Вешние воды Василия Розанова

Человек весь есть только трансформация пола, только модификация пола, и своего, и универсального… он весь ведь и составлен только из двух половинок от материнского тела, от отцовского тела, отделившихся в половых их органах и в страстном половом акте. Ничего третьего, ничего не полового там не было; и, следовательно, неоткуда взяться ничему третьему в нас, ничему не половому… И даже когда мы что-нибудь делаем или думаем, хотим или намерены якобы вне пола, духовно, даже что-нибудь замышляем противополовое – это есть половое же, но только так закутанное и преображенное, что не узнаешь лица его[611]. В этой связи пол – не функция, не орган[612], а все существо человека. Он есть отвлеченный, идеальный и вместе с тем реальный, осязаемый план всего человека по образу и подобию[613] Божию. Так, душа и пол идентичны, душа имеет в себе пол и… пол в нас и есть наша душа[614], выражающаяся в телесной организации человека и проявляющаяся даже в его наружных кожных покровах. Не менее тесно связаны пол и сознание, ум в человеке; более того, самый дух имеет пол, и духовные явления и таланты явно распадаются на мужественные и женственные, на мужские и женские[615]. Отсюда закономерно следует, что дух и плоть единосущностны, что пол не просто связан со всей творческой сферой в человеке, но его творящее, жизнетворческое начало… не по отношению к идеям, но к самым вещам, клубящее из себя жизнь. Вне пола жизнь, естественно… дегенерирует… становясь рудиментарным привеском высоких функций нашего бытия[616].

Пол есть не вещь, не бытие, а, скорее всего, какое-то волнение в нас, что-то волнующееся в нас, какой-то жар… Пол – весь организм, и – душа, и – тело. Но – организм опять же не как существо… а вот как это волнение и пыл, как пульс и ритм, чему органы только подчинены. Пол не есть в нас… постоянная величина, цельная единица… он принадлежит к тому порядку явлений или величин, которую ньютоново-лейбницевская[617] математика… наименовала величинами текущими, флексиями… Вообще… мы суть 1) самцы, 2) самки. Но около этого так лежит и не так: противоборство, противотечение, флюксия (Ньютон), я, отрицающее всякого не я. И, словом, – жизнь, начало жизни; лицо, начало лица[618]… В соответствии с этим постулатом половые (лунные) аномалии представляют тобой необходимое диалектическое и метафизическое дополнение нормы пола, а сам пол – как прогрессию нисходящих и восходящих величин колеблющихся напряжений в поле… Наибольшее половое напряжение (и, в частности, феномен священной проституции), умеренные степени полового влечения (феномен брака), линии безразличия и самоотрицания в поле (внутренне взаимосвязанные религиозное девство, аскетизм, муже-девство-андрогинизм[619] и духовная содомия), отрицательные величины в поле (урнинги[620], содомия[621]) как формы проявления, функционирования и жизни пола: пол – волнующееся, волнение; пол – текущее, от 0 до бесконечности… от –1 до +1. Вполне бы можно сказать, что мужского и женского – вовсе нет, а есть стремление по кругу, все возможности в каждом, но обычно в каждом же преобладает которое-нибудь одно… Но преобладает – значит совмещается еще с другим. Эти совмещения в каждом есть[622].

Сочетания полов… именно глаголы, речь… Осмысленность рожденного слишком твердо говорит о мысли в зачатии: но не нашей мысли, а такой, для которой тела наши суть орудия как мясистый язык есть орудие нашего слова; в минуты полового акта через нас… проходит на землю небесное слово. В самом поле несомненно присутствует качество особого семенного логоса, превосходящего в своем онтолого-мистическом значении рациональный логос и вообще сферу абстрактной духовности: пол не только насыщен, но пересыпан духовностью; духовность человеческая есть только подножие, окружение, обстановка, одежда пола в его проявлении[623]. Соответственно, не отвлеченным сознанием нужно касаться божественного Лотоса; подходя к Богу чисто ментальным, головным и духовным способом, применяя к божественному бытию категории логики и принципы спекулятивного умозрения, мы избираем совершенно фиктивный метод богопознания, поклоняемся пустоте[624].

