Ключи от ландышей

– Смешной вы человек… сами же дали мне трубку, в которой видно настоящее, а теперь…

Он отфыркивается, откашливается, обреченно смотрит на меня.

– В-верно…

– Ну, хорошо, это настоящее… а будущее покажите, будьте любезны?

– Сейчас… настрою…

– И чтобы без глупостей.

Он бормочет, что в нашем деле не может быть никаких глупостей, выверяет что-то, ищет в бесконечном небе…

– …вот… здесь…

Звоню в колокольчик, подзываю стражников, чтобы попридержали не в меру ретивого пленника, смотрю в стекло – чувствую, как ёкает сердце.

Я вижу темноту ночи, подсвеченную факелами, я вижу башню с клетчатым полом, я вижу Цитадель, которая только сегодня наконец-то стала нашей, я вижу полчища врагов, окружающих крепость – войска, войска и войска, орды, орды и орды, осатаневшие от ярости, что у них отобрали бесценную святыню крепости.

Спрашиваю:

– Когда это случится?

– Сегодня ночью.

Вскакиваю – нельзя терять ни секунды, надо сообщить всем, всем, всем, скорей, скорей, скорей – еле успеваю спохватиться, кивнуть стражникам, чтобы перевязали пленному раны…

– Мне нужен исход битвы.

Смотрю на него – пристально, в упор, спрашиваю:

– Мне нужен исход битвы.

Эти слова хочется произнести вкрадчивым шепотом – не получается, потому что шум сражения проникает даже сюда, в высокую башню…

– Сейчас… сию минуту… – он снова смотрит в хитромудрый прибор, бледнеет, – чер-р-рт…

– Что такое?

– Сейчас… сейчас… найду…

– Потеряли? Ну и хороши же вы, ничего не скажешь…

– Да нет, сейчас… сию минуту… а… вот! Взгляните, взгляните!

Смотрю в стекло, – на душе теплеет, когда я вижу растерзанные останки наших врагов – несть им числа, окровавленные знамена, изуродованные сломанные доспехи…

– Мы победим! – бросаюсь прочь, на лестницу, – мы победим! Да!

Стрела вонзается в горло, захлебываюсь кровью, даже не успеваю увернуться от клинка, который рассекает мое единственное уцелевшее крыло…

– …ч-чер-р-р-рт…

– Сейчас…

– П-пусти… б-больно…

– Сейчас… все будет хорошо…

Кто-то жжет меня – больно, сильно, не сразу понимаю, что кто-то пытается скрепить разрезанное крыло, вправить растерзанное горло…

– Б-больно…

– Сейчас… сейчас…

Узнаю голос – на свою беду узнаю голос, я не хочу его узнавать, что вообще происходит…

С трудом разлепляю веки.

Смотрю в пустоту звездного неба.

С трудом фокусирую взгляд на своем спасителе, бывшем пленнике – я даже не знаю его имени.

– К-как… как так получилось… я же видел… вы же мне говорили…

– Это случится. Но… наверное, не сразу…

– Вы столько лет работаете, – выхаркиваю слова с кровью, – и не знаете, как это все… устроено?

Понимаю, что мог бы и не спрашивать, понимаю, что он сделал это нарочно, чтобы уничтожить нас…

– Я сам не понимаю, как это случилось… – он смотрит в пустоту неба, – будущее было там, там… – показывает пальцем, – а потом резко перескочило сюда…

Меня передергивает.

– Что-то вы завираете… звезды не перескакивают…

– Ну, почему же…

Вздрагиваю:

– Она у вас что, скорость света обгоняет? Или как?

– Получается, что да…

– Нет-нет, тут другое что-то… постойте-ка…

– …а ведь я все понял…

Он смотрит на меня с надеждой.

– Вы…

– …все понял, – продолжаю я, – Вы смотрели не на будущее. И не на прошлое.

– А…

– …и даже не на настоящее. Взгляните сами…. Ваша труба… причудливое хитросплетение линз… она лишь показывает то, что далеко… бесконечно далеко… Какие-то дальние миры, где-то там, там, там… миры, которые не имеют никакого отношения к нашему.

– Но… как вы объясните… что там тоже есть солнца? А земли? А луны? А мертвые пустоши? А оазисы? А Цитадель?

