Император

– Ничего вам не могу сказать конкретного, господа. Не в моей это компетенции. Моё дело – артиллерия, – безразлично ответил Аракчеев.

– Но вам никогда не приходило в голову: что будет, если такое все же случится? – пытал его фон Пален.

– На кой вам это, господа? Живите сегодняшним днём, – недовольно буркнул полковник. – И не прислушивайтесь ко всякого рода болтовне. А ежели вам интересны дворцовые сплетни, так вон, – он брезгливо кивнул куда-то в сторону, – у графа Кутайсова спросите. Он полон сплетен, как комод бабьим бельём.

***

Кавалерские покои оказались вполне приличными, с просторными залами. Мебель простая, но добротная, подобрана со вкусом. Камины, правда, топили только в спальных комнатах, да и то – скудно. Кровати узкие, жёсткие, но удобные. А может мне так показалось после недели ночёвок на почтовых станциях.

Панин с фон Паленым раскурили трубки и беседовали о политике. В дверь осторожно постучали. Панин и фон Пален удивлённо переглянулись: кого это принесло в столь поздний час? Не дожидаясь приглашения, в комнату вошёл невысокий грузный человек. Одет он был не по правилам Гатчинского государства: малиновый бархатный колет; лосины нежно-розового цвета; башмаки с огромными блестящими пряжками. Лицом он тоже не походил на северянина. Смуглая гладкая кожа, совиные тёмные глаза и хищный горбатый нос. Мясистые губы слегка растянуты в угодливую улыбку. Вид у человека был нездешний и слегка отталкивающий.

– Разрешите? – произнёс он нагловато.

– Милости просим, – ответил фон Пален. – С кем имеем честь?

– Кутайсов, Иван Павлович, гардеробмейстер Его Высочества.

Мы по очереди представились.

– Рады вас видеть, – сказал фон Пален. – Аракчеев нам о вас рассказывал.

– Ах, что хорошего может сказать обо мне этот солдафон, – недовольно скривил губы гардеробмейстер. – Для него, кто не в военном мундире – тот недостойная тварь. А у меня, знаете, должность ответственная. Я парикмахерскому искусству учился в Париже и в Берлине у лучших мастеров.

– А к нам, вы, с каким вопросом? – с нетерпением подал голос Панин, которому ужасно хотелось поскорее лечь в кровать.

– Я по весьма деликатному дельцу. – Он повернулся к фон Палену. – Не ошибаюсь, вы же генерал-губернатор Курляндии?

– Да. Нахожусь в этой должности с прошлой осени. До этого три года был правителем Рижского наместничества.

– Вот вы мне и нужны, – расплылся Кутайсов в жабьей улыбке. – Решил я приобрести земли в Курляндии. Да боюсь оплошать. Места те не совсем хорошо знаю. Может, вы мне, как-нибудь, дадите пару советов?

– С удовольствием, – с готовностью ответил фон Пален.

– Вот и отлично! – обрадовался Кутайсов, достал из кармана колета золотую табакерку, усыпанную изумрудами. Достал таким образом, чтобы все могли полюбоваться столь дорогой вещичкой. Открыл крышечку. Предложил нам ароматный табак. Все, и я в том числе, вежливо отказались. Тогда он сам набрал щепоть, сунул в широкую ноздрю, зажмурившись, с удовольствием чихнул, спрятал табакерку обратно в карман.

– Как здоровье Павла Петровича? – осторожно поинтересовался Панин.

– Припадок прошёл, если вы об этом, – беспечно ответил Кутайсов. – Здоровьем наследник никогда не отличался. Вечно хворает, вечно простуды, а уж эти припадки у него часто случаются. Никакие лекари помочь не могут. Светила медицины из Франции, из Германии, даже из Турции приезжали. Осматривали, какие-то порошки прописывали – все без толку. А надо-то ему всего лишь покой. Он, знаете, все в делах, все в суете с утра до ночи. – Кутайсов понизил голос. – И уж очень беспокоится об этом манифесте.

