Урожденный дворянин. Защитники людей

– Свидетель Гай Трегрей, пройдите! – донеслось из кабинета.

Следователь Кучмина нисколько не походила на следователя. Ее скорее можно было принять за школьную учительницу: мышиное простое платье, немудреная прическа, абсолютное отсутствие макияжа, неуловимо неправильные черты лица – в общем, внешность из разряда «увидел и забыл»… Правда, кое-чем следователь все-таки выделялась – ростом, необыкновенной для среднестатистической женщины двухметровой длиной сухопарого сорокалетнего тела.

Свидетеля Олега Гай Трегрея подполковник Елизавета Егоровна Кучмина встретила подчеркнуто дружелюбно:

– Вот вы какой, Олег Морисович! – проговорила она, улыбаясь серыми губами. – Присаживайтесь, пожалуйста…

Демонстративно отодвинула от себя ноутбук, на котором набирала текст протокола предыдущего допроса, – давая понять, что разговор намерена начать неофициально.

– Вот вы какой! – повторила она. – Признаться, я вас другим представляла.

– Простите, Елизавета Егоровна, – чуть поклонившись, прежде чем опуститься на стул, проговорил Олег, – что невольно вас разочаровал… Вероятно, у вас очень живое воображение, – добавил он, – если вы способны представить облик незнакомого вам человека по одному лишь его имени.

– Ну уж и незнакомого!.. – все улыбалась Кучмина. – Встречаться мне с вами не приходилось, это правда. Но слышать – слышала о вас. И много. По городу о вас и вашей удалой компании уже легенды ходят…

Она подвесила многозначительную паузу, явно ожидая, что собеседник тут же и поинтересуется, что же такого известно о нем правоохранительным органам. Но Олег лишь кивнул, давая понять, что принимает информацию к сведению.

– Вас прямо робин гудами какими-то расписывают, – заговорила снова следователь. – Защитниками униженных и оскорбленных… Вашу команду-то… разношерстную, – выказала свою осведомленность Кучмина. – Бывшие детдомовцы, бывшие сотрудники полиции, даже преподаватели… того же детдома… Ваши армейские товарищи еще…

– Говоря сухим языком терминов, «незаконное бандформирование», – сказал Олег.

– Напрасно иронизируете, – опять улыбнулась следователь. – Можно и так квалифицировать. Кстати, хотела поинтересоваться, вы где служили, Олег Морисович?

– Воинская часть 62229, Уральская область, город Пантыков…

– Это нам известно, – не дослушав, веско сказала Кучмина. – Пантыков – это первые два с небольшим месяца службы. А потом? Вы ведь, как я знаю, в армии отчего-то еще на полгода сверх положенного срока задержались. И сведений о том, что по контракту оставались, нет…

– К сожалению, на этот счет ничего сообщить вам права не имею, – ответил Трегрей. – Подписывал документ о неразглашении.

– Вот как! – вздернула редкие брови следователь. – Ничего себе! – добавила она, набросив на лицо масочку восхищенного уважения. – Теперь понятно, откуда те слухи…

Трегрей и тут ничем не выказал желания поинтересоваться – о каких таких слухах говорит Кучмина. Чуть помедлив, следователь сочла необходимым уточнить:

– Я вот слышала, ребята ваши обучены каким-то особым приемам рукопашного боя, против которых ни один спецназовец не устоит. Да и вообще о физической подготовке вашей команды чудеса разные рассказывают…

Олег не стал ни подтверждать, ни опровергать это. Сказал только:

– Поверьте, Елизавета Егоровна, физическая подготовка – это отнюдь не самое главное.

– А что главное? – тут же уцепилась Кучмина.

– Абсолютная внутренняя уверенность в необходимости того, что делаешь.

– Да что ж вы такого этакого делаете-то?.. – развела руками подполковник. – Ну, в самом деле, Олег Морисович, – к чему вся эта… пафосность-то?.. Постоянно ваши парни влезают в чьи-то распри, постоянно устраивают какие-то разборки… Сколько уж раз органам приходилось привлекать их к ответственности! До поры до времени их выходки ничем серьезным не оканчивались, но теперь… Вы мне объясните, Олег Морисович, ради всего святого… – Кучмина, не забывая улыбаться, молитвенно сплела руки. – Вам-то самому зачем это надо? Вы такой молодой человек, вам ведь и двадцати трех нет, правильно? Воспитывались в детском доме, без семьи, без родных, полгода, как со срочной службы вернулись, а уже многого добились. Без чьей-либо поддержки начали собственное дело, и какое – не перекупку-перепродажу какую-нибудь, а самое настоящее производство. Создали пекарню, которая уже весь район своим хлебом кормит. Хорошее дело, благородное дело. И главное: прибыльное. Ведь окупается-то оно? И прибыль, должно быть, уже приносит?