У человека вовсе не одна, а две головы… Центр пола действительно… не в осязаемом… Пол есть весь человек: но центр пола и вместе биологическое сосредоточение человека – в том пространстве абсолютно не замещенном, которое собственно облегчается и телом человека, как своим футляром ли, одеждой ли, храмом ли. Но что это за пустота и что в ней содержится, это хоть сколько-нибудь можно разгадать по образу и подобию ее, второй соответствующей голове… Там – мышление, здесь – созидание; там как бы мир проектов, здесь – вещь выполненная или, точнее, – мир непрерывного выполнения. Тело мозга создает мысль, пустоты пола создают мыслящие тела. Причем здесь, в пустотах пола, человек сформировывается чем-то или кем-то, именно присутствующим в пустоте… Кто же создает? кто – третий? третий – Бог. Пол есть абсолютно незавершенное общее пространство для человека и Бога, неразрывно связывающее их (Бог заключил кровный завет с человеком именно через пол – установлением обрезания)[625].

Пол хотя и весь человек, но больше человека, ибо выходит из границ человека и входит в Бога, точно так же как и Бог перестает быть вещью в себе и через пол входит в человека. Отсюда уже не ментальный, а в высшей степени практический вывод: через пол возможен радикальный и единственно реальный прорыв эмпирического бытия; в поле и через пол человек выходит из своего оплотненного бытия в трансцендентную сферу бытия божественного, где нет уже разделения на духовное и плотское, а есть лишь единый мир вечных трансцендентных зиждительных сущностей. Поскольку пол двусоставен, структурирован двояко (ноуменальное ядро и периферия пола, посредством которой пол как раз и привходит в человека), то вся энергия человека должна быть направлена к ноуменальному ядру пола; задача человека заключается в том, чтобы постоянной культивацией пола в себе, сопровождающейся религиозным, молитвенным к нему отношением не только как к телу, но и духу, максимально преодолеть все периферическое (в том числе грубо и грязно физиологическое) в своем поле и тем самым облечься в пол универсальный, преобразиться[626].

Все, связанное с полом, так или иначе носит существенно апокалипсический характер. Победа над грехом и смертью, реально осуществляемая не через аскетическое отрицание плоти, но именно путем напряженной работы над своим полом, священнодействования пола, в самом теле и самим телом, – конечная религиозно-метафизическая задача, раскрывающая проблему пола в ее апокалипсическом смысле, как путь и способ преображения бытия, создание непорочных тел, как религиозно-жизненное воплощение идеала святой плоти… И, очевидно, есть, существует мистический момент, когда разлом первородного греха… вдруг станет опять живой и целой святостью. И указанная в Апокалипсисе[627] гармония… заключается в том, что некогда и все человечество станет… безгрешным…в воззрении на полноту человеческого тела… Грехопадение, как и судьбы спасения… в теле… Вообще разрешение мировых судеб апокалипсическое, произойдет на этой почве и в области именно здесь трансформаций[628].

Если брать пол в точке, где он являет свою ноуменальную значимость, свое положение трансцендентального ноумена, выходит в другое небо и, переставая замыкаться в границах чистой физиологии и биологии, как бы размыкается в эсхатологию[629], то нельзя обойтись без пристального внимания к половым аномалиям, в которых скрыт узел мира[630], поскольку в них пол выходит из границ естества… Тут – прорвана природа, видимый физический (и физиологический) порядок вещей… в этих таинственных и так волнующих нас топях есть бездна, есть пропасть, уходящая в антипод бытия… это – образ того света, здесь и единственно выглянувший в наш свет. В своих аномалиях пол идет против естества и рушит нам сколько-нибудь понятные его законы… Во всем их чрево мира как бы пробуравливается[631]. Содомит, носитель третьего пола, феномена двуполости (андрогинности), в космическом и религиозном порядке первичнее человека, это тот Адам, из которого еще не вышла Ева; первый полный Адам… размножение пришло потом, пришло позднее и покрыло его[632].

