Эффект безмолвия

– Мне хотелось бы создать из телевидения подобие городской газеты, какой она была до Квашнякова, – говорил он. – Я бы хотел видеть на экране боль и чаяния простых людей, а не отчеты пресс-служб. Вы живете в этом городе, ходите в обычные магазины, занимаете типичные квартиры, лечитесь у рядовых врачей… Даже официальные сюжеты можно подавать с точки зрения пользы или не пользы для простого человека, а не в виде пустого отчета.

– Нас учили муниципальному подходу, – вставил слово Павшин.

– Хочу, чтобы мы изменили этот подход, – попросил Алик.

– А по шее не получим? – высказал опасение Пухленко.

– Вас уволить могу только я, – объяснил Алик. – Вам в какой-то степени повезло, что меня назначили начальником. Я не хочу ограничивать вашу свободу.

Журналисты выслушивали и продолжали работать, как привыкли.

***

Между прошлым и будущим

«Пока есть движение, есть шанс встретить рассвет».

Внутренняя твердость, и даже праведность – не обладают обязательным магнетизмом. Исходящая влекущая энергетика – вот чего не хватало Алику при общении с людьми, к которым он не испытывал интереса, а в силу природной честности подделывать этот интерес он не умел. Его взор как творца, был обращен на себя и собственные произведения. Он представлял собой не фонтанирующий животворящий источник, освежающие брызги которого легко доставались всем желающим, который бы заставлял вспоминать о себе и желать встреч с собой, а нечто сродни лампе Алладина, которую требовалось найти, осознать ее волшебность, да еще и догадаться потереть.

– В тебе нет любви, внимания к людям, вот твоя главная ошибка, – говорил ему его друг Александр, к которому мы еще вернемся в ходе повествования. – Чтобы вызвать ответное стремление, надо самому проявлять внимание…

Не желая делиться своей энергетикой, в которой нуждался сам, Алик остро ощущал себя чужим в коллективе телерадиокомпании, где с ним сближались вовсе не те, кого он хотел видеть возле себя, но служебные межличностные помехи меркли на фоне вспыхнувшего в нем влечения к новой для него стихии информации.

Он с упоением делал телепрограммы с участием Хамовского, представляя главу города и на месторождениях нефти, и на совещаниях,… выбирая из отснятого видео наиболее красивые кадры, эффектно монтируя их, сочиняя тексты и вкладывая в них все свои способности. С тем же упоением он создавал телефильмы из заседаний Думы. Он проводил долгие часы в поиске гармоничного стыка записанных фраз и смыслов, подтверждающих жестов и молчаливых игр взглядов, и получал от этого истинное наслаждение, ровно до того момента, пока он не вспомнил, что телевидение – тоже журналистика, как и газета.

Осознав, что телевидение такой же инструмент влияния, он постиг, что чрезмерное увлечение им, не более чем прыжки дрессированной собаки, попавшейся на приманки и инстинкты. Осознав это, он ощутил свою ничтожность.

«Ты что творишь? – упрекнула он себя тогда. – Следи за тем, что дают для лепки, не заменяй глину экскрементами, потому что слепок из последних, как бы красиво ни выглядел, дурно пахнет. О, этот ужасающий запах шедевров!»…

«А сколько творцов, мастеров, журналистов, очарованных искусствами не осознают порабощение собственного таланта собственной увлеченностью, а если осознают, то чтобы сохранить комфортное состояние отстраняются от результатов, находят причины и оправдания! – подумал тогда Алик. – Забвения иногда возникающих прозрений жаждут они и добиваются их. Ведь, что стало бы с легким бегом быстрого скакуна, если бы он задумался о причинах, вдохновляющих его на бег: о всаднике, о желании того выиграть приз за счет его быстрых ног, о зрителях, ставящих на него ставки, о совершенно ненужной ему системе ценностей, включенный в которую он добивается результата, порой даже выдающегося, но ненужного ему с той долей необходимости, с какой он нужен организаторам соревнований, публике и всаднику? Система ценностей скакуна порабощена системой ценностей более развитых или сильных животных, также и система ценностей творца порабощена властью…»

Мы изучаем технологию творчества, чтобы порабощать! Чтобы удовлетворить стремление к власти. Если журналист или писатель овладевают технологией творчества, чтобы порабощать умы, то они идеальные скакуны для чиновников, начальников, бизнесменов… – для всех, организующих им стадион для бега и задающих направление.

