Превратности судьбы

Мы с Ирой знали, что Санта-Клаус живет в Финляндии и по-фински именуется Йоулупукки. Нам рассказывала бабушка Аманда, что сильные морозы случаются, когда Санта-Клаус в Лапландии сердится на проделки непослушных детей. Увидеть настоящего Санта Клауса было нашей мечтой! Это он, Санта-Клаус, решили мы с Ирой, он просто притворился дядюшкой, чтобы мы его не испугались. Гуннари снял с плеч рюкзак и вывалил из него на стол конфеты, печенье, пряники – ну чем не Санта-Клаус? Он настоящий!

Много лет спустя нам стала известна более подробная информация о судьбе маминого брата. Нордлинг Гуннар Йонасович 1899 года рождения, член ВКП(б), проживавший в Ленинграде, был арестован 12.11.37 года.

Приговорен Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 12.01.38 года по статье 58-6 (шпионаж) УК РСФСР к высшей мере наказания, то есть к расстрелу. Расстрелян 18.01.38 года. Место расстрела Ленинград.

Возвращение из эвакуации

Как-то раз поздно вечером я с температурой лежала на кровати в комнате. Болела я очень часто. А мама и тетя Хельми сидели на кухне и тихо разговаривали. У нас радио не было, но видимо где-то они его слушали. Шел уже 1944 год, у людей появилась надежда на возвращение из эвакуации домой.

Сквозь болезненную дрему я слышу, тихий мамин голос: «К чему мы вернемся неизвестно, и здесь все вещи проданы, ничего не осталось, как будем жить?».

А тетя Хельми так же тихо отвечает: «Успокойся, не переживай, справимся. У меня один сын, да и у тебя вряд ли Рая выживет, так сильно болеет все время. Останется одна Ира. С одним ребенком ты легко справишься».

Меня, как ножом по живому, больно резанули эти слова. Уже на следующее утро я сидела на краю кровати, свесив босые ноги, температура, конечно, была, но мне стало значительно легче. Соседка из деревни принесла какой-то отвар из трав, напоила меня. К вечеру опять принесла какую-то целебную траву, и мама заварила ее для меня. В общем, мне стало лучше. Недели две я промучилась, но поправилась. Отпоили меня лечебными травами.

А слова тети Хельми злой обидой врезались в память навсегда. Значит, очень мне жить хотелось.

Немного прошло времени и на самом деле все вокруг заговорили о том, что скоро можно будет из эвакуации возвращаться домой. Нам сообщили, что уезжающим дадут подводы, на станцию будут поданы вагоны, и желающие могут отправляться к местам прежнего проживания.

Товарный вагон был точно такой же, как тот, в котором мы приехали сюда. В нем тоже были двухэтажные нары, печка – буржуйка топилась посреди вагона.

После болезни меня с ног до головы обсыпало болячками, все тело было в чирьях. Их не было только на ладонях, ступнях и лице. Видимо это был тяжелый авитаминоз от долгого недоедания. Я не могла спать лежа. Стоя спала как лошадь. Иногда в изнеможении дремала на коленях у мамы. Я не могла ни лежать, ни сидеть, ни стоять, просто наказание какое-то. Стоило сесть или лечь, гнойники прилипали к одежде и причиняли такую сильную боль, что хоть криком кричи.

Какой-то сердобольный старичок, посмотрев на мои мучения, сказал: «Доченька, миленькая, иди, ложись на мою постель, а я рядом посижу. Мочи нет смотреть на твои страдания».

А я ему отвечаю: «Дедушка, спасибо, не могу я лечь, у меня все болит».

Капуста

Мы приехали в Кемь осенью 1944 года, на улицах уже лежало довольно много снега. Нас поселили в один из бараков на окраине. Там, похоже, когда-то школа была, двери из больших комнат в длинный холодный коридор открывались двумя створками. Такие двери обычно в классах делали.

Нас разместили в одной комнате вместе с женщиной – ингерманландкой, звали ее тетя Лиза Повилайнен и ее дочерью Зиной. Муж тети Лизы тоже был арестован в 1937 году, но отправлен отбывать срок не в Свердловскую область, как наш отец, а в Казахстан на медные рудники. Тетю Хельми с сыном и швейной машиной поселили где-то в другом месте. В большой холодной комнате с грязным ободранным полом стояла круглая печка-голландка, две голые железные кровати и что-то вроде стола. У тети Лизы оказался примус, на нем мы готовили скудную еду.