– Ну… это вопрос не ко мне, а ко вселенной. Я тут много что смотрел… – постукиваю коготками по трубе, – миры, миры, миры… миры, которые только зарождаются, и миры, которые уже умирают, миры, где только строят первые крепости и миры, где руины последних Цитаделей заметает песок… Это не наши миры, друг мой, не наши…

Он усмехается при слове «друг», я понимаю, что он только и ждет удачного момента, чтобы перере… нет, не сходится, зачем-то же он спасал меня…

– Я видел, как я спасал вас… там, в тех мирах… Значит, так должно было случиться…

Снова хочу добавить, что те миры не имеют ничего общего с нашим. Не добавляю.

– Но миры сходят с ума, – он обреченно смотрит на меня, – сегодня еще один… он был там… а теперь здесь…

– Ну, еще бы, что-то черное умирает…

– А при чем здесь…

– …при всем.

– …так вы говорите свет…

– …идет от звезды до звезды… – киваю, – и проносится мимо чего-то черного, чего-то темного… но очень тяжелого. И вот проносится мимо, и… изгибается. Прямой свет изгибается в дугу, искривленный, летит к нам…

Он смотрит на меня недоверчиво:

– Немыслимо… что-то вы темните…

Пожимаю плечами.

– Зря, что ли, астрономию изучал.

– Вы… так вы…

Он узнает меня, он бросается ко мне – я еще не узнал его, только вспоминается намеками-намеками что-то давно забытое, отжившее, а дай переписать, а тебе какую лекцию, а все, а дай тетрадку, я по ней сдам, открывает на экзамене мою тетрадь, тайком, под партой, ничего не понимает, обреченно машет рукой… Потом еще что-то, какие-то мечты, какие-то звезды, ты прикинь, что я видел-то, если линзы на звезды направить, они как шарики выглядят, звезды-то… Потом уже было все по-другому, была Цитадель, было – налево, кругом, было – именем Цитадели, потом – враг Цитадели – мой враг, потом учился ломать клювы и крылья, выведывать вражеские тайны, потом…

– Так что все твои предсказания гроша ломаного не стоят…

Он прижимает уши, опускает то, что осталось от крыльев, – он так еще в училище делал, когда я говорил, что ничего путного из него не выйдет.

Меня начинает потряхивать озноб, думаю, надо бы разжечь костер, – он (не помню, не помню его имени) спохватывается, нет, нет, нет, нас могут увидеть. Уже не спрашиваю, кто – те или эти.

Молчим.

Он не к месту и не ко времени вспоминает, что когда-то хотели полететь туда, к звездам, на собственных крыльях…

– …дель!

– Ч-что… что такое?

– Да Цитадель же!

С трудом разлепляю веки, пытаюсь понять, что вообще происходит, смотрю на пылающее зарево там, где должна быть Цитадель…

Бежать.

Бежать к Цитадели, даром, что нет сил бежать к Цитадели, скорее, я должен быть там, я должен держать меч, даром, что не могу держать меч, я должен рубить врагов, даром, что зарубят, скорее, меня…

Спешим к Цитадели, охваченной пламенем, она кажется бесконечно, бесконечно далекой. Уже поднимаясь по склону холма, я чувствую, что что-то не так, я не слышу звона клинков, я не слышу криков и клекота, и шума крыльев не слыхать…

Догадываюсь – уже когда добираюсь до Цитадели, когда вижу то, что осталось от двух непобедимых армий – растерзанные тела, песок, напитанный кровью, обломки доспехов…

Еще кричу остатками израненного горла, еще зову кого-то, хотя знаю, что никто не отзовется.

Оборачиваюсь – вовремя, чтобы отбить атаку, думаю, откуда у него силы на рукопашную, откуда у меня силы на рукопашную, черт меня дери, откуда у меня силы держать меч, уцелевший у кого-то из убитых…

…снова мир заливается кровью, песок предательски скользит под ногами, камни вонзаются в колени…

…Он опускает меч.

Отворачивается.

Сейчас удобно как никогда рубануть с плеча – не рублю, понимаю, что-то происходит, он что-то видит там, зря, что ли, настраивает хитромудрые линзы…

– Я все понял, – говорит он, наконец.

Молчу.

– Это не другие звезды там… далеко… не другие земли…

– Да?

– Да. Одна и та же звезда, и что-то черное изгибает её свет по всей вселенной… петлями, спиралями, бешеными лабиринтами…

– Думаешь?

