп.
– БАХ!!! – сзади.
Они, не отставая, бегут метрах в тридцати позади него, стреляют не целясь:
– БАХ!!! – пуля рикошетит о колесо, выбив одинокую искру. Он бросает еще один взгляд за спину, и сердце его останавливается: они уже в двадцати метрах от него. Он видит черные фигуры, выбежавшие из леса чуть впереди и несущиеся ему наперерез.
Кровник швыряет дипломат на платформу. Сжав зубы и зарычав, так что вспухли вены на лбу, он хватает мальца одной рукой за пояс, другой за шкирку и рывком подсаживает его повыше.
– Давай! – вопит Кровник.
Малый, издав невнятный писк, цепляется руками и одной ногой за борт. Дернув пару раз кедом в пустоте, он как таракан вскарабкивается на платформу и отползает от края. Он смотрит на Кровника, бегущего почти вровень. «Почти» – потому что поезд явно начинает ускоряться.
Борт платформы не спеша проплывает мимо него. Он видит, как его обгоняет информация о заводе изготовителе и дате последних испытаний. Кровник в отчаянии понимает, что его-то самого некому схватить за ремень и воротник. Его-то подсадить некому. Кровник бежит, смотрит на пацана и видит, как тот медленно начинает удаляться от него. На метр. На два метра. Пять. Он наблюдает, как откуда-то из-за его спины выезжает неаккуратно выведенный через трафарет восьмизначный инвентарный номер. Он видит лесенку. Узкую лесенку из тех, которыми пользуются железнодорожные составители: два «уголка» с приваренными поперек обрезками арматуры вместо ступенек.
Задержав дыхание и оттолкнувшись от земли, Капитан Кровник взлетел над железнодорожной насыпью и со всей дури ударился об измазанную мазутом гнутую конструкцию в три ступеньки.
Он отсушил себе бедро и больно стукнулся коленом, а не будь бронежилета, точно сломал бы пару ребер. Он нащупал подошвой перекладину, вцепился фалангами в какой-то выступ и втащил себя на платформу. Расстегнул кобуру и перекатился на живот, принимая позицию для стрельбы.
Где-то далеко позади он увидел черные фигуры, быстро бегущие в сторону леса.
Он упал на спину и лежал, задыхаясь, хрипя бронхами и наблюдая светлеющее небо сквозь темные пятна перед глазами. Одна мысль пульсирует в ничего не соображающей черепушке: «ушли… ушли… ушли…» – и сам не поймет, о ком это он.
Ушли.
Костя Кровник обожал кино. Он любил в кино все. Это был культ. Череда магических обрядов, священный ритуал. Ему нравилось покупать билет, нравилось, когда гас свет.
Кино – Настоящее Кино, это волшебство в чистом виде – могло жить только так – в полной темноте.
Кино пряталось от солнца, от его разящих лучей, и это только подтверждало его магическую сущность. Оно существовало в своем замкнутом непостижимом мире. В своем собственном храме, уставленном рядами жестких откидных сидений. В запечатанном изнутри и снаружи ящике-гроте. Оно заставляло жить в своей странной нечеловеческой скорости – 24 кадра в секунду. Костя знал, что там – у киномеханика, в его всегда запертой изнутри клетушке, в круглых плоских гробах – лежат свернувшиеся кольцами стокилометровые целлулоидные змеи. Мертвые. Неподвижные. И больше никто – он один, этот киномеханик, этот жрец знал секретные заклинания, вызывающие их к жизни. Разжигающие волшебный луч в священной лампе. Луч, заставляющий двигаться тех – на экране.
Костя знал, что все снятое на пленку проходит загадочный ритуал обращения.
Обращения В.
Где-то далеко под фанерными декорациями киностудий, в низких сводчатых подвалах молчаливые люди кипятили пленку в огромных закопченных котлах, помешивая деревянными веслами, вываривая из нее все, имеющее отношение к земному. Заставляя белое становиться черным, а черное белым. Маскируя непроглядную ночь под солнечный день, подменяя светом мрак.