Когда мы шли к бараку, я заметила у железной дороги огромную, припорошенную снегом кучу, там лежало что-то круглое, похожее на мячи, но что это было, я разглядеть не смогла, было уже темновато.

Утром мама ушла оформляться на работу, а я отправилась посмотреть, что там такое круглое лежит. Подхожу и вижу, что это кочаны мороженой капусты для проходящих воинских эшелонов, а охраняет эту кучу часовой.

Я подошла, взяла в руки один небольшой кочан, мне было уже все равно: застрелит меня солдат, так застрелит. Патрульный сделал вид, что меня не заметил, отвернулся и пошел в другую сторону. На подгибающихся от страха ногах я понесла тяжелый кочан домой.

Когда мама вернулась вечером с работы, грустно улыбаясь, сказала: «Кормилица ты моя».

Так я ходила каждый день и брала по одному кочану капусты, пока ее оттуда не вывезли. Ира со мной не ходила, но очень переживала за меня, всегда с тревогой смотрела в окно, ждала, вернусь я или нет. Никто из охранявших эту кучу солдат ни разу не сказал мне ничего плохого, хотя караул сменялся каждый день. Эту мороженую капусту мы варили и ели, она тоже помогла нам выжить.

У тети Кати

Как-то в Кеми мы с мамой пошли на рынок и вдруг слышим, кто-то кричит: «Кертту!».

Причем произнесено мамино имя было чисто по-фински. Мама оглянулась, к нам бежала женщина с пустыми ведрами и корзинкой. Это была тетя Катя Сумманен.

Тетя Катя с мужем жили в Ленинграде, когда мама с отцом учились в университете, там они и познакомились.

Муж тети Кати – Карл Сумманен, как и наш отец, был участником финской рабочей революции 1918 года, после ее поражения отбыл шесть лет заключения в Финляндии и, освободившись в 1926 году, из Суоми переехал в Ленинград. В 1933 году его направили на преподавательскую работу в Карелию, и семья перебралась в Петрозаводск. Перед Великой Отечественной войной они переехали в Кемскую область в деревню Подужемье. Здесь Карл Сумманен тяжело заболел, умер и был похоронен.

Мама с тетей Катей обнялись, заплакали.

Тетя Катя спросила маму: «Это которая же из твоих девочек, такая худенькая, старшая или младшая?».

Мама ответила: «Да это младшая, Рая».

«Отпусти ее со мной ненадолго, пусть у нас погостит в Подужемье, я ее немножко откормлю», – предложила тетя Катя.

Мама согласилась.

Тетя Катя Сумманен работала в Подужемье в воинской части и ей иногда давали там овес. Она жарила зерна овса, молола их и варила овсяную кашу-болтушку.

Когда мы приехали с тетей Катей к ним домой, она приготовила овсяную кашу, достала из шкафчика на стол разнокалиберные тарелки и сказала: «У нас сегодня гостья, значит, она и выбирает, из какой тарелки будет есть».

За столом сидели: сын тети Кати Тайсто, дочь Элма и приемная дочь Эйла. Ее мать, сестра тети Кати умерла, а отец тоже был арестован.

Одна железная миска была особенно большая. Именно она-то мне и приглянулась. Мне страшно хотелось есть. Самая маленькая и худая, я выбрала самую большую посудину.

Вдруг, чувствую, под столом меня кто-то толкает в ноги.

А это Тайсто меня пинает своими длинными ногами и возмущенно шепчет: «Это моя миска».

Тетя Катя его услышала и ответила: «Сегодня гостья выбирает себе тарелку».

Я конечно, не смогла осилить всю кашу из своей большой миски, но за столом нам всем было очень весело.

Малина

Примерно посередине порожистой и быстрой речки Кемь находился остров, довольно приличных размеров, а на нем располагалось старое заброшенное кладбище. До острова можно было добраться вброд. Там росли густые кусты малины, и ягоды как раз к тому времени поспели. Среди местного русского населения существовало поверье, что на кладбище нельзя ничего брать, поэтому малину там никто не собирал.

Тетя Катя сказала нам: «Не бойтесь, ничего страшного не произойдет, идите, собирайте ягоды».

Мы взяли с собой лукошки и отправились за малиной. Тайсто на берегу посадил меня к себе на спину и перенес на остров.