Но самым удивительным становилось чувство исполненного долга, дарованное слепотой, поражавшей творца при полном увлечении узким предметом своего ремесла. Алик смотрел на вечно улыбчивого высокорослого Мышкова, местного фотоумельца. Он фотографировал Хамовского из года в год, делал шедевры коллажа и не чувствовал никакого отвращения к объекту творчества. Пожалуй, так же боготворили Гитлера или Сталина художники, писавшие их портреты. А Эйнштейн!? Ведь сколько вдохновения ему понадобилось для открытия, использованного для создания величайшего в истории человечества оружия разрушения и убийства!? Гений слеп, как ни парадоксально это звучит. Гений безумен. И как всякого безумца, его нужно отстранять от прямого влияния на реальность, изолировать от нее…

Однако, все эти мысли пришли к Алику позднее, намного позднее, а пока ему некогда было отдохнуть от новых впечатлений.

***

Начало борьбы за власть

«При мщении обычно не смущает перебор».

Валер зашла в кабинет Алика, как обычно начальственно и быстро, и произнесла без предисловий, нервно, как человек, доведенный до крайности:

– Прошу вас добавить зарплату Павшину за ведение «Новостей». По штатному расписанию – он редактор сайта и работу ведущего выполняет на энтузиазме. Так продолжаться не может.

При Куплине, многое делалось на дружеских отношениях. Должности раздавались как подарки, и только между Куплиным и Павшиным существовала некая договоренность, которая с уходом Куплина тоже уволилась. И сейчас Валер просила за своего мужа Павшина, который, если работал редактором сайта час в день, то хорошо, чтобы тот получал деньги еще и как ведущий «Новостей». Формально Валер была права, но, по сути, являясь первым заместителем Алика, она шантажировала его.

«Тебе деваться некуда, – читалось в ее взгляде. – Ты здесь получишь сполна».

Похожая на веселого чертика без рожек с короткими непокорными каштановыми волосами, естественный цвет которых, пожалуй, был уже забыт и ею самой, и окружающими, Валер сидела напротив Алика и снисходительно улыбалась.

Ее словно бы натянутые тонкие губы и волны мимических морщин выражали сдерживаемое ехидство. Стремление одеваться в темные мягкие одежды рабочего покроя выдавали психологию пролетариата, готового за рубль и на баррикады.

Она даже в обычную фразу: «Как у вас дела?» – умела вложить легко разгадываемый интонационный смысл: «Ну что, дурачок, пыжишься? Пыжься. Все равно дурачком останешься».

Павшин был единственным ведущим «Новостей» в телерадиокомпании маленького нефтяного города.

«У меня нет иного выхода, как подчиниться», – понял Алик, поднял телефонную трубку, набрал короткий внутренний номер и спросил:

– Анатольевна, сколько я могу доплачивать Павшину за совмещение?

– Тридцать процентов, – недовольно отчеканила Пупик.

– Сколько он хочет? – спросил Алик, положив телефонную трубку.

– Пятьдесят процентов к окладу, – не задумываясь, произнесла Валер.

– Больше тридцати не могу, – предложил Алик.

– Хорошо, – согласилась Валер и вышла с видом победителя.

Вечером на втором этаже она опять сидела в тесном кругу журналистов и, потягивая пиво, рассказывала истории, а Алик размышлял о том, что если не покажет себя хозяином положения, то на его горле всегда будет чужая рука, готовая стиснуть пальцы. Ему требовалось обновить коллектив, но пока идти на компромисс.

***

На следующий день к Алику подошла Пупик.

– Теперь Павшин получает больше меня, а я ваш заместитель, – обиженно произнесла она. – Мы тоже перерабатываем, пишем отчеты за вторую организацию телевидения, созданную, чтобы транслировать еще два телеканала. Она существует только на бумаге, но требует полной бухгалтерской работы, за которую ничего не получаем, хотя Куплин обещал.

«Вот тебе чай, вот тебе бутерброды, вот тебе муксун, и вот тебе нарушение финансового равновесия», – подумал Алик, но заботливо спросил:

– Кто в этой работе задействован?