– Вестимо, – сказал Олег.

Кучмина нахмурилась на неожиданное слово, но не прервала своей речи.

– Подобными темпами вы, Олег Морисович, к тридцати-то годам достигнете такого уровня, что спокойненько сможете себе позволить поселиться на каком-нибудь курортном побережье и остаток жизни попивать коктейли… Зачем вам путаться в чьих-то проблемах? Зачем постоянно куда-то встревать – вот чего я понять никак не могу. Что ж вам спокойно-то не живется? На какого дьявола, извините, вам понадобилось это амплуа… профессионального защитника людей?

– Мы вовсе не профессиональные защитники людей, как вы изволите выражаться, – пожал плечами Трегрей. – Мы просто хотим жить по закону, чести и совести. И живем. И других заставляем, тех, с кем нас обстоятельства сводят. Ничего непонятного тут нет. Все предельно просто.

– Все равно не понимаю! Я – нормальный человек – вас не понимаю!

– Это от того, Елизавета Егоровна, – проговорил Олег, – что понятие нормы здесь… изрядно девальвировано. Нормальным почитается тот, кто личное благоудобство ставит превыше всего и не полагает зазорным обустраивать собственное существование за счет окружающих, интересы коих не принимает во внимание совершенно.

Кучмина напряженно сморщилась, вникая в суть сказанного. Вникнув же, фыркнула:

– А как вы хотели?.. В этом и есть правда жизни – чтобы себя и родных обеспечить. Кто ж о них, кроме нас, позаботится? А все эти… разговоры о справедливости, извините, дурость. А то и того хуже – просто прикрытие для совсем иных целей… Ну да, я, как и все, нормальный человек. И признаю это, что здесь такого?

– И для вас, надо полагать, личное благоудобство превыше интересов общества?

– Безусловно, – отчеканила следователь.

– Довольно удивительно слышать такое от человека, долг которого – служить этому обществу, оберегая его от преступных посягательств.

Кучмина поджала губы, скомкав улыбку. Потом неуверенно посмеялась, погрозив Олегу костистым пальцем:

– Демагогию разводить изволите?

– Отнюдь.

Следователь еще раз усмехнулась. Поерзала на стуле, пригладила волосы, провела ладонями по лицу, прокашлялась, проморгалась, обновила дежурную улыбку – как бы обозначая, что текущая тема завершена и пора переходить к следующей.

– Мы, Олег Морисович, все-таки не в Шервудском лесу живем, – сообщила она. – А в правовом государстве. И эти ваши средневековые фокусы, надо сказать, в современных реалиях неуместны. Кстати, – нацелилась она. – А почему вы, Олег Морисович, дворянином себя величаете? Что это за странные фантазии? У вас, может быть, и документы имеются, ваш титул подтверждающие?

– Увы, – ответил Олег, – документы предъявить вам не могу.

– Очень интересно, – Кучмина даже хихикнула. – И на чем же в таком случае ваше утверждение основывается?

Олег с некоторым сомнением посмотрел в лицо следователю, как бы колеблясь, стоит вдаваться в объяснения или нет. Потом все-таки сказал:

– Что ж, если вам любопытно… Я – урожденный дворянин. И я стараюсь жить так, чтобы оправдать оказанное когда-то моим родителям высочайшее доверие.

– Так-так-так! – немедленно показала, что ей все-таки любопытно, Кучмина. – А… ваши родители, они?..

– Они – личные дворяне. Их принадлежность к элите не наследственная, но заслуженная.

– А вам, то есть, по наследству титул перешел? – Кучмина проговорила это с интонацией неясной – она, кажется, не определилась: воспринимать то, что говорит ей Трегрей, серьезно или все-таки в ироническом ключе.

– Именно так. Потому как для представителя элиты важнейшим фактором является мотивация и ценностный аппарат, принято считать, что наличие родителей, доказавших свою преданность и эффективность служения Отечеству, создает в семье такую атмосферу, что дети почти обречены проникнуться верными идеалами. Обычно так и происходит. Что, впрочем, не делает отпрысков заслуженных дворян полноценными дворянами. Дети из таких семей вольны выбирать: принять либо отвергнуть истинное дворянство.

