Перекрестки судьбы

– Ой, да, да… Извините ради бога! Это я так, от радости. Конечно, вы правы, мы обязательно дождемся, возьмем справку и все, что нужно.

Оформление бумаг и выполнение всяких формальностей заняло еще почти час, но Вера вместе с Колей спокойно дожидались, весело болтая о том, о сем.

Наконец, вся официальная часть была закончена, и они, дружно взявшись за руки, двинулись по светлому коридору отделения к выходу.

Медсестры, доктора и санитарочки, занятые своею ежедневной работой, внимания на них не обращали. Да и некогда отвлекаться на уходящих с выпиской, когда в хирургии каждый день – аврал: отовсюду стоны, жалобы да слезы… То на операцию, то после операции – круговерть человеческих бед и страданий.

В ординаторской толпились совсем молоденькие девушки и парни в белых халатах, очевидно, студенты медицинского института. Верочка, заметив их, понимающе улыбнулась, когда-то и она, участь в университете, ходила в школу на практику… А теперь вот их очередь, всему в этой жизни свое время, свой черед.

В самом конце длинного коридора, прямо перед выходом к лифту находился кабинет заведующего отделения. Верочка, зацепившись взглядом за табличку на двери, почему-то отметила для себя лишь то, что заведующим оказалась женщина, кандидат медицинских наук, а вот имя и фамилию даже не запомнила. Прибавив шагу, девушка обняла мальчишку за плечи и нажала кнопку лифта.

В то же самое время, когда Вера Ивановна, занятая воспитанником и своими мыслями, стояла у лифта, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, дверь кабинета заведующей открылась.

В коридор вышла уже немолодая женщина.

Светлые волосы, немного выглядывая из-под белой шапочки, оттеняли загоревшую кожу лица. Белоснежный халат, застегнутый на все пуговицы, очень стройнил ее и без того худенькую фигуру. Выйдя в коридор и посмотрев по сторонам, она направилась было в ординаторскую, но отчего-то остановилась и удивленно обернулась в сторону лифта: закрывая дверь кабинета, она невзначай приметила там девушку с мальчишкой лет восьми.

Странно, но чем дольше женщина глядела в их сторону, тем больше ощущала то ли необъяснимую тревогу, то ли непонятное волнение…

Это длилось какие-то секунды, потом двери распахнулись, девушка с мальчишкой шагнули внутрь и тут же скрылись за сомкнувшимися дверными половинками отъезжающего лифта. Верочка и вовсе не заметила худенькую женщину в белом халате, пристально глядевшую ей в спину, а заведующая, словно очнувшись от секундного забытья, тяжело вздохнула, покачала головой, отгоняя непрошеные мысли, и пошла к ординаторской. Но, сделав буквально два шага, она отчего-то круто развернулась и поспешила к сестринскому посту. Там заведующая, остановившись напротив старшей медсестры, сосредоточенно проверяющей список заказанных на завтра лекарств, торопливо проговорила:

– Зиночка, послушай, а кто это у нас сейчас выписывался?

Старшая медсестра, озабоченная навалившимися с утра проблемами и с головой погруженная в лежащие перед ней бумаги, не сразу поняла:

– Что? У нас? Когда?

Заведующая кивнула в сторону лифта:

– Вот только что…

Медсестра, сообразив, отмахнулась:

– Да это ж мальчонка из детского дома… Его ночью привезли с подозрением на аппендицит. Да обошлось, слава богу.

– Ага, понятно. А девушка?

– А девушка – воспитательница, за ним прислали… Не отпускать же парнишку одного. Они, детдомовцы, самостоятельные, конечно, но все же он еще ребенок.

Проговорив это, медсестра вдруг замерла, смекнув, что заведующая не будет без повода отвлекать ее от такого ответственного занятия, и опасливо прищурилась, сняв очки:

– А что, Валентина Сергеевна? Случилось чего?

Заведующая, покачав головой, лишь улыбнулась:

– Нет-нет, Зиночка, не волнуйся, работай спокойно. Все хорошо.

Кивнув старшей медсестре, женщина неторопливо прошла по коридору и, остановившись у большого окна, посмотрела в него. По аллее, ведущей к выходу в город, между белоствольных берез и высоких тополей шли худенькая светловолосая девушка и небольшой мальчуган.