– Уверен. Звезды давно погасли, звезды умерли, там, вдалеке, остались только куски черноты… которые бесконечно гоняют по кругу один и тот же свет…

– Хочешь сказать… осталась только наша планета… и наша звезда…

– Боюсь, что нет…

– Но как же…

– …вот так… боюсь, мы не более чем отражение звезды, погибшей миллиарды лет назад.

Чувствую, что бледнею.

– Воспоминания… немыслимо… не более, чем воспоминания…

– К сожалению.

Смотрю на то, что некогда было двумя непобедимыми армиями, спрашиваю то, что хотел спросить уже давно:

– А с нами… что дальше будет?

Он отвечает сразу же – видно, уже смотрел.

– Мы убьем друг друга.

– Но… нет, мы этого не сделаем, смеешься, что ли…

– …убьем.

– Видел?

– Видел.

– А вот и проверим…

Все-таки разжигаем костер – чуть в стороне от кровавой битвы, устраиваемся на ночлег – снова подступает холод, и я уже знаю, что это не холод пустыни, это холод чего-то другого, что приходит за всеми за нами.

Сегодня ночью всё случится.

Сегодня ночью мы узнаем, что мы видим там, среди звезд…

Где-то на западовостоке

Это же где-то на западе было, да?

Или на севере?

Или это же было где-то на юге?

Ну не на востоке же, в самом деле?

И меня спрашивают – и я спохватываюсь, отвечаю, ну конечно, конечно, где-то на западе, а может, на севере, а может, на юге, но уж никак не на востоке, ну не могла быть Восточная Империя на востоке, ну уж никак.

Я уже знаю – лучше сделать вид, что мне ничего не известно, совсем-совсем ничего.

И они заведут ничего не значащий разговор о ничего не значащих вещах, и останется только кивать и поддакивать, ух ты, да вы что, вот это да, быть того не может.

И про Восточную империю больше не вспоминать.

Совсем.

И когда кто-нибудь после третьей-четвертой рюмки скажет, что её вообще не было, никакой Восточной Империи, да откуда ей вообще взяться.

Кажется, это было где-то на востоке, скажут мне.

И я подхвачу – ну, конечно же, на востоке.

Или нет, постойте, на севере, перебьет кто-то.

Ну конечно, кивну я, на севере.

Или нет, на юге это было, возразят люди.

Ну, разумеется, на юге, соглашусь я, где же еще.

Не на западе же, вставит кто-то.

Конечно же, какой запад, быть того не может, чтобы на западе.

Я уже знаю – лучше сделать вид, что мне ничего не известно, совсем-совсем ничего.

И они заведут ничего не значащий разговор о ничего не значащих вещах, и останется только кивать и поддакивать, ух ты, да вы что, вот это да, быть того не может.

И про Западную империю больше не вспоминать.

Совсем.

И когда кто-нибудь после третьей-четвертой рюмки скажет, что её вообще не было, никакой Западной Империи, да откуда ей вообще взяться.

Сегодня у меня праздник.

Сегодня цветет вишня.

Праздную цветущую вишню, чтобы не забыть, кто я, и что я.

Рисую пагоду.

Опять же, чтобы не забыть, кто я, и что я.

Вырезаю фонарик из пустой тыквы, вставляю свечу, ставлю на окно.

Чтобы не забыть, кто я есть.

Когда-нибудь я построю свой замок, говорю я себе.

Когда-нибудь, говорю я себе.

Смеюсь сам над собой.

Уже знаю – этого не будет.

Когда-нибудь у меня будет пагода, говорю я себе.

И смеюсь.

Потому что знаю – никогда.

Смущаемся.

Когда нас представляют друг другу, уже не помним, где и как, и почему, какой-то вечер, какой-то праздник (не мой, не её), называют какие-то имена, смотрим, смущаемся, да мы немного знакомы, ну, не сильно, ну да…

Пожимаем руки.

Любезно улыбаемся.

Встречаемся за столиком в кафе.

Думаем, в который раз мы встречаемся здесь, в которой жизни.

Как всегда говорим о чем-то ни о чем, а где работаете, а кем, а как устроились, – хотя хотим спросить совсем другое, а чего, собственно, от нас хочет мироздание, зачем нас приводят сюда снова и снова, чего от нас ждут – что мы убьем друг друга, или что мы сыграем веселую свадьбу, и наш сын объединит два мира…

Мы не знаем.