Потом другие молчаливые люди, дыша ядовитыми парами, варили пленку в своих котлах – таких же огромных и закопченных. Они большими деревянными ложками снимали с поверхности варева угольную пенку, черный деготь-негатив. И все сыпали в емкости белый порошок-позитив, все подсыпали его из больших специальных солонок. Обращая мрак обратно в свет, а белое обратно в черное… А потом долго и тщательно пленку отмывали в огромных купелях шепча заклинания. И потом еще дольше сушили при свете красных фонарей…
Костя знал: те, что на экране, это уже не актеры. Не люди. Где-то там, в подвалах, где-то в этих больших кипящих чанах они растворялись крупинками сахара на дне, теряли себя, свои тела и становились бестелесными.
Он знал, что они другие. Не такие как он. Совсем. Они джины. Заложники лампы. Рабы целлулоида. Духи. Это волшебство заставляет их двигаться и говорить. Священная лампа пропускает свой магический свет сквозь их бесплотную сущность, и они вырываются на свободу… Они вырастают в великанов на трехэтажной белой стене – экране… громогласно хохочут, ненавидят, любят, мстят… Они живут свой краткий миг. Хронометрированный отрезок времени от начальных до финальных титров.
Этим другим, этим духам, живущим в дырчатом по краям целлулоиде, он прощал все: бесконечные патроны в револьверах, прыжки без парашютов с телебашен и погружения на дно океана без акваланга.
Он прощал им все. Все кроме одного.
Он просто ненавидел то, как в кино запрыгивали на едущий поезд. Просто ненавидел. Сколько раз маленький Костя Кровник презрительно качал головой, видя все эти неубедительные попытки индийских актеров. Он закатывал глаза, наблюдая нелепые прыжки французов. Он раздраженно фыркал и разводил руками, наткнувшись на подобную сцену в отечественном кинофильме.
Его бесили эти бестолковые взрослые.
Уж он-то знал, КАК это нужно делать.
Он-то понимал, ЧТО самое главное в такой ситуации.
Капитан Кровник лежал на спине и смотрел в светлеющее с каждой секундой небо.
Существуй машина времени, он бы вернулся в свое прошлое.
Он бы вернулся в свое детство и нашел бы там себя, беззаботного советского пионера.
Он бы надрал уши этому жадному малолетнему филателисту.
Надавал бы подзатыльников и отвесил хорошего пендаля этому юному кинолюбу.
Этому самоуверенному чванливому всезнайке.
Осип еще долго отказывался ходить в кино. Постоянно придумывал какие-то причины.
Костя знал, что Осип боится. Боится столкнуться там с Кривой. Тот бухой частенько забредал в кинотеатры города и бродил по задним рядам, наступая на ноги и заглядывая в лица. Костя не осуждал Осипа.
Серега Крива, в конце концов, совсем поехал крышей. Он ходил с совершенно обезумевшими глазами и часто разговаривал сам с собой. Люди, которые и так его всегда побаивались, стали при встрече переходить на противоположную сторону улицы.
Однажды к его дому подлетела пара желто-синих машин с мигалками. Криву выволокли из подъезда и увезли в горотдел. Почти сразу стало известно, что в ГОВД потащили и нескольких его дружков. Вечером весь город знал – убийство.
Оказывается, Крива и его жиганы каждый вечер, как стемнеет, шли к бомбоубежищу.
Вооруженные финками, железными палками с гвоздями и обрезом, они до утра дежурили у больших, крашенных черной краской дверей, ведущих под землю. Они, спрятавшись за деревьями, сидели в засаде – молча, не куря сигарет и вслушиваясь в темноту.
И однажды, глухой безлунной ночью они услышали, как дверь бомбоубежища приоткрылась. И как кто-то осторожно прикрыл ее за собой. Они услышали легкие шаги и увидели быструю тень.