Валентина Сергеевна долго глядела им вслед…

Ей никак не удавалось избавиться от навязчивой мысли, что она уже где-то видела эту молоденькую воспитательницу. Что-то в ее фигуре, походке, манере держать голову было очень знакомо. Она словно видела свою дочь, только на много лет старше…

Наконец, глубоко вздохнув, она тряхнула головой и усмехнулась, негромко произнеся:

– Ой, глупость какая! Бред. Видно, я так устала после двух операций сегодня, что в голову всякая ерунда лезет. Прав Тихон, надо меньше работать, а то и не такое привидится… Или надо в отпуск уходить. Устала. Нервы сдают.

Но выбросить из головы странное происшествие Валентине Сергеевне так и не удалось.

До самого вечера она беспокойно думала о странном видении и своем непонятном предчувствии. Так и не найдя этому происшествию разумного объяснения, женщина решила никому из домашних об этом не рассказывать.

Да и зачем? У всех и без того проблем хватает.

Жизнь словно испытывает их семью на прочность. Как научиться терпению? Где набраться сил? Никто, к сожалению, не подскажет…

Каждый борется в одиночку, каждый сам за себя… А жаль.

Глава 9

Лето, подступившее незаметно, оказалось очень теплым и сухим. Курсанты Суворовского училища, где давно преподавал Тихон, сдавали летние экзамены и готовились к поездке домой на каникулы. Тихон их понимал: устали, соскучились, переволновались… Еще бы, первый год обучения дается нелегко. Но жаловаться суворовцы не привыкли: сцепили зубы и – вперед… К победам. Только так.

Сегодня же Тихон, свободный от работы и дежурства в училище, решил поехать к другу на дачу. Конечно, и в городе они виделись частенько, но все как-то не получалось спокойного разговора: то друг куда-то торопился, у военных ведь жизнь не простая, беспокойная, то Тихон никак не мог оторваться от своих мальчишек, все опекал их, обучал, воспитывал.

А посидеть спокойно, пообщаться, поговорить давно хотелось.

И все этому желанию теперь способствовало: у друга внучка долгожданная родилась месяц назад, и жена его, естественно, сразу отправилась к дочери. И у Тихона в училище учебный год закончился, время свободное появилось. И вот сегодня, вырвавшись, наконец, из цепких объятий огромного города, он мчался в маленькую деревушку, где его лучший друг несколько лет назад построил большой деревянный дом и посадил яблоневый сад, о котором мечтал всю жизнь.

Дорога беспокойно вилась меж лесов и небольших поселений.

Солнце, проснувшееся спозаранку, нещадно палило. Небо, словно полинявшая или застиранная скатерть, давно утратило свой первоначальный глубокий цвет, и немыслимая его высота отсвечивала скорее чем-то белесым, чем голубым.

Тихон от жары не страдал.

Во-первых, кондиционер в автомобиле работал исправно, то и дело выбрасывая в салон машины очередную порцию студеного воздуха, а во-вторых, годы, проведенные когда-то в Афганистане, научили его организм легко справляться со зноем.

Вспомнив про далекий Афган, Тихон сразу нахмурился и помрачнел.

До сих пор, столько лет спустя он так и не научился спокойно думать о том, что случилось с ними в тех краях… В стране, где полегли лучшие друзья, там, откуда возвращались седоголовые парни с потухшими глазами, там, где судьба страшно испытывала его на прочность и выдержку.

До сих пор он, взрослый мужик, кричит по ночам во сне, опять и опять вынося из огня разорванного снарядом друга, до сих пор скрипит зубами, вспоминая, как рыдали матери, получая похоронки, до сих пор плачет, глядя на давние фотографии, пожелтевшие от времени, на которых его погибшие друзья весело смеются, дурачась перед боем…

Сколько потерь… Сколько смертей…

Сколько страшного горя.

Вдруг разволновавшись, Тихон осторожно съехал на обочину, густо поросшую травой и высокими лопухами. Заглушив машину, вышел из нее и, задохнувшись от чистого и свежего деревенского воздуха, тут же почувствовал, как кружится голова.

От всего сразу…

И от нахлынувших воспоминаний, и от тяжких переживаний, связанных с безуспешными поисками первой семьи, и от первородной тишины, царящей здесь, всего в каких-то сорока километрах от огромного, никогда не спящего города.

Хотелось навсегда затеряться среди этих вековых деревьев, высоких трав и дурманящего воздуха, напоенного ароматом утренней росы, жаркого солнца и сладких ягод, как раз созревших в чаще леса.

Мужчина вернулся к машине, открыл обе передние дверцы и сел на пассажирское кресло, прикрыв глаза.