Мы не думаем об этом, не хотим думать. Спрашиваем, кто где работает, кто как устроился, и вообще…

Мне снятся самолеты, говорю я.

Мне снятся самолеты, говорит она.

Они летят, говорю я.

Они летят, говорит она.

Они сражаются над городом на мечах, говорю я.

Она хмурится, она сомневается, она не верит, нет, мечи и самолёты – это как-то не вяжется одно с другим, в те времена мечей уже не было, самолеты на пистолетах сражались, не иначе…

Расходимся.

Кто-то там, кто вернул нас сюда, сердится, что опять ничего не получилось.

Думаю – что именно не получилось.

Это же где-то на востоке было, – спрашивают нас.

Спрашивают – где-то в большой компании.

И я говорю – ну, конечно же, на востоке.

Или нет, на севере.

Да разумеется, на севере.

Да нет же, на юге.

Ну, кто бы сомневался, конечно, на юге.

Но не на западе же, говорят мне.

Ну, конечно, соглашаюсь я, как Западная Империя может быть на западе, откуда е й взяться на западе в самом-то деле…

Это же было где-то на западе, спрашивают меня…

Пять граней

…нельзя не упомянуть еще одну немаловажную опасность, которая подстерегает Города – это бездомные паразиты, которые проникают в города, паразитируют на них, живут за счет городов. Если паразитов будет слишком много, город умрет. Более того, у паразитов есть такие способности, которые и не снились добропорядочным горожанам. Поэтому будьте осторожны…

…не то.

В гневе захлопываю справочник – все не то, не то, не то, никто не скажет мне, что делать, если город рушится, если под городом подтекают ручьи, точат камни…

Мой город умирает.

Я первый раз говорю себе это – мой город умирает, первый раз с ужасом признаю жуткую истину. Устрашающие картины оживают в моем воображении, я начинаю понимать, что это и есть те самые паразиты, которые медленно подтачивают город изнутри, шаг за шагом…

«Там река».

«А?»

«Река там… под городом…»

«Река?»

«Ну да, да, река… вы ей трубу сделайте, туннель, чтобы ей было, где течь, а то она в земле течет, город подтачивает…»

«А… как…»

«…из бетона трубу… давайте я вам чертежи скину…»

Даже не сразу понимаю, что говорю сам с собой, вернее, не с собой, а с…

«…с кем?»

Я оглядываюсь, я ищу его, не нахожу, да кто здесь есть кроме меня на этой сырой пустоши…

«А меня здесь нет… а я дальше…»

Смотрю на горизонт, дальше, дальше, ничего не видно, ничего нет…

«А я совсем далеко… А это неважно, а давайте я вам чертежи скину… вот… смотрите…»

Смотрю. Я еще не верю себе, что все так просто, и одновременно так сложно, проложить трубу…

…город будет жить.

Я уже понимаю это, уже чувствую – мой город будет жить.

Спохватываюсь, вспоминаю про того, который говорил мне что-то, про того, которого рядом нет, и в то же время есть. Я понимаю, что должен чем-то отблагодарить его, что должен сделать что-то для него, весь вопрос – что он потребует взамен…

«Позволь мне быть в твоем городе».

«А?»

«Позволь мне быть в твоем городе».

«Но…»

Хочу сказать – но, не успеваю, не могу, понимаю, что не может быть никаких – нет. Что он придет. Понять бы еще – кто он.

Я не понимаю, что я вижу – человек, и в то же время не человек, потому что я первый раз вижу человека без города, без своего города. Он входит в ворота – первый раз за столько веков вижу, чтобы кто-то входил в ворота – низко кланяется, оглядывает дома, идет по улицам, сворачивает в переулки, выискивает таверну, в которой можно поужинать…

Что происходит, спрашиваю я себя, что, черт возьми, происходит.

И не нахожу ответа.

– Вы… что вы делаете?

Я и правда не могу понять, что он делает, что творит на этот раз. А вроде бы я уже начал привыкать к нему, как он расписывает тончайшей кистью своды храмов, как вырисовывает причудливые узоры на кирпичных стенах, как возводит на пустырях воздушные замки, на которые остается потом только нарастить каменную плоть, как поправляет покосившиеся домики, оживляет какие-то полуистлевшие руины, про которые я уже почти забыл, что они есть…

Но это что-то новенькое.

Очень новенькое.

