Император

– Так точно, Ваше Высочество, – ответил я. – Добров Семён Иванович.

– Давайте посмотрим на юное поколение будущих офицеров из провинции, будущую гвардию, надёжу и опору нашего отечества. Вы владеете языками?

– Моя маменька из шотландских дворян. Она обучала меня французскому и английскому. Свободно общаюсь, пишу и читаю.

– Отлично! – был вынужден согласиться наследник.

– Наш местный лекарь, немец по происхождение, обучал меня немецкому и латыни?

– Латыни? – встрепенулся наследник. – И каковы ваши успехи в латыни? – поманил лакея. – Подай юноше мою любимую книгу. Неужели провинциальный лекарь, пусть даже – немец, может преподавать латынь?

Лакей принёс увесистый том в потёртом кожаном переплёте и бережно передал его мне. Я вытер руки о салфетку, раскрыл книгу. Пожелтевшие страницы и тщательно выведенная готическая вязь, говорили о том, что книга была очень старая, из какого-нибудь европейского монастыря. Наверное, над ней не меньше года трудился монах переписчик, терпеливо выводя букву за буквой, слово за словом….

– Знакомо ли вам это сочинение? – спросил Наследник.

Я пробежался по первым строкам.

– Приходилось читать, – вспомнил я. Именно по такой же книге наш лекарь и учил меня латыни.

– Вот, как? – У Павла Петровича явно поднялось настроение. Он прекратил жевать и отложил вилку с ножом. – Ну, и что у вас в руках?

– Сочинение аббата Рене-Обер де Верто «История рыцарей святого ордена Иоана Иерусалимского».

– Ну, читайте, читайте, – заёрзал на стуле Павел Петрович. – А лучше сразу переводите.

– «Я, имярек, рыцарь ордена, клянусь, моему господину и повелителю, и преемнику князя апостолов, и его наследникам в постоянной верности и послушании. Клянусь, что я не только словом, но и оружием, всеми своими силами буду защищать таинства веры…. Обещаю также повиноваться великому магистру ордена и быть послушным, как того требуют уставы…. В любое время дня и ночи, когда будет получен приказ, клянусь переплыть все море, чтобы сражаться против неверных королей и князей…»

– Клятва! Клятва рыцарей! – Лицо наследника сияло радостью и неземным блаженством. – Каков слог! Какие возвышенные слова! Вот, были же времена, благородные времена, где правила рыцарская честь, где вместо длинных, заковыристых договоров достаточно было только клятвы. Ох, господа, куда катится мир? Что нынче за нравы? Нет, надобно возрождать рыцарство. Не знаю как, но в наше нелёгкое время ох, как не хватает бесстрашных, бескорыстных, благородных воинов, у коих сердце пылает отвагой. В одной руке карающий меч, но в другой – библия, на устах слово божье. – И обратился ко мне: – Достаточно, молодой человек. Я вижу, вы образованы не хуже своих сверстников из столицы. Не правда ли, Никита Петрович?

– Согласен с вами, – тут же кивнул Панин. – Меня хоть и обучали латыни лучшие гувернёры, но, вот так, сходу перевести, признаюсь, не смог бы.

– А арифметику кто вам преподавал? – продолжил мой допрос Великий князь.

– Французский учитель, – ответил я. – Наш сосед, граф

Корин, приютил дворянина, бежавшего от революции. Раньше месье де Пурпо преподавал в Парижской военной школе. У него я брал уроки.

– Грифельную доску и уголь, – потребовал наследник. – Я вам, юноша, задам задачку, а вы, будьте добры, решите её. – Лакей сунул мне в руки небольшую прямоугольную доску для письма, загрунтованную белой краской, огрызок угольного карандаша и линейку с делениями в дюймах. – Рассчитайте площадь этой досочки, отталкиваясь от условия, что короткая ея сторона в два раза меньше длинной. А измерить я вам разрешу только диагональ. Все уяснили? Решайте. И давайте, объясняйте ход своих мыслей, – потребовал наследник Российского престола.

Сначала я растерялся, но собрался, поразмыслил и понял в чем хитрость.

– Диагональ делит данную дощечку на два равных треугольника с прямым углом. Она же, эта диагональ, является для них гипотенузой, – уверенно начал я.

– Так! – одобрительно кивнул Павел Петрович.

– А, исходя из теории греческого математика Пифагора, следует, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. Вычисляем квадрат гипотенузы. Зная из условий, что маленькая сторона короче длинной в два раза, вычисляем соответственные квадраты, извлекаем, перемножаем, получаем площадь.