– О каком? – заинтересовался фон Пален.

Императрица, говорят, сочинила манифест. Написала его втайне от всех. Сама же запечатала и строго-настрого приказала вскрыть только после её кончины. А в нем Её Величество требует, – он заговорил почти шёпотом, – чтобы власть передали Великому князю Александру, а Павла Петровича упекли бы в Петропавловскую крепость, а потом – на Соловки. Вот так. – Он скорчил печальную гримасу.

– Если никто не видел текст сего манифеста, то откуда такие слухи? – не поверил Панин. – При дворе много всякой чепухи несут. Не стоит всему верить.

– Не чепуха! – обиделся Кутайсов. – Мне сам Александр Павлович, Великий князь о том поведал. А ему императрица, матушка наша, намекала. Впрочем, не хотите – не верьте. Спокойной ночи. Рад был с вами познакомиться.

И он удалился, так быстро, как будто чего-то испугался.

– Что скажете об этом человеке, господа? – усмехнулся фон Пален.

– Мерзкий тип, – брезгливо передёрнул плечами Панин.

– А ведь он каждый день приставляет лезвие бритвы к горлу наследника.

– Брадобрей – он и есть брадобрей, – с нескрываемым презрением кинул Панин и рухнул на тахту. – Он же без роду, без имени. Насколько помню, его генерал Репнин взял в плен при Бендерах. Он был маленьким мальчиком. Потом Николай Васильевич прислал его наследнику в подарок.

– А я слышал, что его освободили из турецкого плена, когда генерал Толебен освобождал Кутаиси, – высказал свою версию фон Пален. – И что он не турок, а чистокровны грузин, да ещё княжеского рода.

– Княжеского рода? – привстал на локтях Панин. – Да вы на рожу его льстивую посмотрите. Разве это князь?

– Тише, тише, Никита Петрович, – зашипел на него Фон Пален. – Какой же вы неосторожный, а ещё при дворе служили. У стен есть уши. Вот увидите, этот самый Кутайсов лет через пять в графы выбьется, а то и в князья. – Фон Пален обратился ко мне: – Вот вам, молодой человек, две лестницы, по которым можно взобраться, чтобы сделать себе имя и состояние: первая – Аракчеев, как верный и преданный пёс, и вторая – Кутайсов, льстивый угодник. Оба пути трудные. Вам надо выбирать, ведь у вас нет влиятельных родственников или покровителей.

– Покровителей нет, – согласился я. – Но путь Аракчеева мне более приемлем. Уж лучше воевать, чем бороды брить.

– Достойный ответ, – усмехнулся фон Пален и одобрительно похлопал меня по плечу.

***

– Господа офицеры! Подъем! Форма парадная! – разнёсся в гостиной громкий голос Аракчеева. Офицеры вскакивали с постелей. Слуги внесли свечи.

– Господи! – в ужасе воскликнул Панин, взглянув на циферблат золотых часиков, вынув их из кармашка жилета. – Ещё только четыре утра!

– Уже четыре утра, – безжалостно поправил его Аракчеев.

– А где мой лакей? – поинтересовался Панин. – Кто мне поможет одеться?

– Сами, уважаемый Никита Петрович. Сами! Никаких лакеев, – поторапливал Аракчеев.

– Кофе в постель не подать? – издевательски засмеялся фон Пален, натягивая ботфорты. – Торопитесь. Опоздаем к построению, потом останемся без завтрака.

Жуткий ледяной ветер гулял по плацу, пытаясь задуть факела. Редкие снежинки кружились в бешеном вихре. Сквозь рваные облака проглядывали звезды. Иногда показывалась неполная луна. Ровными шеренгами застыли полки гренадёров и егерей. Эскадроны кирасир, драгунов и гусар подтягивались к флангам.