Я попала в другой, неведомый мне мир. В сказочное Берендеево царство или как будто меня перенесли на другую планету. Все вокруг было необыкновенно яркое, зеленое, буйное, насквозь пронизанное солнцем. Высокая сочная трава, вольно разросшиеся кусты малины. Среди зеленых дебрей печально чернели старые покосившиеся кресты: простые деревянные и кованые ажурные.

Все мы босиком, обуви ни у кого не было, разбрелись по малиннику. Островок небольшой, заблудиться негде. Ветки малины высокие, даже трава вокруг выше моего роста. Ягод очень много.

Я, не спеша, сосредоточенно собираю душистую крупную малину и вдруг слышу: «Не трогай, это мои ягоды», – раздался приглушенный замогильный голос.

Заорав в ужасе, я бросила корзинку, ягоды рассыпались. Ко мне подбежала Элма, я ей плача, рассказала, что мне страшный голос из могилы сказал.

Она меня успокаивает: «Да это наверняка проделки Тайсто, это он шутит».

Стали его звать, а он идет к нам совсем с другой стороны.

Мы напали на него с упреками, а он отпирается: «Не я это», – говорит.

Мне уже не до ягод, я вся в слезах, боюсь очень. Я вообще тогда такая трусиха была, в сени одна боялась выйти, потому что там темно было. Решили мы возвращаться домой.

Подходим к речке, а Тайсто и говорит мне тихонько: «Вот теперь, ябеда, поплывешь через речку сама или будешь здесь сидеть, я тебя обратно не понесу».

Я была маленькая примерно в половину его роста и очень худая. Там где вода доходила ему до колена, я вымокла бы по пояс. Он дошел до середины речки, оглянулся и увидел, что я от огорчения снова, еще сильнее заплакала и вернулся. Посадил меня к себе на спину, я его за шею крепко обхватила, всхлипываю и тихонько вытираю о воротник его рубашки нос. Слезы и сопли у меня ручьем текут.

«Если ты еще раз, рева, об меня вытрешь свой сопливый нос, я тебя выкину в речку», – пригрозил мне Тайсто.

«Больше не бууууду», – испугавшись, пообещала я ему.

Тайсто, выйдя на берег, поставил меня как памятник на огромный замшелый валун, и с насмешкой произнес: «Вы только посмотрите на эту горожанку».

Вид у меня, прямо скажем, был неказистый: на мне старое выцветшее короткое платье, босые ноги ободраны в кровь, лицо и руки до локтей в грязных разводах от размазанных слез.

Он выглядел не лучше: огромные босые ступни тощих ног все в цыпках, штанины едва доходят до середины икр, ростом под два метра и очень тощий.

Мне стало жалко его, а ему видимо, меня. Тайсто достал из кармана несколько жареных зерен овса и протянул мне на ладони. От этого примирительного жеста я сразу успокоилась и перестала плакать.

Тайсто

Пришли мы домой уставшие и голодные. Тете Кате рассказывать про свои приключения не стали. Сказали лишь, что на острове было слишком много мух и комаров, поэтому малины мы не набрали. Тетя Катя опять накормила нас кашей-болтушкой. Быстро поев, мы с Тайсто вышли на улицу.

«Хочешь, я покажу тебе, как эта каша получается?», – предложил Тайсто.

Мне, конечно, было интересно. Мы спустились в подвал, там посреди просторного помещения стояли жернова – два каменных тяжелых круга, верхний с отверстием и ручкой. На них мололи овес. Тайсто дал мне покрутить ручку, и я даже смогла раза три крутануть ее, хотя это было нелегко. Тайсто показал мне весь дом, он чувствовал себя в нем хозяином, знал каждый уголок.

Это была обычная деревенская изба. В комнате по стенам стояли длинные лавки, середину занимал огромный некрашеный стол. Недалеко от двери висело маленькое зеркало над рукомойником. В стороне – большая русская печь. После топки в печке сгребали в угол золу, чтобы сохранить угли. Спичек-то не было. А если угли потухали, то Тайсто бежал к соседям за углями. Так там было принято – выручать друг друга.

Тетя Катя решила оставить меня погостить еще на пару недель.

«Пока я тебя не откормлю немножко, не отпущу», – сказала она.

А я была этому рада. Мне у них было очень хорошо. Мы всей компанией ходили в лес за ягодами и грибами. Насобирали много черники, и тетя Катя съездила в Кемь, продала ягоды и купила хлеб. Она заехала к нам домой и привезла с собой мою сестру Иру.