– Сообразил! – Павел Петрович с силой швырнул вилку на стол. – Аракчеев, он сообразил.

– Ответ верен, – согласился Аракчеев. Видать не раз уже задавали эту каверзную задачку начинающим офицерам.

– Панин, вы поняли? – обратился наследник к Никите Петровичу.

Панин с усилием проглотил кусок колбаски и сказал немного растеряно:

– Понять, то – понял, но я бы вот так, с ходу не сообразил.

– Вот что, отрок, – решительно сказал Павел. – Вскоре прибудет вюртембергская осадная батарея. Я вас назначаю командиром.

Панин подавился, зашёлся кашлем. Аракчеев звонко хлопнул его ладонью по спине.

– Никита Петрович, вы так удивились? – усмехнулся наследник.

– Весьма, Ваше Величество, – ответил Панин. – О такой быстрой карьере даже я не смею мечтать.

– А потому что вы, Панин, при всем моем уважении к вам, – балбес. Да, балбес, – развеселился Павел Петрович. – Вот, захотели бы – и стали министром. А вы – ленитесь. Вот, вас матушка наша Екатерина Алексеевна и выперла в Ровно. Выперла, потому что таких балбесов у неё целый двор. Отец ваш, Пётр Иванович, вот это – человечище! А дядюшка ваш, Никита Иванович, мой наставник? Да таких людей в России было: раз, два – и обчёлся! Сколько в детстве и в отрочестве мы с вашим дядюшкой бесед провели: о русском народе, о полководцах великих, о деяниях святых…. Что за человек! Что за светлая голова!

– Стараюсь во всем походить на отца и дядюшку, – заверил наследника Панин.

– Стараетесь? Да как-то вам все не удаётся. Лень-матушка вперёд вас родилась. – Павел заметил, как Аракчеев насупился. – Что-то не так Алексей Андреевич?

– Позвольте возразить, Ваше Высочество, – резко сказал полковник.

– Слушаю, – разрешил Павел Петрович.

– При всем моем уважении к сему отроку и к героическому отцу его, мал он ещё командовать батареей.

– А вы его научите, – тут же предложил наследник. – На поощрения не скупитесь, да наказывайте строже. Не поспит несколько ночей за учебниками, да на гауптвахте посидит недельку, – так сразу военную науку поймёт. Построже с ним. Я хочу получить хорошего офицера.

– А не сломается? – с сомнением взглянул на меня исподлобья Аракчеев, отчего дыхание моё перехватило.

– Не посмеет! – твёрдо заверил Павел Петрович. – Вон, какой у него взгляд упрямый.

Я пришёл в себя, когда почувствовал, как слуга пытается выдернуть из моих рук грифельную дощечку. До моего сознания все никак не доходило: меня, четырнадцатилетнего мальчишку из глухомани, первый день оказавшегося здесь, в Гатчинском замке, назначили командиром батареи? Сказка какая-то.

После скудного ужина, Павел Петрович пригласил в свой кабинет Аракчеева, Панина и меня, как будущего командира вюртембергской осадной батареи. Так же позвал ещё нескольких офицеров. В этом обществе я почувствовал себя совсем неуютно. Статные военные с мужественными чертами лица, обветренные, загрубелые, пропахшие порохом и конским потом… и я – вчерашний школяр, не умевший даже правильно зарядить штуцер.

Небольшой овальный зал был увешан картинами: сцены преимущественно батальные. Жарко пылал камин. Длинный прямоугольный стол завален бумагами, стопками книг, чертёжными инструментами. Остальная мебель в кабинете состояла из нескольких мягких стульев и небольшого диванчика с кривыми ножками. Павел повелел подать чай. Сразу же зашёл разговор об артиллерии.

– Нужен новый подход к полевым стрельбам, – твердил Аракчеев. – Не годится старая тактика. Ну что это: развернуть на господствующих высотах батареи и защищать их.

– Разве такая тактика устарела? – требовал разъяснений Павел.

– А если нет этих высот? А если надо вступать в бой с марша? Артиллерия должна быть подвижной. Надо по-новому формировать батареи.

– Как?

– У каждой батареи должно быть своё конное депо. К каждой пушке должны быть приписаны упряжные лошади. Передок сцепки нужно сконструировать по-другому. Установить на него зарядный ящик.

– Интересно! – кивнул Павел Петрович. – И что это меняет в тактике?