Наследник в парадном мундире, под знамёнами Гатчинского государства уже стоял на парапете у главного входа и внимательно наблюдал за построением. Справа и слева от него застыли адъютанты.

– Опаздываете! – упрекнул он Панина и фон Палена. – Слева от меня, – указал наследник.

Подбегали командиры подразделений и докладывали: сколько больных, сколько в наряде и какие есть жалобы от рядового состава. Когда подбежал очередной командир роты гренадёров, Павел Петрович недовольно сдвинул брови:

– Почему вы докладываете, капитан Стошев? Где майор Коганов?

– Подвернул ногу, – ответил капитан. – Нынче в лазарете.

Бригадир Панин, Никита Петрович, – окликнул наследник. – Приказываю вам на время вахтпарада возглавить роту.

Панин удивлённо захлопал глазами, открыл было рот, чтобы возразить.

– Цыц! – толкнул его локтем фон Пален. – Выполняйте.

– Но я не умею, – протестующе шепнул он.

– Вы сдурели! – так же шёпотом возразил фон Пален. – Бригадир, и не умеет командовать ротой? Выполняйте, ради бога! Иначе загремим на гауптвахту.

– Слушаюсь! – гаркнул Панин и побежал вслед за капитаном Стошевым.

– Фон Пален, приказываю возглавить вахтпарад, – не унимался наследник.

Губернатор Курляндии шёпотом выругался и громко ответил:

– Слушаюсь!

Поспешил в центр плаца.

– А вы что там застыли? – набросился наследник на меня. – Ваша батарея вон, справа выстроилась.

– Слушаюсь! – и я бросился в указанном направлении.

Статный, седой секунд-майор с недоумением посмотрел, как я пристраиваюсь к шеренге.

– Назначен вашим командиром, – виновато объяснил ему.

– Становитесь рядом, – все понял секунд-майор. – Шпагу наголо. Маршировать прусским шагом умеете?

– Нет. Если честно признаться, совсем никаким не умею.

– Тогда следите внимательно за мной. Ничего страшного, ничего сложного, – успокоил меня бывалый вояка.

– Прекратить разговоры! – рыкнул в нашу сторону Аракчеев, возглавлявший артиллерийскую бригаду.

Срывая голос, фон Пален отдавал команды к началу вахтпарада. Взвизгнули флейты, загрохотали барабаны. Звуки марша ветер то уносил, и музыку еле было слышно, то усиливал. Полки тронулись по плацу, будто огромная часовая пружина двинула сложный механизм. Повороты, остановки, развороты выполняли слаженно, чётко. Наследник наблюдал молча, внимательно следя за каждым подразделением. Скулы его напряглись. Кисть правой руки сжималась и разжималась в такт шагов. Когда мимо него Панин вёл свою роту, он неодобрительно покачал головой и назидательно произнёс:

– Лентяй, вы, голубчик. Солдаты лучше вас ногу тянут.

Меня он приметил сразу. По позвоночнику скатилась струйка нервного пота, невзирая на промозглый ветер.

– Старайтесь, старайтесь! – крикнул мне Павел Петрович. – Вот так! Да что ж вы сутулитесь? Разверните плечи, гвардеец!

Фон Пален по-немецки давал команды: менять направление движения, выполнять фигуры разворота или пассы с оружием. Вахтпарад продолжался около получаса. Наконец была дана команда финального построения, после чего полки развели по казармам.

За завтраком, который состоял из краюхи белого хлеба с куском солёного сыра и чашки несладкого кофе, Павел Петрович делал замечания офицерам: иных хвалил, а были и такие, которые получали выговор.

– Я не думал, что вы справитесь, – обратился он к фон Палену. – Сказать, что я удивлён – не верно. Я восхищён вами.

– Мне весьма лестно слышать от вас столь незаслуженную похвалу, – скромно ответил фон Пален.

– Откуда такие познания в муштре?

– Я сам из Курляндских дворян, и многие мои родственники служили в армии Фридриха Великого.

