Вердикт Лондона. Ностальгический отчёт

Авторское предисловие

Жизнь коротка, наука обширна, случай шаток, опыт обманчив, суждение затруднительно.

Гиппократ, древнегреческий мыслитель, врач

Поприветствую моих дорогих читателей! Выбираю вас, как вы выбираете авторов, а все мы выбираем друзей. Это счастливый миг – представить неспешное повествование о ходе давней командировки в Лондон, сделанного человеком поколения без шор и розовых очков, уникального поколения трёхкратного изменения общественного строя от сталинского казарменного прогресса к недоразвитому советскому социализму и, далее, к воровскому рынку. Случилось так, что отчёт об этой командировке был написан сначала в стране Советов по-английски специально для полюбившихся мне с детства англичан. Теперь, он сделан как память о прошлых событиях в преданной врагам стране, и сделан он для вас, моих земляков.

Этот материал из прошлого предназначен для всех, кому интересен ход недавних судьбоносных событий в России. Уважаемыми англичанами мой рассказ о них оказался не востребован. Автор не исключает такое же безразличие и, даже, неприязненное отношение и к отчёту, и к описанному в нём прошлому теперь и в своём родном обществе. Однако приходит время надеяться на лучшее, рассчитывать на новых небезразличных соотечественников, благосклонных к рассказам очевидцев удивительной катастрофы гибели Советов.

Итак, перед вами своеобразный ремейк, симбиоз написанной по-английски повести «For a Weekky to London & Meditatus Stanzas. Report on a foreign mission in 1978» (издание «Лик», С.Пб., 2002) и того, что получилось в более многословном и объёмном русском варианте издания 2010 года, который много больше 110-ти страниц английского текста, вполне соответствуя жанру публицистики в виде путевого романа или отчёта. Новый электронный вариант – это авторская переработка с сокращением упомянутого романа под прежним названием.

Подчеркнём две особенности предлагаемого отчёта. Формально работа предстаёт в виде дополненного с учётом современных реалий и исправленного авторского перевода с написанного им же английского варианта на родной русский. Отмечая преемственность обоих вариантов, автор оставил в оригиналах после каждого раздела по одному из «Meditatus Stanzas». Это краткие нарочито-связанные со своими разделами стансы или строфы-размышления.

А что касается замысла работы, то переводной материал, как и оригинал, избегает штампов пропаганды, повествует о жизни советского мира через призму бытовых коллизий. Но английский вариант изначально и достаточно самонадеянно написан для читателей Западного мира. Тогда автор хотел перенести своё независимое слово из одной системы, да и в другую! Хотя подобных работ встречать не доводилось, на приоритет претендовать опасно. Конечно, наивный идеалист сделал холостой выстрел, пусть даже в библиотеки островов его слово и попало.

Теперь делается второй выстрел: автор задумал перенести независимое слово из прошлого страны, да в настоящее! Поскольку прорехи сегодняшнего русского мира заставляют кое-кого думать, как бы чего исправить, то и предлагается материал о прошлых реалиях, о сданном противникам, иезуитски преданном и утраченном мире. Вот вам, дорогие читатели, что было, да сплыло. Может, за минусом огрехов, что сгодится! Хочется верить, выстрел не будет холостым. Хочется верить, что работа не будет бесполезной, а значит, как говорили древние, глупой. Хочется верить, что «bene factum non anscedet» или, что добротно сделанное не пропадёт.

Пару слов о творческом характере предлагаемой работы. Хотя отчёт c его нетипичным стилем представляется автору потоком собственных воспоминаний о прошлом вместе с потоком текущего сознания, однако после великого «Улисса» Джеймса Джойса он не может претендовать в этом приёме на оригинальность. Тем более, любому хорошо осведомлённому читателю станет очевидно, что автор не избежал влияния литературной глыбы Джойса. При этом автор делает в отчёте доступное ему усилие чуть-чуть помочь ветру словесности сдуть жалкую серятину небылиц с прошлого своего поколения. Он надеется показать нашу жизнь, надежды и опасения людей такими, какими они остались в его памяти, когда деньги не были мерилом успеха, небогатым полкам магазинов соседствовали набитые едой домашние холодильники, а стяжатели безнаказанно кормили поросят хлебушком социализма.