Они бросились на него, как свора диких псов, но он оказался нереально здоровым – сбил их с ног и расшвырял во все стороны. Кровь брызнула из разбитых сопаток. Выбитые зубы веером разлетелись в темноту и защелкали по асфальту.
Крива пальнул в него из обреза. Дуплетом из двух стволов. И тогда они, совсем озверев стали бить его ножами. Палками. Ногами.
Говорят, Крива рыча пинал уже бездыханное тело. Говорят, они жгли его паяльной лампой – утром, когда солнце уже встало, сторожа нашли обугленный труп в луже запекшейся крови – его так и не смогли впоследствии опознать. Криву сдал кто-то из соседей – видели, как он под утро, шатаясь, весь в крови, вползал в свой подъезд.
И как ни клялись потом он и его дружки, что никакой паяльной лампы не было – им никто не поверил.
Криве дали вышку, а дружки его ушли по этапу на разные сроки за особо зверское групповое убийство.
Поезд, описав широкую дугу, снова вернулся к реке.
Кровник сунул пистолет в кобуру, поднялся на ноги и, пошатываясь вместе с платформой, потопал к лежащему на боку черному чемоданчику. Ребенок сидел на небольшой куче песка. Кровник осмотрел кейс со всех сторон. Потом подошел и плюхнулся рядом с пацаном, вытянув гудящие ватные ноги.
Солнце окрасило красным верхушки сосен на другом берегу. Раскалило их добела и, наконец, показало ослепительный краешек своего первого луча. Кровник зажмурился, подставляя ему подбородок и шею. Глядя изнутри на свои горящие красным веки. Чувствуя лицом небесное тепло. Он повернул ухо в сторону локомотива. Открыл глаза.
Состав приближался к горбатой железной конструкции – мосту через реку, стоящему на четырех бетонных ногах-опорах и оттого издали похожему на слона. Они пересекли его, глядя на быструю мутную воду с пятнадцатиметровой высоты, слушая оглушительный грохот и чувствуя, как вибрирует все это большое инженерное сооружение.
Через пару минут и река, и мост исчезли где-то позади. Крутолобые лысые холмы с густыми сосновыми верхушками, до того подступавшие к самому полотну, стали отползать назад, уменьшаться в размерах. В тот момент, когда поезд совершал очередной затяжной поворот, Кровник почувствовал знакомый запах: словно какими-то пряностями пахло клейкой смолой, терпкой корой и опилками.
Кровник увидел неожиданное сейчас и невиданное им ранее зрелище. Он узрел безбрежную пустыню. Затертую зеленую скатерть, усыпанную крупными пятаками до самого горизонта. Он увидел вырубленный лес. Голое пространство в миллион пней.
Они ехали какое-то время по этому полю. Зеленому полю, уставленному здоровенными круглыми столами для какого-то пиршества. Или колодами для усекновения глав. Поезд еще раз изогнулся, снова нырнул в лес, и запах хвои вытеснил все остальные.
Кровник, задрав голову, смотрел на верхушки сосен, проплывающие над ними. Чередование пятен и теней – сюда солнце окончательно продерется минут через двадцать.
Поезд дернулся. Еще раз. Кровник посмотрел по сторонам: начинают замедлять ход. Он увидел вдалеке между стволами небольшой деревянный дом, спящий с потухшими окнами в этакую рань. Кровник смотрит на часы: начало шестого. Он видит еще один дом – большой, натуральная изба. В окнах его тоже не видно света. Кровник осматривает проплывающие мимо него сараи. На одном из таких сараев он замечает большие белые буквы «магазин». Одинокая голая лампочка висит в решетчатой колбе-фонаре над крыльцом. Они медленно проезжают мимо нескольких вагончиков-прицепов. Их темные окна занавешены изнутри.
Словно не желая спугнуть последние утренние сновидения, тепловоз медленно ползет вдоль спящего поселка. Они проезжают аккуратно связанный штабель досок. Спустя секунду вокруг них вырастают стены из поставленных один на другой штабелей. Они едут по бревенчатой, пахнущей пиломатериалами «улице» с четырехэтажными «домами» без окон и дверей. Видят узкие «переулки» между пачками досок, уходящие влево и вправо от железки. Замедляясь, проплывают под подъемным краном, нависшим над железнодорожным полотном. Кровника и мальчишку словно магнитом начинает клонить вправо. Наконец, хорошенько дернувшись, поезд останавливается совсем.