– Не за себя прошу, – произнесла Пупик горько от обиды, что не может просить за себя. – Рыбий мучается с документацией. Бухрим печатает. Фазанова подшивает.

– Вы же понимаете, что главное на телевидении – не наша с вами работа, а работа журналистов, – напомнил Алик.

– Понимаю, но и бухгалтерия не последняя инстанция, – в свою очередь напомнила Пупик.

«Здесь на Севере все поверхностно. Поверхностен лишайник, неглубоки корни деревьев, но человеческие руки тянутся за нефтью через километры земли, они тянутся за деньгами через все преграды. Тут народ только и ждет, у кого бы чего попросить, – оценивал Алик свои первые знакомства в телерадиокомпании. – Стоило ли ожидать на телевидении и радио иных людей, кроме длинноруких и поверхностных? Но пока мне есть чему у них поучиться…»

Тем временем книга, которую писал Алик, потребовала новых территорий…

ЖИВОЕ КЛАДБИЩЕ БУМАГ

«Разоблачения обычно исходят от обиженного».

Если в самом скупом виде память о человеке остается на кладбищенской фотографии и табличке с надписью, когда он родился и умер, то в более удобном и полном виде сведения о прошлом хранятся в архиве. Там нет ни могильных крестов, ни пропитанной увяданием земли, ни скорбных родственников возле памятников и крестов, там нет ни мороза, ни жары, ни снега, ни дождя, поскольку архивное дело процветает в защищенном от капризов природы помещении, среди стеллажей, заполненных бумагами, и ведут его не дедки в телогрейках, предлагающие места для захоронений, а спокойные женщины, от которых впору ожидать чашку чая.

Много лет понадобилось Алику, чтобы понять, что интереснее архивных документов нет источника информации. Архив честен и не хитрит, представляя себя лучше, как это делает интервьюируемый, не скрывает компрометирующие тайны, как чиновник, не отвлекает мнениями, объяснениями и мишурой, сопровождающей любое событие. Он не назойлив и терпелив, он сух и скуп, но предоставляет возможность изведать экстракт истории, чтобы далее по вкусу добавить в него воду, и он лучше людей, предоставляющих обвиняющую информацию, поскольку не требует обязательств.

В архиве осталось все, что не проскользнуло бесследно сквозь сито бытия, что оживило интерес секретаря или протоколиста настолько, что заставило быстро шевелить ручкой, что не затерялось в урнах, стоящих возле столов руководителей, и не исчезло в огне пожаров.

Командовала в усыпальнице документов маленького нефтяного города средь сладковато-пыльного запаха старых полежавших бумаг улыбчивая и стройная Оксана Мракова. Поддавшись обаянию и журналистской славе Алика, она выдавала ему просимые документы, да и остальные архивные работники, неизбалованные вниманием прессы, были рады помочь и услужить. В результате этого производства газета маленького нефтяного города получила серию исторических очерков, а те находки, которые газета точно бы не опубликовала, Алик оставлял для книги.

***

Первое упоминание о Хамовском

«На формулах дерево не растет».

Александр Кильченко – увидев это имя Алик, остановил движение пожелтевших страниц. Этот человек и сейчас занимал пост председателя профкома нефтяной компании, а пятнадцать лет назад он управлял маленьким нефтяным городом, по сути дела занимая кресло Хамовского. Его доклад привлек внимание Алика:

«Приняв должность председателя исполкома без гроша на социальные нужды, не имея ничего, кроме громкого названия Советская власть, видел своей задачей создание элементарной финансовой базы исполкома.

С первого дня работы чувствовалось позерство, завоевание дешевого авторитета, при ничего не делании для блага жителей города и самого города, со стороны депутатов Гостюкова, Сапы, Селиванова, Пондаренко, депутата окружного и областного Совета Хамовского. Они методично втрамбовывали населению мысли о неспособности Совета и самого председателя руководить в городе, при этом забывали о своей ответственности за благо города, как посланники народа в вышестоящие органы власти.

При самом активном участии депутатов горсовета распространялись слухи обо мне, как о взяточнике при решении жилищных вопросов, члене мафии в городе и т.д.