И тут же его память, сохранившая все до мельчайших подробностей, поспешно перелистнула давние страницы воспоминаний и вернула его в те страшные годы.

Как теперь он помнил последний год жизни с Дашей, рождение дочери, их счастье…

Дочь родилась в августе восемьдесят четвертого. А в декабре его отправили в Афганистан.

Вот и все. Только четыре месяца.

Четыре месяца бесконечной любви, объединившей их троих в единое целое.

Четыре месяца, которые он потом вспоминал всю жизнь.

И он, погибший и воскресший, раненый и потерявший память, живой и плененный – он всегда чувствовал, что где-то в уголке души есть тонкая струнка, какая-то крепкая ниточка, которая не дает погибнуть, держит его в этой жизни, заставляет бороться.

– Боже мой, – мужчина покачал головой, – какую жизнь я прожил… Врагу не пожелаешь.

Тихон опять закрыл глаза, окунувшись в далекое прошлое…

Их командировали в эту чужую, непонятную, далекую страну в самом конце года.

Декабрь в России тогда был студеный, ветреный, морозный. Но Тихон не чувствовал ни холода, ни мороза, потому что старался хоть как-то отвлечь Дашу от переживаний и тревоги, от страшных мыслей и горьких слез. Ничего не выходило, попытки его были тщетны: он и сам впадал в глухую тоску, видя бесконечное отчаяние в глазах любимой.

Все из рук валилось, ничего не получалось…

Слыша по ночам, как Даша потихоньку плачет в подушку, он нежно обнимал любимую, но слов утешения так и не находил…

Да и что тут скажешь?

Похоронки в их военный городок стали приходить все чаще и чаще, и этот проклятый вертолет, называемый «Черный тюльпан», все чаще привозил страшный груз обезумевшим от горя родителям.

Даша так похудела за две недели до отправки мужа в Афган, что вещи на ней болтались, словно были с чужого плеча.

В тот день, когда их часть должны были перебрасывать за кордон, он крепко обнял почерневшую от горя жену и тихо сказал:

– Ну, перестань… Пожалуйста, перестань! Дашка, милая, не плачь… Я вернусь! Обещаю! Вот увидишь… Держись! Ты только держись! Слышишь?

Уже переступая порог, он вдруг оглянулся, помолчал, стараясь запомнить лицо любимой, и еле слышно прошептал:

– Я люблю тебя! Ты только помни…

Он ушел, острожно прикрыв за собой дверь, чтобы не разбудить спящую четырехмесячную дочку и, кусая до крови губы, чтобы самому не разрыдаться, бежал до самой машины, где уже сидели с вещами его ребята.

Он ушел.

И оборвалась, закончилась та светлая и чистая полоса его жизни, которой, как казалось, суждено было длиться вечно.

А может быть, это неизбежность: все рано или поздно заканчивается? И у бесконечного счастья есть положенные судьбой границы?

Тихон, вдрогнув от гула проезжающей мимо машины, открыл глаза и, вздохнув, вернулся в день нынешний.

Да, пора ехать… Пора.

Он оглянулся.

День плавно перетекал в душный вечер. Тихон засуетился, он не любил опаздывать, а уж к Сергею – тем более.

Серега самый близкий друг, да уже и не друг вовсе, а просто родственник, ведь столько лет, проведенных бок о бок, делают людей похожими друг на друга.

Сергей – это особая история.

Это человек, которому Тихон до сих пор готов поклониться в ноги, ведь именно он, Сергей Проханов, вытащил его из плена. Спас его тогда, когда это уже становилось практически невозможным… Ограниченный контингент Советских войск готовился покинуть Афганистан. Наших ребят, наконец, выводили из этой страны, где сложили головы самые лучшие и бесстрашные.

Время, конечно, всех меняет. Мы не молодеем, да это и понятно. И Серега изменился. Да и то сказать: генерал!

Голова поседела, погрузнел, потяжелел, но улыбка – озорная и приветливая – и сейчас, как в юности, сияет на его лице.

Встретившись, они крепко обнялись.

– Ох ты, чертяка! – Сергей обнял друга за плечи. – Даже и не верю, что ты сюда выбрался. Молодец! Ну, пойдем, пойдем, хвастаться буду…

Они до ночи сидели на открытой веранде.

Пили домашний ликер, который каждый год готовила жена Сергея по своему уникальному рецепту, ели сочное мясо, запеченное здесь же на мангале, и неспешно беседовали. Вспоминали молодость, друзей, свою часть, потом, конечно, Афган…

Сергей, помолчав, поднял печальные глаза на друга:

– Афганистан изменил нас всех. Всех, кто хоть как-то соприкасался с ним, этой войной, их людьми.