Так примите же, друзья, роман или повесть-отчёт в виде путевых заметок, личных воспоминаний и сопоставлений социальной ситуации в двух разных мирах. Примите отчёт на тему «отчего да почему, да по какому случаю» с учётом того, о чём сказано в эпиграфе. Примите ностальгический и публицистический отчёт от наших щедрот!

Часть 1. Прибытие

Клип 1.1. Как это случилось

«Глаза боятся, а руки делают»,

«Делай хорошо, плохо само получится»

(Русские пословицы)

Настоящий путевой отчёт о краткой научно-технической командировке в Лондон касается событий конца 70-х годов, времени зрелости нашего поколения. Поэтому перед вами типичный продукт ностальгии, но он вполне достоверен по своему содержанию. Мне с удовольствием вспоминается серо-чёрный пейзаж с солдатскими полушубками охраны, окружившей вылетающий на Запад авиалайнер, и неистовый шум его двигателей. Эти кадры были последним «прости» родины. Новая модель «Ил» с тремя турбинами начала свой полёт, тёмное небо вдруг сменило своей необъятностью вихри позёмки в свете посадочных огней аэропорта. Белый снег и чёрный лес пропали из вида. Целый Евразийский континент скрылся в полной темноте.

Отлёт стал завершением прошедшего этапа хлопот прежней жизни, мне было под пятьдесят, и реализацией давней мечты увидеть Англию. Это было началом моего пути в Лондон. Это был апофеоз мировой показухи, политического шоу Брежнева, которые вскорости почили в Афганистане. Это был свободный полёт отечественного специалиста по электронике в космическое пространство уважаемой и известной Международной электротехнической комиссии (МЭК), орбита – Технический комитет № 56, надёжность. Это было начало 1978 года, и никто тогда не знал, что этот год станет годом начала процесса нашего международного и национального краха, крушения всей политики коммунизма. Для нас всех это был год новых, светлых надежд на мир и счастье. Это было время вершины расцвета страны. Повторюсь, это было осуществление моей первой и последней, казалось, несбыточной мечты.

Действительность вдруг стала чудом. Стольким людям, готовым к международной поездке, было отказано, иногда в самый последний момент. Поэтому сама возможность выиграть в этой игре в свободу выглядела сверхъестественной. Когда я собирался и ехал в аэропорт Внуково, проходил в нём контроль, когда шёл по пустынным, холодным, унылым и сонным коридорам аэропорта мимо утомлённого, в помятой форме капитана-пограничника, я по-своему чудесным образом проходил сквозь железный занавес. Мы с капитаном оба знали правила игры. Он был последней частицей системы, которую я должен был покинуть, не смотря на мои отлично связанные этой системой руки и ноги. Мы играли свои роли.

– Привет. Попробую слетать на недельку в Лондон…

– Попробуйте…

Это была последняя и чисто формальная точка присмотра перед тем, как сесть из трубы терминала в самолёт, последняя попытка явить могущество социального равенства и справедливости под недремлющим оком КГБ. Безмолвный пустой коридор неотвратимо увлекал меня из России в Англию. Три метра ширины промороженного пластикового пола коридора были проходом в огромный мир. Этот проход метафизически существовал в железном занавесе длиной в двадцать тысяч километров. Мы оба знали, что не можем уклониться от своей судьбы, избежав этой игры: он был казак, я – разбойник, влюблённый в Англию со своих одиннадцати лет. Тогда, в эвакуации, я впервые услышал английскую речь в кружке языка от изысканной дамы, нашей великолепной учительницы, профессора Ленинградского университета.

Я улавливаю ваш телепатический вопрос: как же это произошло? Отвечу кратко, поскольку глаза боятся тьмы знаков, кучи бумаг. Смогу ли? Постараюсь, пока руки делают. Впрочем, может лучше сэкономить свечи. Поэтому у меня есть к вам одна маленькая просьба. Пожалуйста, прочитайте первый клип до конца. Первое впечатление обычно самое правильное. А дальше, решайте, стоит ли знакомиться с отчётом.