Однако качественно те же возможности для выхода в трансцензус, лишь иначе реализуемые, присутствуют и в норме пола – в гетеросексуальном половом акте, чадозачатии и чадорождении, которые в своей совокупности есть главный трансцендентно-мистический акт, где человек актом участия своего сводит душу с домирных высот и завивает ее в стихии. Нельзя не видеть в акте этом еще продолжающегося и по сейчас миротворения… стихии, азот, кислород, куда завита жизнь, – и земны, и рациональны, но огонек, в них завитый душою живою, точно ниспал с неба, точно – не земной вовсе, и не стихийной природы[633]. Секунда зачатия человека есть естественное построение ноуменального плана его души… Тут – и никогда еще, еще нигде… соединяются пуповиной земля и таинственное, не астрономическое небо[634].

Неясное и нерешенное

Иван Алексеев Василию Розанову

Горячо благодарю Вас за присылку мне вашей книги «В мире неясного и нерешенного»[635] с такою хорошею надписью на память. Книга неоцененная по тому материалу, который там собран. Я с неослабевающим вниманием прочел ее всю, и так много осветила она, что раньше находилось в каком-то тупике, из которого, казалось, нет и не будет никакого выхода. Удивительно, непостижимо, право: почему до сих пор никто не обратил своего внимания на разрабатываемый вами вопрос. Кажется, все, все разработано, всю подведено под ту или иную категорию, а вот этот вопрос обошли… В детстве, бывало, пойдешь в лес за грибами и на самом месте, которое исхожено и истоптано десятками людей, где-нибудь у разваливающегося от ветхости пня среди мха вдруг найдешь крепкий такой белый гриб. Все видели, кажется, его – все проходили мимо, а вот я пошел и увидел. И вот Вы пошли и увидели. И как хорошо, может быть, что именно Вы увидели, Вы на него натолкнулись, ибо в Вас он нашел такого защитника и ходатая.

Василий Розанов Ивану Алексееву

Я несколькими годами размышления пришел к выводу, что, кроме разума, как способности логической обработки вещей, в человеке есть еще второе духовное начало – его пол, причем я здесь не разумел ничего ни анатомического, ни физиологического, а просто внутренний факт, что самые души людей суть мужские и мужественные, женские и женственные и что взаимные искания ими дополнения друг друга вовсе не суть только физиологические, хотя и бывают таковыми в конце, а духовные (любовь). Пол человека и есть корень его духа[636]. Исследуя этимологию пола, я пришел к выводу, что она связана не только с половинностью, но еще и с полостью в телесном составе человека, с главизной пустот, содержащей в себе тайну и дыхание жизни. Человек весь разделен на симметричные половинки и представляет собой сложнейшее переплетение правого и левого начала, отраженных друг в друге. По плану человека… мы в точках пола… находим противоголову, затаившуюся в тазовых, как голова в черепных, костях: но из уст которой исходят глаголы бытия. Ведь ребенок – вечная мысль, мудрость, мудрая тварь: и он выговорен в половом общении, психология которого, по всему вероятию, определяет качества его души[637].

Иван Алексеев Василию Розанову

После вашей книги и письма Вы мне как-то стали особенно близки. Все, что когда-то таилось у меня в виде неясных, спутанных и порой боязливых мыслей, теперь при чтении книги как будто воскресло и зацвело… Да, зацвело, зацвело. Если бы только все прониклись вашими идеями, или, вернее, идеями Ветхого Завета, Вами извлеченными из душного погреба, как исчезли бы все ненормальности, все то ужасное, грязное, все те невидимые драмы, все те пороки, как явные, так и тайные.