– Да, – тяжело вздохнул Тихон, – я часто беседую с ребятами, которые вернулись оттуда… Знаешь, у каждого раненое сердце, больная душа, изломанная жизнь.

– Этому есть объяснение, – Сергей нахмурился, – разве можно забыть свою смерть? Свою! А ведь мы все умирали там в каждом бою… В глаза ей, костлявой, глядели. А когда твой товарищ погибает на твоих руках или лежит рядом, разорванный снарядом, ты ведь тоже умираешь. От отчаяния, от горя, от злости и ненависти… От бессилия.

Сергей сжал кулаки и взглянул на друга:

– Я часто вспоминаю тот день, когда увидел тебя там, на дороге, в этой телеге, без памяти, оборванного, бородатого… Мне до сих пор жутко! У тебя были такие пустые глаза! Совершенно пустые. Бездонные. Как та пропасть, в которую ты скатился во время боя. Честно говоря, я думал, ты никогда не вернешься к нормальной жизни, ничего не вспомнишь, просто будешь медленно умирать или жить, как овощ…

Тихон чуть побледнел и кивнул:

– Я все помню… Помню, как солнце и песок сжигали меня. Знаешь, мне так страшно, как тогда, никогда не было и, надеюсь, уже не будет.

Сергей сочувственно вздохнул:

– Но ты молодец! Мужик! Из такой ямы выкарабкался… Силен! Все вспомнил, живешь, работаешь… Так и надо: наши не сдаются!

Он ласково похлопал друга по плечу и переменил тему разговора:

– Ну а чего ты мне не рассказываешь, как там Валентина твоя поживает? Чем ваша наследница занимается? Сколько ей уже? Четырнадцать?

Тихон рассмеялся:

– Ну, ты скажешь! Какие же четырнадцать? Шестнадцать почти.

– Да ты что? Вот тебе и невеста уже.

– Да, не говори… – Тихон задумчиво покачал головой, – летит время. Светланке уже шестнадцать будет, дак ведь и мы не молодеем. А Валюша ничего, все нормально, работает. Она ж у меня заведующая хирургией, днюет и ночует в своем отделении…

– Это хорошо, – Сергей улыбнулся, – значит, любит свою работу.

Он весело подмигнул Тихону и захохотал, откинув голову:

– А то я, клянусь, думал до сих пор, что она любит только тебя!

– Да ладно тебе, – Тихон отчего-то смутился.

– А чего ты смущаешься? – друг удивленно распахнул глаза, – забыл, что ли, как она тебя выхаживала весь этот год, пока ты без памяти в госпитале лежал. А потом сколько воевала с врачами? Молодая была, худющая, а двужильная, честное слово! Ночей не спала, все возле тебя… Смену отдежурит и опять к тебе.

И выходила ведь, подняла на ноги… Помнишь, сколько она тебе читала и сколько тестов проводила, чтобы память проснулась? Да, реабилитация трудной оказалась. Но Валя, ко всеобщему удивлению, справилась. Нет, точно – героическая она женщина, эта твоя Валентина.

Сергей встал из-за стола:

– Слушай, надоел этот ликер… Может, давай чайку свеженького заварим, вареньица достанем, вот конфеты тут какие-то есть. Торт я, правда, не купил, поленился в магазин ехать – так что обойдемся тем, что есть.

– Да и хорошо, что не купил. А вот вареньице доставай, попробую с удовольствием…

Тихону было очень хорошо здесь, рядом с другом, с которым он и учился, и воевал вместе…

Ведь это так важно, когда есть в нашей жизни человек, которому хочется полностью доверять и на которого можно надеяться как на самого себя.

Глава 10

Вечер давно перешел в ночь.

Стало прохладнее и свежее. С реки, протекающей рядом с домом, доносились редкие крики каких-то птиц, таинственный шорох камышей и тяжелый плеск воды. Небосвод, усыпанный яркими звездами, поражал своей странной, завораживающей красотой.

Друзья пили чай и все не могли наговориться. Перебивая друг друга, делились последними новостями, хвалились детьми, обсуждали работу и накопившиеся проблемы.