Вам будет представлен период советской жизни, когда как-то странно повысилось количество разрешаемых зарубежных поездок. Например, наш институт получил сразу, в один день, три письма из Москвы, из главка, в которых говорилось о государственной необходимости проведения за рубежом разных важных встреч с участием наших специалистов. Одно из них и стало моей судьбой. Руководство института вынесло по этим письмам вердикт о трёх счастливчиках. Это были начальник отделения Николай Фёдорович (Н.Ф.), начальник отдела Владислав Александрович (В.А.), начальник лаборатории, коим стал я. Мы были руководителями различных по составу и объёму работ подразделений, имели разное начальство, и входили в компанию приятелей, без претензий друг к другу, с кругом общих интересов.

И, хотя задания на командировку были необходимым, но абсолютно недостаточным условием для реализации поездки, всё равно, мы чувствовали себя польщёнными. Ведь чтобы вердикт о поездке был вынесен, непременным условием была достаточная профпригодность наравне с полной уверенностью в надёжности того, что мы не подведём руководство в смысле возвращения на родину. Кроме того, при выборе кандидатов начальством приоритет оказывался не тем, кто владел заявленным предметом, а тем, кто не чурался общественной работы, пусть чисто формально. Все три назначенных кандидата удовлетворяли в разной степени упомянутым критериям. Но настоящее «добро» в необходимые для отъезда сжатые сроки оформления документов давали другие инстанции: горком, отсюда требовалась партийная лояльность кандидата, министерство, которое обычно доверяло институту, и, главное, Большой дом. Словом, это была игра «любит – не любит», «успеет – не успеет», за исходом которой с интересом наблюдали наши друзья, начальники и родственники.

Из трех резолюций только резолюция по моему письму на командировку привела к оформлению документов на выезд. Для моих друзей со временем были реализованы совсем другие резолюции, потому, что они фактически были нештатными зарубежными путешественниками по их положению и разговорному английскому. Они подходили для загранкомандировок, были внешне привлекательными, спокойными и разумными людьми, подготовленными профессионально и проверенными для выполнения таких миссий. Но каждый из них был хорош и в своём роде. Н. Ф. был из благословенной Белой Руси и стал у нас признанным лидером, вдохновителем большого коллектива. В. А. был человеком компромисса и, если надо, всепрощающим исполнителем; коллектив отдела из нескольких лабораторий он объединял эрудицией, мягкостью и иронией.

Я полностью не уверен, но думаю, что Н. Ф. мог быть «баловнем» кэгэбэшников. Ведь за рубежом он работал систематически в одном месте, в центральное бюро МЭК в Швейцарии, и ездил он туда постоянно на протяжении ряда лет. Такое не позволялось никому, кто не был особо доверенным для КГБ. Как абсолютно здоровый русский человек, он имел слабость к алкоголю, но для него в ту пору это не было дефектом, скорее наоборот. К нему подходила поговорка: «пьян, да умён – два угодья в нём». Выпивка делало его, очень сильного человека, как бы уязвимой личностью для системы, которая не жаловала сильных, да ещё и неуязвимых людей. С учётом этого изъяна он был свой, поддающийся контролю, человек.

Что касается В. А., не думаю, что на нём была печать КГБ, потому что он представлялся в деле общения с людьми слишком мягким, хотя доля еврейской крови делала его твёрдым прагматиком и человеком дела. Ко всему, системе для контактов за рубежом очень подходили не слишком уверенные в себе и мало владеющие обсуждаемой на встрече информацией люди. Ей были нужны, как и в моём случае, профессиональные куклы, хотя бы они и оставались личностями. Правило иностранных встреч: пришёл, услышал, сообщил. Никакой инициативы. Поэтому он тоже был любимцем системы, количество его зарубежных поездок по разным направлениям работ, проводимых в институте, приближалось к десяти.

В частности, В. А. вернулся из Лондона незадолго до того, как я отправился туда, и рассказал мне последние лондонские новости: открытие станции метро Хитроу и начало рождественской распродажи. Его визит в Лондон был для него всего лишь одним в ряду других визитов и не более. Он был членом нашей представительной делегации на какой-то конференции и жил в общежитии нашего посольства: вся компания хорошо знакомых людей в одной квартире. Таким образом, он имел в Лондоне работу, удобную крышу, рационально пользовался транспортом и экономил валюту для финального шопинга. Но Лондона и лондонцев он по-настоящему не увидел, да и не очень этого хотел.