– А вы труды самого Фридриха читали?

– Изучал. В них есть много интересного и полезного в плане устройства армии и государства.

– Вы мне нужны, – решил Павел Петрович. – Я попрошу императрицу, чтобы вас перевели в моё распоряжение. В Курляндии сейчас все спокойно. Найдут другого губернатора. Бездельников при дворе полно.

– Приму за честь, – ответил фон Пален жарко, но неискренне. – Однако имею к вам одну просьбу.

– Какую же?

– Прошу отпустить меня и Панина в Петербург. Как только разделаюсь с делами, думаю день-другой, тут же прибуду в Ваше распоряжение.

– Езжайте, – тут же согласился Павел. – Панина я не хотел так быстро отпускать: уж очень собеседник интересный. Я тут наметил совершить боевой манёвр из Гатчины в Павловское. Представляете, с полной выкладкой, с артиллерией, со стрельбами и взятием водных преград – все по-настоящему. Хотел, чтобы Панин возглавил штурмовую колонну.

– Панин, он, конечно, вояка отважный, – согласился фон Пален. – Слышал, в Шведскую компанию даже с эскадроном драгунов орудие отбил. Но вот, в чем его беда: недалече, как вчера вечером прохаживались мы с ним вдоль рва.

– Когда это? – хотел возразить Панин, но фон Пален под столом наступил ему на ногу: – молчи!

– Так вот, – продолжал он. – К нему на сапог прыгнула лягушка, и он чуть не потерял сознание.

– Это правда? – спросил наследник, в упор взглянув на Панина.

– Смертельно боюсь всяких тварей, – брезгливо передёрнул тот плечами.

– Представляете, Ваше Высочество, если при форсировании водной преграды во время манёвров на Никиту Петровича нападёт эдакая зелёная жаба? Все – штурмовую колонну вы потеряли.

Офицеры грохнули смехом. Панин пожал плечами – а что я сделаю? Павел Петрович не смеялся. Он прекрасно понимал, что вся эта история – вранье. Фон Пален встретил пристальный взгляд наследника и покраснел.

– Возьмите с собой Доброва, – сказал Павел Петрович. – Пусть передаст от меня письмо Римскому-Корсакову. Он сейчас командует Семёновским полком. Добров получит все необходимые документы и прибудет обратно в Гатчину. А насчёт тварей, – недобро взглянул он на Панина. – Вы видите в них гадких, мерзких существ, а представьте, что они думают, глядя на вас? Человек в их глазах, может быть, тоже гадкое и мерзкое чудовище. Так что, ко всем творениям Божьим надо относиться с уважением.

***

До Петербурга решили ехать в карете Панина. Так веселее. Да и карета Никиты Петровича широкая, вместительная. Узкий двухместный экипаж фон Палена ехал следом порожняком.

– Я вам весьма благодарен, что вы вырвали нас из замка дракона, – сказал Панин, доставая из саквояжа бутыль вина. – Настоящее, Рейнское, – похвастался он.

– Ох, чувствую, припомнит мне наследник эту выдумку с жабой, – поморщился фон Пален.

– Откройте тайну, как вам удаётся так легко разговаривать с наследником, так просто отшивать Аракчеева, легко заводить дружбу с такими типами, как Кутайсов, да и вообще вести себе по-хозяйски в любой ситуации?

– Простите меня, Никита Петрович, вам сколько?

– Четверть века.

– А мне уже половина. Я старше вас в два раза. Потом, прошу не обижаться, но многих титулов вы достигли благодаря орденоносному отцу и умнейшему дяде.

– Согласен, есть такой грешок, – развёл руками Панин. – И ничуть не обижаюсь на ваши слова.

– А я, видите ли, все сам добивался, честной службой, ну и интригами…. Куда без них? Так, вот, научился держать себя правильно в любой ситуации. Знаете, я есть натура, что-то между Аракчеевым и Кутайсовым.