Вдруг Сергей, чуть нахмурившись, внимательно посмотрел на Тихона и, помолчав, задал вопрос, тревоживший его весь день:

– Слушай, дружище, вижу, что мучит твою душеньку какая-то проблема? Но ты молчишь, и я не лез с расспросами, но ведь уже и ночь наступила, сейчас спать пойдем, а завтра опять разлетимся. Кто знает, надолго ли… Как говорится, покой нам только снится! Так что ж, не поделишься, не расскажешь, что грызет тебя?

Тихон усмехнулся:

– Ничего от тебя не утаишь, командир… Насквозь видишь!

Сергей довольно хмыкнул:

– А то! Да только не обо всех сердце мое болит, а только о самых близких и родных. А ты мне как брат, и даже ближе – просто часть меня, вот как рука или нога… Да и не странно это вовсе: вся жизнь наша вместе, и на смерть вдвоем ходили, и горе вместе хлебали. Так что, поделишься?

Мужчина опустил седую голову и тяжело вздохнул:

– Конечно. Я и сам хотел, да только не знал, с чего начать…

Повисла тишина.

Где-то за домом хрустнула ветка, у соседей заворчала собака в будке, гремя длинной цепью. На другом конце деревни вдруг прокукарекал охрипший петух, перепутавший время побудки. Пахло водой, свежестью и луговыми травами, еще не скошенными за рекой.

Тихон молчал, и Сергей не торопил друга.

Он умел терпеть и ждать. Жизнь научила.

Наконец, Тихон поднял голову, распрямил плечи и взглянул на Сергея:

– Ой, Серега, тяжело мне что-то…

Друг напрягся, боясь услышать что-то страшное. Но смолчал, решив дать мужчине возможность собраться с мыслями.

А Тихон, покачав головой, неторопливо продолжил:

– Появилась у меня одна навязчивая идея. Да и не появилась вовсе, а укрепилась, потому что думаю я об этом давным-давно.

– Так что ж? – все-таки не выдержал Сергей, – о чем думаешь-то?

Тихон невесело улыбнулся:

– Даже не знаю, как объяснить. В общем, ты же знаешь, что я до Афгана был женат? Знал ведь?

– Ну? – друг нахмурился, – и что?

– Ну, как что? – Тихон удивленно вскинулся и пожал плечами, – как что? Я вернулся, а они исчезли… Пропали. Бесследно. Как это может быть?

Тут уж и Сергей, не выдержав, вскочил со стула и, остановившись перед Тихоном, развел руками:

– Нет, подожди, дружище! Ты что-то не в ту степь топаешь, не то ты говоришь, не так рассуждаешь… Ты все, дорогой, перепутал! Ты вспомни, милый мой, как события развивались! Ну-ка, вспомни…

Увидев, что Тихон собрался что-то отвечать, он предупреждающе вытянул руку:

– Нет, нет, ты подожди! Теперь меня послушай, а то я боюсь, что твои мучения и терзания тебя опять до больницы доведут. Давай-ка вернемся к самому началу… Да, семья была. Ты уехал в Афган. Жена тебя ждала, я прекрасно помню, какие она тебе трогательные и нежные письма писала. Все помню. Правильно? Пошли дальше… Потом весной тебя убили. Вернее, ты пропал без вести, но ребята-то из роты видели, как снаряд возле тебя разорвался и как твое тело, перевернувшись несколько раз в воздухе, полетело в пропасть бездонную… Мы тебя искали, так долго искали! В ущелье скалолазов опускали, но не нашли, словно ты испарился. Я думал, что сердце мое лопнет от отчаяния и бессилия. Я ногти грыз, чтобы не выть в голос… А потом? Надо было что-то делать, человека-то нет – похоронку жене твоей отправили. Да… Правильно я говорю? Для всех ты тогда погиб, тебя похоронили… Ты это понимаешь?

Тихон молчал.

Но Сергей, хоть и видел, что другу неприятно думать о былом, продолжал, считая, что лучше один раз сделать больно, чем потом много лет переживать, не получая результата.

– Ты, Тиша, прости меня. Может, это сейчас звучит жестоко, но надо же все расставить по своим местам, иначе ты зайдешь в такой тупик, из которого выхода никогда не будет. Ты сам себя загонишь в угол, из которого один путь – в госпиталь.

Тихон кивнул:

– Говори.

Друг сел напротив:

– Тебя не было много лет. Ты три года числился в мертвых. А потом, когда я тебя нашел, ты еще много лет лечился. Это-то ты знаешь не хуже меня… А что семье твоей надо было делать? Они должны были как-то существовать? Я, к сожалению, не знаю, как они выживали после получения похоронки, что с ними потом случилось… Потерял их из виду тогда, а позже узнал, что родители твои умерли один за другим – не вынесли такого горя. Сначала – отец, мать через два года за ним отправилась… Я тебе о них рассказывал, когда память к тебе вернулась, помнишь?