Василий Розанов Ивану Алексееву

Восток всегда был животен, не в физиологическим смысле, но в мистико-религиозном смысле… Эта постоянная перепутанность животного и человека в Боге, что мы читаем во всех восточных скульптурах, не оправдались ли в Вифлееме, его таинственных стадах, его волхвах, звезде и в центре этого всего – Бого-Человеке в яслях?![638] Хотя Христос и Богородица девственно, не вступают в земной брак с его земным чадородием, тем не менее они в высшем и предельном смысле телесны, плотски и проявляют в себе четкие и однозначные черты пола. Христос, этот хлеб животный, есть мистический и реальный Глава Церкви и Жених Песни Песней[639]. Девственно-половое естество Богоматери – это та внутреннейшая среда всего человечества, в которой человечество приняло в себя воплотившегося Бога. В Иосифе, и Марии, и Младенце Иисусе мы имеем Святое Семейство, возможный идеал всякой христианской семьи. И наконец, самый мистицизм крови и плоти входит в евхаристию и в воплощение[640]. Таким образом, в символическом плане христианство следует ветхозаветной мистике.

«Песнь Песней» сближает дремотные ласки любовные[641] с благодатью бескровной жертвы. Обрезание и суббота как два центральных тезиса ветхозаветной религии (обрезание – печать продолжения Израиля, приумножения рода, суббота – день, посвященный этому преумножению). Богу Ветхого Завета размножение, уверенное в себе, гордое и смелое, приятно: только оно обеспечивает расцвет земли и исполнение воли Божией[642]. В то время как в Евангелии и в самом образе Христа присутствует некий асексуальный, внеполый или обоюдополый идеал, закругленная полнота человечности, какая не может быть дана только в мужском или только женском лице[643]…

На Востоке молитва обнимала собой и молодежь, и рождение детей, все это воспринималось глубоко религиозно. Уйдя в крайности аскетической интерпретации святыни семьи, историческое христианство поставило под удар дом из несущих опор всякой здравой человеческой жизни – обескровило и сделало слишком формальным религиозное отношение к браку и к полу. Вифлеем[644]… евангельская часть освящения брака в его реальном существе, не только не противоречащая положительному ветхозаветному учению о поле, но и раздвигающая его до небесных черт. Но, мы говорим, Разум Аристотеля[645] все это рано вытеснил… Вопреки объявлению Слово – плоть быть, мы разорвали плоть и слово в себе и у себя и отнесли их на противоположные полюса. Тотчас, как это совершилось, брак свелся к номинализму, семья – фикции[646].

Древние ясно различали стыд, стыд Адама и Евы, но сказали: под ним-то, под его вуалью и его покровом, и начинается в человеке все важное. Это – небо в человеке, хотя вовсе не представляется таким… Нет отделения, вместе – и небеса слиты, и из небес является новое существо, младенец, еще жизнь на земле; пало в землю еще зерно, которое всегда есть Глаз, т. е. Провидение о ком-то и над кем-то, еще судьба и работа неба: ибо и упавшее – то есть частица Неба же. Можно сказать, что Вифлеем со всех сторон так и выглядывает… что не будь Вифлеема там-то, он появился бы в другом месте, ибо не было избы на Востоке, которая чуть-чуть повернутая другим боком уже не высвечивала бы нам совершенно как Вифлеем[647].