– Орудие не будет завесить ни от кавалерии, ни от снабжения. Подъехала такая сцепка на позицию, развернулась, дала несколько залпов. Если войска наступают – батарея меняет позицию, продвигаясь вперёд; если отступают – отодвинулось на нужное расстояние.

– Прошу вас изложить письменно ваши соображения и предоставить мне. Всё подробно распишите по пунктам, – приказал Павел. – А вы что скажете на это, Панин?

– Полностью согласен с Александром Андреевичем. Век лихих кавалерийских наскоков уходит. Нынче на поле боя пушки решают исход битвы.

– Из чего вы это вывели? – заинтересовался Павел Петрович.

– Изучал внимательно отчёты об осаде Тулона. Капитан

Бонапарт Наполеон так умело расставил батареи, что сначала смог выгнать английские корабли с рейда, а после легко взял форты.

– Согласен с вами, – сказал наследник. – Блестящий план придумал этот Наполеон. Я тоже читал эти отчёты. Вы же помните, перед тем, как он возглавил осаду, сменилось несколько командующих, бездарно предлагавших в лоб штурмовать стены. Конечно, у них бы ничего не вышло, тем более что осаждённому Тулону англичане подвозили подкрепление с моря. А вот так, умно осадить с суши и с моря, да ещё грамотно использовать артиллерию… Талант у этого Наполеона.

Беседу прервал камердинер. Он сообщил о прибытии важной персоны, генерала-губернатора Курляндии, Петра Алексеевича фон Палена. Только что его карета въехала на территорию Гатчинского государства. Генерал-губернатор Курляндии просит аудиенции.

– Сюда его! – потребовал Павел. Обратился к остальным: – Вот, ещё один интересный человек. Отважный и честный, готовый служить России до гроба.

Вошёл высокий вельможа, одетый с простотой и опрятностью немца. На вид ему перевалило за сорок, но он был крепко сложен. Лицо благородное, гладкое, с правильными чертами и внимательными темно-карими глазами. Светлый дорожный сюртук без всяких излишеств, светлые панталоны, грубые тупоносые башмаки с пряжками. Он просто и элегантно поклонился наследнику. Быстрым взглядом окинул обстановку, оценил каждого из присутствующих. Чем-то этот человек напоминал матерого лиса. Такой в капкан не попадётся и от гончих легко ускользнёт.

– Рад видеть вас, генерал, – поприветствовал его Павел. – Жаль, что вы не успели к ужину.

– Я с удовольствием позавтракаю утром, – ничуть не расстроился фон Пален. – Как говорили римляне: – Мой ужин предназначен врагу, но завтрак никому не отдам.

Говорил он мягко, вкрадчиво, но во всем его облике, в неспешных движениях, в манере говорить чувствовалась скрытая сила.

– С какими намерениями в Петербург? – поинтересовался наследник.

– Государственные дела. Обязан прибыть в сенат и доложить о состоянии дорог, укреплений, портов, а также о настроениях местного населения Курляндии.

– Присаживайтесь. Угощайтесь чаем. Мы, как раз беседуем о переустройстве артиллерии. Обсуждали осаду Тулона. Как вы оцениваете действие англичан?

Из англичан плохие солдаты, – сказал фон Пален, грациозно присаживаясь на стульчик за чайным столиком. – Сколько не читал о громких победах английского оружия – все сплошь подлость. А как только попадается сильный противник, англичане вечно получают по зубам. Вот какая штука, господа. Осада Тулона – тому пример.

– Что скажете о бригадном генерале Франции, Наполеоне? – задал вопрос Павел.

– Наполеон! – фон Пален повертел указательным пальцем в воздухе. – Ежели он был бы законным императором, Франция покорила бы половину Европы.

– Ну, вы скажете тоже, – усмехнулся Павел. Скулы его порозовели, глаза сверкнули. – Какой из него император? Император должен быть от Бога. А это корсиканский карлик – от дьявола. Император должен служить отечеству, как апостол, и делами своими, рвением своим подавать пример всем остальным подданным. Судьба императора – сгореть ради процветания государства. Да бог с ними: с Францией и Англией. Нам надо здесь и сейчас думать о будущем России. Вот, господа. – Павел достал с книжной полки три толстых тетради в бархатных обложках и положил перед гостями на стол. – Здесь я подробнейшим образом описал, как надо переустроить Россию. Вот в этой тетради – армия, в этой – флот, в этой – гражданское законодательство.

– Поистине – гигантский труд, – удивился Панин.