В отношении меня, никто не верил в будущее моего визита не потому, что я не был специалистом по теме командировки, а из-за слишком низкой организационной вероятности такого события. Это было моё первое поползновение выехать к буржуям, хотя у союзников по СЭВ я уже побывал. Обычно перед удачной поездкой было необходимо сделать две-три бесполезных попытки выехать в капстрану. К примеру, чемпионом института по безуспешным потугам такого рода в ту пору был начальник крупного подразделения и хороший мужик Лиходаев. Он условно пропутешествовал по всему миру в мыслях, когда старательно готовился к очередной зарубежной поездке, систематически знакомился с вопросами командировок, покупал обновки. Увы, забегая на много вперёд, за рубеж он так ни разу и не попал. Почему это было именно так, никто не знал, но от этого ему не было легче. Необходимые для поездки бумаги всякий раз запаздывали. Его всегда ждал провал, и все это знали. Возможно, это было потому, что в его фамилии бык корень «лихо».

Вероятность успеха моего отъезда колебалась по трезвым оценкам друзей от 30 до 10 процентов. Однако неожиданно для меня всё в деле оформления документов стало складываться в лучшем виде. Игра проходила по правилам и в нужное время. Инстанции доверяли человеку. Было бы странно, если бы они не делали это: я много и небезуспешно работал на благо тематики и исправно платил партийные взносы.

Опасность опоздать на праздник появилась с традиционной стороны. Мои документы на отъезд застряли в Большом доме (департамент КГБ в Ленинграде). В 1977 ключники застенков этого штаба борьбы с контрой превратились в простых клерков, но профицит революционности и власти в этой серьезной организации остался. Свежее поколение чекистов под мудрым руководством товарища Андропова готовились к новому удару по внутреннему врагу. Они делали диссидентов, наспех готовили из них героев и мучеников. Эта работа увеличивала рейтинг противников системы и, в конечном итоге, оказала неоценимую помощь в её распаде. Во всяких других делах клерки могли позволить себе быть неторопливыми и даже забывчивыми. Каждый выезжавший специалист, кто бы он ни был, должен был ждать их окончательного решения, быть или не быть зарубежной поездке. Как правило, они давали разрешение, но очень часто слишком поздно. Как соотносились в этой странной статистике случаи обычного разгильдяйства, профессионального высокомерия и вежливых отказов по существу, сказать не берусь.

Но, чу! Наглый Давид пощекотал Голиафа, и великан чихнул от удовольствия. Как только я почувствовал по сроку оформления документов опасность задержки, я использовал первую же возможность и рассказал, это случилось на ходу, на ногах и в коридоре, главному инженеру нашего института Эрнста Дмитриевича (Э..Д.), который ранее наложил резолюцию на пресловутом письме, дав добро на поездку. Я поведал ему о моем предчувствии краха плана выезда. А понимающий Э. Д. тут же, очень удачно, переадресовал моё опасение заместителю директора по кадрам тов. Знамову.

Произошла эта мизансцена экспромтом, мимолётно, у дверей кабинета главного инженера. Он задал вопрос тов. Знамову, который случайно проходил в момент разговора мимо нас. Нарочито строго и слегка иронично Э. Д. спросил: «есть ли у нас железный занавес или нет?» Потом в двух словах попросил коллегу прояснить этот вопрос в Большом доме. Тов. Знамов был отставным чекистом, любителем анекдотов, надёжным собутыльником, понятно, с выбором, и приятелем Э. Д. В далеком прошлом заместитель по кадрам был шефом одного из сибирских лагерей. Теперь у него были друзья в Большом доме из бывших сослуживцев. Они по его звонку извлекли мою судьбу из бумажной кучи. Москва получила необходимый «зелёный» вовремя. Путь в Лондон был свободен. Остальное, в том числе и встреча с чиновником ЦК на Старой площади для проведения моего политического инструктажа, поскольку я впервые выезжал в капстрану, всё это было формальностью.