Тихон, покраснев, опустил голову:

– Конечно, помню. Соседи говорили, что она все в церковь ходила, молилась за упокой душ наших, отца и моей. Тихо плакала возле икон, на глазах таяла… Тосковала.

Сергей вздохнул:

– Да… Тяжкие воспоминания. Но от этого никуда не уйдешь, не спрячешься, не убежишь… Ну, так вот: родителей не стало, и след твоей семьи потерялся, растаял – и это объяснимо: ведь их жизнь не закончилась! Жена твоя, еще очень молодая, возможно, создала новую семью или уехала в другую страну, хотя это мало вероятно, тогда с этим не шутили… В общем, ты, на мой взгляд, напрасно все это затеял. Вот печенкой чую, что напрасно.

Сергей махнул рукой и в упор взглянул на друга:

– Ну, какие поиски, ведь столько лет прошло, страна огромная… Тут и целой жизни не хватит, чтобы все объездить, всех опросить. Не береди, Тиша, старых ран. Оставь ты это дело, сам живи и людям вокруг тебя жизнь не порти.

Тихон поежился, словно стараясь отряхнуться от тяжелых воспоминаний, и задумчиво проговорил:

– А вот здесь я с тобой, друг мой, не согласен.

Он помолчал и потом продолжил:

– Прав ты, Сережа, как всегда, во всем прав. Кроме одного… Не понимаешь ты вот чего: я Дашку очень любил, с детства. И дочь любил, которая родилась почти перед командировкой. Иной раз ночью проснусь – кричать хочется! Пойми ты, я ведь им мешать не буду, жизнь их не испорчу, только взгляну одним глазком на девочку мою, на жену бывшую… Просто посмотрю и опять исчезну навсегда – не стану помехой их нынешнего счастья. Слышишь? А потом, с чего это ты решил, что все у них хорошо? А если бедствуют? Тяжело живут? Если одни без помощи мыкаются в этой жизни? Ведь все может быть… А?

Сергей покачал головой и тронул друга за плечо:

– Не надо кипятиться… Остынь. Сейчас ты думаешь только о себе, о своих бедах-печалях… А ты о них подумай, что с ними будет, если через тридцать лет погибший муж объявится? Нужно им такое открытие? О них подумай…

Тихон угрюмо молчал.

Сергей кивнул укоризненно:

– Вот-вот… Молчишь! Я, конечно, во всем тебе готов помочь, но… Сто раз подумай, друг мой, нужно ли это. Подумай, чтобы потом не пожалеть о совершенном… Все не так-то просто в этой жизни. Совсем не просто.

Сергей разволновался.

Душа за Тихона болела, и он, чтобы хоть как-то смягчить впечатление от их достаточно жесткого разговора, похлопал друга по плечу и улыбнулся:

– Я, Тиша, понимаю, что огорчил тебя, но как иначе? Вот уедешь завтра, а я буду каждый день об этом разговоре вспоминать и корить себя, что не остановил, не уговорил, не вразумил…

Тихон упрямо молчал, подперев голову руками.

Сергей ухмыльнулся:

– Узнаю твой характер: если что задумал – не сдвинешь. Ну что ж… Вольному – воля, как говорится. Только не переусердствуй, чтобы за тобой судеб разрушенных не осталось. А я? Что ж… Конечно, если понадоблюсь – примчусь. Ты ж знаешь…

Тихон вздохнул и согласно кивнул:

– Конечно, знаю. Спасибо, Сережа. Пошли, что ли, спать? Гляди, светает уже…

Занимался рассвет.

Где-то у самого горизонта, еще сумрачно-холодного, вдруг чуть посветлела узкая полоска далекого неба. С каждой минутой она становилась все ярче и ярче, все смелее захватывая необъятное небесное покрывало, то там, то здесь вспыхивая нежными, чуть розовеющими отблесками проснувшегося и вступающего в свои законные права огненного шара.

Солнце надвигалось, жадно и властно поглощая остатки тьмы и разливаясь по алеющему горизонту ярким светом, несущим жизнь.

Глава 11

Иван, проснувшись на заре, несколько секунд полежал, с удовольствием ощущая, как его большое тело тоже осторожно пробуждается. Каждая клеточка, наливаясь силой и здоровьем, пела и радовалась новому дню.