– А можно отвергнуть? – удивилась следователь. – Это как? Вот прямо добровольно – мол, не хочу быть элитой, хочу простолюдином?

– Урожденное дворянство дает некоторые преимущество лишь на начальных этапах жизненного пути, – пожал плечами Трегрей. – В целом же урожденное дворянство – это… если вам так понятней – неотработанный аванс. Тому, кто выбрал стезю служения Отечеству, надобно каждодневно доказывать правомерность своего причастия к высшей элите общества. Доказывать словом и делом. А документы, о которых вы изволили говорить… Они почти ничего не значат.

– Ф-фух! – следователь размашисто-показушным движением сняла со лба несуществующие капельки пота. – Уморили вы меня, Олег Морисович. Так уточните, кто же все-таки даровал ваших… э-эм-м… родителей высочайшим своим доверием?

– Государь Император, – ответил Олег.

Кучмина прыснула, прикрыв бледный рот ладонью. Трегрей ее смех принял спокойно. Скорее всего, именно такой реакции он и ожидал. Впрочем, смеялась следователь недолго.

– Ладно, – произнесла она. – Хватит шуточек. Перейдем к делу.

Подавшись вперед, Кучмина уже безо всякой иронии, внимательно и со строжинкой посмотрела в лицо Олегу:

– Как говорится, сколько веревочке ни виться… На этот раз ваши товарищи… Или – виновата – как вы их величаете? Соратники?

– Именно.

– На этот раз ваши так называемые соратники зашли слишком далеко. Чему явилась последствием настоящая трагедия. Погиб человек, – в глазах Кучминой замутилась, смешавшись с суровой укоризной, вполне искренняя печаль. – Заслуженный сотрудник, майор полиции. Отец троих детей, между прочим… Ну, да неважно… – снова вздохнула следователь, выпрямляясь. – Вам до этого дела никакого нет, конечно. Вы всех нас, сотрудников, воспринимаете каннибалами какими-то… Но, как бы то ни было, – голос ее дополнился ноткой торжественности, – вы в полной мере понесете ответственность за совершенное тяжкое преступление. Те ваши… соратники, что в данный момент находятся под стражей, получат внушительные сроки. Да и вы, Олег Морисович, и Ломов, директор этого самого «Витязя», тоже суда, скорее всего, не минуете. Пока вы с Ломовым в статусе свидетелей, но – поверьте моему опыту – статус о-очень быстро меняется. Не исключаю, Олег Морисович, что ваши соратники, как и всегда, действовали, исходя из самых благих побуждений, но… Благими намерениями сами знаете куда дорожка вымощена. И единственное, что может им и вам хоть как-то помочь…

Следователь снова замолчала. И посмотрела вдруг на Олега сочувственно, давая понять, что его-то она, несмотря ни на что, полагает человеком небезнадежным, только вот крепко запутавшимся, угодившим по глупости в дурную компанию…

– Единственное, что может нам помочь, – активное сотрудничество со следствием, – договорил за нее Трегрей.

– Совершенно верно.

– Что ж, извольте, – согласился Олег. – Скрывать что-либо от следствия я намерений не имею. Коль уж вам угодно акцентировать внимание на моменте гибели сотрудника вашего ведомства, начну именно с этого. Вперво, майор Асиялов прибыл на место одетым не по форме, не представился, не предъявил удостоверение. Далее: не вступая ни в какие переговоры, сразу открыл огонь на поражение. И, следует заметить, отнюдь не из табельного оружия. Сотрудник охранного предприятия «Витязь» Игорь Анохин, опасаясь за жизни свою и окружающих, разоружил майора и…

– Нанес ему тяжкие телесные повреждения, повлекшие смерть, – перебив, веско заключила Кучмина.

– В ходе предварительного осмотра врачи скорой помощи никаких следов избиения на теле Казима Асиялова не обнаружили. Было выдвинуто предположение, что майор скончался от кровоизлияния в мозг, поскольку, как известно, страдал гипертонией.

– Ну, экспертиза покажет, – не стала спорить следователь.

– Далее. Нападение на дом Евгения Сомика с поджогом гаража и находящегося в нем…

– Погодите-погодите! – взмахнула руками Кучмина. – Это-то какое имеет отношение к делу?..

– Самое прямое, конечно, – ровно ответил Олег.

– Вы уклоняетесь от темы! Сейчас не об этом разговор…

– Очень жаль, потому что я намерен говорить именно об этом.