– Бросьте вы! – Панин подал ему медную чарку с вином. – Мне же известна ваша роль в присоединении Курляндии к России. Если б не ваша настойчивость и изворотливый ум….

– Все равно бы присоединили, – махнул рукой фон Пален. – Дело было решённое. А почему вас в Ровно сослали? Вы же, помнится, были при дворе, камергером.

– Трудно сказать, – пожал плечами Панин. – Не схожусь с людьми. Говорят, взгляд у меня холодный, и вообще – облик, что у статуи. Дамское общество не устраиваю: видите ли – гордый слишком.

– Ах, вот оно что, – рассмеялся фон Пален. – С дамами надо быть обходительней. Да и друзей не обижать. Вон, что это вы Семёну не налили вина?

– Спасибо, господа. Я воздержусь, – поспешил запротестовать я.

– Это вы бросьте, Семён Иванович. Коль попали в компанию, уважьте товарищей. – И фон Пален протянул мне наполненную чарку. – Иначе мы подумаем, что вы – шпион.

Я же в семнадцать лет получил звание бригадира, – поведал свою историю Панин. – Императрица ни в одну военную компанию Павла Петровича не отпускала, боялась за него. А тут в восемьдесят восьмом, в Шведскую компанию Павел все же настоял, и его царица отпустила. Отец мой сразу же отправил меня следом, волонтёром, чтобы я был ближе к наследнику. Ну и бестолковая война, я вам скажу. Мы проигрывали, но как-то шутя: отходили, пушек и знамён не теряли. Шведы побеждали, но с ужасающими потерями. В итоге: король Густав так ничего и не выиграл, а только ослабил армию. Возвернувшись из похода, я встретил на одном из балов фею, которая завладела моим сердцем.

– Вы говорите о Софье Владимировне, вашей супруге? – догадался фон Пален.

– Да, о моей Софьюшке. Но вы же знаете, она из рода Орловых. А мой батюшка смертельно враждовал с этим семейством. Он так и не дожил до моей свадьбы.

– Земля ему пухом, – перекрестился фон Пален. – Давайте выпьем за упокой души его.

Не чокаясь, опрокинули по чарке вина.

– Но вы, как изволили только что сказать, своими трудами и честной службой добились столь высокой должности, – напомнил Панин. – Как вам удалось?

– Ну, я-то немного покривил душой, – признался фон Пален. – На самом деле ваш покорный слуга происходит из древнего остзейского дворянского рода. Отец мой – барон. Аренд Дитрих Пелен был известный в Курляндии человек. Вёл родословную ещё от тевтонских рыцарей. Род старинный, но немецкий, посему в российских делах не прославлен. Пришлось собственной доблестью делать карьеру. Интриги, конечно, интриги. А куда без них: без лести, без взяток?

– А воевали вы где? – поинтересовался Панин.

– С турками. Начинал в конной гвардии. В Первой Турецкой ранен под Бендерами, за что получил Георгия четвертой степени; во Второй, за взятие Очакова – Георгия третьей степени. Ранение дало о себе знать, пришлось оставить военную службу и перейти на дипломатическую. Вот, вёл переговоры о присоединении Курляндии и Пильтенского округа к Российской империи. Как видите – удачно. Ну, что ещё обо мне хотите услышать? Женат на Юлии Ивановне фон Шеппинг. Нажил десятерых детей.

– Десятерых? – не поверил Панин.

– Представьте! И все, слава Богу, живы и в здравии. Старшей Натали, двадцать два исполнилось, а младшему Николаусу только шесть годков.

– Вы – счастливчик. Но поведайте мне, Пётр Алексеевич, если это не составляет большого секрета, по какому делу в Петербург едите? – спросил Панин, хитро прищурив один глаз.

– Нет никакого секрета, – просто ответил фон Пален. – Дочь моя, Софья воспитывается при Императорском обществе благородных девиц. Слыхали о таком? Матушка Императрица утвердила сие воспитательное заведение пять лет назад, дабы дать России образованных женщин, хороших матерей, полезных членов семьи и общества. Её Величество, поклонница прогрессивных идей Монтеня, Локка и Фенелона.