– Может быть, некоторые мои рассуждения покажутся странными, но вы потом поймёте, что я прав. Эти записи я вёл, не просто поддаваясь бурной юношеской фантазии. Нет! Здесь все глубоко продумано. Множество вечеров мы проводили с моим воспитателем Никитой Ивановичем Паниным, вот так, беседуя за чашкой чая с генералами нашими и генералами иных держав. О чем мы только не спорили: об устройстве армий, о политических движениях, о будущих моделях мироустройства.

– Но позвольте узнать, в чем основные принципы, изложенные в этих трудах? – поинтересовался фон Пален.

– Прежде всего – прекратить все войны! – решительно сказал Павел. – Россия слишком много проводит военных компаний. Из казны на армию уходят почти все деньги. Солдат надо одеть, обуть, накормить, снабдить оружием, а инвалидам потом надобно платить хоть какую-то пенсию. А народ? Бабы солдат рожать не успевают. Рекрутские наборы стали настоящим проклятьем. – Он решительно хлопнул ладонью по столу. – Мужик должен растить хлеб. Стране необходим покой хотя бы на несколько лет. С Пруссией пять лет воюем; со Швецией все не помиримся; Польшу одиннадцать лет терзаем; с Турцией беспрестанно сталкиваемся; с Персией…. А тут ещё Оренбургские волнения. Вспомните Емельяна Пугачёва. Сколько простого народу и шляхтичей побили да перевешали в этой смуте? И ради чего? До сих пор никто толком объяснить не может. Нет, нужен долгий мир!

– Вы правы, – согласился фон Пален. – Все эти народные восстания из-за рекрутских наборов. Вот ещё казакам спокойного житья не даём.

– Правильно! – воскликнул Павел. – А вспомните, кем был Пугачёв, возомнивший из себя моего отца, Петра Голштинского? Казак, дезертировавший из войска. А сколько народу поднял, какую смуту всколыхнул? Нет, нужен мир! Немедля! У меня здесь все по пунктам расписано. – Он открыл одну из тетрадей и начал зачитывать: – Прежде всего, надо отказаться от завоёванных земель.

– От всех? – ужаснулся Панин.

– Нет, от тех, что мы захватили в последних войнах. Эти земли мы вынуждены удерживать силой. Надобно там, на местах армии содержать. А у нас, вон, на Урале угли тлеют. У нас Сибирь до конца не изведана. Как за всем уследить? Земли, завоёванные в последние годы надо вернуть. Далее, – продолжил он, – прекратить войны и не начинать новых. Обустроить войска для обороны, а не для наступления. Вы со мной согласны?

– Вполне, Вше Высочество, – подтвердил фон Пален. – Для обороны всегда нужно значительно меньше средств и личного состава, нежели для нападения.

– Прекратить ненужные перемещения войск и обустроить их на квартиры, – продолжал Павел Петрович. – Построить фортификации вдоль главных границ Швеции, Австрии, Пруссии, Турции, а также в Сибири против киргизцев, башкирцев.

– Лучше бы последних вообще приручить, – предложил Панин. – Вождей задобрить, к присяге привести…

– Вот, когда наступит мир и благоденствие, эти дикари сами присягнут русскому царю, – согласился Павел. Он весь кипел, бурлил идеями. – А вот ещё что я задумал. Коль производить рекрутские наборы, то из тех губерний, где стоят наши армии. А потом вообще брать в солдаты только детей этих же солдат.

– Это мудро, – кивнул Панин. – Пока пахаря научишь строем ходить, да ружье заряжать – год нужен, не меньше.

– И самое главное: создать новый воинский устав, да такой, чтобы каждый, от фельдмаршала до рядового знал в точности, что ему надо делать и в каких случаях.

– Полностью согласен с вами, Ваше Высочество. Пора применить всеобщий порядок. А то у нас в каждом городе свой гарнизонный устав, – заметил фон Пален.