Христианство нужно приобщить к святому чреву Азии, отрастить у него соски… Христианство обязано привести в гармонию Вифлеем и Голгофу[648], должно наполнить вдохновенным смыслом идею белого священства, доводя красоту этой идеи в литургии и церковном обиходе до высших образцов. Мы и получим новую религию… мы получим христианство же, но выраженное столь жизненно-сладостно, что около Голгофы, аскетической его фразы, оно представится как бы новою религией[649]…

Иван Алексеев Василию Розанову

Дай Вам Бог и дальше продолжать с тою же силою вашу незаменимую работу, так мало еще понимаемую. Молодежь, ближе всех заинтересованная в этом, должна бы особенно чутко прислушиваться к Вам. Но, увы, действительность говорите иное… Слишком еще мало из молодежи знакомы с вашими трудами. И не одна она виновата в этом… Вековой предрассудок о грязной стороне пола въелся в организм, и так еще много надо работать, чтобы вытравить его оттуда навсегда.

Василий Розанов Ивану Алексееву

Вот две вещи совершенно между собою несходные. Бог захотел связать их. Тогда Он в ночи взял нечто одной вещи и перенес в другую. А от другой нечто взял и перенес в первую. Пробудившись, каждая почувствовала, что ей чего-то недостает. И встала и возмутилась… И стала искать это мое потерянное. Эти искания и есть тоска любовных грез. Все перешло в брожение, хождение, странствование… Где мой Утраченный? Где мой Потерянный? И найдя – женщины брали и целовали. И найдя – мужчины улыбались и целовали. Так произошли поцелуи, и любовные, и не только любовные. Произошли объятия, произошли вздохи. Мир зарумянился. Мир стал вздыхать; побледнел. Мир забеременел. Мир родил[650].

Иван Алексеев Василию Розанову

Не отворачиваться надо от женщины, как от соблазна, не опускать глаза долу, как лицемерно советуют нам монахи, в буквальном или ином каком смысле. Отвратиться-то можно и, пожалуй, даже – плюнуть, но мысль-то, мысль-то из головы не выгонишь… Пусть не отворачиваются, не смотрят на женщину как на самку (какое лицемерие, и кто это говорит!) и взглянет на нее ясным взором молодости и улыбнется не грязно, не гадко улыбнется, а как иной раз улыбнешься солнцу, гаснущему вечером, жаворонку – в голубой дали летом, реющему над золотой рожью…

Василий Розанов Ивану Алексееву

Культура наша, цивилизация, подчиняясь мужеским инстинктам, пошла по уклону специфически мужских путей – высокого развития гражданства, воспитания ума, с забвением и пренебрежением… всего полового… (Незначащие величины!.. Вечные отроки!..) Мы можем представить себе, наоборот, целую культуру пола… эту силу внимания и забот мы можем положить на пол и половое. Мы культивируем ум; мы также можем культивировать пол… Вот где открывается перед женщиной великая задача. Это – задача переработать нашу цивилизацию, приблизить ее к своему типу; увлажнить сухие ее черты влажностью материнства[651].

Иван Алексеев Василию Розанову

Я про себя скажу (и скажу по совести), что никогда на меня не действовал плохо взгляд на красивую женщину. Он не возбуждал плохого желания. И только разве и получилось обратное, так это от вида так называемых пикантных физиономий. Но ведь они – некрасивые… Я помню, я жил в квартире одного художника. Он был хороший малый, но, как все, смотрел на каждую женщину как на самку, желая только одно – обладать ею. И вот один раз он вернулся домой и вместо обычных скоромных разговоров был так задумчив, и тих, и, скажу, радостен… Я видел мадонну в конке, – сказал он. И в этот вечер ни разу не сказал пошлого слова.

Василий Розанов Ивану Алексееву

Поразительно… Вот действие красоты, а ведь ее монашествующие отметают. Припоминая гимназические годы, я помню, что вид очень красивой женщины вышибал все пошлое и низкое из души, и особенно все соблазняюще половое.

Иван Алексеев Василию Розанову

Как мне радостно было читать в вашей книге письма протоиерея Устьинского[652]… Ведь, кажется, духовенству первому нужно было разрешить вопрос: Половой акт – мерзость перед Богом или святость? А между тем что мы видим… Если уж и извинительно людям, мало думающим о Боге, Евангелии, еще меньше читающим строки седой еврейской мудрости, то не извинительно нашим отцам, нашим книжникам в рясах… Не буду говорить об этом. Вспоминаю характерный случай (конечно, он один из тысячи, но, помню, мне как-то больно было о нем слышать).