Недалеко от дома Тайсто построил из веток шалаш. Вечерами мы всей компанией садились в шалаше в кружок, прижимались друг к другу, чтобы было теплее, и Тайсто рассказывал нам страшные истории, придуманные на ходу, а мы слушали его, затаив дыхание.

В субботу мы топили баню. Она стояла на самом берегу реки Кемь. Банька была маленькая, закопченная, топилась по-черному. Мы целый день носили прозрачную чистую воду из реки, таскали поленья и щепки. Топил баню Тайсто, а мы ему помогали. Вечером тетя Катя всех нас по очереди помыла в бане, кроме Тайсто, он, как взрослый мылся сам.

Как-то в выходной день утром тетя Катя объявила: «Сегодня – день большой стирки».

Стирка у нее и правда была очень большая. Тетя Катя работала в воинской части прачкой и стирала солдатское белье. Недалеко от бани на берегу реки Тайсто разжег костер под огромным закопченным котлом. Тетя Катя кипятила в нем солдатское белье. Стирального порошка не было, мыла тоже не было, поэтому белье кипятили в щелоке и оно хорошо отстирывалось и становилось чистым.

Тайсто сбегал на речку, поймал несколько раков и сказал мне: «Знаешь, какие они вкусные, только их сварить надо».

Я никогда не пробовала раков и, недолго думая, кинула их в котел, где кипело белье. Через пару минут они из коричневых стали красными. Мы вытащили их из котла, прополоскали в речке и стали есть, тщательно очищая от скорлупы. Они и правда были необыкновенно вкусными.

В следующий выходной мама приехала за нами и забрала нас с Ирой домой. Погостили мы в Подужемье очень хорошо. Я совершенно выздоровела.

Победа

Среди наших соседей по бараку в Кеми поползли слухи, что по ночам в коридоре стало неспокойно. Кто-то там, в темноте шуршал и мяукал, хотя кошек ни у кого не было.

Соседка сказала маме: «Не открывайте никому ночью дверь, потому что в городе появились банды «Черная кошка» и «Синий чулок».

Нам собственно бояться было нечего. У нас не было ничего, что можно было бы украсть. Но мы все равно боялись. Каждый вечер тетя Лиза тщательно связывала ручки дверных створок тряпками, потому что никаких запоров там не было.

Дом наш был очень холодным, с вечно распахнутыми дверями в общий коридор, «стоял на семи ветрах», топить печки было нечем. Жилось нам в нем очень неуютно. К счастью немного позже нам предложили переехать в чердачную комнату, надстроенную на крыше бывшего гаража пожарных машин. Раньше это была комната отдыха пожарных. Там стояла небольшая кирпичная плита, которую мы часто топили. Очень крутая деревянная лестница выходила на улицу. Комната была просторная и довольно уютная, да и спокойнее там было по сравнению с бараком. И мы переехали туда вместе с тетей Лизой и ее дочкой Зиной.

Однажды ночью мы проснулись от оглушительных звуков духового оркестра. На улице было еще темно, едва начало рассветать. Вскочив, я какие-то опорки нашла на ноги. Мама, тетя Лиза, Зина, Ира и я высыпали по крутой лестнице на улицу, а там строй за строем шагают и поют солдаты, гремит духовой оркестр. Всюду слышны восторженные крики: «Победа! Победа!».

Разноцветные салюты в небо летят, кто-то стреляет в воздух из оружия. Повсюду раздаются торжествующие крики: «Ура!». Совершенно незнакомые люди радостно обнимаются, поздравляют друг друга с Победой.

По обочине дороги я помчалась за проходившим строем солдат. Куда шли солдаты, зачем бежала я за ними, не знаю. Просто захватило беспредельное чувство восторга от общего ликования вокруг. Добежала до моста через речку Кемь, там обочина закончилась, дальше бежать было некуда, и я вернулась домой.

Мама, тетя Лиза, Зина и Ира еще стояли на улице около нашего дома. Всем было радостно, казалось, что все невзгоды позади и прямо завтра начнется счастливая мирная жизнь. Это было 9 мая 1945-го Победного года.

Хутор

Спустя некоторое время маме предложили переехать жить в Суоярвский район. Но для поездки туда надо было сделать специальный пропуск, поэтому уехали мы не сразу. С нами отправились тетя Лиза и тетя Хельми, мы разыскали ее в Кеми. Тетя Хельми с сыном и швейной машиной осталась жить в городе Суоярви, а нас, маму, меня, Иру и тетю Лизу с Зиной увезли на бывший финский хутор, от которого было километра полтора до населенного пункта Кайпа и шесть километров до Суоярви.