– Но, вот, когда? Когда я успею все это воплотить? Когда? – Он с силой захлопнул тетрадь и швырнул её на стол. Губы его нервно затряслись. – Я пишу с тринадцати лет. С тринадцати! – повысил голос наследник. Скулы порозовели. – В шестнадцать я должен был вступить на престол. Матушка моя, Екатерина Алексеевна обещала гвардии и народу, что я в шестнадцать лет стану вседержавным императором. А мне уже за сорок, и я все ещё числюсь в наследниках. Где же справедливость, господа? – Он вдруг перешёл на крик, грозя кулаком кому-то вверху. – Я должен был преобразовать страну, сделать Россию самой могущественной, самой образцовой страной. А что в итоге? Сижу в Гатчине, как сурок в норе. А что вокруг твориться? Сначала всеми делами заправляли бездари и лихоимцы Орловы, теперь – Зубовы. Кругом – бардак и самоволие. Разве мало нам Пугачёва? С запада надвигается якобинская зараза, а окружение императрицы пьянствует! Ай! – вдруг пронзительно воскликнул он и схватился за виски. Лицо его перекосилось в страшной гримасе, побагровело, из носа закапала тёмная кровь. Наследник сполз с кресла на пол.

– Лекаря! – рявкнул Аракчеев и бросился к Павлу. – Господа помогите.

Небольшое тщедушное тело наследника легко подняли и уложили на диванчик. С шумом ворвался лекарь в сопровождении двух помощников и принялся колдовать над Павлом. В воздухе резко запахло нюхательными солями и спиртом.

– Выйдете, выйдете, господа, – настойчиво попросил Аракчеев.

Мы с Паниным и фон Паленым оказались в темной галерее. Иные офицеры попрощались с нами и быстро разошлись, ссылаясь на дела. За высокими окнами с тяжёлыми бархатными портьерами опустились серые сумерки.

– Не знаете, что мы наблюдали? – с тревогой спросил Панин. – Наследник не здоров?

– До меня доходили слухи, что его ещё в юности пытались отравить, – вспомнил фон Пален. – Думаю, мы наблюдаем последствия этого инцидента.

– И кто желал его смерти? – с ужасом шепнул Панин, оглядываясь по сторонам, как будто нас могли подслушивать.

– Если я вам начну излагать свои версии, то боюсь вскоре оказаться в казематах Петропавловской крепости. Так что, попытайтесь сами додуматься.

Какое-то время мы шли молча. Шаги гулко отдавались под мрачными темными сводами замка.

– Не подскажете, что было на ужин? – вдруг спросил фон Пален.

– Капуста с колбасками, – ответил я, громко сглотнув. Желудок мой напомнил, что ему так и не дали нормально насытиться с этими задачками да вопросами.

– Изумительный ужин! – с сарказмом подтвердил Панин. – И клюквенный морс.

– Понятно. Голодные? – сообразил фон Пален. – Я тоже, знаете, с дороги. Пойдёмте-ка я вас накормлю.

Мы вышли во двор, и фон Пален уверенно зашагал в направлении казарм. Мы с Паниным удивлённо переглянулись и последовали за ним. Фон Пален по-хозяйски вошёл в солдатскую трапезную, где пахло кислыми щами, свежим хлебом и жареным мясом. Низкий потолок едва освещали сальные свечи. Строгими рядами стояли широкие дубовые столы и такие же дубовые скамьи. Фон Пален кликнул дежурного унтер-офицера.

– Дружок, осталось что-нибудь?

– Караульный котёл.

– Отлично! Тащи. Надеюсь, караульных не объедим?

– Никак нет, ваше благородие. Для караула всегда с лишкой готовим.

На столе тут же появились наваристые щи с кусками зажаренного сала и перловая каша с бараниной. Огромные ломти грубого хлеба и куски коровьего масла. Глиняные кружки с темным, пахучим квасом.

– Вот это – ужин! – удивился Пани. – А что же тогда так скудно офицеров угощают?

– Таков порядок, – криво улыбнулся фон Пален. – Вот парадокс, Никита Петрович: солдат кормят на убой. И не дай бог, кто из рядового состава пожалуется на плохую пищу, – ответственного офицера сразу в карцер на неделю.

Цокая шпорами, тяжело протопал Аракчеев.

– Караульный котёл готов? – спросил он у дежурного унтера.

– Так точно! – ответил тот. – Кто пробу снимал?

– А вот, господа офицеры.

– Присаживайтесь к нам, Алексей Андреевич, – любезно предложил ему фон Пален.

Аракчеев недовольно засопел, втянул голову в плечи, длинные руки заложил за спину.

– Господа, ну как вам не стыдно, – с укором сказал он. – Трапеза предназначена для солдат. Хотите поесть плотнее – на то харчевня у дороги стоит. А за такие фокусы можно на гауптвахту загреметь.

– Просим прощения, Алексей Андреевич. Впредь не допустим сего безобразия, – заверил его фон Пален и, понизив голос, спросил: – Как Павел Петрович?