Обилие грязи, вылитой в течение восьми месяцев, особенно четко выразилось на встрече с педагогами, где мои объяснения не принимались, поскольку в моем лице видели только взяточника и вора, съевшего все запасы города. Поэтому, считаю свое дальнейшее пребывание в руководящих органах Совета и исполкома нецелесообразным и информирую сессию муравленковского городского Совета о своем немедленном уходе.

Добавлю к заявлению: «Мы все боремся за власть, забывая о том, что мы депутаты и несем ответственность. Без прикрытия уже предлагаются взятки. Последняя капля, переполнившая рюмку моего терпения – это собрание в школе, где депутаты Селиванов, Сапа, Хамовский вели себя по-хамски…»

Вскоре Кильченко был освобожден от занимаемой должности председателя городского Совета.

***

«Смотри-ка Хамовский и Сапа изначально были друзьями. Вот уж – нет хуже врагов, чем бывшие друзья. И распространение сплетен было исконно политическим

приемом Хамовского. Мерзавец еще тот. Видимо, окружение имел соответствующее, а сидя в такой работающей мясорубке, сложно не превратиться в фарш. И получал он определения от Кильченко точно такие же, как давал мне, когда я боролся с ним, – изумлялся Алик открытиям. – Все повторяется».

***

В истории маленького нефтяного города только один раз строилось жилье за бюджетный счет в Московской области. Алик с удивлением узнал, что квартиры там получили и его политический учитель, и парадоксальный помощник в борьбе против власти Сапа, и нынешний заместитель председателя городской Думы, и тогдашний прокурор города, и заведующая юридическим отделом администрации, и заведующая отделом по учету и распределению жилой площади администрации города. Получила трехкомнатную и начальник налоговой инспекции Вельможнова, и тогдашний начальник милиции и нынешний начальник Парашин – в то время самый обычный следователь. Более того, нынешний начальник милиции вначале получил квартиру в Подмосковье, а на следующий год трехкомнатную в самом маленьком нефтяном городе. Получил подмосковную квартиру, естественно, и бывший глава города, и его заместитель, и непотопляемый Лизадков, работавший в то время на своем нынешнем месте. Почти тридцать квартир. Встречались и малоизвестные фамилии, но скорее как исключение, чем правило.

На пахнувших пылью полках хранилось множество распоряжений, постановлений, стенограмм,… подшитых в папки и разложенных по отдельным картонным коробкам. Они манили, как в детстве влекли секретные родительские ящички, припрятанные в кладовке, но едва Алик продвинулся по документам до года, когда на должность главы города вступил Хамовский, как его доступ к архиву усложнился.

***

Хамовский тоже читал газету и, когда понял, что вскоре стоит ожидать публикаций о периоде своего владычества над маленьким нефтяным городом, то вызвал Лизадкова. Несмотря на заверения Квашнякова сомнения в Алике у него остались, пусть журналист формально стал своим, но когда-то своим не был…

– Тут история города пишется – это хорошо. Но я не помню, чтобы разрешал пользоваться архивом, – осторожно высказался Хамовский. – Вы не давали такое разрешение?

– Нет, – ответил Лизадков. – А что, Алик залез в хранилище, минуя вас?

– Получается, так, – ответил Хамовский. – Я не против публикаций, но все должно быть по правилам. Ты разузнай и рассади всех по клеткам.

Чиновники любят спать, но когда просыпаются, то оказываются хуже саранчи по прожорливости, и проворнее мыши по умению ускользнуть.

Если бы Оксана Мракова не была женой начальника отдела экономики администрации маленького нефтяного города, то плакала бы она от слов Лизадкова. Но при условии, описанном выше, Лизадков был вежлив и корректен:

– Что ж ты, Оксана, даешь журналисту документы, как какому-нибудь главе?

– Но он же теперь возглавляет телерадиокомпанию и попросил их для работы, вот я и дала, – покручивая остреньким носиком, похожим на острие кнопки, отвечала Мракова, по привычке удерживая тонкими губами приветливую улыбку.

– Ты забыла, кто главный по истории города, кто книжки пишет? – спросил Лизадков и пренебрежительно усмехнулся. – Ты не читала Хамовского? Это его тема!