Располагался хутор в живописном месте на горке на берегу озера Суоярви. Чуть дальше Кайпы проходила железная дорога. Когда финны ушли с хуторов, русские их скоро заняли. Те, кто приезжали первыми, говорили, что в некоторых домах еще были теплыми печи.

На нашем хуторе было шесть домов. Около каждого дома – палисадники для цветов. Из шести домов один – крестьянский, два карельской постройки с сеновалом и мостом из бревен, по которому можно было заезжать прямо на лошади, запряженной в телегу, и завозить возы с сеном на сеновал, дальше стояли два очень красивых хозяйских дома, а еще один – полуразрушенный.

Нас поселили в первый дом, он был похуже. Вокруг хутора стеной стоял лес, а посередине раскинулось обширное поле. Главным в подсобном хозяйстве назначили бригадира, его звали Миша, он до войны работал агрономом. Он приехал с семьей, с женой и маленьким ребенком.

В небольшом подсобном хозяйстве на хуторе начали трудиться всего человек десять: моя мама, тетя Лиза, ее дочка Зина, чета молодых белорусов, две женщины средних лет, старенький дедушка и бригадир Миша с женой. Вот и все работники. Это подсобное хозяйство вероятно для того и было организовано, чтобы эвакуированные люди сами могли прокормиться. Голод же был в стране сразу после войны. В районе располагался не один хутор, а много и на каждом из них организовали такое подсобное хозяйство.

Привезли семена, на огромном поле картошку посадили, оно было общим. Каждой семье выделили по небольшому участку земли для огорода. Овощи сажали сами, кто, какие семена смог достать, то и сеял. Семенного картофеля у нас не было. Мы шкурки картофельные сажали. Мама предварительно их поливала, на солнышко выставляла, чтобы глазки появились. Так ведь не сегодня стало известно, какие семена такие и урожаи.

Магазина на хуторе не было, надо было за шесть километров идти в Суоярви, там продуктовые карточки отоваривали.

Осенью, когда собрали урожай, бригадир продал часть картофеля с общественного поля. Часть отсортировали на семена, желающие могли взять зарплату деньгами или картошкой.

Что интересно, на хуторе обитало много одичавших кошек и котов, они не подходили к людям, но каждый день появлялись вблизи домов. Смотришь, один кот на пеньке сидит, греясь на солнышке, другой на заборе устроился. Коты были сытые, чистые, очень ухоженные. Жили сами по себе. Может быть, их отпугивала русская речь, потому что они привыкли к финской?

К озеру вел длинный причал, аккуратно сложенный из камней. По каменисто-песчаному берегу озера Суоярви были почему-то разбросаны миски, ложки и другая кухонная утварь. Причем, только из металла, стеклянной не было, и когда мы купались, находили на дне в воде множество металлической, красиво разрисованной посуды. Это, наверное, прежние хозяева – финны все, что не билось, выкинули в озеро, когда покидали хутор.

Каждый вечер из леса через хутор у всех на виду проходила к берегу озера рыжая лиса. Она не спеша шла по картофельному полю, и ее хорошо было видно издалека, но никто не охотился за ней. Куда она шла, зачем и когда возвращалась назад в лес, никто не знал. Мышковала на поле или может рыбу ловила с берега в озере? Не знаю.

Один из больших красивых домов, наверное, раньше принадлежавший хозяевам хутора, заняла семья белорусов. Дом был продуманно спланирован, красиво и умело построен. Все комнаты тщательно отделаны. Удобные шкафы и шкафчики повсюду, все стены обшиты деревом. Белорусы были люди не бедные, детей у них не было, поэтому они быстро обзавелись скотиной. Скотину поселили тоже в доме, в одной комнате жила свинья, в другой теленок, дальше куры. Естественно очень быстро дом превратился в хлев, не жалко им было чудесного дома.

Мама уходила с утра на работу, а мы с Ирой, когда не надо было идти в школу, оставались на хозяйстве «за главных». Однажды в очень холодный день мы решили истопить печку. Топка печи была нашей основной обязанностью. Мы уже истопили печь, стало тепло, закрыли трубу. Я легла на печь, а Ира на лавку внизу. Даже оставаясь одни, мы не шалили, не играли и не резвились тогда, как играют и резвятся сытые дети.