Кровник берется за ручку чемоданчика и смотрит на своего попутчика.
– Идем, – шепчет он и манит его за собой.
Они перелезают через борт и спрыгивают на шпалы недалеко от полосатого столбика-семафора.
Присев, Кровник смотрит в сторону тепловоза – тот, задрожав всем своим большим квадратным туловищем, наконец, замолкает. Он видит человека, спускающегося из кабины. В руках у него предмет, очень похожий с такого расстояния на пожарный шлем. Человек не спеша шуршит подошвами по гравию. Он движется в сторону водозаборной колонки, торчащей из земли. Скрипя рычагом, начинает набирать воду в пожарный шлем, оказавшийся чайником. Кровник берет малого за руку: пошли.
Сделав несколько шагов вдоль состава, они находят брешь в стене штабелей, ныряют в этот коридор, сворачивают за угол и оказываются в «переулке» идущем параллельно соседней «улице», которую только что покинули. Узкая полоска неба где-то вверху. Они быстро лавируют между кубометрами леса, очищенного от коры, распиленного, отсортированного, увязанного в прямоугольные пачки. Они сворачивают еще пару раз и выглядывают из-за угла: длинное деревянное строение. Рядом еще одно – такое же деревянное и длинное.
Лесопилка. Молчащая сейчас.
Пригнувшись, огибая кучи опилок и увлекая за собой пацана, Кровник быстро движется к обратной, невидимой ему сейчас стороне здания. Видит скамейку под грубым козырьком и железное ведро. «Место для курения» вывел кто-то от руки на листе фанеры. Минуют красный пожарный щит: багор, красное треугольное ведро, топор, железный ящик с песком. Прислонившись спиной к неровной стене, Кровник выглядывает из-за очередного угла. Он видит несколько бараков, обитых кусками листового железа. Такой же безликий, как и все остальные постройки вокруг, один из них все-таки приковывает к себе его внимание.
Кровник достает бинокль: точно, не показалось. Рядом с бараком, на верхушке побуревшего от времени столба – металлическая коробка. Провод от нее идет куда-то под крышу сарайчика.
Телефонная линия.
Он направляет бинокль в сторону поселка. Тишина. Никакого движения. Наводит резкость на тепловоз – то же самое.
Кровник прячет бинокль и смотрит на часы. Он не спит уже сутки.
Две тени – большая и маленькая – бегут вдоль окон и ныряют за следующий угол. Кровник осторожно заглядывает в небольшое окошко. Прислоняется лбом к стеклу. Он видит шкаф, несколько стульев, пару столов. На одном из них стоит белый телефонный аппарат.
Кровник опускает «дипломат» на землю и став на одно колено быстро осматривает замок на железной двери, ведущей внутрь. Достает из подсумка на поясе связку отмычек. Он как раз выбирает одну из них – такую же хитроумно гнутую, как и все остальные – когда из-за угла выходит собака.
Кровник замирает.
Большой мохнатый пес неопределенной породы и такой же неопределенной расцветки. Стоит и смотрит на них. И они, не шевелясь, смотрят на него. Пес дергает своим крупным носом, нюхая утренний воздух. И вдруг неуверенно виляет хвостом.
Кровник, помедлив, мягко похлопывает себя по бедру:
– Иди сюда… – шепчет он. – Ну?.. Иди…
Псина, высунув язык и помахивая хвостом-веревкой, подходит вплотную.
Мальчишка рассматривает собаку, открыв рот.
– Погладь… – шепчет Кровник. Ребенок переводит взгляд на него.
– Погладь… Не бойся…
Мальчишка смотрит не шевелясь. Не поймешь… Вроде слушает. Глаза внимательные.