– Что же мне делать, когда Алик снова придет? – спросила Мракова.

– Скажи ему, чтобы заявление писал, – ответил Лизадков. – Сажи, что выдавать документы на руки не положено. Не забывай – архив не самостоятельная структура, а подразделение администрации города.

– Понятно, – тряхнула носиком Мракова. – Я могу идти?

– А полностью запретить доступ в архив, мы можем? – словно не услышав, спросил Лизадков. – Все ж архив достояние города, вдруг что пропадет…

– Я думаю, нет, – ответила Мракова.

– Думать, с мужем будете, – схамил на манер Хамовского Лизадков. – Посоветуйтесь с юристами.

– Хорошо, – согласилась Мракова. – Я могу идти?

– Да, но чтобы подобной самодеятельности больше не было, – напомнил Лизадков напоследок. – У нас вся самодеятельность во Дворце культуры, если хотите, идите туда танцевать.

– Хорошо, – опять согласилась Мракова и вышла из кабинета…

***

Алик написал Хамовскому письмо с предложением заключить договор на подготовку статей об истории маленького нефтяного города, но, не получив на него ответа, понял опасения Хамовского и границу его правления пересекать не стал. Книга этого не требовала, а портить отношения с главой города в начале пути главного редактора телерадиокомпании он не хотел.

НАЧАЛО ПРЕОБРАЗОВАНИЙ

«Чем мельче песок, тем дольше память о нем».

Уже в первый месяц работы главным редактором Алик уволил наркомана, поставил в туалете сушилку для рук, сделал замечание бухгалтеру и секретарю за то, что они передавали журналистам для повторного использования испорченные зарплатные ведомости, где был указан доход каждого сотрудника, в том числе и его зарплата.

– Бумагу надо экономить, – строго напомнила Пупик.

– Издеваетесь? – поразился Алик. – Вы раскрываете личную информацию…

И такова была телерадиокомпания во всем. Журналисты ссылались на мнения, а не на документы и законы, причем, даже определяя день рождения своей телерадиокомпании, хотя оно было написано в свидетельстве о регистрации.

– Нет, дата рождения другая, – упорствовала Валер. – Мне кто-то из руководителей сказал.

– Татьяна, смотрите в документы, а лишь потом заглядывайте в рот, – посоветовал Алик.

Но советы не помогали. Журналисты маленького нефтяного города почитали слово уважаемого ими начальника выше документа, а Интернет предпочитали газетам. Так было быстрее готовить информацию, чтобы скорее закурить, поговорить, попить кофе, поиграть в компьютерные карты и сделать домашние дела. Так отрабатывались легкие телевизионные деньги, где внешние важничанье и эмоциональность вполне заменяли разумность.

Проведение конкурса на замещение должности ведущего «Новостей» стало ответом Алика на шантаж Валер. Ему потребовалось не только ощутить независимость и самостоятельность, но и продемонстрировать эти качества.

Девчонок пришло множество, все они читали одинаковый текст с телесуфлера, а комиссия под руководством Валер, проводила отбор. Конкурс запомнился тем, что был украден сотовый телефон у тележурналистки Буковой, тихой и незаметной женщины, которой еще предстоит сыграть роль в этой истории, и тем, что выбор Валер пал на серую, как мышь претендентку. Но Алик, поговорив со своими знакомыми, выбрал другую.

Яркое лицо и четкая дикция, натренированная продажей продукции «Мэри Кей», вошли в экран гармонично и торжественно. Звали новую ведущую «Новостей» – Цветовникова, внешне она выглядела крепко сбитой высокорослой женщиной, но из всех ее прелестей Хамовский после встречи с ней отметил только одну.

– Тебе задастые нравятся? – спросил он Алика, пояснив тонкости отбора персонала администрации.

– При чем тут ее зад? – спросил в ответ Алик, на что Хамовский неделикатно улыбнулся и замял тему…

У мужчин в местах стыковки пар конечностей находятся два нароста: один ближе к небу, другой – к земле. То, что Хамовский иногда мыслил на работе тем наростом, что находился ближе к земле – это Алик знал, но не ожидал, что и его будут оценивать по этому признаку. Он набирал на телевидение журналистов, но приходили девушки и однажды…

В его кабинет вошла заплаканная Валер.