– Спит, – коротко ответил Аракчеев. – Вечерний вахтпарад я отменил, но к утреннему будьте готовы. Спокойного отдыха, господа. – И удалился.

– Он доложит о нашем незаконном ужине? – настороженно спросил Панин.

– Аракчеев? Никогда, – уверенно ответил фон Пален. – Но при случае вам все припомнит.

Коль вы всех и вся здесь так хорошо знаете, помогите нам вырваться. Нам нужно в Петербург, – взмолился Панин. – В долгу не останемся.

– Извольте, – просто сказал фон Пален, – только после утреннего вахтпарада. Ночью вы отсюда не уедете. На всех дорогах караулы. Шлагбаумы закрыты. Будете прорываться силой – караульные стреляют без предупреждения. Нужен пропуск, выписанный Аракчеевым. А он его вам не выпишет без дозволения Павла Петровича.

– Давайте все же попробуем уговорить Аракчеева, – настаивал Панин. Уж очень ему не хотелось оставаться в этом мрачном, холодном замке.

– Аракчеева? – хохотнул фон Пален. – Уговорить? Не смешите. Проще уговорить столетний дуб сплясать менуэт.

Плотно поужинав, мы отправились обратно в замок. В холле встретили Великого князя Александра. На юноше была накинута епанча, подбитая соболиным мехом. В руках он держал треугольную шляпу, украшенную белыми перьями.

– Вынужден вас покинуть, господа, – сказал он с тяжёлым вздохом.

– В столь поздний час? – удивился фон Пален.

– Коль Ея Величество, императрица требует к себе, – время суток не имеет значение.

По парадной лестнице спешил Великий князь Константин, так же одетый к дороге.

– Очень рад был с вами вновь повидаться. Вам повезло застать нас с братом в Гатчине, – сказал Александр. – Обычно мы проводим все время подле Императрицы. Бабушка с самого рождения опекает меня и брата. К отцу отпускает редко, да все торопит, чтобы мы поскорее возвращались.

– Но на дворе скоро полночь, – удивился Панин.

– У отца припадок. Когда он придёт в себе – неизвестно. Обычно доктор после припадка даёт ему снотворный порошок. Мы решили не ждать до утра, – выдал планы подошедший Константин.

Константин был ниже брата на полголовы, чуть уже в плечах и больше походил лицом на отца, нежели красавец Александр.

Быстрыми тяжёлыми шагами из сумрака анфилады вышел Аракчеев.

– Ваше Высочество, все же решили ехать сейчас? – недовольно спросил он.

– Вы уж простите нас, Алексей Андреевич, – развёл руками Великий князь Александр. – Сами знаете, императрица нагрузила меня государственными делами. Все твердит: будущий император должен с малолетства уметь управлять державой.

– Александр Павлович, – попробовал прервать его Аракчеев, намекая, что не стоит говорить так откровенно при посторонних.

– Ах, бросьте, Александр Андреевич, – махнул рукой Александр. – Уж графа Панина я знаю с детства, и у фон Палена гостил как-то в Риге. Это достойнейшие и честные люди.

– Благодарю, вас, – поклонился фон Пален. – Но что же вас так расстраивает? Быть в центре государственных дел, на мой взгляд, намного интересней, нежели проводить время здесь, в Гатчине. От вахтпарада до вахтпарада.

Аракчеев недовольно покачал головой, но промолчал.

Александр вздохнул:

– Меня все это очень тяготит: мои государственные обязанности, которые мне вовсе не по душе; намёки бабушки, о том, что я должен наследовать власть за ней; упрёки отца, поэтому же поводу…. По утрам я присутствую при докладах, веду государственную переписку…. Но я ни в чем не разбираюсь. Для меня политика, юриспруденция, договоры – тёмный лес. Ну, какой из меня император? А отец видит во мне соперника, думает, что я его предал. Но как я могу его предать? В чем здесь моя вина? – несвязно говорил он, глядя куда-то мимо нас, что выдавало его неуверенность. Вдруг он неожиданно прервал речь и быстро кинул: – Прощайте, господа.

Лакеи раскрыли двери. Пахнуло осенней сыростью. Александр и Константин вышли в ночь. Скрипнула дверца кареты, свистнул кнут, топот копыт – и все стихло.

– Позвольте вас спросить, – после долгой паузы осторожно обратился фон Пален к Аракчееву.

– Вы не поняли Александра? – догадался полковник.

Я думал – все это глупая молва. Неужели и вправду императрица хочет после себя передать престол внуку, минуя законного наследника?