– Кадетский женский корпус? – усмехнулся Панин.

– Зря острите. Готовят их отменно: языки, танцы, этикет – все на высшем уровне. Ученицам Сен-Сирского института далеко до наших дочерей. Мадмуазель Софии прочат должность фрейлины.

– Вот как! – выразил искренне восхищение Панин. – Поздравляю. Но все же, хоть вы и говорите, что старше меня в два раза и опытнее в делах, но я тоже чувствую людей. – Он бросил косой взгляд на собеседника. – Скрываете вы что-то.

– Не доверяете? – прищурил в ответ один глаз фон Пален.

– Ну, если начистоту.

– Хорошо, давайте начистоту, – согласился генерал-губернатор Курляндии. – Я вижу в вас благородного и честного человека. Да и дурного о вас ничего не слышал. Так что, могу довериться. Только учтите, отныне вы идёте со мной рука об руку, хоть на парад, хоть на эшафот.

– Согласен! – махнул рукой Панин. – Но, если дело стоит того.

– Стоит, я вас уверяю, – загадочно произнёс фон Пален. – И Семён теперь наш сообщник.

Ну, так говорите! – загорелся Панин.

– Учтите, я доверился вам.

– Слово дворянина – не погублю и не предам, – слегка обиделся Панин.

– Вы помните год назад, а может того меньше объявился некий пророк из Никола-Бабаевского монастыря?

– Да, что-то припоминаю, – кивнул Панин. – Кажись, монаха Авелем звали. Книжку неугодную сочинил с какими-то пророчествами, за что и был заключён в Шлиссельбургскую крепость.

– Если бы каждого монаха за книжки в Шлиссельбургскую крепость сажали – казематов бы не хватило, – усмехнулся фон Пален. – А книжка у него была не простая. В ней описаны многие события, которые свершились и должны свершиться. И заметьте, ни в одном своём пророчестве этот Авель не ошибся.

– Так за что его в крепость?

– Вот! – фон Пален многозначительно поднял указательный перст и, понизив голос, таинственно произнёс: – За предсказание смерти императрицы.

– Господь с вами! – Панин испугано перекрестился. – Откуда вы знаете?

– Из уст того, кто его допрашивал. Да и сама императрица с глаза на глаз беседовала с монахом, после сего и приказала заточить его, дабы не болтал лишнего.

– И когда сие несчастие должно случиться?

– На днях.

Вы шутите? – Панин испуганно вытаращил глаза и принялся неистово креститься.

– Помилуйте, Никита Петрович, кто такими вещами шутит, – обиженно фыркнул фон Пален.

– И вы хотите этим воспользоваться? – Панин пристально взглянул на него.

– Почему бы – нет. Новый император будет раздавать должности новым людям. Если заметили, Павла Петровича не очень жалуют при дворе. И он нынешних министров недолюбливает. Возможно, мы только что проявили себя с лучшей стороны перед будущим вседержителем. Если бы вы ещё не выкаблучивались, возможно, уже готовились на высокую должность.

– А вы, однако, дьявол! – с уважением произнёс Пани.

– Чего и вам желаю, – посоветовал фон Пален и выпил очередную чарку вина.

– За нас и нового императора! – согласился Никита Петрович и тоже выпил.

– Простите, господа, но мне ужасно неприятно слышать от вас такие речи! – возмутился я и не стал пить.

– А вы привыкайте, – холодно ответил генерал-губернатор Курляндии. – Ещё не к такому придётся привыкать, если, конечно, не хотите всю жизнь тянуть лямку где-нибудь под Оренбургом и окончить службу пьяницей-полковником.

– Хочу признать, что Семён Иванович – умнейший человек, – попытался защитить меня Панин.