– Извините, что без разрешения, но мне нужно поговорить, – горько сказала она. – Зачем вы принимаете на телевидение молодых девушек?

– Как зачем? – удивленно переспросил Алик. – У нас не хватает журналистов. Ты сама знаешь.

– Но нам нужны мужские голоса, – обвинительно заявила Валер.

– Ты права, – согласился Алик. – Но, что я могу сделать? Даже на должность телеведущего, с хорошей зарплатой, не пришло ни одного парня.

– А я знаю, зачем вы их принимаете, – продолжила обвинение Валер.

От этих слов Алика обдало жаром, как от языка пламени, выскочившего из кострища. «Еще одна из школы Хамовского, может и сама ее проходила», – понял он и, уже понимая тайный смысл недосказанного, подначил:

– И зачем?

– А вот затем! – тявкнула Валер. – Затем! Тоже молодых девочек любите!

«Видимо, знает, что Павшин штурмует на телецентре новеньких», – понял Алик.

– Татьяна, это хорошо, когда на телевидении работают молодые и красивые, – ответил Алик. – Ты зря меня винишь.

– Ничего не зря! – звонко вскрикнула Валер и выскочила за дверь.

Резкая в суждениях Валер уже раздражала Алика. Исходивший от нее отрицательный эмоциональный фон, вздымал чувства, как статическое электричество – волосы.

«Эбонитовая палочка», – мысленно дал он ей прозвище.

***

– Здравствуйте, – хмуро прозвучал из телефонной трубки голос Светланы Косаченко бывшей любовницы Куплина. – Вы не могли бы прислать Нестора? Жора на телефонные звонки не отвечает.

Косаченко звонила из телецентра. Алик взглянул на часы – одиннадцатый час вечера или ночи.

После увольнения Куплина большие навыкат глаза Косаченко, пристойная фигура, заметный бюст и львиная грива ниспадающих на плечи обесцвеченных волос остались без поклонника. Она работала на телецентре по сменам, получала небольшие по северным меркам деньги, но получала регулярно. Работа спокойная, времени – хоть отбавляй, юности, задора и желания любить – тоже…

– Что случилось? – спокойно спросил Алик.

Он быстро привык к запоздалым телефонным вторжениям в свой дом.

– Электрики передали телефонограмму об отключении электричества, – бойко ответила Косаченко. – Я отключила аппаратуру, потом включила. Один передатчик не работает.

Павшин в передатчиках не разбирался – это Алик знал.

«Значит, Косаченко он нужен по другому делу, – рассудил он. – Жена у Павшина (а это была Валер) порядочная стерва, и сложно найти мужчину, который бы после скандалов, учиняемых ею, не стал бы искать любовницу».

Павшина он не обвинял и понимал Косаченко. Жена Павшина была не просто стервой, а умной стервой, если бы Косаченко позвонила Павшину сама, а к телефону подошла его жена, то не сносить Косаченко головы, а если не головы, то львиной шевелюры.

– Телефона Павшина у меня нет, – соврал Алик. – Поищи Жору и попытайся сама перезапустить передатчик. Если не получится – то до завтра…

Следующими приказами Алика стали приказ о прекращении пьянства в помещении телерадиокомпании и приказ об очистке телецентра от двуспальной кровати и прочего мусора. Вполне естественно, что подобные недипломатические ходы популярности ему не принесли, но жизнь стала спокойнее.

– Можно хоть на дни рождения выпивать? – выразила Валер желание коллектива.

– Хорошо, но только с моего разрешения, – согласился Алик и с этого момента его стали приглашать на все дни рождения, чтобы он произнес первый тост, а потом отваливал и не мешал развлекаться. А если он иногда задерживался, то к нему неизменно подходили Павшин с Пухленко. Павшин интересовался подъемом зарплаты, а Пухленко…

– Ну, зачем вы сюда пришли, зачем вам телевидение? – спрашивал он. – Зарплата?

– Скажу одно, – отвечал Алик. – Не из-за денег.

– А ради чего? – удивлялся Пухленко, но Алик так и не ответил ему на этот вопрос, потому что опасался грубых прикосновений к хрупким тайнам и мечтам.