– Олег Морисович! Олег Морисович! Давайте я здесь буду решать, когда и о чем вести разговор, хорошо? – Кучмина вздохнула с видом человека, которому предстоит объяснять кому-то не очень умному и очень упрямому самые простые вещи, подробного объяснения вообще не требующие. – Ну, ладно – поджог… По показаниям Евгения Сомика и членов его семьи: нападавшие были в масках. То есть, поджог совершен неустановленными лицами. Не перебивайте, пож… – воскликнула следователь и тут же осеклась, поняв, что Олег и не думает ее перебивать. Невозмутимо слушает.

– Свидетелей происшествия нет, – продолжила Кучмина. – Показания же семьи Сомиков не могут быть объективны, так как Сомики – лица заинтересованные. После происшествия Евгений Сомик, находящийся, предположительно, в состоянии аффекта, совершил нападение на дом, принадлежащий ранее незнакомому ему Джамилу Дмитриевичу Асиялову. По какой-то одному ему ведомой причине решив, что кандидат медицинских наук, бывший главврач областной больницы, пенсионер Асиялов ответственен за совершенное в отношении его, Сомика, преступление. Нанеся телесные повреждения различной степени тяжести находившимся в доме людям, Сомик при поддержке сотрудников охранного агентства «Витязь» похитил двух гостей Джамила Дмитриевича – с намерением выдать их за своих обидчиков. Джамил Дмитриевич, как и положено, вызвал наряд милиции, в составе которого находился и майор Асиялов. И вот тут начинается уже совершенная… неописуемая дикость!

Следователь перевела дыхание, даже приложила длиннопалую ладонь к пологой груди, словно удерживая рвущееся оттуда разволновавшееся сердце. Олег же безо всякого волнения внимал финалу повествования.

– Злоумышленники оказывают наряду полиции активное сопротивление! Завязывается перестрелка, драка!.. В ходе которой и погибает исполняющий свои прямые обязанности майор Асиялов!.. А патрульные полицейские получают телесные повреждения. Это уже ни в какие рамки не укладывается, Олег Морисович!

– Бессомненно, не укладывается, – сказал Олег, кажется, имея в виду совсем не то, что следователь Кучмина.

Он извлек из внутреннего кармана куртки пластиковый цилиндрик величиной с полпальца и положил его на стол следователя.

– Что это? – вопросила Кучмина с недоуменной брезгливостью, глядя на цилиндрик, как на какую-нибудь пакость вроде лягушки или какого другого склизкого гада.

– Флешка, конечно, – пояснил Олег. – А на ней – записи с видеорегистраторов. С автомобиля ребят из «Витязя» и личного автомобиля майора Асиялова. Там – полная картина произошедших событий. В цвете и со звуком. В неплохом качестве. И с двух ракурсов.

Некоторое время следователь соображала, как на это отреагировать. В чрезвычайно оживившихся ее глазах ясно была видна бешеная круговерть мыслей. Наконец она встрепенулась. Приложив ладони к щекам, Кучмина вскрикнула с неуверенным возмущением:

– Олег Морисович! Вы совершили хищение регистратора с автомобиля майора Асиялова?!

– Формально, пожалуй, да, хищение… И готов понести за это соответствующее наказание, – проговорил Трегрей. – Но пошел я на это исключительно из крайней необходимости. Впрочем, теперь, когда видео уже многократно копировано, выложено в сеть и уничтожено быть не может, я готов вернуть… похищенное. Хоть сюминут.

– То есть, вы полагаете, что следствие способно уничтожить… – пламенно начала было Кучмина, но, наткнувшись на невозмутимый взгляд Олега, опять осеклась. – Что у вас за словечко такое дурацкое?.. – пробормотала она, отведя глаза. – «Сюминут» какой-то…

– И еще по поводу свидетелей поджога, – заговорил снова Трегрей. – Вы напрасно полагаете, Елизавета Егоровна, что свидетелей не сыскать. Семья Асияловых, конечно, пользуется большим авторитетом в районном центре и прилежащих к нему населенных пунктах… Но вы же не думаете, что это помешает установлению истины?

И опять Кучмина не сразу сообразила, что ответить.

– Вы позволите? – осведомился Олег, оглянувшись на дверь кабинета.

– А?

– Позволите пригласить свидетеля?

– Какого еще?.. Ну… пожалуйста, пригласите…

– Федор Иванович! – повысив голос, позвал Трегрей.

Дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась похожая на картофелину бугристая голова, коротко и скверно остриженная. Кучмина откашлялась.