– Я понимаю. Наследник просто так не поставил бы его командиром батареи. И чем же вы так понравились Павлу Петровичу?

Лицо фон Палена сделалось каким-то деревянным, глаза безжизненные. Стало не по себе, глядя на него. Как будто стоишь голый перед толпой.

– Он хорошо разбирается в математике. Превосходно знает языки: французский, немецкий, английский, латынь…

– Английский? – встрепенулся фон Пален. – И насколько хорошо вы понимаете английский?

– Превосходно, как и русский, как и французский, благодаря матушке, – ответил я. – Она из старинного шотландского рода.

– Вот оно что! – серьёзно задумался фон Пален. – А не соизволите провести сегодня вечер со мной. Уж сильно вы мне пригодитесь.

– Почту за честь, – заверил я. А что мне ещё делать вечером в незнакомом городе?

– Вот и отлично. Я перед вами буду в неоплатном долгу.

Какое-то время мы ехали молча. Я находился под впечатлением пребывания в Гатчинском замке. Сразу столько нового обрушилось на меня, что я никак не мог поверить, что все со мной происходит наяву. Я внезапно попал в другой мир.

– Что с вами, Семён? – обратил на меня внимание фон Пален. – Вы выглядите, как будто вас контузило в голову.

Вы не могли бы мне рассказать о наследнике? – попросил я.

– О Павле Петровиче? А что вы хотите о нем знать?

– Все!

– Все я не знаю, но Никита Петрович мне поможет. Уж он-то хорошо осведомлён.

– Кое-что, – кивнул Панин.

– Как вам известно, – начал фон Пален. – Павла Петровича родила, тогда ещё, Великая княгиня Екатерина в двадцать пять лет. Я правильно говорю?

– Да, вы совершенно правы, – откликнулся Панин. – Двадцать пять. В шестнадцать лет её привезли в Россию. Пётр третий был племянником матушки Елизаветы и объявлен наследником престола.

– Насколько я помню, у Петра был какой-то мужской дефект, – вспомнил фон Пален. – Вы нас простите, Семён, может это и анекдот. Но вся история построена на анекдотах.

– Нет, не анекдот. Он действительно обладал дефектом, – подтвердил Панин, – посему целых шесть лет супруги жили раздельно, и Пётр не показывался в спальне у жены.

– Зато, как мне известно, в эту спальню зачастил граф Сергей Салтыков, бывший тогда на должности камергера. – Сергей Васильевич ещё тот Ловелас, – кивнул Панин.

– Но Павел Петрович, все же сын Петра третьего? – попросил уточнить я.

– Его долго уговаривали и все же уговорили на небольшую операцию, – сказал Панин. – Всего-то делов – один надрез – и он уже нормальный мужчина.

– Вот, тогда-то матушка наша и забеременела.

– А сама матушка Екатерина откуда происходит? – спросил я.

– Город Штеттина, столица Померании. Знаю, что отец её, Кристиан Август Ангальт-Цербский, происходил из цербст-дорнбургской линии Ангальтского дома и состоял на службе у прусского короля. Он был полковым командиром, комендантом, затем губернатором города Штеттина, где будущая императрица и появилась на свет. Как-то он даже баллотировался в курляндские герцоги, но неудачно, службу закончил прусским фельдмаршалом. Так что, как её звали до крещения? – спросил фон Пален у Панина.

Панин задумался, вспоминая, через минуту сказал:

– Если не изменяет память, принцесса Фредерика София Августа Ангальт-Цербстская. А после крещения – Екатерина Алексеевна.

– Так вот, – продолжил фон Пален. – Основная её задача была произвести наследника российского престола, что она с честью и выполнила в сентябре пятьдесят четвёртого. Счастливая мать просила показать ей ребёнка, но не тут–то было. Матушка Елизавета тут же приказала отнести младенца в её покои. У Императрицы были свои виды на ребёнка: он принадлежит Российской империи. Его окружили заботами кормилицы и няньки.