Первый раз вижу, чтобы он водил тончайшей кистью по пустоте, кистью без туши, вырисовывал невидимые узоры…

– Вы… что вы делаете?

Он вздрагивает, оборачивается:

– А?

– Вы… что вы…

– А-а-а, расписываю купол…

– Но…

– …хотите сказать, здесь нет никакого купола?

– Да, именно так… – подбираю слова, думаю, как объяснить ему, что сначала строят собор, и только потом расписывают его купол, но уж никак не наоборот.

– А купол не здесь, купол в другом городе.

– В другом…

– …в другом городе. В Букбурге. Там, к западу – показывает куда-то в никуда.

– Но как же вы…

Он загадочно улыбается:

– Вот так.

– …им там еще ограда нужна… и шпиль… – бормочет он.

Я уже понимаю, что происходит. Он все больше уходит мыслями туда, в Букбург, и я понимаю, что скоро уйдет не мыслями тоже.

И я ничего не смогу с этим поделать.

– …мне было очень хорошо у вас, – он кланяется, – спасибо.

Бормочу какие-то слова благодарности, слова прощания, как положено.

Он исчезает на горизонте.

Спрашиваю себя, кто это был, что это было, – не нахожу ответа.

И понимаю, что не найду.

На кирпичной стене мерцает его рисунок – дорога, уходящая к звездам…

Нас семеро.

То, есть, я не знаю, может, есть еще кто-то, где-то, как-то – но скорее всего, нет.

Поэтому нас семеро.

Я.

И еще шестеро.

Нас зовут…

…мы не таскаем с собой свои имена, они слишком тяжелые, чтобы тащить их от города к городу. Имена есть только у двух, его зовут Черри, его зовут Джем.

Нет, мы не слышим далеко-далеко.

Это другое.

Нет, мы не видим, что в других городах.

Это другое.

Я не могу объяснить.

Я просо пишу картину здесь – и она появляется за много километров отсюда.

Просто…

– …а что с вами случилось?

– Ничего не случилось.

– Тогда почему у вас нет своего города?

– А почему он должен у меня быть?

– Вы разве не хотите свой город?

– Представьте, нет.

– У вас было какое-то разочарование, связанное…

– …нет.

– Тогда почему…

…потому.

Пересечемся, говорит Чарли.

Пересечемся, говорит Джем.

Пересечемся? – спрашивают меня.

Я смотрю – они едут в Клокбург, я еду в Таймбург, нам не по пути.

Не сегодня, говорю я.

Не сегодня, говорят остальные.

– …что вы делаете? – спрашивает Таймбург. Я не нравлюсь ему – несмотря на то, что уже столько всего сделал для города.

– Вашу копию.

Я уже предвижу вопросы, – так и есть, Таймбург боится:

– Копию? А мне это не повредит?

– Что вы, ни в коей мере… Вот, посмотрите, я делал копии множества городов, и…

– Вы… вы делаете копии городов?

Таймбург возмущен, я понимаю, что попал, и попал крепко, что я не смогу ему объяснить, как это я хожу по городу, делаю его копии, улицу за улицей, дом за домом, где и как я храню их – воспоминание о городах…

– Вы… вы хотите навредить городу?

Не успеваю ответить – что-то обрушивается в мое сознание, даже не сразу понимаю, что именно, а вот…

СРОЧНО!

ВСЕМ!

Узнаю.

Это Черри.

И Джем.

Только они там, а я здесь. Бежать, бежать из города, срочно, со всех ног, может, успею в Клокбург, да черта с два я успею в Клокбург, в спешке пишу сообщения – кто ближе к Клокбургу, скорее туда…

«Они мертвы», – сообщает мне кто-то из наших.

Рушится мир под ногами, в отчаянии перебираю новости, новости, новости городов, городов, городов, вот оно, случилось то, чего мы боялись, два паразита в городе, сегодня два, завтра сто, послезавтра миллион, спасайте себя…

…понимаю.

Клокбург испугался и убил их.

Смотрю на Таймбург – здесь надо как-то откланяться и уйти, понять бы еще, как…

– …прячьтесь, – говорит Таймбург.

– А?

– Прячьтесь. Они будут искать вас… таких, как вы… вам надо затаиться, всем…

– С-спасибо, – мой голос меня не слушается.

– А копию мою уберите… или это повредит мне?