– Проходите, кто там… – резковато пригласила она.

Обладатель картофелеподобной головы – мужичок лет пятидесяти в ветхом пуховике с нашитыми на груди китайскими иероглифами, – не решившись открыть дверь полностью, протиснулся бочком и, уминая в руках кепку, торопливо бормотнул:

– Так я это… все видел, значит…

– Что – все? – с уже откровенной враждебностью резко уточнила следователь. Лицо ее как-то осунулось, в глазах появился хищный крысиный блеск. – Что – все?!

– Ну… все. Как приехали, как батю евонного, Женькиного, то есть, утюжили… Как потом гараж подзорвали…

– Вы понимаете, что за дачу ложных показаний предусмотрена уголовная ответственность?

Федор Иванович испуганно посмотрел на Олега.

– Опасаться нечего, – с совершенным, каким-то даже скучноватым спокойствием сказал Олег.

– Понимаю… – судорожно крутанув кепку, выдохнул Федор Иванович, глядя на Трегрея, а не на следователя.

– Идите! – отрывисто бросила Кучмина. – Вас вызовут, когда понадобитесь.

Мужичок еще не успел покинуть кабинет, когда следователь все-таки не сдержалась.

– Не лез бы ты не в свое дело… – почти не разжимая губ, процедила она.

Федор Иванович услышал это. Он завяз в дверном проеме, втянул голову в плечи и снова устремил на Трегрея беспомощный взгляд.

– Я ведь говорил уже, – сказал ему Олег. – Мы берем вас под свою защиту. Бессомненно, вам нечего опасаться. Подождите меня в коридоре с Никитой, хорошо?

– Берете под свою защиту, значит? – явно через силу усмехнулась следователь, когда мужичок вышел. – Вы и ваши соратники?

– Я и мои соратники.

– Те, что пока на свободе остались? – Кучмина снова улыбалась, но не так, как раньше, а как-то неловко, стиснуто – едва удерживая улыбку на губах.

– И те, что на свободе. И те, кто скоро к ним присоединятся.

– Вы в этом уверены?

– Бессомненно.

– Почему же? Очень интересно…

– Почему? Ну, извольте…

Подполковник Елизавета Егоровна Кучмина вознамерилась было, перебив Олега, вставить еще что-то свое, но вдруг с изумлением поняла, что горло ее окаменело. И в тот же момент сознание ее будто раздвоилось. Она ясно видела этого Олега Гай Трегрея сидящим на стуле. Невысокого, темноволосого худощавого парня вполне заурядной наружности. Но при этом она чувствовала, что Олег Гай Трегрей поднялся на ноги. Он поднялся на ноги и словно бы стал выше ростом… И больше… Таким большим стал Олег Гай Трегрей, что заполнил собой все пространство кабинета. Тот Олег, который остался спокойно сидеть, молчал. А тот… другой Олег, который теперь был везде… заговорил. И слова, которые он говорил, врезались прямо в мозг Кучминой с устрашающей, небывалой отчетливостью, такой отчетливостью, что им, этим словам, нельзя было не поверить.

Наваждение исчезло внезапно.

Следователь сколько-то времени ошеломленно молчала, неровно и часто дыша, дергано пошевеливаясь, безотчетно трогая руками предметы, находящиеся в пределах досягаемости, шаря взглядом по стенам… как бы в стремлении убедиться, что окружающая ее реальность никуда на самом деле не подевалась.

– Вы слышите ли меня, Елизавета Егоровна? – услышала она голос Олега.

Он помещался там же, где и минуту назад. Он был спокоен и сосредоточен. Правда, чуть пульсировала голубая жилка на левом виске.

«А что он говорил-то»? – попыталась вспомнить Кучмина. И моментально вспомнила.

– Мы – в отличие от вас, нормальных, – вот что услышала следователь, – ради того, во что верим, готовы не только благоудобством собственным пожертвовать, но и вовсе жизнь отдать. И к тому ж с вас, нормальных, кто препоны чинить вздумает, спросим в полной мере – с каждого в отдельности. Никогда об этом не забывайте.