Я слышу, если не ошибаюсь, ваши новые вопросы: "Кто такой Э. Д., и почему он помог?" Эти вопросы позволяют предположить, что кое-что из отчёта вы прочли.

Представленный выше Э. Д. в юности был моим однокашником по Военно-морскому училищу, но потом наши пути разошлись. В прошлом мы не были друзьями, но хорошо знали друг друга. Он вырос в большого начальника научного института мгновенно благодаря московским родственным связям, оказавшись на своём месте, поскольку был находчив, очень честолюбив, крепок физически и привлекателен для женщин, а главное, достаточно хорошо подготовлен по широкому кругу технических вопросов, чтобы стать лидером. В его роду были немцы, и это чувствовалось в его твёрдом характере. Он взял меня в свою команду, потому что я подходил по опыту прошлых работ и был ему нужен, чтобы исправить положение дел в одной печально заброшенной, но важной для него лаборатории института. Сыграло роль старое знакомство, но скидок на него не было.

Предлагая мне новую работу, шеф обязывался помочь её наладить деньгами и оборудованием, принять новых людей. Поскольку я колебался, то он обещал мне также по возможности организовывать загранкомандировки, "чтобы понять своё невежество". Так я стал его человеком в институте, помог ему закрыть некоторые технические проблемы, а шеф меня в этом деле поддерживал. Это было, и это прошло. Это было так давно…

Здесь я сразу слышу новые законные вопросы о том, почему же мне так повезло, в каком это было обществе и как его нравы повлияли на успех? И почему я решил выполнить такой экспромт описания упомянутого везения на английском языке? Как я смог поднять моё дилетантское перо на отображение Лондона после У. Блейка, Диккенса и многих великих авторов? Я сознаюсь, что ответ на эти вопросы не будет кратким. Я сделал всё, что смог, чтобы ответить на него в довольно полном отчёте. Прочесть его будет непросто, даже, если вам будет удаваться преодолевать сонливость. Поэтому стоит добавить несколько слов, чтобы изначально оправдать моё вторжение в деликатную лондонскую тему, сначала на английском, а теперь и по-русски.

Есть несколько причин такого легкомыслия, но главной причиной является: мне нечего терять, нечего проигрывать, поскольку ещё есть время, в которое я уже не могу потерять волосы, отказаться от каких-то надежд или лишиться денег. Однако я вижу проблемы: Запад знает о Востоке гораздо меньше, чем Восток о Западе. И, главное, он ничего не знает о наших неудачах и неприятностях, чувствах стыда и тоски, о монтаже международного ига в России. Не знает потому, что у него нет никаких аналогов наших несчастий, случай Россия-СССР уникален. Уникально и то, что сегодня Россия под мудрым руководством прозападной элиты, забывает своё совсем недавнее прошлое.

Наш великий поэт А. Блок заметил, цитирую, о способности славян вникать в проблемы и принимать другие миры:

«Нам внятно всё – и острый галльский смысл,

И сумрачный германский гений…»

Эта способность сыграла и продолжает играть с русскими недобрую шутку, потому что их собственный мир от такого понимания теряется среди корыстных интересов других известных и понятных им миров иностранных народов. Однако теперь я хочу войти в англо-саксонский прагматизм без ущерба для чьих-либо интересов, если не брать во внимание ущерба, который обнаружился в ходе многолетней работы у фактуры моего старого словаря. Я изложу вам причины моей неожиданной англофикации с нескольких различных точек зрения.

Во-первых, хорошо известно, что краткость сестра таланта. Поэтому я хотел быть очень кратким, но мой русский не позволял мне сделать это, даже если здесь была не сестра, а только двоюродный брат. Труд перевода это единственный для меня надёжный способ, чтобы избежать болтливости и приблизиться к мастерству. По крайней мере, масса лишних слов будет сидеть взаперти. Обратный перевод – тоже хороший фильтр, хочу надеяться.

Во-вторых, наша жизнь имеет великий принцип: без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек. Длительный срок жизни заставил меня приобрести много-много разных бумажек-свидетельств: водителя, охотника, яхтсмена-рулевого, инженера и так далее. Но у меня не было сертификата русского писателя, и писать по-русски, чтобы издаться в России, было для меня бессмысленно. Теперь-то другое дело: хочешь печататься – деньги давай.