О том, что происходило дальше, я узнала от тети Лизы. Ира, шатаясь, еле держась на ногах, пришла к ней и сказала, что ей очень плохо, ее даже тошнило и рвало. Тетя Лиза вывела Иру на улицу, помчалась за мной, стащила меня с печки и тоже вывела на улицу. Я уже ничего не соображала. Нас терли снегом, били по щекам. В общем, нас с сестрой откачали. Мы с Ирой угорели, рано закрыли трубу, не все угли еще прогорели в печи.

Урожай

Весной мы посадили на огороде картошку и овощи, всего понемногу. Воду для полива таскали с озера. Наша соседка тетя Лиза выращивала у себя на огороде табак, но никому об этом не говорила. Только иногда просила нас: «Девочки, вы, когда будете поливать свой огород, полейте, пожалуйста, на моем, вон те растения с крупными листьями. Они очень нежные быстро гибнут без воды». Она эти листья табака сушила и ходила за несколько километров ночью в Суоярви на вокзал к поездам продавать.

О характере мамы можно судить по следующему эпизоду. Мама и тетя Лиза работали на переборке картошки. Мама выбрала две большие картофелины, которые были усеяны со всех сторон глазками.

Она подошла к бригадиру и спросила: «Можно мне взять эти две картофелины? Я большой урожай из них выращу и вам покажу».

Бригадир удивленно ответил: «Ну, если будешь большой урожай растить, то возьми».

Он был до крайней степени изумлен не тем, что из двух картофелин можно вырастить большой урожай, а тем, что мама спросила разрешение взять две картофелины. Она могла бы их спокойно в карман положить и унести. Да и не две картофелины, наверное, там можно было взять, а больше, что собственно все, наверное, и делали. Но мама могла поступить только так. Иначе она не умела.

Мама принесла эти картофелины домой, разделила на части, каждый кусочек с глазком отделила. Из старых газет, найденных в доме, старательно сделала кульки, наполнила их опилками, золой и землей и посадила каждый кусочек картофелины с глазком в свой кулек. Заботливо ухаживала за ними и поливала.

Когда пришло время собирать урожай, мама пригласила бригадира. Он пришел и из любопытства взвесил картофель безменом, там оказалось тридцать шесть килограммов. Вот такой богатый урожай из двух картофелин получился.

Бригадир, улыбаясь, сказал нам: «Вот и ешьте на здоровье».

Летом на хуторе было очень хорошо. Мы собирали грибы, ягоды, рыбачили. Озеро Суоярви очень богато рыбой. Бригадир давал маме лодку. Там одна лодка на весь хутор и была. Когда мы вместе отправлялись на рыбную ловлю, мама мастерски гребла веслами, этому она еще в Финляндии научилась. Если же я одна шла на рыбалку, то со мной ходил один из котов. Он был хитрее меня, и когда я сдергивала удочку с клюнувшей рыбой, он успевал рыбку схватить, ни разу не зацепившись за крючок.

Школа-интернат

К осени нас с Ирой определили в школу в соседней деревне Лобаново, где было четыре класса. В каждом из этих классов училось по несколько учеников, а занимались все вместе в одном помещении. Меня записали в третий класс, а Иру в четвертый.

От хутора до школы по автомобильной дороге надо было идти километра четыре. А по железнодорожному полотну путь был намного короче, километра два-два с половиной всего. Мы конечно ходили в школу по железной дороге.

Несколько дней шел сильный снегопад, мела пурга, снега навалило очень много. Утром мы с Ирой отправились в школу. Идем по железной дороге, разговариваем. Слышим, какой-то шумок раздается сзади невнятный. Оглянулись, а там – огромная белая стена прямо за нашими спинами. Это шел поезд-снегоочиститель. Мы с Ирой одновременно прыгнули с дороги в сторону, где оказался глубокий овраг, и нас завалило снегом. Целая лавина снега на нас обрушилась.

Я лежу, шевельнуться не могу под сугробом.

Слышу, Ира выкарабкалась и истошно кричит, зовет меня: «Рая! Рааааая!».

Я ей отвечаю, но она не слышит, видимо сквозь толщу снега мой голос не пробивается. С огромным трудом Ира меня нашла и вытащила из-под лавины. Хорошо, что мы были вдвоем, одна бы я не вырвалась из снежного плена.

Нам было очень страшно. Мы могли погибнуть не только под снегом, а еще и потому, что чуть подальше от того места, где мы спрыгнули с дороги в овраг начинался высокий железнодорожный мост.