* * *

Морозным и пронзительно солнечным было это ноябрьское утро. И хоть снегом еще даже и не пахло, но все вокруг: и до звона промерзший асфальт, и уличное всецветное трескучее мельтешение, и яркое-яркое, необычайно голубое, словно южное море, небо – все казалось праздничным, как в предновогодье. И даже удивительно стало Игорю Двухе, пару минут назад шагнувшему за толстенную металлическую дверь пропускного пункта саратовского СИЗО-1 – из тюрьмы на волю шагнувшему, – что прохожие, суетливо пробегавшие под бурыми стенами, нисколько окружающего их великолепия не замечают. Ну да, впрочем, прохожим этим не пришлось полтора месяца провести в тесной камере, где вонючий воздух так плотен, что хоть горстями его загребай ко рту, чтобы вдохнуть…

Двуха, ощущая, как слегка кружится голова, прошел несколько шагов до стеклянного короба автобусной остановки. Огляделся. И тут только сообразил, что не видит никого из своих.

«Нормально, а? – чувствуя, как понемногу меркнет праздничность, проговорил мысленно Двуха. – Если меня последним из парней выпустили, так и встречать не надо, что ли?»

Он еще раз прошелся взглядом по ряду припаркованных у остановки автомобилей. Почти все – пустые. И еще пара такси. У одного, кстати, торчал тип вида настолько диковато-неожиданного, что на него даже оборачивались прохожие.

Это был мужчина лет сорока пяти – пятидесяти, крупный, очень тучный, облаченный в черный кожаный плащ, поблескивающий на солнце подобно рыцарскому доспеху. Под плащом виднелась пиджачная пара – ослепительно белая, как песок тропического пляжа. Мужчина был обрит наголо и на лбу сбоку имел красно-коричневое пятно – то ли родимое, то ли от давнего ожога. Но более всего в глаза бросалась борода – шикарная, смоляно-черная, раздвоенная, с вкраплениями благородной седины. Словом, мужчина выглядел так, как мог бы выглядеть Михаил Сергеевич Горбачев, если бы тому вдруг в самый последний момент отказали в получении Нобелевской премии, по каковой причине он бы разуверился в западнических своих идеалах и обиженно проникся патриотическими, с уклоном в монархизм, идеями.

Мужчина в плаще, заметив, что Двуха на него уставился, воткнул в парня ответный взгляд… И вдруг радостно встрепенулся, замахал руками.

– Игорь?! Анохин?! Двуха!? – завопил он на всю улицу. – Иди скорее ко мне, мой родной!

Не дожидаясь, пока оторопевший Двуха двинется с места, мужчина сам бросился к остановке, широко раскинув руки для объятий.

– Аккуратней, мужик, ты чего?.. – закряхтел облапленный Игорь, безуспешно пытаясь отвернуть лицо от колючей бороды. – Чего тебе от меня надо?..

Мужчина, отпустив Двуху, отступил на шаг:

– Как это – чего?.. Ах, да! – засмеялся он. – Мы ж с тобой не знакомы! Позволь представиться: Виктор Гогин. Гога, то бишь. Олег попросил тебя встретить…

– Гогин?.. – удивился Двуха. – Тот самый? Который писатель? Который поджигал себя, чтобы детский дом защитить?

– Тот самый, – не без самодовольства подтвердил мужчина.

– Будь достоин, – проговорил Двуха, приглядываясь к нему.

– Долг и честь! – весело откликнулся мужчина.

Он схватил Двуху за руку, подтащил его к такси, гулко выкрикнул:

– Стой здесь, никуда не уходи! – и извлек с заднего сиденья автомобиля объемистый полиэтиленовый пакет. Водрузил его на капот – при этом недвусмысленно звякнуло.

Гога принялся опорожнять пакет, расставляя на капоте – прямо как шахматные фигуры на доске – бутылки, стаканы, пластиковые контейнеры с какой-то снедью из супермаркета…

– Отпраздновать надо освобождение-то! – закончив, дал пояснение Гога – в том числе и таксисту, который, до того безразлично дремавший за рулем, обеспокоился непорядком:

– Ты чего мне здесь распивочную устроил?! Убирай немедленно!

Гога, обернувшись к нему, вдруг посерьезнел:

– Не бухти, – посоветовал он. – Ты знаешь, кто это на свободу вышел? Не знаешь? Телевизор смотреть надо. Помнишь, этой весной оттепель какая ударила? В один день лед на Волге тронулся. Рыбаков спасатели на лодках на берег вытаскивали. Всех вытащили, троих не успели. Их на льдине течением унесло. Две недели плыли бедолаги. Только в Каспийском море удалось догнать. Правда, не троих со льдины сняли, а одного всего лишь. Вот этого чувачка. И ведь какая штука… За две недели он ни капельки не похудел. Поправился даже. А ведь все снасти у рыбаков еще под Волгоградом волной смыло…