В-третьих, можно еще раз вспомнить Блока, который сказал, "одной слезой река полней". Мне было ясно, что российские реки поглотят мою слезу, не заметив её. Так что я очень наделся на Темзу. А что, быть может, моя капля-отчёт не потонет в лете англоговорящей аудитории. Увы, я ошибался.

В-четвёртых, мы, русские, должны покаяться за процесс мутации нашего языка при Советах. Он превратился из системы моносмысловой ясной концепции изложения мыслей в инструмент по разведению запутанных и туманных вопросов. Мне за это стыдно. Но это произошло стараниями нерусских марксистских идеологов, мастеров бесстыдства печати, радио и ТВ. На русский им было всегда наплевать, а сделано это было для систематического затемнения мозгов и мистификации всего, что связано с насилием и обманом. Я тоже грешник, не я ли проводил трафаретные политинформации с матросами? Теперь, решил я, без меня! Не проходит по-русски, сделаем по-английски.

В-пятых, в развитие четвёртого, я хотел скрыть содержание работы от моих близких, включая недоброжелателей. Я полагал, что отчёт никогда не будет переведен на русский язык, и никто из моих героев не будет с ним знакомиться. Так что я никогда не буду ни в чём перед ними оправдываться. Обычная история того времени: кукиш в кармане или писание в стол. Нынче прошло время и поставило всё на свои места. Оправдываться не перед кем, недоброжелатели, увы, потеряли ко мне интерес.

Помимо указанных объективных причин, есть одна субъективная и очень простая причина моего неожиданного проникновения в пен-клуб. Я получаю удовольствие от решения русско-английских головоломок, эта работа дает мне приятное деловое времяпровождение. Это моя заводь, где никто не мешает мне делать то, что я хочу. Опять вспомним смысл поговорок древних: труд (labor) сам по себе удовольствие, кроме того, он заставляет забыть о заботах. Увы, напоминает печально известное: «труд сделает вас свободными».

Закончив очень краткий самоанализ, следует перейти к менее краткому из-за сложности вопроса изложению того, из какого общества я вышел и возник на сцене в Лондоне физически? Из какого времени и пространства? Чтобы предельно сжато объяснить это обстоятельство, нужны не просто слова описания, их может оказаться слишком много. Нужно попробовать визуально воссоздать атмосферу того времени в её многоликости. Нужны действующие лица, нужна обстановка театра. Мне нужны помощники, и я их вам представлю. Мы должны поставить небольшой компанией коллег миниатюрную, одноактную пьеску под названием "Дружеская попойка в замке". Это будет сделано в следующем клипе. В ней будут задействованы лица, которые были описаны ранее, но их маловато. Чтобы воссоздать широкий спектр мнений, нужны и другие личности, поэтому представляю вам ещё несколько словесных зарисовок моих коллег, которые необходимы для задуманного традиционного сюжета русской выпивки.

Начальником экспериментального цеха института и почти постоянным неоплачиваемым заместителем секретаря парткома института был Александр Павлович, которого все называли просто Палыч. Он выглядел доброжелательным крепышом, хорошо понимал своих заказчиков и интересы подчинённого трудового народа, поскольку выбился в начальство из простых рабочих, получив образование без отрыва от станка. Как и весь его коллектив мастеров и рабочих он очень уважал выпивку, но, с кем попало, не расслаблялся. Он хорошо понимал правила игры, а потому был всеми уважаем. Однако до штатного вождя парторганизации, номенклатура райкома партии, его реноме не дотягивало. В вожди тоже выбирали покладистых, но более представительных и отёсанных персон, как-никак – институт. Выбирали людей, не запятнавших себя грубыми реалиями жизни, которых на производстве хватало. Впрочем, его положение было достаточно прочным, а на большее он не претендовал. Он мог работать руками, ясной головой и хорошо подвешенным языком, но его главным достоинством была совместимость с надеждами и желаниями нашей администрации. Цех успешно справлялся и с планом, и с личными заказами начальства, партком всегда шёл в кильватере, строго после, начальства, а сам он внимательно следил, куда дует ветер.