Понимаю, что тут нужно соврать, что увы, это навредит городу, еще как навредит, так что придется оставить…

…прячусь в маленькой гостинице на маленькой площади, молюсь, чтобы не нашли…

…Клокбург. Город часов, безумный часоворот, затягивающий в бесконечность, часы, которые показывают не время, а что-то, что пожелают сами…

…Букбург, город – раскрытая книга на неведомом языке, город, который хочется читать страницу за страницей.

Таймбург – город времени, нет, не так, город – само время, в котором можно заблудиться, блуждая от эпохи к эпохе…

Атемпус – город-безвременье, город по ту сторону времен и пространств.

Ищу, в какой город отправиться дальше, смотрю города – на расстоянии, ищу, чем помочь где какому городу, – советом, делом, словом, где написать легенду, где картину, где чертеж замка…

«…не получается», – говорит мне город, – «шпиль рушится».

Понимаю, что учел не все, далеко не все, что не все я могу увидеть и понять на расстоянии…

«Иду… уже иду в город…»

Спешу к городу, через полдня пути уже вижу в отдалении исполинский мегаполис, закрученный в спираль, в ракушку, в которой прячется создатель города. Он как всегда недоуменно смотрит на меня, он не может понять, кто я, и что я, как такое возможно, чтобы сам по себе…

Настраиваю шпиль, все и правда оказалось сложнее, чем я думал, – первый раз за столько лет чувствую настоящее воодушевление, попалась действительно сложная задача…

…не сразу спохватываюсь, что так и не рассмотрел город как следует, – что-то неуловимо знакомое в этих краях, что-то, что-то…

– Вы родом отсюда, – говорит город.

Он не спрашивает. Он утверждает. Когда я разламываю хлеб, не режу – разламываю, сам не знаю, почему – разламываю, да потому что, потому что так делали там, где я родился и вырос, так делает этот город…

– Вы родом отсюда, – говорит город.

Вечер.

Сумерки ноября.

Шорохи подступающей ночи.

Свет фонарей.

Города собираются в круг, разжигают костер, греют озябшие руки у очага, рассказывают друг другу страшные истории о далеких краях. Снова вспоминается что-то давно отжившее, забытое, как грелись у костра в сумерках подступающей зимы, говорили о чем-то страшном, от чего хотелось придвинуться поближе к огню…

Там чудища, говорит Часоград.

Там чудища, говорит Луноград.

Там чудища, говорит Времяград.

Их имена кажутся мне рычащими, спотыкающимися о самих себя, родными – и в то же время непривычными, так бывает, когда не слышишь их много лет, когда они уходят куда-то в глубину памяти, а потом вскрываются, как старые раны, кровоточат…

Понимаю, что ничего не знаю про мир, в котором я родился и вырос.

Ничего…

Они там людей едят, говорит Сонград.

Они там людей едят, вторит ему Хлебград.

Там нет городов, говорит Звездоград.

Там нет городов, вторит Часоград.

Там ужасы, говорит Времяград.

И смотрит вопросительно на меня, ждет, когда я скажу – там ужасы.

Мотаю головой, говорю – быстро, отрывисто, нервно, что там, там, там, за горизонтом, за краем земли, там города, такие, же как, вы, у них тоже раковины закручены в спираль, у них тоже свои дома и улицы, свои колокольни, свои лестницы и мосты…

Надо мной посмеиваются, хорош завирать в самом-то деле…

Я не выдерживаю, я показываю им копии городов, которые натащил со всего мира, вот, смотрите, это Таймбург, город времени, да, Времяград, а это Темпополис, он тоже… тоже город времени, а это Луневилль, да, господин Луноград, там тоже месяцы на башнях, а это…

Они смотрят. Они не верят мне. Они изумлены, они даже и представить себе не могут, что где-то там, за горизонтом, куда не заглянуть, такие же города, и улицы, и дома, и жители, и часы, бьющие на башне, и изящные ограды мостов…

Они нас не любят, наконец, говорит Сонград.

Они нас не любят, подхватывает Звездоград.

Я снова показываю копии – имбирный пудинг, которым кормил меня Пудигн-сити, пряники от Таймбурга, уютная постель в половинке луны, куда устроил меня на ночлег Старбург.

Показываю купола и шпили, мосты и туманы, туманы над мостами, мосты над туманами, Туманоград не верит, так это же я, не-е-е, это Смогбург…

Потрескивает пламя костра.

Города с завистью смотрят на горизонт, где там, там, там…