В уездный городок, где я провожу лето, приехал молодой священник на освободившееся за смертью его предшественника место… Молодой академик сразу как-то обратился в белого ворона среди своих коллег. Был особенно набожен (не странно ли говорить об этом – у священника?), про него говорили, что он чуть ли не аскет, не пьет вина, в карты не играет, а главное, живет с женою, как брат и сестра, язычки звонили, что оба они (жена и муж) скоро разойдутся, чтобы каждому поступить в монастырь… Жена, надо сказать, гимназистка, следовательно, интеллигентная – и это еще больше придавало пикантности всему замутившему гнилое стоявшее провинциальное болото…

Прошло известное время, и вот один раз дьякон той же церкви, где служил академик, ехидно подмигивая глазом, рассказывал в своем кругу собутыльников о том, что наши-то святоши говорят-то – говорят, а делают-то – то же, что и мы, грешные… Подол-то у попадьи приподнялся!.. И все в этом духе.

Простите, что, может быть, все это мало интересно для Вас, но мне как-то все это сейчас приходит на ум, всплывает на память после прочтения вашей книги…

Василий Розанов Ивану Алексееву

Страшно интересно и важно.

Иван Алексеев Василию Розанову

Жив ли отец Устьинский? И какова его дальнейшая деятельность?

Василий Розанов Ивану Алексееву

Не весьма сладка. Тусклая деятельность в провинции…

Отец Александр Устьинский пишет тверже и яснее, чем я… мы уже сплелись с ним, духовно и литературно, с ним в одно… Как я люблю его, и непрерывно люблю, этого мудрейшего священника наших дней, – со словом твердым, железным, с мыслью прямой и ясной. Вот бы кому писать катехизис[653]… Я благодарю Бога, что он послал мне дружбу с ним… Именно благодаря таким священникам, как Устьинский, я вернулся в конце 1911 г. к православной Церкви[654].

«А вы знаете, я вас угадал еще во время нашего общего сотрудничества в «Русском труде» у Шарапова[655]: я тогда также бедствовал… Жена ходила в короткой меховой кофте зимою… Завидовал лошадиному счастью, лошадиному корму… И вот, от вас, милого, письмо, такое четкое, как и сейчас на бланке с 40 р. Подумал сперва: протоиерей Устьинский, верно – ругать. Читаю: другой язык, другие мысли, другие воззрения. И вот – сдружились. Тому уже 20 лет: 1898–1918… И у меня часто мелькало: что же делать, что же делать? Убегу в Старую Руссу, к священнику Устьинскому, с женою и больной Наденькою[656]… Да, угадал. Я что-то почувствовал в вас такое, что и вы в сущности как древний еврейский пророк – готовы жить хоть в дупле дерева, и чтобы птицы приносили вам пищу. И в сущности, это-то и сблизило нас с вами и сроднило. Мы оба с вами пророческого рода, в жизни, в быте – странные люди, почти – декаденты, почти – футуристы (люди будущего), не пригодные, не улаженные и невозможные, в текущей действительности: но с постоянной, не прерывающейся ни на одну минуту мыслью о Боге Спасе нашем».

Василий Розанов Александру Устьинскому[657]

«Из ответа вашего видно, что вы очень бедствуете. Но и в Новгороде положение не лучше. Каких-либо вещественных приношений священникам не бывает… Решительно все, всякую мелочь, всякий пустяк приходится покупать на деньги… Уже не голод, а прямо голодная смерть грозит новгородцам. В окрестных деревнях тоже голод, грабежи и разбои… Господь немилосердно карает русский народ за забвение им своего назначения, своего призвания».